скачать книгу бесплатно
– А, да! – вспомнила Рита, разбивая куриное яйцо в сковороду. – Тебе вчера весь вечер на сотовый – пока ты храпел – названивал какой-то Вячеслав Борисович…
– Кто? – встрепенулся Шмюльц и резко побледнел.
– Вячеслав Борисович, – повторила жена. – Раза четыре звонил. Ты не слышал, спал. А я как раз вернулась с работы.
– Ты ответила? – выдавил из себя Шмюльц. Маргарита стояла к нему спиной и не видела, как он изменился в лице.
– Нет, это же тебе звонили, а не мне. Это с работы?
– Э… Да с работы, – сглотнул Шмюльц и быстренько-быстренько исчез из кухни. Найдя на письменном столике свой мобильник, он проверил непринятые звонки. «Вячеслав Борисович» звонил не четыре, а три раза. И еще один раз звонил кто-то другой. Кроме того с этого же номера у него была не прочитанная СМС. Так, ну с Вячеславом Борисовичем понятно – это Гульшат. Видимо интересовалась, почему Петр не приходил к ней вчера и вообще почему ни разу с ней не связался. Ей он перезвонит при удобном случае, когда будет один. А вот кто ему прислал СМС?
«Петр Степанович, перезвоните мне на этот номер. В любое время. Вами интересуются из Москвы. Майя Козочка»
Петр Шмюльц сделал неподдельное удивление на лице и взглянул на настенные часы. Только половина седьмого. Действительно, чего это он вскочил в такую рань, у него же выходной! Но ведь Козочка написала, что он может позвонить ей в любое время, тем более что от нее СМС пришла в 00:23. Если она не стесняется писать ему глубокой ночью, то и он не постесняется позвонить ей ранним утром.
– Алло, Майя, это я! – радостно поприветствовал он журналистку, когда после пятого гудка, она, наконец, взяла трубку.
– Ага… Здравствуйте, – Майя Козочка была сонной. Зря Шмюльц не дотерпел, хотя бы до семи утра.
– Вы просили позвонить вам, – подсказал он.
– Да… Э… Петр Степанович, дело в том, что… – на том конце провода Козочка сладостно зевнула. – Вы знаете Николая Михайлова? Это московский политик и правозащитник. Сегодня он приезжает в Пензу. Видите ли, он всегда интересуется региональными новостями… Вы слышите меня Петр Степанович?
– Да-да, я слушаю.
– Он сотрудничает с нашим интернет-изданием «Жизнь в Пензе», которым я руковожу. Михайлов хотел встретиться с вами. Он читал ваше интервью и захотел поговорить с вами поближе. Но у него будет мало времени, – Козочка сделал паузу, в которой что-то сделала, то-ли опять зевнула, то-ли потянулась. – Вы сегодня свободны в пятом часу вечера?
– Свободен, – ответил Шмюльц. – У меня сегодня выходной.
– Замечательно. Давайте встретимся на вокзале. На Пензе-I. В шестнадцать часов. Михайлов приедет на поезде и мы его встретим. Потом проедем в нашу телерадиокомпанию? Вы не против?
– Да, конечно. Я не против. А… что он хочет от меня услышать?
– Честно говоря, я и сама толком не знаю. Он плохо объяснил. Но это не касается той аварии. Михайлов правозащитник, видимо это связано с вашей точкой зрения на вопрос, касающейся отмены статьи в законодательстве. Помните? Это статья, по которой личная жизнь гражданина не может быть афиширована без его согласия. В Москве он периодически устраивает компании по отмене или внесению поправок.
– Кажется, я вспоминаю. Он все время выступает против права на личную жизнь! Николай Михайлов, да? Такой… кудрявый жирдяй, с двойным подбородком?
– Да-да, это он.
– Извините, – осекся Петр Степанович, – я хотел сказать не жирдяй, а толстый… полный… тучный…
– Вы хотели сказать, мужчина с избыточным весом.
– Ну да… Да, с весом…
После разговора, обрадованный Петр Степанович сразу поделился новостью с Маргаритой.
– Ну куда ты такой пойдешь? – супруга сунула Шмюльцу его испачканные джинсы. – Посмотри.
Шмюльцу не пришлось долго выискивать на джинсах грязь – она сразу бросалась в глаза. После вчерашней пьяненькой прогулке у его брюк появилась острая необходимость посетить стиральную машину. Пока Маргарита кормила проснувшуюся Алену яичницей с колбасой, Шмюльц скомкал свои джинсы и сунул их в барабан стиральной машинки. Туда же полетела его ветровка. А заодно накопившиеся носки и нижнее белье. Он спросил не нужно ли что-то стирать Маргарите и Алене. Они ответили, что нет, потому что стирали все два дня назад и не ходят пьяными по грязи. За последнюю фразу Алена получила от папани подзатыльник.
Стирального порошка Шмюльц не жалел. Он взял коробку, стоявшую ближе всего. Эта была та самая коробка, которую до этого держал в волосистых руках афганец Джафид. Высыпав порошок в специальную ёмкость он обнаружил, что на дне коробки лежит полиэтиленовый пакетик. Пакетик занимал четверть коробки и в нем было грамм сто какого-то другого порошка. Шмюльц открыл этот пакет и пригляделся к крупицам. Чистый белый порошок. Шмюльц вспомнил, как Джафид сказал, что он пересыпал стиральный порошок в эту коробку, потому, что прежняя порвалась. Это был странный поступок со всех точек зрения, но Шмюльц не придал этому значения. Значит порошок в этом пакетике тоже стиральный и он просто из другой коробки из той, что порвалась… Как-то чудно…
Шмюльц немножко удивился, но, пожав плечами, надорвал полиэтилен и одним движением высыпал порошок в емкость стиральной машинки, выбрал программу и включил. Она заурчала, а он пошел в ванную бриться, подстригать усы и чистить зубы. Когда у него были выходные он не торопился с этими процедурами. А уж брился он и вовсе через три-четыре дня, от чего его подбородок часто был покрыт темно-серой щетиной, что Маргарите не нравилось, зато Гульшат хихикала от щекотки. Но перед встречей с журналистами он должен выглядеть опрятно и цивильно.
Они с Козочкой еще раз созвонились и договорились, что встретятся под «часами». «Часами» называлось то место на вокзале «Пенза-I» где стояла привокзальная гостиница на которой были стрелочные часы. Там часто назначались встречи, потому что это было на самом виду и потеряться было невозможно.
Петр Шмюльц с такой ответственностью отнесся к этой встречи, что пришел раньше времени. Сунув руки в карманы брюк, он стал топтаться туда-сюда и озираться на прохожих, выискивая среди них хорошенькое личико молодой журналистки. Личико пока не появлялось. Он постоял на одном месте, потом сделал несколько шагов в сторону и постоял в другом месте. Проверил чистоту туфель – они были идеальны (еще бы, он купил их только что, пожертвовав запланированными туфлями зимними), проверил чистоту ногтей, только что высушенных с помощью маргаритинового фена джинс (она же и сушила), проверил, тщательно ли он побрился, пригладил редеющие на макушки волосы, которые и без того были нормально приглажены. На всякий случай бросил в рот две подушечки жевательной резинки.
«Сейчас придет Майя Козочка и познакомит меня с каким-то крутым известным политиком из Москвы!» – думал он, останавливая свой взгляд то на проходящих мимо него старушек с кошелками, то на проезжающие допотопные автобусы с плохим выхлопом. В Пензе царствовала поздняя весна, от одуванчиков не было спасения, зацветала сирень. Освобожденные от снега, грязи мусора улицы заманимали погулять, распускающиеся листочки на деревьях влекли на природу, чистые автомобили умиляли глаз, одетые почти по-летнему прохожие дарили надежду на светлое будущее. А ведь месяц назад Пензу занесло мощнейшим снегопадом, парализовавшим город на два дня, а после этого столица сурского края утопала в сильном паводке, – «Надо же! Я становлюсь известным! Аж из самой столицы мною интересуются!» И в невольных фантазиях Шмюльца замелькали люди с нацеленными на него видеокамерами и поднесенными прямо к усам микрофонами с логотипами разных каналов. Вон он уже представлял себя в студии, дающим интервью в какой-то гламурной программе. Возможно даже о нем станут писать в новостных порталах и его имя попадет в ленту новостей «Яндекса» или «Гугла». Главное вести себя достойно. И обязательно необходимо сделать что-нибудь эдакое неординарное, чтобы тебя заметили, чтобы запомниться. Да, надо как-то выпендриться перед Николаем Михайловым. Тогда Михайлов скажет: «Ух, какой любопытный человек! Какой интересный!» А как же выпедриться-то? Может брюки снять? Нет, выпендриваться он будет позже перед камерами и на VIP-вечеринках, а сейчас надо хотя бы перед Михайловым быть культурным и излагать мудрые речи. А уж потом, когда о нем – о Петре Шмюльце – заговорят, ему во что бы то не стало обязательно необходимо будет появляться во всех телепрограммах. Во всех без разбора!
– Скорый поезд «Москва-Пенза» прибывает на второй путь, – красивым голосом сообщили из динамиков и повторили эту фразу еще раз.
От предвкушения предстоящей встречи с московским правозащитником Шмюльц аж заулыбался и защурился как сытый кот, усы свои еще дома он постарался расчесать кончиками вверх. Его сердце затрепетало словно у влюбленного студента, горячая кровушка омыла мозги и он уже прямо сейчас готов был отправиться хоть бегом в Москву и покорять ее! Покорять! О да! Это шанс стать прославленным и ни в коем случае нельзя его упустить!
Майя Козочка появилась совсем ни с той стороны откуда ее ждал Шмюльц. Он думал, что она придет со стороны автобусных остановок, а она пришла от парковочных мест. А ему и в голову не пришло, что она может приехать на собственной машине. Она выглядела очень привлекательно. Маленькая, бойкая, с туго затянутыми на макушке длинным «конским хвостом». Белозубо улыбаясь, она радостно поприветствовала Шмюльца, от чего тот просто растаял и немного растерялся.
– Пойдемте скорее! – поторопила она. – Наш состав уже прибывает на платформу. – Звонко цокая высокими каблучками Козочка заторопилась к перрону. Шмюльц шел за ней, все время отставая от нее на полшага. Они не пошли в подземный переход, ведущий на второй и все последующие пути. Козочка сказала, что старается не спускаться в этот кошмарный переход, она не переносит замкнутые пространства. Она решила идти прямо через пути, так многие делали.
Козочка и Шмюльц пошли в левую половину привокзальной площадки, где можно было перейти пути. В этом месте стояли два автофургона с решетчатыми окнами. Рядом ожидали несколько автоматчиков и три военных с беспокойными немецкими овчарками. Значит, ожидался состав со спецконтингентом, с уголовниками, возможно этот вагон был прицеплен как раз к электропоезду «Москва-Пенза», в котором ехал Николай Михайлов. Ни Шмюльц ни Козочка собак не боялись и пошли прямо мимо них.
– Вы очень хороши, – Шмюльц решил сделать журналистке комплимент. – Симпатичная маечка.
– Да, – улыбнулась Козочка. – Я симпатичная, к чему лишняя скромность…
Шмюльц тоже улыбнулся и хотел сказать, что имел в виду не ее имя, а ее белую майку со стильной надписью на иностранном языке. Но он не успел этого сделать, потому что дернулся от испуга, когда на него зарычала одна из собак. Он как раз поравнялся с автоматчиками. Шмюльц застыл и его сердце ёкнуло. Он уставился на собаку и хотел было шагнуть дальше, но тут два других пса встрепенулись и тоже зарычали на него. Да так зарычали, что автоматчики не могли не обратить на это внимание.
Козочка прошла вперед, не заметив, что ее сопровождающий отстал, а Шмюльц торчал на одном месте и боялся сделать шаг. Когда же он попытался догнать журналистку все три собаки вдруг яростно залаяли и бросились за ним. Военные натянули поводки, но сдерживать собак им было трудно.
«Что происходит? – Шмюльц перепугался до смерти и мысленно заметался во все стороны. Никогда прежде на него не лаяли собаки, да еще так странно и яростно. – Что еще за фигня!»
Обернувшись назад, журналистка застыла в недоуменном ожидании, пропитанном сильной обеспокоенностью. Собачий лай встревожил и ее, заставив опасливо замереть на месте, в нескольких метрах от перепуганного мужчины. А бедный Петр Степанович не знал как себя вести. Псы лаяли на него что было сил, захлебываясь слюной и натягивая поводки в струну, военные не без труда сдерживали звериный порыв. Животные были без намордников и это еще больше пугало Шмюльца. Военные прикрикивали на своих псов, прохожие вокруг округляли глаза, бледнели и обходили это место от греха подальше по максимально большой дуге. Шмюльц оказался в ступоре. Стоило ему сделать шаг и собаки срывались на него, неистово лая и испепеляя его волчьими глазами как подлинного врага государства.
Ни на кого не лаяли, а на Петра Степановича Шмюльца лаяли!
– Эй, мужчина! – окликнул его один из военных. – Постойте! Остановитесь! – Что за странный приказ! Шмюльц и так торчал на месте как вкопанный. Военный отделился от группы и стал приближаться к Шмюльцу. – Предъявите, пожалуйста, ваши документы.
Шмюльц взволнованно показал ему паспорт. Военный с капитанскими погонами изучил его, и, не найдя ничего подозрительного, спросил, нет ли у Шмюльца запрещенных предметов, наркотических веществ или взрывчатки. У Шмюльца ничего подобного не было, но, почему-то от этого вопроса он совсем разволновался и смог только чуть-чуть покачать головой. Его лицо стало белым как мел, губы слегка задрожали. Капитан, хмуря брови, вернул паспорт, но приказал Шмюльцу проследовать за ним. Петр Степанович с дрожью в голосе стал говорить, что у него поезд, и что он не может, и что его ждут, и что у него нет времени, и что он торопиться. А овчарки, тем временем исходились лаем, и автоматчики уже держали оружие наготове. Осталось только снять с предохранителя и направить на Петра Степановича.
И в какой-то момент Шмюльцу показалось, что один из псов вырвался и бросился прямо на него. Он вскрикнул, оторвался от сопровождающего его капитана и побежал. Вот тут автоматчики взяли его на прицел. Собаки неистовствовали и лаяли с такой силой, что у неподалеку припаркованного автомобиля сработала сигнализация. Шмюльц бежал сам не зная куда, оставив позади и Майю Козочку и капитана, и прибывший поезд «Москва-Пенза», везущий в себе долгожданного Николая Михайлова. Он бежал вдоль перрона и чуть ли не рыдал от страха.
Ему что-то стали кричать, но из-за собачьего лая, он ничего не разобрал, к тому же он убежал уже достаточно далеко.
Собак спустили…
Когда Шмюльц услышал прямо за спиной кошмарный лай и рычание, он обмочился, но бега не остановил. Наоборот, притопил еще! Но разве он мог сравниться с псами? Первая овчарка вцепилась ему в ногу. Он упал, разбив себе в кровь руки и колени. Его икра будто попала в медвежий капкан и он завопил не своим голосом. Вторая вгрызлась ему в плечо, но не так сильно, как он ожидал. Она уцепилась только в джинсовую куртку. Третья не нападала, но захлебывалась в лае,
Псы принялись катать Шмюльца по асфальту и рвать его. Он орал от боли и пытался брыкаться. Даже ударил одну из собак ногой в лоб. Но та только сильнее сжала челюсти, из ее пасти текла кровь, слюна и даже какая-то желтоватая пена. Глаза сверкали дикими огнями. Петр Степанович Шмюльц от отчаяния и боли вцепился пальцами в морду второй собаки. Та отчаянно взвизгнула и ослабила хватку, из ее глазных впадин брызнула кровь и нечто похожее на яичный белок. Тогда к ней на выручку бросился третий пес. Он вгрызся Шмюльцу в бок. Петр Степанович стал неистово дергаться и выкручиваться всем телом. Его одежда рвалась в клочья, неописуемая боль пронзала его, кровь орошала старый асфальт на перроне. Перед лицом дергалась ослепшая окровавленная псиная морда. Безглазый пес терзал куртку Шмюльца, стараясь достать до тела.
В какой-то момент Шмюльц упал с перрона на железнодорожные пути. Собаки не отцеплялись от него. Отчаяние затмило его сознание, страх и боль ослепили его. Он брыкался и орал что было силы, понимая, что бесконечно это продолжаться не может и он вот-вот подохнет, как кролик. Сил сопротивляться у него уже почти не осталось. Псы, бешено рыча, драли его одежду и тело. Что-то попало ему в ладонь и он судорожно сжал это. Несколько камушков щебенки. Понимая, что больше он ничего сделать не может, он нашел момент, размахнулся и ударил зажатыми камушками одного из псов по лбу. Пес дернулся. Шмюльц ударил еще раз. Пес отпустил его ногу, но тут же вгрызся в рукав. Тогда Шмюльц посильнее зажал щебенку и с размаху ударил пса по зубам. Его руку прожгла вспышка боли, но пес с визгом отлетел, брызгая кровавой слюной и давясь собственными клыками.
Шмюльц почувствовал прилив надежды. Четвертый удар пришелся в зубы другому псу. Щебенка высыпалась из его ладони, но зато он смог встать на ноги. А на перроне уже собрались многочисленные зрители из числа прохожих, а кроме того военные и полицейские. Все что-то кричали и махали руками, но помочь никто не решался. Военные тоже не понимали в кого стрелять – в Шмюльца, или в своих же псов. Петр Степанович сплюнул и поднял с пола кусок кирпича. Одну из собак он забил до смерти, разбив ей голову. Второй, которой до этого выдавил глаза, тоже досталось по морде и бокам. Но она, изловчившись, укусила его за руку и он невольно выпустил кирпич. Изодранная в клочья джинсовая куртка висела на нем лоскутами, а третий пес продолжал драть ее. Он драл не Шмюльца, а именно его ветровку. Петр сорвал ее и бросил в сторону, пес сладострастно стал ее разрывать, трясясь всем телом и яростно рыча.
Слепого пса пристрелили военные.
Шмюльц упал на рельсы, тяжело дыша и корчась от боли. Один пес валялся рядом с разбитой мордой, второй, ослепший, конвульсировал с простреленным боком.
Третий в стороне неистово рвал на куски джинсовую ветровку.
– Скорый поезд «Москва-Пенза» прибыл на второй путь. Повторяю – скорый поезд «Москва-Пенза» прибыл на второй путь!
– Вот тебе и выпендрился… – процедил сквозь зубы Петр Степанович.
Пенза
Петр Шмюльц валялся на продавленной больничной койке и откровенно маялся, ежедневно с надеждой в глазах спрашивая у главврача не выпишут ли его сегодня и довольно потягивался когда главврач оставлял его еще на один очередной денек. Мужчина валялся в палате третий день, он пропустил аванс на работе и шашлык на берегу Суры с приехавшими из Ульяновской области родственниками жены. Зато начал что-то читать, какую-то книгу. Но как всегда не мог запомнить сюжет более чем на несколько стрниц.
Больничная маята Шмюльцу начала нравиться, ему вообще нравилось бездельничать и толстеть на казенных харчах. В палате, где кроме него лежали еще девять человек постоянно был включен телевизор. Первые дни он лежал весь перевязанный и напоминал мумию. Ему наложили множество швов по всему телу, больше всего на руках, ногах и боках. К счастью лицо было не так сильно истерзано и хирург пообещал, что следов на его морде остаться не должно. Через пару дней половина бинтов ему сняли, но ему еще приходилось носить широкий пластырь под глазом. Это его сильно раздражало.
Каждый день к нему приходили родственники, коллеги по цеху и друзья. Приносили апельсины, колбасу и водку. Водку он не хотел, апельсины ему надоели, а колбасы было столько, что он физически не мог ее съесть всю. Тем более что в больнице его кормили вполне нормально и чувства голода он не испытывал.
Приходил и Эльмир Зекоев, и Гоша Лаймонайнен, и Санек Дачников, говорили, что Игорь Плотников исходит пеной от того, что в цеху не хватает наладчика. Шмюльц рассмеялся и послал Плотникова подальше. Он сказал, что имеет полное право на больничный, выходить раньше времени на работу он даже и не помышляет, а после выписки будет сидеть дома столько сколько посоветует врач. Правда в глубине души он хотел выйти на работу как можно раньше, потому что его сменщики – Ригин и Гусеницин работали за него, да и больничный ему никто не оплатит. А деньги Петру Степановичу были нужны, он любил их наличие.
На второй день пребывания Шмюльца в стационаре к нему пришел и сел на табуреточку оперуполномоченный отдела по обороту наркотиков старший лейтенант по фамилии Тихорецкий. Крепкий короткостриженный мужчина с лицом бритого неандертальца. Старшей лейтенант Тихорецкий широко улыбался, демонстрируя маленькие крепкие зубы, выступающие ровным заборчиком из широких десен. Вот что рассказал старший лейтенант Тихорецкий: в час, когда произошло то событие на вокзале, ожидался спецвагон с этапированными заключенными из Тамбова. Собаки были охранные, но они были надрессированы и на обнаружения наркотических веществ. Они почуяли у Шмюльца наркотики и потому так отреагировали. От этой фразы Шмюльц остолбенел и открыл рот. Петр Степанович стал клясться и божиться, что никогда в жизни не связывался с наркотиками и это была святая правда. Но старший лейтенант Тихорецкий сказал, что пока Шмюльцу накладывали швы в его квартире проводился тщательный обыск и нашли следы героина. Следы героина были на барабане стиральной машины. Кроме того, следы героина нашли в волокнах материи его джинсовой ветровки, именно это почуяли псы. Собаки были выдрессированы так, что их задачей было не загрызть человека, а вцепится в одежду. Шмюльц вырывался, псы безумели от злости. Это привело к тому, что случилось. Старлей сказал, что все сводиться к тому абсурдному заключению, что Петр Степанович Шмюльц выстирал ветровку не со стиральным порошком, а с отборным афганским героином (говоря это старший лейтенант Тихорецкий едва сдерживал гомерический хохот). Тогда Шмюльц немедленно настучал на незванного гостя из солнечного Афганистана – Джафида. В тот же день оперуполномоченный принес несколько фотороботов и Шмюльц на одном из них узнал заросшую черной щетиной морду афганца. Тихорецкий кивнул впервые убрал зубки за теперь уже неулыбающимися губами кивнул.
– Ваша дочь хорошо знает этого человека? – спросил он у Петра Степановича.
– Думаю нет, но разрешаю вам самим с ней побеседовать.
– Конечно следователи это уже сделали. Мы уже все проверили, она с ним практически не общалась, может один раз они где-то посидели и все. Больше она его не видела и призналась, что и не хочет видеть. Знакомство с этим человеком было ее ошибкой, о которой она жалеет, – сказал старлей Тихорецкий.
– Она не пользовалась его услугами? – спросил Шмюльц.
– Что вы имеете в виду?
– Насчет героина.
– Тест на наличие следов наркотиков показал их отсутствие. У нее э… другая зависимость. Скажите, вы разговаривали со своей дочерью по поводу пристрастия к спиртному? Видите-ли…
– Разговаривал и много раз, – ответил Шмюльц. – Она спала с ним? С тем авганцем?
– А как мы должны это проверить? – спросил Тихорецкий.
– Не знаю. Может она сама призналась вам в этом? – почесал затылок Шмюльц. – А вообще-то, не говорите. Я не хочу этого знать. Лучше скажите, вы его поймали.
– Он объявлен в розыск. А что касается того, была ли у Алены интимная связь с гражданином Афганистана Джафидом… – старлей произнес фамилию иностранца, но она оказалась такой сложной в произношении, что Шмюльц даже и не постарался ее запомнить, – то со слов вашей дочери, близости между ними не было. Видимо, они просто вместе напились, – Тихорецкий вновь обнажил зубчатые десны в широкой улыбке. – Однако теперь только Аллах знает нарушал-ли афганец запрет из Корана на употребление спиртного.
Приходила также и Майя Козочка. Вот ее появление Шмюльц совсем и не ожидал и даже оторопел от внезапной радости. Она принесла ему хорошую весть. Козочка сказала перебинтованному Шмюльцу что московский правозащитник Николай Михайлов видел все из окна прибывшего поезда. У Михайлова не было времени придти к Шмюльцу в больницу, тем более что они были не знакомы, но он следит за его самочувствием и желает ему скорейшего выздоровления. Кроме того Козочка передала, что Михайлов зовет Шмюльца в Москву. Московский депутат и правозащитник хочет пригласить его на передачу «Оксюморон».
Петр Шмюльц не поверил своим ушам, но без раздумий согласился. Они с Козочкой договорились, что журналистка созвониться с Михайловым когда Шмюльц поправиться и сможет принимать участие в съемках. Козочка ушла, а Шмюльц всю ночь проворочался на своей кушетке. Причиной его бессонницы был не оглушительный храп его соседей по койкам, а сладкие грезы предстоящих съемках.
Пенза
К концу мая, когда Пензу наводнили моря ярких оранжевых одуванчиков, Шмюльца выписали из стационара и первым делом, когда он приехал домой и обнаружил извечную пустоту, он отправился к любовнице. Она его и накормит и приголубит. Подровняв усы, он струящейся походочкой довольного жизнью молодца вышел под ослепляющие солнечные лучи послеполуденного дня. У него было прекрасное настроение сытого бездельника, намеревающегося с пользой и удовольствием потратить предстоящие свободные часы. Да тут ещё и его сосед куда-то отъезжал на своем «Паджеро» и предложил подбросить. Петр Степанович сел к Переходову, но куда и зачем направляется говорить не стал. Сворачивая «Паджеро» в сторону Пензенской кондитерской фабрики Переходов жаловался, что ему приходиться экономить на колбасе и покупать не за весемьсот тридцать рублей, как он привык, а только за пятьсот пятьдесят шесть за килограмм. К тому же на его новом «Митсубиси Паджеро» уже стучит непонятная Шмюльцу колодка. Шмюльц, редко бравший колбасу дороже чем за двести рублей понять своего соседа ну ни как не мог.
Когда Переходов свернул набережную Суры и лихо помчался вдоль искрящейся на солнышке реки Петр Степанович ответил на звонок Майи Козочки и та сообщила ему, что съемки с его участием будут записываться третьего июня.
Третье июня!
Шмюльц так возбудился, что затупил и забыл спросить за чей счет будет дорога и проживание в гостинице. Ну если бы это было за счет Шмюльца, Козочка сразу бы предупредила об этом, а раз она тоже промолчала, значит этот вопрос не должен тревожить Петра Степановича. Она сказала, что все детали обговорит чуть позже, когда у нее будет свободное время, потому что именно сейчас она занята – она готовится к радиоэфиру.
– Аркаш, а какое сегодня число? – спросил Шмюльц у Переходова, когда их «Паджеро» свернул на улицу Чехова.
– Завтра день рождения моего тестя! – гордо объявил сосед, поднажав на педаль газа. – А сегодня двадцать шестое.
– Двадцать шестое мая? То-есть… через восемь дней …
– Что через восемь дней? – спросил заинтересовавшийся Переходов и на секунду оторвался от дороги, посмотрев на Петра Степановича.
Шмюльц мечтательно воззрился на мелькающие пензенский пейзаж и сидел так несколько секунд с детской улыбочкой на устах. В голове у него играли позывные ежевечерней программы «Оксюморон» и высокий ведущий Борис Скшатусский представлял его на всю страну. Да почему на страну? На весь мир!!! Первый канал вещает всюду!
– Эй, Петро, – еще раз спросил Переходов. – Что будет через восемь дней?
– А? – очнулся Шмюльц и тут же гордо задрал нос. – Съемки у меня.
– Какие съемки?
– В Москве. На передачу поеду, – как бы невзначай сказал Шмюльц с такой интонацией, что для полного эффекта ему осталось только лениво зевнуть.
– На какую передачу? – удивился Переходов.
– Да так… Ерунда, – Шмюльц не сдержался и все-таки зевнул. Зевнул театрально, раскрыв пасть как бегемот и даже издав протяжную ноту «ре» в третьей октаве. – Позвали меня, что-ж поделать. Надо приехать, а то Бориска расстроится, он меня, видишь-ли, очень ждет на своей передаче. Знаешь, что ль Бориску-то? Ну этого… все время забываю его фамилию… Мы же с ним отродясь друг с другом не фамильничали. А его – Бориска-сосиска, он меня – Петруня.
– А че за Бориска-то?
– Ну как же? Скшатусский Борис! На программу меня позвал по старой дружбе. «Оксюморон». Дурацкая передача, ее каждый вечер по Первому каналу показывают. Обо мне решил целый выпуск снять, а мне, знаешь ли, чего-то недосуг. Не охота в Москву эту переться. Ну так что поделаешь, не удобно отказывать, но редакция мне и дорогу и проживание в пятизвездочном отеле отплатит. И машину с шофером предлагает. «Линкольн» последней модели! Ну как тут откажешь?
– Да че ты гонишь, Петро! – Аркадий Переходов дружелюбно подтолкнул его в плечо. – Передачу о тебе? С какого это праздника?
– Че, не веришь? Дело твое… Сидишь тут в своих магазинах, тряпками торгуешь и даже не знаешь, что в одном подъезде с тобой настоящий герой живет!
– Это ты что-ль герой? Ну-ну, герой! – «Паджеро» плавно как корабль остановился перед пешеходным переходом. – И какой же ты подвиг совершил? Мир спас от катастрофы? Астероид поймал?
Аавтомобиль плавно тронулся с места и быстро взял скорость. Сидящий на пассажирском сидении Шмюльц по-детски оскорбился на какое-то поверхностное отношение соседа к самому Петру, к его поступкам. Петру Степановичу не хватало ожидаемого уважения и ему не нравилось, что его сосед относится к нему и его словам как-то несерьёзно. Что он о себе возомнил, этот Аркадий Переходов? Что, если он подвозит товарища, то может разговаривать с ним как с человеком, находящемуся на классовой лестнице на ступень ниже?
– Ты, что-же, Аркаш, считаешь меня треплом? Я, вообще-то, в какой-то степени герой. А вот ты что сделал, чтобы о тебе передачу снимали? А?
Переходов рассмеялся. Не злобно, нет… Как старший брат посмеивается над младшим, который немного отстаёт по какому-то показателю.
