Делирий

У меня в коллекции было и несколько нормальных женщин, придерживающихся вполне традиционных взглядов в интимных вопросах. Мной они использовались как пресный контраст, оттеняющий острое блюдо, заставляющий наслаждаться любимой едой по-новому, с большей силой. Их ограниченные рамками культурных приличий головы и не подозревали, каким дерьмом я занимаюсь на досуге.

Я исследователь всего предельного, граничащего с откровенной уголовщиной, применял все доступные мне методы изучения окружающего меня пространства, внутреннего мира бесплотного духа и материальных потребностей возбуждённого мяса.

Сегодня меня ждало нечто особенное. Вещество, запрещённое во всех странах мира, и уже давно не производящееся официально ни одним фармакологическим гигантом, слывущее вершиной всех наркотических веществ, их некоронованным королём. Сверхтяжёлое штурмовое орудие гигантского калибра, с лёгкостью пробивающее защитные щиты любого организма. С ним надо вести себя наиболее осторожно. Поэтому я решил заранее: шырнусь всего один раз и на этом поставлю жирную точку. Героин. Белый порошок в прозрачном пакетике уже давно ждал своего звёздного часа, и вот он настал. Не менее важным, чем сам наркотик, стал выстраиваемый, шаг за шагом, ритуал его употребления. От этого зависело качество кайфа на тончайших уровнях его восприятия, которые меня и всегда и интересовали.

Шторы на окнах плотно закрыты, с улицы не просачивается и слабого отблеска света уличных фонарей. Стеклопакеты глушат все звуки. В моей квартире замерла тишина. Верхний свет выключен, светит висящей на стене ночник в виде матово-белой ракушки, расплёскивая золотой ласкающий свет по стенам моей комнаты.

Сижу за столом, обозреваю в очередной раз правильно и выверенно расставленные мной предметы культовой церемонии внутривенного вливания. Стол, покрытый оранжевой шершавой клеёнкой, кажется добрым и летним артефактом.

По левую мою руку лежало чистое белое махровое полотенце, сложенное в четыре раза. На полотенце блестел сталью настоящий шприц. Не тот одноразовый кал, продающиеся в каждой аптеке, а шедевр технической мысли. Ничего лишнего, только гениальная функциональность. Железная головка, верхнее кольцо и поршень делающие его весомым, приятно отягощающим своей значимостью ладонь пользователя. И, конечно, настоящее стекло, защищающее всегда чуточку мистическое содержимое, пускай оно и представляло собой, например, банальный анальгин, и служащее направляющим путём для движения стального поршня. И игла, острое жало, жадное до кровавых процедур внутри тел её пациентов. Никакого дешёвого пластика, боже упаси. Достал я это чудо через того же старого знакомого хирурга, любителя молоденьких шлюшек.

Перед использованием шприц долго кипятил, промывал – и вот он готов стать передаточным сосудом для вещества, травмирующего нервные клетки любого мозга нестерпимым удовольствием. По правую руку от меня стояла армейская горелка, сделанная будто из шоколадной фольги. В её центр мной уже положена таблетка сухого спирта, а сверху на держателях закреплена алюминиевая детская кастрюлька без крышки. Прямо передо мной, свернувшись в упругий клубок, спит чёрной гадюкой ребристый резиновый жгут.

Отмеряю десертной ложечкой дозу, засыпаю её в кастрюльку, добавляю растворитель – дистиллированную воду. Немного мешаю получившуюся смесь. Ложка скребёт по дну, издавая шепчущий многообещающий металлический шорох. Таблетку поджигаю охотничьей спичкой. Просто чиркаю о коробок: разгорается яркий, фырчащий, как сопло у маленькой ракеты, желтоватый огонёк. Горящую спичку кладу прямо на сухой спирт. Через три секунды появляется прозрачное синее пламя -так горит спирт. Растворитель начинает пускать пузыри, пыль героина тает рафинадом, на выходе придавая раствору черноватый оттенок жидкой сажи.

Ещё чуть-чуть, снимаю кастрюльку и ставлю её на деревянный кружок подставки. Кладу в неё кусочек ваты, он быстро пропитывается горячей влагой и замирает, услужливо ожидая свою госпожу иглу. Бережно, словно спящего ребёнка, беру в руки шприц, поршень довожу до самого низа. Опускаю иглу в раствор. Её остриё одевается в остекленевшую ватку, словно в парик восемнадцатого века. Осторожно набираю прекрасный яд, используя вату, как фильтр. Мне везёт, пузырьков воздуха почти нет, для подстраховки, спустив небольшую, коротенькую струйку жидкости, откладываю беременный кайфом шприц обратно на полотенце. Помогая себе зубами, сильно затягиваю жгут на руке немного выше локтевого изгиба. Активно работаю рукой, сжимая и разжимая кулак, нагоняю кровь, стучу по внутренней стороне предплечья. Чёрными дождевыми червями вздуваются мои вены.

Беру шприц и с наслаждением, граничащим с безумием, колю себе в вену. Иголка входит глубоко, исчезая во мне почти вся целиком. Боль изыскана, как утренний стакан дорогого портвейна. Немного подтягиваю поршень на себя, алым туманом мягко струится кровь, растворяя героин ещё лучше, делая смесь ещё ядрёней и активней. Вместе с выдохом ввожу себе наркотик в вену, весь целиком, мучаясь жадностью, не оставляю и капли в стеклянном цилиндре. Вытаскиваю из-под кожи иглу, но не успеваю донести шприц до стола, меня накрывает приход. Шприц падает на ковёр, жгут остаётся перетягивать руку, а из проколотой дырки на вене выползает жирная капля густой тёмной крови.

Моё «я» растворилось в ошарашивающем удовольствии. Каждая клетка моего организма испытывает долгий всё никак непреходящий и не спадающий во времени оргазм. Меня, как на качелях, бросает из сиропа малинового света приятных ощущений в кровавую чернуху желудка самого насилия, где среди бурлящих гневом отвратительных демонов я становлюсь не жертвой, а неприкасаемым повелителем откровенных желаний. Удовлетворение бесконечной похоти без участия тела в экстазе полового акта.

Когда меня немного отпускает, и я могу отчётливо различать окружающие предметы, голову распирает не испытанное доселе чувство всесилия, я словно стал невесомым и парю над полом. Страх, тревоги и волнения оставили меня. Хорошо, тепло. И вдруг – отчаянная храбрость, мощь энергии, зовут на подвиг, и в то же время я остаюсь заторможен и расслаблен. Полностью расслаблен, умиротворён. Я знаю, что прилива энергии быть не должно, но, видно, мой опытный организм, испробовавший не один десяток разных наркотиков, особенный. Героин даёт мне парадоксальную реакцию – желание двигаться! На таком контрасте я мог бы сейчас один пойти в атаку на позиции противника, вооружённого крупнокалиберными пулемётами. И пули, попавшие в моё тело, не остановили бы меня. Я бы добежал, доскакал, дополз до окопа, где прятались мои враги, и стал бы рвать их голыми руками. Не объяснимо – откуда у меня вдруг взялось столько агрессии? Её-то уж точно не должно было быть. Что со мной? И это даже лучше, чем всё, что я раньше слышал о героине. Божественно.

Сняв жгут, одним движением забрасываю его на шкаф. Меня распирает жажда деятельности. Или желание покоя? Разобраться трудно. Одевшись, всё же решаю пойти прогуляться по летнему парку. Мой костюм состоит из футболки с коротким рукавом и шорт. На улице стемнело. В этом году июнь выдался прохладным, особенно это чувствовалось по ночам, но сегодня прохлады я не ощущал вовсе и вполне комфортно себя чувствовал в своих до предела лёгких одеждах. Такие прогулки под запрещёнными препаратами, с недавних пор, стали для меня нормой. Исключение составляли галлюциногены. Изменённое состояние психики, получаемое от них, предпочитал переживать дома, иначе уж слишком бы бросалось в глаза моё странное поведение на улице. Особенно мне нравилось гулять под амфетаминами и перветином.

Шёл я медленно, как будто нехотя. Аллея, по которой я прогуливался, освещалась фонарями, сделанными под старину, со спрятанными под спутанными кронами деревьев головами кастрюль, сияющими оранжевыми квадратами сквозь налитые жизнью зелёные листья, выделяя их мельчайшие прожилки, меняя зелень на золотую желтизну. Энергия копилась во мне, и я переваривал её изнутри, превращая в покой, похожий на смерть. А со стороны могло казаться, что я просто немного выпил. Меня стало слегка подташнивать.

Нет, всё-таки мне эти ощущения не нравились, слишком лишними, бесполезными, фальшивыми они были. Могущество и всесилие только манили за собой несбывшимися надеждами, не даваясь по-настоящему в руки, на поверку оказываясь обманными огнями болотной трясины. Опиумные наркотики мне вообще не нравились, но уж если выбирать среди них, мой выбор, однозначно, падал на морфий. Его эффекты, схожие с героиновыми, только менее сильные, представлялись более естественными из-за отсутствия той искусственной пластмассовости и резкости присущей опиоидному королю. С морфином дышалось вольно, наполняя грудь раз за разом медовым цветочным ароматом. Казалось, ты мог питаться одним воздухом, и слюни приобретали насыщенный аппетитом вкус, такой, что с ними можно было наслаждаться, играть своими ощущениями достаточно долго. А героин просто врал, усыпляя покоем и отрешённостью. Этим он походил на опиум, только обходился, увы, без красочных сновидений.

Наверно, мои ожидания чего-то особенного сыграли со мной злую шутку и мозг, настроившись на чудесные впечатления, определённые волны, выдал бонусом к своему обычному хмурому набору ощущений не свойственные героину эффекты, такие, как ярость и преувеличенный тонус мышц и мыслей. С течением времени преимущества бонуса сходили на нет, и начинали преобладать классические свойства наркотика, угнетающего высшую нервную деятельность. Психический тормоз. После крайнего чувства божественной эйфории меня посетило сильнейшее разочарование, и оно было тем сильнее, чем выглядел, казался, сильнее первичный кайф.

Свет, идущий от ламп фонарей, освещающих парк, бил прямо в землю, рикошетом отскакивая от неё и создавая нижнюю подсветку наплывающей из придорожных канав газовой дымке. Парк постепенно преображался в алчно жаждущий страшного колдовства мистический лес. В таком месте могла прятаться любая лютая нечисть. Потусторонние охотники ждали только удобного случая, чтобы утащить тебя в чужую преисподнюю, живущую на краю проклятой вселенной. Стрелки моих командирских часов вплотную подбирались к полночи. Всё, пора возвращаться домой, пока окончательно не потерялся. Проваливаться с головой в незнакомые фантазии я сегодня был не готов.

На следующее утро встал рано. Сварил себе наикрепчайшего кофе. Есть не хотелось, но я пересилил себя, можно сказать, изнасиловал и приготовил высококалорийный завтрак.

Жуя совершенно безвкусный, после вчерашнего эксперимента, бутерброд с «Краковской колбасой», размышлял. В последнее время, в поисках новых знаний, я увлёкся тоталитарными сектами и курсами личностного роста. Для меня эти вещи – детища одного деструктивного порядка. Психика неподготовленного человека под их напористым воздействием быстро покрывалась волдырями нервных психозов. Для меня же они служили веером возможностей, лекарством от неприкаянности. В мирной жизни я явно был лишний, выброшенный за борт артефакт прошедшей войны. В каждой секте я без особого труда находил людей с оригинальными воззрениями, в основном, к сожалению, бредового толка, но встречались прямо-таки гениальные построения, мастерски объясняющие суть вещей. Теперь, когда мои главные эксперименты с наркотиками окончены и всё, что мне нужно от них, получено и запротоколировано в глубинах моей памяти, я мог приступить к осуществлению плана, давно разработанного и лелеемого мной. Доктор Володя со смешной фамилией Слоник должен был мне помочь с его осуществлением.

Посещая собрания секты преподобной Минервы Афонской (сама секта была псевдо хлыстовского толка, такого рода духовные артели получили широкое распространение до революции, потом исчезли, а сегодня опять стали возрождаться), я познакомился с одним очень интересным, начитанным человеком, доктором физико-математических наук – Степаном Барковиным, мужчиной сорока лет, интеллигентного вида, всегда гладко выбритого, хорошо одетого, с ярко серыми глазами, глубоко запавшими в темные ямы больших глазниц. Как-то зимой, в январе, после одного наиболее памятного мне бдения, закончившегося общим экстазом невиданной мощи, так случилось, что к метро мы шли с ним вместе – и только вдвоём. Собрания происходили по четвергам, вечером, начинались в 20 часов и могли продолжаться до двенадцати ночи. Напоминали они церковные службы с искусственно нагнетаемой атмосферой массовой истерии, и обычно завершались свальным грехом, то есть – групповой оргией.

Я молчал, вымотанный на собрании до крайней степени выжатого лимона. Признаться, со мной такое происходило редко и только на этих бдениях. Глава секты тридцатипятилетняя красивая баба, по псевдониму Минерва, судя по всему, страдающая психическим расстройством в просторечии называемым бешенством матки, обладала столь дивной психической мощью внушения, при помощи которого умело вводила тебя в транс, растормаживала подсознательные сексуальные желания, что высасывала из своих адептов все соки. К концу бдения она выглядела свежей и помолодевшей, остальные, обессилив в нечеловеческом числе оргазмов, валялись разгорячёнными кусками красной дохлятины на полу хореографического зала в доме культуры, где проходили наши подпольные встречи.

Поэтому после бдений мне обычно было не до разговоров. Вот Степан и стал инициатором общения: видно ему, в отличие от меня, хотелось поговорить.

– Наша матушка – энергетический вампир. Мне это сегодня стало ясно окончательно, – сказал он.

– Да, скорее всего. Ну и что с того? – довольно вяло отреагировал я. Подумаешь – вампир. Меня не удивишь.

– Думаю, она всех нас собрала с одной целью – насыщения себя любимой. Остальное – прикрытие просто.

– А тебе не по фиг? Или тебе плохо на бдениях?

– Да нет, хорошо и даже очень. Только не удовлетворение желаний плоти для меня главное, а поиски выхода для мятущегося во тьме материи духа.

Мне стало интересно, я посмотрел на своего спутника более внимательно. Наши мироощущения в чём-то были схожи. А как известно, люди тянуться к себе подобным.

– И какой, Степан, ты вывод делаешь?

– Завязывать с этим блудом надо. Вот увидишь, она кого-нибудь до смерти залюбит в ближайшее время. С каждым разом аппетит у неё возрастает. Матушка почти перестала себя контролировать. Видел, сегодня парень один сознание потерял, под холодной водой отмокал пять минут.

– Что делать будешь? Где выход искать продолжишь для своего мятежного духа? – я позволил себе скривить на губах подобие ухмылки.

Он вздохнул, выпустил из себя облачко пара и с грустью во взоре посмотрел в звёздное московское небо. Сегодня все облака убежали за город, и наступила одна из тех немногочисленных ночей в году, когда можно рассматривать звёзды без помех в виде дымных туч, источаемых нашими промышленными предприятиями. Воздух морозен и свеж, а звёзды видно настолько ясно, что можно различать их далёкие, манящие своей безграничной свободой цвета.

– Поеду на Кавказ, там дольмены есть. Надеюсь, они помогут понять смысл моего существования здесь.

– Дольмены? Никогда не слышал.

Он искоса посмотрел на меня, не веря в мою искренность, но и не обнаружив на моём лице следов иронии, начал рассказывать:

– Дольмены – это такие каменные будки, артефакты, оставленные нам исчезнувшей цивилизацией. Официальная наука определяет их гробницами, древними захоронениями, коими по многим причинам они являться никак не могут. Предположительно – сооружения культового порядка. В них через единственное круглое отверстие забирался шаман, его запирали специальной каменной пробкой и оставляли там от одного до нескольких дней. За время религиозного транса там шаман испытывал духовное перерождение, катарсис. Выходил он из дольмена совсем другим человеком или существом. Если, конечно, выходил. Очень часто, когда вынимали пробку, внутри дольмена находили труп шамана, а иногда и вовсе никого не находили. Это при том, что самому вытолкать пробку шаману голыми руками было не под силу. Её так глубоко забивали в отверстие прохода, что обратно вынимали при помощи железных ломов. Не каждый подготовленный шаман решался идти на такой риск, отправляясь в опасное путешествие по неизведанным мирам. Есть версия: дольмены открывают двери людям туда, куда они действительно хотят попасть, а могут забросить и в противоположную сторону, если ты им не понравишься. Говорят, они почти живые. Выжившие, обретшие в состоянии катарсиса откровение, могли предсказывать далёкое будущее, лечить неизлечимые болезни, убивать на расстоянии.

– Ты в это во всё действительно веришь? Степан, ты же математик. Должен быть рациональным человеком, мыслить логически. Ну, ладно, секты там, промывка мозгов, но это ведь настоящая научная ересь. Живые камни дольменов? Чушь.

– Что делать, Рома, верить во что-то ведь надо. Без веры человек – пустая скорлупа. От тоски в ней черви с жуками завестись могут. В начале 20-го века и полёты в космос ересью считали. Там посмотрим, – сказал он с тоской, опять посмотрев в небо на далёкие звёзды.

Мы подошли к входу в метро. На платформе попрощались и разъехались в разные стороны. Больше мы никогда не виделись. Поехал он на Кавказ или нет – осталось для меня невыясненным. Во всяком случае, бдения он посещать перестал. А секту, действительно, скоро прикрыли из-за произошедшего через неделю несчастного случая. Одна прихожанка задохнулась под чрезмерно распалившимся жирным боровом. Минерва пошла под следствие как организатор тоталитарной секты. Совпадение? Как знать, как знать.

Теперь, спустя почти четыре года, я тоже был готов отправиться в путешествие к дольменам. Заранее уже выбрал местность, где наблюдалось их наибольшее скопление, проложил маршрут. Изготовил пробку, сварив её из железных листов. Сделал её с ручками, так чтобы можно было её без чужой помощи вставлять и вытаскивать. Запасся необходимым инструментом. Не доставало мне только одного. За этим одним я обратился к Слонику. Набрав его номер, долго слушал и считал гудки, на двадцать первом он снял трубку:

– Алё.

– Володя, привет.

– Ага, добрый день, Рома.

– Как жизнь чемпиона по кромсанию, отрезанию, зашиванию протекает?

– Ничего, пациентов хватает, пока ещё никто от меня не сбежал. Ха ха ха!

– Радостно слышать. У меня к тебе дело, точнее – деловое предложение.

– Всегда рад услужить, Рома.

Радостно ответил мне Слоник, наверное, в предвкушение оплаты своей услуги живой плотью. Я ему всегда щедро платил – и он к этому привык, а к этому действительно можно легко привыкнуть. К тайным удовольствиям привыкаешь быстро. Он крепко сидел на моём порнокрючке. Как пелось в одном детском фильме: "На дурака не нужен нож, ему покажешь медный грош – и делай с ним, что хошь». – Впрочем, Слоник, никогда дураком не был, да и интересовали его отнюдь не деньги. Всё в мире относительно: у одного этого добра столько, что с души воротит, а у другого нет и достать негде, и за удовлетворение своих желаний он на многие мерзости согласен будет.