скачать книгу бесплатно
– Какова была Дорофеева? – Спросил Миша, а сам вытащил из—под кровати деревянный сундук.
– Какая? – Почесал затылок. – Какая? От работы не уклонялась, делала всё, что требовалось. А более мне и не надо было.
– Понятно, – Жуков открыл сундук. Там лежали исподние бельё, какие—то кофточки, юбки, платья и никаких украшений и денег. – кто к ней приходил или с кем Дорофеева приятельствовала?
– Слежу за порядком и чтобы лишних людей здесь не бывало, а чем они заняты за дверьми. – управляющий указал на выход, – меня не беспокоят их дела.
– Но…
– Молодой человек, – с кривой улыбкой начал управляющий.
– Господин Жуков, – оборвал Миша, ему не нравились такие люди, которые от всего отрекаются, что идёт в ущерб им и их работе, – или можно Михаил Силаньтевич.
– Господин Жуков, – побагровел и тяжело задышал собеседник.
– Я думаю, не стоит ссорится с полицией, тихим голосом произнёс путилинский помощник, – вы служите при бане, мы служим государю и стоим на защите закона. Надеюсь, я ясно выражаюсь.
– Ясно, – ответил на Мишин выпад управляющий, а сам подумал, что околоточный, которому он платит, мелковат по сравнению с чинами сыскного отделения, поэтому не стоит портить отношения.
– Я вижу здесь ещё две кровати, можно побеседовать с их хозяевами.
– Сейчас позову, – не выдержал управляющий и прошипел сквозь зубы.
Первой вошла женщина лет пятидесяти, волосы закрыты платком, лицо раскрасневшееся от работы.
– Меня зовут Михаилом Силантьичем, я из сыскной полиции. Вы, наверное, уже слышали о Дорофеевой?
– Гроша медного наша жизнь не стоит, – посетовала женщина, теребя фартук.
– Господь даёт жизнь и ее же забирает. Как вас кличут?
– Марфа.
– Скажите, вы хорошо знали Анну?
– Не то, чтобы хорошо, зачастую человек сам себя не может понять.
– И всё—таки?
– Бок о бок жили года три.
– Довольно большой срок, можно узнать соседку по кровати.
– Анна немногословна была, разговаривала мало, а ещё меньше о себе рассказывала.
– Что—то же говорила?
– Как все мы, приехала из деревни с мужем, устроиться могла здесь, он где—то в уезде. Виделись они редко, большей частью она к нему ходила и всё пешком. Привыкла, говорила, да и трат меньше. Все деньги копили на домик и живность, детей им Бог не дал.
– Муж обижал ее?
– Честно скажу, не знаю и чтобы бил, по крайней мере следов не видела.
– Как часто она к мужу ходила?
– Раз – два в месяц.
– Ценное что—нибудь носила? Кольца там, серьги?
– Не видела, нет, постойте, – женщина поднесла ко рту полу фартука, – кольцо носила с камнем, но не знаю, насколько ценное.
– К Анне кто—нибудь захаживал?
– Нет, хотя постойте, третьего дня заходил к ней мужчина.
– А имя?
– То ли Прокофий, то ли Порфирий, не помню.
– Как он выглядел?
– Да обычный, – женщина пожала плечами. – в рабочей куртке.
– Заводской?
– Железнодорожник, вот здесь, – она показала рукой на место, где на куртках пришиты петлицы, – их знаки.
– Железнодорожник, значит. Ранее заходил когда—нибудь?
– Может и заходил, но я внимания не обращала.
– Что он хотел?
– Не знаю, но вечером Анна засобиралась к мужу.
– Ясно, лицо у него какое, у железнодорожника этого.
– Какое? Круглое, борода козлиная, словно человек хочет выглядеть солиднее, да природа не даёт, картуз надвинут был чуть ли не на глаза. Да, руки тёмные, словно отмыть не может от грязи, въевшаяся такая.
– Угольная?
– Может, и угольная, но приметного больше ничего. Если только сапоги.
– Что сапоги?
– Каблуки разные, один низкий, второй высокий, словно ноги у него, этого железнодорожника, разной длины.
– Лет сколько железнодорожнику?
– Не знаю, но может лет тридцать, хотя лицо такое, ну, не знаю, уставшее чтоли.
– Как встретила Анна незнакомца?
– Сперва удивилась.
– Потом?
– Глаза ее забегали, не знаю, от испуга ли, а может по иной причине, не знаю.
Вторая соседка по кроватям ничего нового не добавила, только указала, что на железнодорожнике была чёрная куртка, а вот брюки, заправленные в сапоги, синего цвета, как у городовых, и глаза серые, выцветшие, какие—то безжизненные, лицо худое, изнеможённое, словно болен чем—то не лечимым.
Возвратясь в сыскное, Миша послал телеграмму становому, чтобы тот разузнал у Дорофеева, есть ли среди знакомых Прокопий или Порфирий, и служит ли кто на железной дороге. Сам же доложил об узнанном Путилину.
– Так, так, становится теплее, – начальник сыскной полиции выхаживал по кабинету, – не одна отправилась к мужу, путь—то неблизкий.
– Даже очень, – подхватил мысль Ивана Дмитриевича и, повернув голову в сторону остановившегося Путилина, произнёс, – Дорофеева, когда ходила сама, то непременно пешком, а со знакомым могла проехать на дрожках.
– Вот именно, ты, Миша, проверь, конечно, в стоге иголка, но поспрашивай у извозчиков. Если номерные, то мы непременно его найдём. Слух, как ураган пронесётся и явится голуба наша, а вот если из деревни.
– Иван Дмитрич, из деревни рановато, эти по первому снегу в столицу приезжают на заработки, а ныне погода посмотрите какая? У них у самих делов дома много.
– Возможно, ты прав, Миша, так что ступай, времени всё меньше, а преступник, может быть, далече.
Среди извозчиков в обычае быстро распространялись новости, артели всегда стремились помочь Путилину, который не один раз он вытаскивал их из не совсем приятных историй.
Николай Иванович, становой пристав, ответил на телеграмму после разговора с Дорофеевым. Коллежский асессор Стыров не мог в нескольких словах послания поведать, что Зиновий Лазаревич сперва покраснел лицом, потом без перехода побледнел, схватился за сердце и хриплым заикающимся голосом спросил:
– Порфирий?
В телеграмме было сказано, что Дорофеев ничего не поведал, хотя что—то скрывает.
– Вот что, Миша, – после прочтения Путилин протянул бумагу с двуглавым орлом помощнику, – расспроси—ка Дорофеева сам. Чую, здесь зарыто что—то.
Когда уехал Жуков, прибыл извозчик, который поведал Путилину, что отвозил женщину и человека в железнодорожном сюртуке к полюстровской дороге, что именно, мужчина настоял на пешей прогулке, и что перед этим заехали по дороге в трактир «Смоляне, где мужчина, которого женщина звала Филей, выпил косушку водки, стал мрачным и неразговорчимым. Женщина пошла с ним по доброй воле, он ее не тащил и не заставлял.
Жукову не надо долго разъяснять, что полезно следствию, а что будет во вред. Путилинский помощник сразу же направился в Окерваль для разговора с Дорофеевым, не стал Миша заезжать за становым, ибо по опыту знал, что человек закроется, как улитка, отгородится стеной и ничем не прошибить, а вот с незнакомым, пусть хотя бы и сыскным агентом, может разговориться
Для беседы Жуков спросил у управляющего купоросного завода предоставить любое мало—мальски приспособленное помещение, чтобы никто не мог помешать.
Ссутулившийся Зиновий Лазаревич сидел на краешке стула, за день настолько сильно изменился – волосы торчали в разные стороны, лицо вытянулось, скулы торчали сквозь почти прозрачную кожу, глаз не поднимал, но чувствовалось, как он смахивал слёзы, одна за другой текли по впалым щекам.
– Вы, наверное, меня помните? – Начал Миша.
Мужчина скользнул по Жукову взглядом, но вновь уставил глаза в пол.
– Третьего дня мы с вами разговаривали.
Дорофеев покачал головой.
– За это время выяснилось несколько новых подробностей и хотелось бы, чтобы вы помогли в них разобраться.
– Да чем же я, – и умолк.
– Тяжело говорить, но без вашего разъяснения нам не продвинуться дальше. Вы же хотели, чтобы убийца понёс наказание?
– Не только, – тяжело задышал, – я бы, – и вновь замолчал.
– Вам тяжело говорить?
Тяжёлый вздох вырвался из груди старика.
– Вам знаком кто—либо по имени Порфирий?
Зиновий Лазаревич закрыл глаза рукою и по плечам Миша отметил, что старик безутешно плачет.
– Мы нуждаемся в вашей помощи.
– Я говорил, что когда—нибудь он сделает что—то худое нам с Аней.
– Кто он? Порфирий?
– Порфишка, – зло сказал Дорофеев, – родная кровь наша, сын наш единственный – Порфирий Зиновьевич.
– Это он был с Анной Ивановной в день, – Миша остановился.
– Скорее всего.
– Он к вам не заходил?
– Нет.
– Чем он провинился?
– Чем, – горестно ухмыльнулся старик, – до двадцати лет он семь раз побывал в тюрьме. Вы понимаете это, семь раз, – Зиновий Лазаревич уставился на свои руки, мы не знали, что нам делать, через него мы лишились дома и когда чаша терпения переполнилась до такой степени, что я готов был поднять руку на собственного сына. Мы решили сдать Порфишку полиции, тем более, что находился в розыске уже не за кражу, а за то, что убийцей стал. Благодаря моему указанию, полиция арестовала его и товарищей, я прослышал на суде, он поклялся нам, тем, кто даровал ему жизнь, отомстить. Мы уехали из деревни и успокоились, хотелось просто пожить без прихода среди ночи пьяных компаний, без постоянных драк, без угроз.
– Порфирий отбыл наказание?
– В октябре он должен был выйти.
– Значит, он в столице?
– Видимо, начал мстить старикам, – Дорофеев закрыл глаза, – мне—то больше ничего не надо, поймайте этого злодея, прошу вас, поймайте. Мне жизни не жалко, сколько ее осталось—то?
– Вы не знаете, где он мог остановиться в столице?
– По притонам, где ж ещё?
– Почему вы о нём нам сразу не сказали?
