Палиндром. Книга вторая

Но Шиллинг, не смотря на нестерпимое, подталкивающее его к этому любопытство, не оборачивается назад, – там нет ничего для меня нового, красный свет сигнала светофора и ещё один не успевший стать успешным человек, – а, расталкивая столпившихся перед ним людей, идёт дальше, по намеченному собой пути. Правда, когда он преодолел этот заслон, состоящий из людей-зевак, он, вспомнив о своей охране: «А может это кто-то из них? Ведь они шли с запозданием», – хотел было повернуться и убедиться хотя бы в том, что в аварию попал кто-то другой, но побоявшись спугнуть удачу (вот из-за этой своей кровавой сущности, вся эта суеверная приметливость и осуждается людьми верующим в милосердие, а не в авторитаризм судьбы), не стал оборачиваться и двинул дальше.

Но Шиллинг разве не знал, что госпожа удача, как и любая, крайне радикальная сущность, требует от своих последователей не меньшей фанатичной последовательности, которых она будет с незавидным для них постоянством, подвергать испытаниям, насылая на них сомнения и неверие в себя. И хотя Шиллинг своим проявленным равнодушием к чужой судьбе подтвердил свою заявку на звание баловня судьбы, ей этого будет недостаточно и она тут же подвергнет своего адепта новому испытанию.

– А может это всего лишь случайность? – пройдя немного, не смог не засомневаться Шиллинг, ведь он вверил себя в руки судьбы, а она как все знают, любит во всём научный подход. А это значит, что для того чтобы убедить себя в том, что всё что с ним случилось, было не случайность, то как минимум ещё в двух, друг за другом следующих случаях, его должен встретить зелёный сигнал света светофора на перекрёстках. И только тогда Шиллинг сможет с полным правом заявить, что всё это не случайность и его выбор основывался на точных расчётах.

И как вскоре Шиллингом, с нещадно бьющимся в груди сердцем выяснилось, то он не зря вверил свою судьбу в руки судьбы (глобальной), которая даже не подгоняя его шаг, без всяких остановок на красный свет сигнала светофора, провела его по всем этим встречным перекрёсткам.

– А это, несомненно, что-то значит. – Было расслабился обрадованный Шиллинг, как его тут же на этом расслаблении подловила судьба-злодейка. – А может за этим всем стоят недружественные тебе хакеры? – в один вопрос потряс все основы своего стояния сам Шиллинг – чёрт его дёрнул увидеть рекламу нового шпионского фильма на автобусе и через это вспомнить о вездесущих хакерах, которым ничего не стоит внедриться в пункты транспортного контроля и переформатировать всё в городе движение. – Но зачем им всё это? – задался вопросом к себе Шиллинг.

– Чтобы привести тебя к президентству. – Следует ответ его внутреннего голоса.

– И зачем? – всё не поймёт всю степень коварности врагов Шиллинг, продолжая задаваться вопросами.

– Чтобы иметь на тебя в будущем рычании давления. Скажут, если ты друг любезный, не будешь выполнять все наши рекомендации в своём президентстве, то мы обнародуем распечатку твоих перемещений по городу, и твой избиратель до шага узнает, кто способствовал этому твоему беспрепятственному движению по городу – анонимные только для невежд хакеры, тогда как умеющие понимать и видеть, отлично понимают, что это за хакеры, мать твою были. – Чуть не уронил лицом в асфальт Шиллинга своим откровением его внутренний голос, за ниточки которого дёргал кукловод всех внутренних голосов, всё та же господа удача, уж больно любящая все эти игры разума.

– Всё это чушь, притянутая за уши. Никто в неё не поверит! – чуть было в истерике не разрыдался Шиллинг, сам себе не веря. И внутренний голос даже не собирается его в этом разубеждать, намекая на некоторые его действия в этой сфере, – ты сам знаешь, что и за меньшую связь, самые успешные карьеры самых высших сановников растаптывались. Шиллингу хоть и тяжело это слышать, и хочется упасть, всё же он крепится и твёрдо стоит на ногах, придерживаясь рукой о стенку какого-то кафе. Из окон которого, на него смотрит любопытная пара женских глаз, живущих пока ещё одним любопытством. Что помогает Шиллингу собраться с силами и, выдавив этим глазам в ответ натяжную улыбку, выпрямиться во весь рост, затем более внимательно посмотреть на эти всё любопытствующие глаза и, прислонив руку к шляпе, отдать им дань своего внимания и выдвинуться дальше в путь.

– Интересно, что они подумали, глядя на меня? – задался было вопросом Шиллинг, вспоминая эти радующиеся жизни глаза, но кто-то ему внутри напомнил о несвоевременности таких вопросов и вообще не время сейчас на что-то вокруг отвлекаться, когда его ждёт столь важное дело. – Вот решишь все дела, тогда и глазей по сторонам. – И так уже понятно, кто так осадил изнутри Шиллинга.

И он вынужден этого деспота слушать, а иначе он поставит его в такие рамочные ограничения, что Шиллинг кроме него никого не сможет слышать и слушать. – Не выводи меня из себя, а иначе знаешь, чем это тебе грозит. Отдельной, оббитой подушками палатой, в одном специализированном, с самими с собой разговаривающими людьми заведении. А я собеседник, сам знаешь какой, не сговорчивый. И меня ты точно не переговоришь. – В любой момент может поставить точку в здравом смысле существования Шиллинга этот его страшный оппонент, которому плёвое дело ограничить собой всю реальность Шиллинга.

Так что Шиллингу всегда приходится прислушиваться к пожеланиям этого своего первого я, и так сказать, корректировать свои решения с ним. Чем он тут же и занялся. – Мне кажется, что в своём выборе полагаться на одну случайность, будет не слишком благоразумно. – Рассудил Шиллинг. И не услышав никакого в себе противоречия, принялся развивать эту свою мысль. – И было бы неплохо получить некий знак свыше. – А вот в этом заявлении Шиллинга, явно прослеживалась его заносчивость. На что сразу отреагировал тот, кто всё в нём слышит. – С такими мыслями не долго накликать на себя беду, если будешь вслух потом всем говорить, что, – это был знак свыше, – подвинуло тебя к этому шагу. – Быстро поставил на место этого вообразившего себя пророком Шиллинга, отвечающий за его здравомыслие, внутренний голос.

Но Шиллинг умеет уговаривать, особенно если тем, кого нужно уговорить, является он сам. – А я никому не скажу. – Заявляет Шиллинг и, ему в очередной раз верят. – Тем более было бы интересно знать, как ко всему мною задуманному относятся небеса.

– И как же ты собрался об этом узнать? – так, для проформы спросил внутренний голос Шиллинга, когда он уже всё знал, и сам, в общем-то, и предложил ему этот способ проверки мнения небес.

– Тот, кто первый встретится мне в дверях конгресса, тот и будет определять мою судьбу. – Как-то уж высокопарно это сказал Шиллинг, что его внутренний голос не удержался от того, чтобы подловить его на этом слове и на одной невероятно паскудной возможности. – А если это будет дурак? Что не такое уж невероятное и немыслимое дело. – Чуть было не срезал всю уверенность в Шиллинге он сам. Но Шиллинг умеет вести диспуты и споры, и у него всегда есть запасной вариант для ответа. – Моё решение не будет зависеть от мнения встреченного мною человека. А всё гораздо проще. Если первый мною встреченный конгрессмен, будет принадлежать к оппозиции, то я приму поступившее ко мне предложение. А если он будет принадлежать к партии власти, то уж ничего не поделаешь, придётся остаться при власти. – Не совсем искренне поддался воле судьбы Шиллинг. И это не остаётся без внимания того, кто всё в нём знает, и он своим новым, до чего же язвительным заявлением, ставит в тупик Шиллинга.

– А если это будет не конгрессмен, а какая-нибудь суфражистка? – вопрошает внутренний голос Шиллинга, ставя Шиллинга в полное непонимание того, откуда он таких заумных, и не поймёшь что значит слов, набрался. – Не сбивай с мысли. – Огрызнулся Шиллинг, минуя поворот и, оказываясь на финишной прямой, где вот оно, ждёт, не дождётся его прихода, здание конгресса.

– Всё решено, чей партийный представитель мне встретится, то так тому и быть. – Решительно сжав кулаки, Шиллинг было собрался сделать первый шаг по направлению к конгрессу, – до подъёмной лестницы ведущей ко входу в конгресс, ему оставалось лишь преодолеть лужайку, – как к полной для себя неожиданности обнаруживает и не пойми откуда здесь взявшегося чёрного кота. Который не просто смотрит на него, а как бы всем своим видом показывает Шиллингу, что собирается перебежать ему дорогу. Что и в самых обычных случаях заставляет три раза через плечо плеваться даже самых неверующих в суеверия, самоуверенных людей, тогда как сейчас, когда Шиллинг так настроен видеть во всём знаки и знамения, это появление чёрного кота, да ещё и с намерением перечеркнуть все его планы на сегодняшний день, не может не потрясти все основы Шиллинга, в результате чего он замирает на полпути к своему шагу, впав в нервный ступор.

И хотя Шиллинг оказался в крайне неловком для себя положении – одна его нога занесена для шага, голова повёрнута в сторону кота, а одна рука отталкивается от воздушной стены, чтобы сделать этот шаг – он стоит как влитой и не сводит своего взгляда с кота, пытаясь переубедить его идти наперекор ему. Но тот не бежит перебегать дорогу Шиллингу не оттого, что он прислушался к его виду, а он скорей всего, решил поиздеваться над этой ещё одной жертвой мистицизма, чьим верным проводником является чёрный кот. И при этом кот смотрит на Шиллинга не с тем опасливым трепетом, прижав голову и уши к земле, которые демонстрируют все коты, чувствуя опасность, а он с каким-то прямо вызовом смотрит на него и, ощетинившись в злости, ждёт, когда Шиллинг даст старт его забегу.

Что, видимо, понимает и Шиллинг, и оттого он не может шелохнуться, ни рукой, ни ногой, а вот посмотреть по сторонам в поиске помощи, то это он может, и смотрит. Где к своему новому удивлению натыкается обращённый на него, очень внимательный взгляд конгрессмена Альцгеймера. И как видится Шиллингу, то Альцгеймер не просто в любопытстве уставился на него, а он как будто заворожен всем с ним происходящим, что даже не замечает того, что происходит вокруг него. А там, у одного из дорожных ответвлений, ведущих в глубину парка, между тем было не безлюдно, и один неприметливый господин отделился от группы прохожих и направился к Альцгеймеру. После чего он, подойдя к Альцгеймеру, с чем-то к нему обратился.

И хотя отсюда, где находился Шиллинг, было не разобрать и не слышно, с чем этот неприметный господин обратился к Альцгеймеру, всё же Шиллинг по ответным действиям, как будто очнувшегося от забытьи Альцгеймера, понял, что спрашивает этот подошедший к нему господин – он попросил у него огоньку, чтобы прикурить. На что Альцгеймер в ответ начинает ощупывать свои карманы на предмет присутствия в них чего-то подходящего под это дело. Но видимо там сегодня ничего такого нет, и он, разведя в сторону руки, вынужден не обрадовать этого неприметного господина.

Тот же со своей стороны ведёт чрезвычайно странно. Так он вместо того, чтобы ответно пожать плечами и откланяться с заверениями о том, что не хотел беспокоить по пустякам столь отзывчивого господина, лезет в карман своей куртки и достаёт оттуда некий предмет. Которым как совсем сейчас выясняется, оказывается зажигалка, с помощью которой он прикуривает сигарету и, пустив дым в лицо Альцгеймеру, оставляет того в полном непонимании происходящего. Что можно сказать и о Шиллинге, за всем этим наблюдением совсем забывшим о своей проблеме. К которой он бы сейчас и вернулся, если бы на этом закончились все эти странности с Альцгеймером.

И не успевает Альцгеймер собраться с мыслями и понять, что всё это сейчас было, – это всё так видит и понимает Шиллинг, тогда как с его стороны всё быть может было по-другому, – как ему начинает чувствоваться, – хотя на один момент создалось такое ощущение, что Альцгеймер как будто спохватился и что-то для себя очень понял, – а Шиллингу это всё видится, что сзади, со стороны здания конгресса, по направлению к нему решительно идут несколько крепких людей во всём чёрном. Что заставляет Альцгеймера одной головой обернуться и убедиться, что предчувствия его не обманули – по его душу уже идут. Идущие же к нему люди, со своей стороны обнаруживают не только свою замеченность Альцгеймером, но и то, с каким он понятливым взглядом смотрит на них, что вынуждает одного из них, скорей всего самого главного, громко обратиться к Альцгеймеру: «Конгрессмен Альцгеймер! У нас к вам пару вопросов!». Чего, как оказывается, вполне достаточно Альцгеймеру, для того чтобы не дожидаться подхода этих людей в штатском, а сорвавшись с места, резко броситься бежать прочь от них, в сторону лесного массива.

В свою очередь люди в штатском, явно были готовы к такому развитию ситуации, и они, в одно мгновение вынув из внутренних карманов костюмов пистолеты, со всех ног бросились в погоню за Альцгеймером.

Шиллинг же, ничего не понимая, смотрел им вслед до тех пор, пока они не скрылись в зарослях кустарников, а когда он пришёл в себя, то он уже стоял перед лестницей, ведущей в здание конгресса. Где он оглянулся по сторонам, затем посмотрел назад, и так и не вспомнив, куда же девался кот, опять было собрался сделать шаг по направлению входа в здание, как появление в поле его зрения, на выходе или входе в здание конгресса, человека неуловимо похожего на тех людей в штатском, которые бросились за Альцгеймером, заставляет его напрячься и остановиться в полном внимании к этому человеку. Который, как это видно Шиллингу, заметил его и, без лишних трат времени на раздумье, выдвинулся по направлению к нему.

И теперь Шиллинг при виде спускающегося по ступенькам, идущего по направлению к нему человека, не просто в штатском, а однозначно с наличием лицензии на арест и убийства, в виде удостоверения и пистолета в кармане, с дрожью в сердце не знает, что ему сейчас делать – последовать примеру Альцгеймера и подставить свой затылок пуле, которая явно быстрее летит, чем он бегает, или же сдаться на милость тех, кто послал этот инструмент закона по его душу.

И Шиллинг, чьи ноги, одеренев, прямо вросли в землю, выбрал второй вариант.

– Господин, вице-президент Шиллинг? – приблизившись насколько можно было близко, при этом не нарушая зону комфорта Шиллинга и, оставляя для себя возможность на манёвры, обратился к Шиллингу человек в штатском. – А я ещё переживал за документы. – С горечью усмехнулся про себя Шиллинг, сказав вслух, что это он.

– У меня для вас не самые хорошие новости. – Со скорбным выражением лица проговорил человек в штатском.

Глава 4

Утренние прозрения

Нынешнее, – а это есть всего лишь временной фактор, – как и любое другое утро, есть всего лишь природная данность, о чьей значимости для природы можно только догадываться, тогда как для каждого в отдельности человека, любое и в том числе то утро, о котором сейчас зайдёт речь, имеет то самое значение, которое он ему придаёт. Или всё же вначале утро собой обозначит подъём для человека, а уж затем он окинет себя и окружающее себя пространство взглядом исследователя, и уж затем сделает для себя вывод, что для него это утро значит. – Это ещё ничего не значит, что я тут, не у себя дома, а не пойми с кем заночевал. – Как правило, вот значаще, во всё горло про себя заявляют странствующие пилигримы.

Но так значаще встречает утро людей не обременённых ответственностью перед другими людьми, а вот кто не побоялся и взвалил на свои плечи все тяготы ответственности, как минимум перед своей второй половинкой, с кем его связывает глубокая привязанность к одному месту ночлега и клятвенная договорённость спать всегда в одном и том же месте, и при этом в одно и тоже время (а то бывают такие хитрецы, которые придерживаясь первого пункта соглашения, никогда не следуют второму – а это всегда приводит в инцидентам на ревнивой почве), то для него каждое новое утро по своему, по особому значаще выглядит.

И первое, что встречает каждое утро этого ответственного человека, а в нашем случае это Мистер президент, чья ответственность перед людьми не замыкается на одной только первой леди и она простирается много дальше, на большую часть просвещённого человечества, так это исходящее из-за его спины мерное дыхание его супруги, Первой леди. Ну а Мистер президент, как человек глубоко уважающий свою супругу и её всегда такой чуткий сон, – он прекрасно знает, как ей тяжело приходится на своём посту первой леди и заодно на посту супруги такого непростого человека, каким является он, – не спешит показывать что он проснулся – стоит ему потянуться или широко зевнуть, как Первая леди сразу проснётся. А Мистер президент, по себе знающий, как иногда хочется подольше и беззаботно поспать, готов пойти на некоторые хитрости, чтобы дать Первой леди подольше насладится своим мирным сном.

Так Мистер президент, ничем себя не выдавая, начинает прислушиваться к исходящему со стороны Первой леди дыханию. После чего убедившись в том, что она дышит ровно, без патологий на свисты лёгких, взяв себя и одеяло наизготовку, начинает выжидать того переходного момента в её дыхании, когда будет можно беспрепятственно покинуть кровать, а затем свою опочивальню. И вот этот переходный момент, под названием порог бездыханности, настаёт, – Первая леди выдохнула из себя переработанную порцию кислорода и сейчас для того, чтобы наполнить себя новой порцией живительного кислорода, приготовилась вздохнуть, – и Мистер президент, чутко уловив этот момент возможности – Первая леди даже если среагирует на этот его подъём, то всё равно, пока не вздохнёт ничего сказать ему не сможет – резко скидывает с себя одеяло и без оглядки несётся вначале в ванную комнату.

Где он быстро приводит себя в косметический порядок – он обрызгал собой унитаз, обрызгал водой из под крана себя, пальцем руки с намазанной на него пастой почистил зубы и, смочив слюной руки, взъерошил волосы – после чего прямиком идёт в имиджевую комнату, где его уже ждут два специалиста по более глубинным косметологическим технологиям, которые уже окончательно наведут на него лоск и слепят из его помятого лица то самое лицо президента, которое с обложек журналов и экранов телевизора озаряет надеждой своих избирателей и ослепляет злобой его недругов.

Так что этот процесс очень ответственный, вот почему Мистер президент позволяет этим мастерам стилистики, имиджа и макияжа, вести себя непосредственно и даже раскованно, где они позволяют себе отпускать в адрес друг друга скабрезные шуточки, а если Мистер президент не будет против, то его окружению тоже достанется на орехи. В общем, Мистер президент здесь не просто отдыхал, а заряжался на весь день энергией. Правда сегодня Мистер президент не учёл фактора озлобленности Первой леди, которую он вывел из себя вчерашним своим поведением. И это не то, о чём все, а особенно тот мужик с серьёзным лицом на портрете, сразу же могли подумать – Мистер президент как обычно остался верен себе, наобещал в три короба Первой леди, а как дошло дело до исполнения, то он и забыл о своих обещаниях в своём храпе – а всё было гораздо хуже.

Так Мистер президент, явившись как обычно, отбито плечами о косяки дверей, запылившись в мыслях и спотыкаясь об ковёр, то есть в приподнятом состоянии своего духа, что могло сдвинуть с мёртвой точки некоторые давно уже не исполняемые им обещания, вдруг при виде Первой леди повёл неожиданно для себя неприкрыто. И Мистер президент вместо того, как он обычно делал в такого рода случаях, – выразив удивление при виде Первой леди, посмотрел сквозь неё, – взял и неприкрыто переменился в лице. Так он в одно мгновение, из добродушного и по-своему счастливого человека, переформатировался в искривлённого гримасами недовольства человека – мол, как не приду домой уставший, но всё же с чувством выполненного долга и оттого немного счастливый, а там ты с претензиями на меня смотришь, то меня и воротит домой не идти.

И Первая леди догадывается, откуда у Мистера президента все эти мысли – с недавних пор Мистер президент пристрастился слушать чуждую ей музыку, в акустическом исполнении некоего хриплого голоса, который ещё и поёт непонятно. Но для разъяснений слов этого, судя по голосу, матёрого исполнителя, у Мистера президента есть переводчик с иносказательных слов, господин Срочняк, к которому у Первой леди тоже есть вопросы.

Но Первой леди в очередной раз не удалось стребовать с Мистера президента ответов на свои вопросы, и не потому, что она онемела в возмущении при виде этой метаморфозы в лице Мистера президента, а затем ещё пять минут не находила подходящих, но при этом цензурных слов, чтобы высказать этому подлецу и негодяю, что она о нём думает, а потому, что Мистер президент быстро сообразил, что его сейчас ждёт и быстро вспомнил о требующих его немедленного вмешательства неотложных делах. – Совсем забыл собрать совет по национальной безопасности. Есть у меня для них пару головоломок. – Заявил Мистер президент, уносясь из спальной комнаты. А вот куда он сумел добежать, то тут без особых вариантов – до столовой, где его ждал сэр Рейнджер, у которого уже всё было приготовлено, налито по бокалам и нарезано по тарелкам.

Правда пока Мистер президент находится в неведении всего того, что там, в нервном волнении, испытывает Первая леди, решившая, что сегодня она, несмотря ни на что, а добьётся ответов на все свои вопросы от своего беглого супруга. А чтобы ему было стыдно, то она не собирается приводить себя в порядок, красясь и напомаживаясь в туалетной комнате, – пусть все видят, до чего он меня довёл своим беспутным поведением и безразличием к моей судьбе, – и как есть, в одном драном халате (для чего она отрывает от него пару пуговиц и рвёт одно из гнёзд для пуговиц) покажусь на глаза перед его стилистами. Пусть они его осудят.

Правда стоило только ей припомнить этих мастеров стилистики, чья специфика работы объяснялась очень многим, то она тут же засомневалась в этом своём решении. – Они в один взгляд на меня, меня осудят и. переглянувшись между собой, так и скажут: теперь ты видишь, как я был прав насчёт всех этих леди. От них ничего путного не дождёшься. – Первую леди аж передёрнуло от этих откровений стилистов. Но это было только начало, и только один стилистов, вроде как Андре, перевёл свой взгляд с её драного халата на ничего не подозревающего Мистера президента, и взялся за массажную расчёску с феном, то тут Первая леди уже не сдержалась и бросилась спасать Мистера президента из хищных лап стилистов, которым дай только доступ к своей голове с феном наперевес, так они уж так расстараются переформатировать взгляды на себя своего клиента, что он своего утра уже не будет представлять без стилистического столика этих шарлатанов от макияжа.

Пока же Первая леди ещё не выскочила из дверей спасать Мистера президента, ничего не подозревающий Мистер президент, расслабившись сидел перед зеркалом в очень удобном и оттого успокаивающем кресле, а весь из себя напомаженный стилист Андре, запустив ему в волосы свои цепкие пальцы рук, своими движениями пальцев рук, не просто сгущал какие-то там масла, укрепляющие волосы, а он сгущал мысли Мистера президента в правильную сторону – другими, очень верными словами сказать, он замышлял (кто за этим Андре стоял, даже гадать не нужно, всех радужных мастей глобалисты).

Ну а когда тебя не просто глядят по голове, что по себе очень приятно, а так точечно способствуют расслаблению и немного снимают боль после твоего вчерашнего нервного исступления, то для полного оздоровительного эффекта рекомендуется поговорить об этом и о тех, кто этого разговора заслуживает.

– Ну что нового, Андре? – спрашивает Андре Мистер президент.

– У кого? – Андре уже наловчился на разговоры с Мистером президентом и знает, что ему ответить.

– У кого? – задумался на мгновение Мистер президент. – А кто этого заслуживает. – Быстро нашёлся Мистер президент.

– Как правило, внимание заслуживают не те, кто его заслуживает, – они его всяческим способами добиваются, – а вот те, кто заслуживает внимание, то они всегда остаются в тени. – Философски ответил Андре. Но Мистер президент ничего не имеет против того, чтобы люди, не хватающие звёзд с неба, немного понабивали себе цену. И довольно усмехнувшись, спрашивает Андре, кто на этот раз его вывел из себя (Мистер президент так же отлично понимает, к чему говорятся все эти обговорки). Ну а Андре хоть и дали добро резать правду матку, он, тем не менее, не спешит обрушивать её на того, выведшего его из себя и заслужившего от него гневного, а может и всего оскорбительного слова человека, а он тщательно подбирает для этого ходячего вызова их красивой природе, человека Квазимодо, самые невыносимо слышать слова.

– Ничего нового, а всё как обычно, – закатив свои глаза в своё поднебесье, несколько манерно начал своё изложение накипевшего Андре, – надоедливая плешь, со своими вечными придирками. – И хотя Андре в своём высказывании использовал всё больше физические характеристики, не указав никаких имён, Мистер президент отлично понял, о ком шла речь – о конгрессмене Тата, чьей головной отличимостью, не считая его бесконечную упёртость в чём-то обязательно безумно провокационном, была расположившаяся на всю голову плешь.