Все пишут книги на коленках

– Нам нужно выбрать и задать нужный ритм нашему повествованию.

– Это типа такой, какой задал тебе главный? – вставил Грег.

– Ну, тут, без моей внутренней готовности трудно что-то задать. Так вот скажи, что такое песня, по-твоему? – спросил Алекс и, не давая ответить Грегу на поставленный им же вопрос, продолжил.

– Да, это своего рода история, сокращенная до очень короткого времени, но всё же, имеющая свою законченность, где музыкальное сопровождение придает ей эмоциональность, которой трудно добиться при длинном изложении всей истории, и которая при более длительном звучании, возможно, утратит все свои так трогающие душу эмоциональные всплески. А теперь давай разберем, из чего состоит сама композиция. Так текст песни, это сокращённая история, вобравшая в себя самые яркие моменты, которые, при этом не теряют смысловую нагрузку. Затем следует музыка, появлению которой на свет, мир обязан таланту гения сочинителя. Но есть ещё третья немаловажная составляющая песни, а именно – музыканты, от подачи которых и зависит жизнь самой песни. Так вот, здесь-то и надо более внимательно рассмотреть, из кого, и из чего складывается создание песни. Ударник задает основной тон композиции, на его ритме и держатся все остальные инструменты, задействованные в исполнении песни.

– А если это исполнение, а капелла? – вставил своё Грег.

– Ну, ты всегда перебьешь, и не дашь договорить! – недовольно ответил Алекс.

– А что непонятного-то, зная твою увлеченность ударными инструментами, несложно догадаться, что ты будешь заявлять об их ключевой роли в исполнении песен. Только мне не совсем ясно, к чему ты ведёшь весь этот разговор.

– На, смотри, – произнес Алекс, протягивая Грегу тетрадку. После чего последовал естественный вопрос: «Что это?», анализу ответа, на который, мы уже потратили один небольшой абзац, но, видимо, данная вопросительность передается воздушно-капельным путем, и Грег, находясь в близком контакте с Алексом, не мог не заразиться от него такой особенной смышленостью.

– «Неистовый город», – прочитал Грег, и ещё раз спросил у Алекса.

– И что это?

Что говорит нам, о мутации этого вируса вопросительности, который имеет свойство ухудшать умственные способности зараженных.

– Это я попытался раздвинуть рамки песни в полноценный рассказ. Не знаю, как оно у меня получилось. Почитай, а потом скажешь, что вышло. И ещё, для полного понимания, где авторские слова, я выделил их жирным шрифтом. Так что, всё идет без нарушения авторства на неё, – сказал Алекс.

– Ладно, я возьму её домой. Там и прочитаю, – ответил Грег, чем немного облегчил жизнь авторскому я Алекса, которое весьма нервно относилось к оценке его стараний на ниве творчества, но, опять же, при этом оно уже начало сгорать от нетерпения, ожидая какой вердикт ему будет вынесен. На вердикт, впрочем, ему плевать, талант ведь никогда не могут оценить по достоинству, так что недооценка – это и есть основная оценка, выносимая начинающему писателю, который когда-нибудь ещё посмеется над теми, кто недооценил его вовремя. А если Грег, вдруг окажется из той же когорты злопыхателей, то, пожалуй, им будет трудно в дальнейшем работать совместно в этом отделе. Хотя, меня это совсем не волнует, ведь я же знаю цену своим словам.

– Знаешь, что я подумал? – заявил Грег, немного напугав Алекса, решившего, что он передумал откладывать чтение, и начнёт прямо сейчас.

– Нет, – волнительно ответил Алекс.

– Мне кажется, что нам стоит пойти чего-нибудь перекусить. Как ты на это смотришь? – спросил у Алекса Грег, который, надо признаться, всегда был не прочь, не только посмотреть, но и принять деятельное участие в этом процессе. Ведь одними смотринами сыт не будешь, да и, пожалуй, только зазря вызовешь поступление желудочного сока, который, не найдя для себя того, что можно растворять, не поймет ложность тревоги, и начнёт, почём зря сжигать своим напалмом слизистую оболочку вашего желудка. Который, в свою очередь, не сможет ему ничего противопоставить, и покраснеет от стыда за вас, поселившись на улице Гас, где в случае вашего дальнейшего пренебрежения к нему, у него выработается язвительность к вам, и следующим шагом которого, будет переход на устрицы и, в конце концов, он остановится на раке.

– Знаешь, а ведь каждый витамин, поступающий в твой организм, не только отвечает за налаженность работы организма, но также формирует и направляет твою мысль в определённую сторону, – начал разговор Грег, выйдя из кабинета вслед за Алексом.

– Это ты типа про шоколад намекаешь, с наличием в нем эндорфина, этого гормона счастья? – ответил ему Алекс.

– Ну, шоколад это только один из наиболее известных примеров, правда, скорее завязанный на рекламе самого шоколада. Я же имею в виду, что употребление определенных продуктов, способствует созданию своей характерности на данный период времени, связанный с этим продуктом, при этом имеющим свой оттенок настроя, или же настроения, – ответил Грег.

– Ну, не знаю, что и сказать, но у меня после плотного обеда всегда один настрой – это непреодолимая тяга ко сну. И ведь как бы ты не пытался противостоять ему, всё равно ничего не помогает. Надо поспать, и всё. А тут ещё этот ведущий редактор ходит и воду мутит, – заявил Алекс, увидев ведущего редактора, который, по его мнению, был чересчур ведущим. Да какое там ведущим, скорее подгоняющим, который своей чрезмерной активностью вносил разброд и шатание в ряды редакторского состава, особенно по понедельникам, когда и так требовалась огромная сила воли, для того чтобы собрать себя после весьма зажигательно проведенных выходных.

Но не только это вызывало неприязнь к нему, ведь собственно утро понедельника, всё-таки ваша частность, просто многие небезосновательно считали, что сей новичок, трудно сказать каким образом занявший эту должность, совсем не питает уважения к редакторскому составу, хоть и числится его ведущим звеном. Нет, многим казалось, что в своих предпочтениях он склоняется скорее не к творческому подходу к работе, а принимает сторону коммерческой составляющей, что дает повод думать, что под личиной редактора однозначно спрятался денежных дел мастер. О чем уже открыто высказывались некоторые редакторы, сидя в какой-нибудь пивной. И не дай бог, случись зайти в эту пивную ведущему редактору, когда там сидели его коллеги по работе, то, пожалуй, ему не отделаться от тёплого приема весьма разгоряченных сотрудников, которые не отступятся от ранее сказанных слов, и со всей критичностью заявят, как они его любят и уважают. После чего каждый из них постарается чокнуться с ним, и тем самым выразить свое особое доверительное отношение.

Но стоит ведущему редактору покинуть это совместное сборище, как сидящие посмотрят друг на друга с хитрыми минами, и поспешат заверить своего визави в том, как ловко они его поддели, и что в понедельник наверняка не только их будет шатать и мотылять в разные стороны, но и этого простака, ведущего редактора. Но, как оказывается, ведущий редактор тот ещё крепкий орешек, да, к тому же, не помнящий добра, который ещё с большим рвением накинулся на вас, с утра проснувшегося на полу после так удачно проведенного вечера, и еле добравшегося до работы.

А почему же у него такая власть, и почему бы взять, да и не послать его, предположим, к чёртовой бабушке? Да просто дело в том, что он находится в родственных сношениях с этой чёртовой братией, в частности, с нашим издателем, который, как говорят, крутится в таких кругах, для которых уже заготовлены, естественно по-родственному, ответственные места среди чёртовой братии, правда, уже по работе с клиентами в тех девяти кругах. Которые так ожидают их прибытия для дальнейшей работы по специальности, так что, наш издатель тот ещё ценный кадр, от которого зависит наше сосуществование в стенах этого издательства.

Герман – вы только вслушайтесь в это имя. Хотя, я вот вслушался, и ничего. Имя себе как имя, ну, это просто мне не выпала честь работать под началом столь убедительно-настойчивого начальника. Который всегда старался убедить вас в вашей не столь большой усердности при выполнении работы, что давало повод для его иносказаний, которые уж очень больно сказывались на вашем я.

Конечно, Пушкин, используя это имя в своей повести, что ему и простительно, совершенно не знал нашего столь въедливого ведущего Германа-редактора, который, впрочем, тоже был не прочь узнать секрет трех карт. Пока же, он их, правда, в свободное от работы время, пытался выбрать для себя через всемирную сеть нелегальных казино, о чём, впрочем, он не распространялся. Хотя, надо заметить, что именно Пушкин открыл для мира новую человеческую плеяду под именем Герман, особенностью которой является, не считаясь с потерями, естественно только с вашими, безудержно стремиться к своей цели. Впрочем, правила не столь крепки, если в них нет исключений, так что ты, сосед, с таким же именем не обижайся, и живи дальше без цели.

– Но почему так случается? И неужели основы мироздания не терпят иного расположения вещей? Если начальник, то обязательно в нём заведется какая-нибудь особенная пакость, которая так и не дает вам спокойно жить. И отчего у меня в связи с этим появляются весьма неблагосклонные мысли насчёт вседержителя нашего, творца? Неужели и он не столь прост, а тоже в чём-нибудь таком же замечен? Хотя, что гадать, ведь замечено, что уж больно ревностно он относится к своему положению, и совершенно не терпит, когда его вспоминают всуе. А попробуй только из кого-нибудь культ сделать, то и вовсе проклянет, – в сердцах заявлял Алекс Грегу, после очередного столкновения с этим Германом. И ведь ладно бы в коридоре, нет, столкнуться, как оказывается, можно и так, сидя у главного в кабинете, решая какой-нибудь ситуационный вопрос в работе над рукописью.

И ведь в таких столкновениях, где вместо локтей участвуют не ваши физические данные, а умственные способности, то оказывается, что они действуют куда чувствительней удара под дых. А всё этот ведущий Герман-редактор, чей возраст практически находится на одной возрастной планке с твоей, но при этом его амбиции явно зашкаливают все известные пределы измерений. И тут ты уже не можешь сослаться в своих оправданиях на его обширный опыт в редакторском деле, и начинаешь выдумывать, бог знает что, для того чтобы успокоить себя после того, как Герман разнёс твою работу в пух и прах. И ведь всё это делается на глазах у других, что совершенно не способствует конструктивности ваших взаимоотношений.

Правда, из неподтвержденных источников известно, что такая немилость Германа к Алексу выросла не на пустом месте. А замеченное его, Германа, приметливым глазом особое отношение, в виде грусти Олеси к Алексу, на которую претендовал, как раз сам Герман, и есть та поросль, послужившая ревностным толчком к его дотошному отношению к самому Алексу, до того в упор им не замечаемого.

Это случилось в один из дней, когда Герман и ещё пару редакторов и художников, в число которых входила и Олеся, подводили итоги работы над проектом дизайна очередной тематической серии книг. Само совещание в его предварительной сборной части началось с бурного обсуждения большой царапины на руке Олеси, по её словам, полученной из-за нестандартного поведения её кота Барсика. С чем я вынужден не согласиться, зная зловредный характер этого домашнего тирана, оттачивающего когти на своих близких, для подготовки к стычке с соперником, блондинистым Персом. Но что творилось в душах этих Олесиных поклонников, трудно передать словами. Ты совсем не Барсик, ты есть Барс, который нанёс не только рану, столь почитаемой здесь Олесе. Ты по живому прошёлся своими когтями, по сердцам Германа и иже с ним. Которые тотчас, естественно про себя решили, что не дадут ему спуску, и когда займут свое место в её ногах, то, пожалуй, всё же дадут ему спуск, вот только вниз с лестницы и пинком под зад.

– Олеся, дай посмотреть, – Герман протянул свою руку к её руке, дабы не столько посмотреть на неё, а скорее закрепить свое привилегированное положение, взяв её руку в свою.

– Да ничего особенного, – делая вид, что ничего не понимает, говорит Олеся, отводя руку.

– Да просто царапина, так что и вправду ничего особенного, – берет без спроса её руку и, посмотрев на неё внимательно, сразу её отпускает только что вошедший в офис Алекс.

– Ну, так что тут у вас? – забыв о руке, начинает разговор Алекс, не замечая эти два устремленных на него взгляда, где один готов испепелить его, а другой же наоборот, исцелить и помочь восстать из пепла.

– А я всё думал и гадал, чего это она кочевряжится. Строит из себя непонятно что, – кипит про себя Герман, который не привык к подобному исходу, к которому, что особенно недопустимо, приложил руку не он, а кто-то другой. И ведь Алекс, как ни в чем не бывало, сидит и чего-то там рассуждает, не чувствуя ни малейших, хотя бы, позывов к икоте, на вечность которой, он обрёк этого сидящего напротив, и так мило ему улыбающегося, ведущего Германа-редактора, которому, конечно же, совсем не до шуток и смеха. Ведь тут, если всё поставить на поток, то, пожалуй, можно и с его ролью ведущего распрощаться, что вообще немыслимо. Но тут, то ли от волнения в связи с такими перспективами, то ли от неудачной попытки залить свою горячность из бутылки воды, Герман внезапно начинает икать, с ошеломлением замечая обращённые на себя взоры всех присутствующих в кабинете. После чего у него не остается другого выхода, кроме как срочно покинуть это помещение с пожеланием: «Я еще, верну-ик…» – чем поначалу вызывает лишь приглушенные сдерживаемые смешки, которые после его ухода, ввиду небольшой деликатности этой компании, выливаются в довольно приличный смех.

Теперь спрашивается: разве мог бы кто-нибудь из вас, и тем более Герман, простить Алексу свой этот «…ик»? Тем более, после того памятного случая, за спиной Германа всё чаще стало звучать это прозвище в его адрес, с неподобающим столь высокому начальнику дополнением «-ик» – Герман-ик. Которое, вообще-то, для особ творческих, вполне даже удобоносимое имя. И чего он только взбесился, когда услышал от весьма информированных и приближенных к нему особ, такую вольную интерпретацию своего имени? Не знаю, и никто не знает. Что же касается Алекса и Грега, то вот на чьём примере им надо было учиться, придумывая себе псевдоним. Но нет, они всё тушуются и так до сих пор и не знают, как ввести в обиход эти свои псевдонимы. А всё потому, что они, не ведущие редакторы, а так, которым так и придется быть ведомыми.

Впрочем, говорят, что руку к созданию этого древнеримского имени, как раз приложил Грег, как уже говорилось, весьма успешно умеющий облекать события в слова.

Ну, и как только это имя распространилось в курилках, по кабинетам и в межличностном общении редакции, то многие так и заявили, что у них вдруг с глаз пелена спала, и они отчетливо теперь видят, все эти Цезарские замашки нового Калигулы местного пошиба, который, впрочем, пока что только Герман-ик.

– Ик, – после чего следовала минута безудержного смеха.

Так что, неподтвержденные источники, как оказывается, не столь много информированы, раз не смогли доложить Герман-ику о том, кто же за всем этим стоял. А ведь надо сказать, что на стороне Алекса на первом этапе, было некоторое информационное преимущество. Ведь дав имя своему противнику, хоть не непосредственно, а только лишь дав толчок к его возникновению, ты уже частично берёшь быка за рога, как бы говоря, что правила игры тут устанавливаешь ты. Но надо знать Алекса, и он опять, после очередной стычки с Германом, всё так же в непонимании разводит руками, заявляя:

– Да что ему от меня, в конце концов, надо?!

А может это и хорошо, что тебе не сразу икается, и ты еще можешь подождать то своё, которое наверняка уже не будет зависеть от этого непроизвольного спазма.

Так что, наши герои, побыстрее прошли мимо кабинета Герман-ика, дабы встречей с ним не портить себе аппетит, и, оказавшись на улице, одновременно с таким чувством, как будто до этого долгое время находились в казематах крепости, вздохнули всей грудью. И где не так-то легко получить доступ к свежему воздуху, выдача которого, в зависимости от величины вашего преступления, дозирована по времени.

И ведь что интересно, что, несмотря на то, что современное книгоиздательство, идя в ногу со временем, начинает постепенно переходить в цифровой формат, что весьма сильно сказалось на многих принципах работы издательства, например, как на приеме рукописей, которые в основной своей массе вообще забыли, что такое бумага, тем не менее, ностальгия по бумаге, всё также бередит умы работников редакции. Так приемщики вторсырья, в частности, макулатуры, совершенно не испытывают удовольствия от такого положения вещей. Да и завхоз, потеряв свои рычаги давления на управление, теперь уже не столь важная шишка в издательстве, что заставляет его время от времени взгрустнуть за бутылкой такой беленькой, какой в свое время была бумага, на которой печатались книги, а не то, что сейчас, какая-то цифра, которую он из принципа не будет читать.

Но, тем не менее, хоть издательство было уже не столь захламлено никому не нужными, кроме самих авторов, рукописями, все равно в нем стоит та же атмосфера наполненности незримыми стопками бумаг, которые питают окружающий воздух своим запахом, и так весомо фильтруют окружающий воздух, вбирая в себя из него пыль, что обильно садится на листы и на межлистные пространства. Так что, книжная пыль названа так всего лишь по недоразумению, вернее было бы назвать ее продуктом книжной обработки окружающего воздушного пространства внутри книгохранилища, или рукописи-хранилища.

Конечно, когда книга или рукопись успела уже залежаться, то, естественно, пыль, не убранная с них ввиду несбывшихся надежд ее авторов, становится несколько токсичной, и тем самым, начинает вносить свой определенный вклад в окружающий атмосферу, придавая особенную окраску вдыхаемому вами воздуху, чей местный колорит трудно с чем-нибудь перепутать. Но все равно, вы, вдыхая местный воздух, чувствуете едва уловимый запах надежды, которая витает тут, в этом здании. Ну а то, что она очень часто так и остается надеждой, так это не так уж и страшно, раз она еще живет и не умирает, что, опять же, дает вам право на надежду отыскать её.

Так что, наши приятели, вздохнув свежего воздуха, видимо, решили просто отдохнуть и переключить свое внимание на насущное, а именно, как перейти дорогу и зайти в кафе напротив, где они уже числились завсегдатаями, впрочем, как и многие работники издательства. Что, в общем-то, не удивительно в связи с его близким расположением и демократичностью цен.

– Нет, мне всё-таки не совсем понятно, что такое демократичные цены? – заявил Алекс, откусывая кусок пирога.

– Ну как, не понятно? Это значит, доступные широким слоям населения, – ответил ему Грег.

– Да само понятие мне ясно, но интересно другое, а именно, с помощью чего, или за счёт чего или кого, достигнута эта демократичность цен, и, в конце концов, во сколько мне обойдется эта демократия, ведь законы рынка еще никто не отменял. А если вдруг, она покажется для меня чересчур дорогим продуктом, и не заявят ли мне, что так и должно быть. Ведь качественная, а демократия, по их мнению, это и есть наиболее качественная продукция, всегда требует от тебя больших трат, так что плати и помалкивай, – возмущался Алекс, запивая пирог демократичной колой (привезенной из страны демократии) по весьма не демократичной цене. Которая, замораживая вашу горячую пищу в желудке, не даёт вам ощущения сытости, в связи с чем, вы, почесав себя по затылку, в недоумении от того, что ошиблись в своих расчетах при заказе обеда, начинаете размышлять, что же дальше делать.

Ведь раньше вы, всегда наедались при приёме такого же количества продукта, а сейчас что-то даже не приблизились (да, когда дело касается еды, я очень не демократичен, и предпочитаю называть масло – масляным) к этому состоянию, что заставляет вас вновь идти к кассе и брать себе ещё столько же еды. И вот вы выходите из кафе и, прикидывая, сколько отдали за обед по этим демократичным ценам, приходите к выводу, что потратили куда больше того, что было вами запланировано. Да и к тому же, тяжесть вашего желудка совсем не способствует вашей вольготной прогулке по свежему воздуху, требуя срочного посещения кабинки с наличием искусственного спёртого воздуха. Так что выходит, что за демократию нужно платить, и не только из своего кошелька, но и своим здоровьем.

– Так что тебя не устраивает? – проговорил Грег, наученный горьким опытом, и запивающий свой кусок пирога горячим чаем, чья цена всегда очень радовала любителей маржи.

– Да просто меня, всё, что связано с этим словом настораживает. Как знать, может у меня выработалась аллергия на него. Ведь аллергия, как сейчас говорят, самое распространённое заболевание, и я заметил, что всё чаще люди подвержены вирусным психическим заболеваниям, о которых раньше никто и представить не мог. А ведь всё началось с шизофрении, которая и стала той предтечей психических болезней, которые, глядишь, в скором времени в своей опасности и смертности переплюнут все самые известные эпидемии, затронувшие мир, – отложив свой обед, оживленно жестикулируя, выдал своё видение проблемы Алекс.

– Ну, в данном случае необходима информационная профилактика. Раз в неделю обесточенная жизнь, без просмотра всяких источников новостей, так сказать, в своем роде лечебное голодание, – предложил Грег.

– Ага. Кто тебе это позволит сделать? Нет, сам для себя ты, конечно, сможешь устроить такие разгрузочные дни. Но вот на уровне государства, этого уже никто не сможет себе позволить. Ведь сама безопасность государства зависит от информационной составляющей. И ведь тут получается порочный круг. Все понимают, в том числе и государственные деятели, что информационная загруженность уже становится губительной для населения, но при этом человек и государство уже не могут сосуществовать без этого. Пока, – многозначительно сказал Алекс, на что, естественно, последовал ожидаемый вопрос Грега.

– Что пока?

– Пока не грянет гром, – ответил, улыбаясь, Алекс, чей ответ, так и не прояснил ситуацию, а только придал ответу большей таинственности.

– Ты мне тут, давай, не растягивай удовольствие, а говори, что хотел сказать, – строго заявил Грег, зная эту театральную привычку Алекса придавать своей фразе значительности.

– Так что не ясно-то? Государству, для его шевеления нужна статистика, в которую весьма неплохо вписываются эпидемии. И как только они появятся, например, в связи с каким-нибудь новым информационным вирусом, то только тогда, получив угрозу существованию государства, и зашевелятся его ставленники на высоких государственных постах, – выдал речь Алекс, и с чувством выполненного долга, вновь взялся за пирог, требовавший от Алекса такого же чувственного подхода. Грег же, имевший на этот счёт свое мнение, хотел было выразить его в словах, как зашедшая в кафе компания не дала ему выразиться, заставив остановить на них свой взгляд. Алекс же, заметив, что Грег за кем-то пристально наблюдает, для приличия, по правилу которого следует тот самый вопрос, который задается от всех желающих посмотреть на что-то с возможностью неприличия.

– Ты на кого там уставился? – и, не дожидаясь от него ответа, повернулся в ту сторону, куда смотрел Грег. Увидев занимавшую отдельный столик компанию, в которой основную массу составляли их сослуживцы, и среди которых выделялся Герман, Алекс, махнув рукой, заявил.

– Даже не хочу смотреть на них, чтобы не портить себе аппетит.

– А знаешь, что интересно? – задумчиво произнес Грег.

– Нет, не знаю, – ответил Алекс, знающий лишь то, что его товарищ по столу сейчас начнёт о чем-то мудрствовать.

– Вот мы, хоть и находимся за разными столами, но, тем не менее, меня не покидает ощущение, что мы всё равно, как бы принимаем участие в одной и той же, и очень близкой по своим результатам, деятельности, – проговорил Грег.

– Вот и правильно. Главное, чтобы ты сыт был, а остальное неважно, – улыбнулся Алекс.

– Да ты не понял меня. Ведь получается, что я с ними, как бы делю свой кусок обеда, запивая его их взглядами и закусывая этими запахами, исходящими от них, и всё это под звуки музыки слов, исходящих из их ртов. А я, может, этого делать не хочу, – с некоторой брезгливостью, заявил Грег.

– Слушай, ты меня пугаешь. Как бы тебе с такими мыслями не угодить в ловушку своей мысли Говарда Хьюза, – почему-то улыбаясь, ответил Алекс, которому, исходя из его слов, следовало бы испугаться.

– Ну, ты же знаешь, моё мнение про всяких этих Хьюзов и Пулитцеров. Ведь из-за их существенного вклада в человечество, к вышестоящей инстанции, вышло специальное обращение Сатаны, испугавшегося, что его подсидят на его месте. После чего, для них ад, уже начался по месту пребывания, на земле, – ответил, заулыбавшись Грег.

– Я вас понял, – заявил Алекс, решивший ещё раз взглянуть на пришедшую компанию, в частности на Германа, и тем самым воочию представить, на что тот может претендовать в царстве Вельзевула, и светит ли ему там, хоть что-то. Ведь тут вопрос не так-то прост, как он видится на первый взгляд, когда в деле решения по нему, во главе угла ставится талант со значением дара Божьего, который, особенно ловкими парнями, приобретает приставку криминальный. Ведь в нашем случае, это не тот случай, который подходил бы в нашей данной ситуации, хотя, опять же, дав название этому таланту «криминальный», человечество как бы само уже вынесло по нему определение.