Circularis

Рынок жил жизнью скупки, сбыта, предложений; спроса, веса, цен, услуг. Рынок – место с историей, в особенности этот, Сенной; он с собственным кодексом, со своею иерархией постояльцев, чужих и своих, люда пришлого, люда проходящего. Шум, галдеж, споры, выкрики зазывал, разносчиков газет, глашатаев свежих новостей, что тут же подхватывались в рокот толпой, сновали всюду беспризорные мальчишки. Услужливые извозчики помогали самодовольным толстякам грузить свертки, отрезы, ломти да куски, пока жены тех, жены и любовницы, что верно – все в дорогущих шубах до земли, оканчивали с покупками обязательным проходом по кондитерским или лавкам с блестящей на солнце бижутерией.

У мясного прилавка молодой человек в черном пальто суетливо перебивался с ноги на ногу, смотрел он кусок за куском; одни ему казались слишком крупными, другие – слишком жилистыми. Он подымал один с замерзшего лотка, подносил к самому своему лицу, рассматривал со всею внимательностью, взвешивал рукою.. клал обратно.. Кусок примерзший, залежалый, но и такой уходил в похлебки бедняков. Бабы в очереди ворчали, им надо было поспеть к обеду.

Он отошел, так ничего не отвесив. Вдогонку ему доносились смех и улюлюканье, да старухи заворчали по новой, дескать, такой-сякой, ни себе, не людям, чего стоишь, выбираешь, чего трогаешь, коли брать не будешь. Не обернулся он, он пропустил несколько лотков, где рядом телятину отбирали, и подошел к другому.

– Пожалуйста, вот этот.. если хватит.. На сколько он потянет? Хорошо.. Заверните, прошу вас, в бумагу, – девушка в широкополой шляпке и черном саке под стать худощавой фигуре указала продавцу за прилавком на самый скромный кусочек голяшки.

Расплатившись, забрала она бумажный поверток, обернулась, она искала проход сквозь кишащую толпу чрева рыночной площади. И глаза их встретились. Карие миндалины ее огромных глаз, страсть и потухшая смиренность, и усталость какая-то смолоду – много чего он мог бы в них прочесть, если б читал по глазам. С черной шляпки ее спадала короткая вуаль с крупными, таким же черными, что капли, траурными мушками.

Вверился он случаю, ах, будь что будет, бывает, и случай сыграет на руку, и лучше так..:

– Позвольте, сударыня.. Я несказанно рад нашей случайной встрече! Пусть даже и здесь, пусть и так, – он молод был, и ничего сокрыть не мог в срывающемся на нервозность голосе.

– Прошу прощения.. вы, верно, меня с кем-то путаете.. – грустно ответила она, отведя взгляд.

– Нет, сударыня, нет.. Я заходил к вам.. Вы помните..?

– Нет, нет.. Нет. И что это вы? Не сударыня я.. теперь и боле.. Вы меня, верно..

– Я вам писал. Я несколько раз вам писал. Я передавал эти записки старику, дворнику вашему. Вы их получали? Они так и остались без ответа.. Что ж, раз так, может..

Почему ее глаза такие строгие? Ведь красота для радости создана. Она молчала, она смотрела на него, и молчала. Чернота ее бровей, подведенные губы, а лицо белое-белое и будто сходило до голубизны, казалось, в свете лунном больше жизненного тепла, чем в лице моей траурной красавицы.

– Вы так бледны.. Вам нездоровится? Вам сейчас не.. Простите..

– Благодарю вас, я в порядке.. – она голодна, ее глаза выдают, подумал юноша, должно быть, что-то сталось.., недорого найдем если, то хватит..

– Вы.. вы управились с покупками? Если не угодно.. не сочтите за.. – а сам рассматривал носок своей же собственной стоптанной туфли; и наконец собрался, – не угодно ли.. только не сочтите, прошу вас, мое.. Я как раз собирался отобедать.. Пойдемте со мной.. Вы мне.. вы мне составите компанию?

– С радостью.. – тихонько ответила она, сжимая в руках единственный сверток – все ее покупки. У него и того не было, впрочем.

– Замечательно, – обрадовался юноша, – знаю здесь неподалеку трактир, где мы найдем и стол и уют. И недорого.. – в кармане его позвякивала мелочь, которую он наспех пересчитывал на ощупь, – с площади выйдем на Гороховую.. А там уж рукой подать, – загорелись ее глаза, ожили, она согласна.

Вот только выбраться с площади в рыночный воскресный день не так-то просто, – толпы покупателей, злые пьяные носильщики, крикливые торговцы, строгие, вечно спешащие, служащие, своры проходимцев и зеваки разных мастей, мельтешащие струями и порознь, толпы, наплывы обходительных с учтивостью, но большинством – хамовитых, они пробирались сквозь толпы.

Наконец они протиснулись к последним рядам, там выставлялись сласти: пышные одутловатые лотки были увешаны бубликами и баранками, медовыми пряниками, ломились от пестроты конфет, от разноцветного сахара кусками, от маковых булок и румяных пирогов всякой и всевозможной начинки. И как раз за рядами был выход на Гороховую.

Трактир представлял собой затемненную залу в тусклом свете керосиновых люстр, которые зажигались с раннего утра, с открытия, иначе неприглядное помещение его и в божий день тонуло бы в сумраке; место из простых – на то говорили несколько больших грубо сколоченных столов, не убранных ни скатертью, ни салфеткой, с приставленными к ним стульями, отдельной гардеробной не было, одежду вешали на спинки. В подобных заведениях публика обычно весьма разнообразна, но одинаково неприметна, в основном своем небогатые мещане, те же торговцы с рынка, студенты, солдаты, низшие офицерские чины.. Вечерами здесь могли выступать проезжие цыгане, игравшие за стол и ночлег.

До обеду трактир пустовал. Хозяин и длинноволосый половой скучали у резной стойки, покончив с утварью, тарелки, миски, бутылки, кувшины намыты были и расставлены с утра, занимали они сейчас время обсуждением газетных сводок.

Одинокий посетитель был давно и вусмерть пьян. На столе его сиротела бутылка, рядом стоял стакан да грязная тарелка с селедочными ошметками, кусок хлеба. И большего, даже при всем желании и умении, при недюжинном-то хозяйском искусстве и мастерстве, выудить из него было бы невозможно; половой, у него на то глаз и чутье, и не старался.

Прикончив завтрак, солдат дремал, положив голову на стол. Или же сидел так с ночи. Серая шинель его утирала заплеванный пол.

Они вошли в залу и устроились в ее самом углу, подле низенького косоватого окошка. Молодой человек помог спутнице снять сак, та повесила шляпку на спинку стула.

Гостям половой оживился, всяко лучше, чем тараканов за печкой считать, поди-да перепадет копеечка, а газету уже все равно читали по второму разу, тогда оттянул он ворот рубахи, прихорашивается, рукой откинул засаленные волосы со лба, приосанился да вытянулся и с важным видом направился к столу.

– День добрый. Изволите сразу заказать-с? – обратился он к юноше.

– Пожалуйста, на двоих.. вареной буженины ломтями с хлебом.. и борщ.. У вас борщ сегодня с капустой соленой и огурцами?

– Именно так-с, с капусткой, – отрезал половой с пренебрежением, оценивая более чем скромный заказ.

– Хорошо. И водки.. Хоть согреемся, если вы не против.. – повернулся юноша к своей спутнице; та промолчала.

Молодой человек дождался, когда официант отойдет, и продолжил:

– Я так рад вас снова видеть.. Та встреча.. если можно б.. Я.. только не обессудьте, прошу вас.. я не ожидал вас.. такой.. – запнулся..

– Пожалуйста, не надо.. не надо.. не сейчас..

– Вы не подумайте, что.. я вас совсем не.. Я же.. я вам писал.

– Не надо, прошу вас..

– Я вам писал! Почему вы мне не отвечали? – тогда вспыхнул юноша, – мы могли бы.. как-то.. Я приходил еще и еще, и не застав вас, оставлял записки дворнику. Он передал их вам? Он говорил, что я заходил? Или он пьет только..

– Не надо.. прошу вас.. умоляю..

– Как это не надо? Да он, спьяну позабыв, верно, ничего и не передавал.. А я ждал ваш ответ.. Я ждал!

– У вас нет сердца.. – она разрыдалась, тяжелые слезы прыснули, потекли по бледным ее щекам, – он.. он.. дедушка мой.. бедненький.. повесился он.. Вы за тем спрашивали? Повесился он.. когда прознал.. С петли намедни бездыханного сняли..

– Царствие небесное.. сам, и пусть.. а все ж царствие небесное.. – дальше он говорил вслух, – что ж он.. что ж он прознал..? Не говорите.., нет.., и я не дол..

Воротился официант с подносом. Девушка не успела утереть слезы.. Халдей выставил на стол скудное заказанное, развернулся и ушел, выказал в гримасе молчаливое «фи», страсти Христовы выяснять тут будете, еще б заказали-то по-людски, а то..

– Если знать мне можно.. что он..

– Откуда деньги.. Из казаков он. Он позора не выдержал.. Я не должна была вам говорить.. Своих проблем у каждого, еще о чужие..

– Господь не простит мне те записки.. – проговорил юноша про себя, – Боже мой.. он не передавал.. а все в себе.. Я могу вам.. хоть и нет прощения.. но я могу.. вам.. Денег у меня нет.. я сделаю все, что вы скажете..

– Вы ни при чем.. Путь каждому начертан свой..

– Прошу вас, возьмите.. если не побрезгуете взять.. из рук.. – из кармана пальто достал он круглую жестяную коробку монпансье, протянул ее спутнице и сбился, подбирая слова, – ах, да.. обед.. Вы же очень голодна.. Прошу вас.. ешьте.. если..

Девушка спрятала коробку и, поблагодарив, призналась:

– Со вчерашнего утра, правда.. ни маковой росинки.. А здесь такой стол.. Не нужно вам моих проблем.. Все хорошо будет.. Давайте обедать.

Они приступили к еде. Она жадно набросилась на скудные яства, ниспосланные незнакомцем, который больше смотрел на нее, чем ел сам. Чтобы ей осталось больше. Смотрел, а про себя тяжко думал..

Переполох из прихожей трактира, там затоптали сапоги, доносилась оттуда ругань и брань, половой о чем-то оправдывался, снова брань, и идиллия трапезы двух отверженных была порушена. И вот в обеденную залу ввалился краснолицый торговец, запыхавшийся до одышки, в шубе поверх прилавочного фартука и в сопровождении усатого городового:

– Так-так-с, ну показывайте, Христофор Карлович, кого-сь тут брать..

– Его! Вот он да и сидит! Вор! – прохрипел толстяк сбитым голосом, перстом добротным, купеческим, златом окованным, указывая на юношу, – держите вора! Тать его! Теперь-то не сбежишь. Он! Он-то и украл!

Полицейский подошел к столу, взял под козырек да отрапортовал казенно: мол, присутствующий здесь молодой человек обвиняется в краже на Сенном рынке, совершенной около часу тому назад. Пострадавший – уважаемый в городе господин Х. К. Люпшин, содержатель кондитерской лавки на этом самом же Сенном рынке. Обвиняемому, дескать, было наказано незамедлительно следовать в участок на допрос, в противном случае он будет все равно доставлен туда, однако ж с применением силы.

Он не отрицал, он не оправдывался, тогда ему повязали руки и повели наружу. Девушка незаметно вышла следом.

– А за стол платить кто будет, когда вы его берете?

– В участке вычтем, сочтемся.. Дело-то важное, уголовное..

Уже в дверях, в общей суматохе, они шепотом перекинулись парой слов:

– У меня ничего не найдут.. меня отпустят.. а вы.. бегите.. бегите и прячьтесь под лестницей дома с ротондой.. Встретимся там.. Как ваше имя, красавица?

– Анастасия..

А его вытолкнули из трактира и повели в сторону участка. Полный, потный жаром торговец скакал рядом, бранился, тыча пальцем в золоте в пойманного им же вора, и злорадствовал по чем свет стоит. «Вор! Вор! Смотрите, вор!» – созывал он к соучастию случайных прохожих; городовой, которому, верно, щедро перепадет, удерживал юношу под руку, церемонно и чинно чеканил шаг. Девушку они упустили, всецело занятые каждый своим, казалось, так она и ускользнула.

Дом с ротондой, что вниз по Гороховой.. И шла она медленно, дабы не было к торопливости ей лишнего внимания, и быстрее, быстрее..

Вот он дом.. Девушка вбежала внутрь и спряталась под лестницей, как и уговорились. Сердце ее ошеломительно билось. Подождать здесь, и он придет, обязательно и непременно придет.. Все позади.. Обошлось все.. Самой б не отвертеться.. если б городовой.. а еще.. Ладонь ее в кармане сака холодила коробка монпансье. Шаги..? Шаги.. Удары тяжелых шагов с грохотом эха возносились под купол. Сердце ее забилось сильнее. Ближе и ближе.. удары шагов.. топот кованых полицейских сапог..

Анастасия скрылась в темноте подвала.

<>

Ночной визит санэпидемстанции ознаменовался появлением тараканов.. То тут, то там я отлавливал коричневых паскуд, то спускающихся внаглую по обоям, а то хоронящихся где-то под кровать.

На любопытный момент я наткнулся, когда обратился к сети, мол, как их локально травить.

А предки-то наши по-разному их трактовали. Лоснящихся черных чуть ли не подкармливали, они – про сытость, про достаток, в доме хлеб да соль.. Как все поменялось.. а хотя нет, вот дальше читаю.. так с дохлыми рыжими не церемонились и тогда – изводили их, гнали как чумную весть..

Следуя заветам мудрых предков, я двинул в хозяйственный, купил дихлофос. К процедуре травли я подготовился сознательно и в точности с указаниями на красном ударном баллончике с молнией, а именно: пооткрывал форточки по всей квартире, размял руки, на «Регу» опустил классику джазовых импровизаций – записи «Steamin’» Майлза Дэвиса.

Едкой струей обработал я тщательно потенциальные места-рассадники: плинтусы, углы, щели под кроватью и диваном, сантехническое убранство ванной. Баллончика как раз хватило на все мое скромное жилище. Хоть и было на баллончике болдом выведено, что средство, дескать, не имеет запаха, а вскружило оно голову в ритме предпоследней «Well you needn’t», что старина Майлз на болотном конверте затянулся новой. Лучшего музыкального сопровождения процессу придумать сложно, получилось спонтанно. Расползайтесь, выжившие, по зараженным углам, прячьтесь до второго захода. До второго пришествия хоронитесь. Со вторым на днях приду. А пока – кончено.

А запах такой, что.. выноси.. в общем и самому надо уходить, а оно тут пусть пока проветривается. Иду улицей, суета. Суета и безразличие. «Загуло хоть бы, у меня – новый год». Вам так праздника хочется или вам положено хотеть, я не умею читать маски.. Иду, вывески.. Черные пятницы, черные вторники.. в моем кармане черный хлеб, заскочил купить домой. Растянутые их улыбки, дети-то ладно, а взрослые.. безудержно.. тревожно как-то, когда радоваться надо.. вереницы лиц, напряженных в радости.. Радости стерильность, белая на бороду вата. И чтоб падал медленный, пушистый, и оркестровочка чтоб играла.. коробки с лентами, картонки, вытянутые улыбки картонные.. быстро переобулись вы, думается.. Я наступил в лужу. Ф-фальшь.., а лужа мокрая. Истерия вокруг, чуть с ног не сбили.. В моем кармане черный хлеб.., так, хлеб взял..

Да, но не хлебом единым, что-то я тогда забыл, так вот, сделав крюк по окрестностям, убив тем самым добрый час, зашел я еще в одно место. Стою в очереди, слушать вынужден.

– «Все.. что в мире есть у меня.. Все.. с чем радость каждого дня..» – кассирша вторила под себя за приемником, прощелкивая с ленты для своей, вероятно, приятельницы, которая, пользуясь случаем, на уши села:

– Значит так.. Глянь.. Укладку в том месте делала. Ну, помнишь, Томка все хвалила.. Дороговато, конечно, вышло.. ну, да.. ну и себя иногда нужно побаловать, правда? А то шо все им да им..

– И покрасилась? – с подозрением сощурились по ту сторону ленты.

– Да.. а что заметно..? Думала, муж и не заметит..

– Да пятнами ж пошло, как на овце! Как же не заметит! Придется заглаживать.. Ты вот что.. ты пива купи..

– Дама, можно было не говорить..? – взмолился плюгавый мужичок в кепке, – от одного.. со вчерашнего дню.. Совесть имеете..

– ..бери, бери.. вот это хорошее, как раз по акции. Лучше пива, а то еще вставит что промеж зубов..

– Ну да, он такой.. А шо, правда, заметно..? Полезла краска, видно? Пробивай пиво. Еп, еще нохти.. Три давай.. А то, он – да, того.. – вожделенно, к лампочке, покатились глаза, – а я тебе про шо.. Ангел! Искуситель!

– Да не.. змея он у тебя просто..

– Ну а себе, для тонусу чтоб, что посоветуешь? Ну чтоб.. ну чтоб самой.. хотелось.. – шепотом, да услышано:

– Уважаааааемая, очередь ждет..

– Лимонник пропей. В пакетиках продается. Как чай заваривать. Когда слабость, недомогание.., та и захочется..

– А от изжоги помогает?

– А от изжоги – кетчуп не есть.

– И шоб я без тебя.. Все-то ты знаешь.. Современная какая, и в интернеты залазишь.. И салоны находишь.. и какое взять.. А я-то что.. пиво да пиво.. совсем уже.. Куда нам.. До сих пор вон мы носим галоши.. Вон смотри, ты глянь, глянь, в чем хожу!

– Чего стоять? Расплатилась? Домой иди! – и с горечью об упущенном – второй тайм хоть бы..

– По земле ходишь.. здесь приходится мириться с лишениями..

– Е-е-е.. уважаемая, в темпе..

Ну а что остается – бритвы одноразовые со стойки рассматриваю, правда, любопытно, сколько степеней заточки и на сколько раз одноразовая выходит; оторвался от стойки, а не следовало бы; ошпарился; женщина глазами «последний шанс» по мне; елозит и так, и эдак елозит, взгляд мокрый, плаксивый, вот и попадись такой в бездну, в пучину.. закрыться, и глаза,.. и «белеет парус одинокий..».. то про себя..

Подтягивается очередь, как кишка сжимается натужно. Стою у кассы; передо мной крашеная, в манто терракотовом, мегера неопределяемого возраста от сорока пяти (каюсь, не способен определять в точности, особенно если этот возраст планомерно скрывают) выкладывала на ленту пивные бутылки и горы консервов. Из тех, что броско и безвкусно одеваются и перманентно размалеваны под боевой окрас, все никак не свыкнуться, что время-то over the hill right now и где-то давно прошло. Вавилоны на голове, часто дикой расцветки ультрафиолет – практически в обязательный порядок. Именно такая и выкладывала перед кассиршей с корзинки кошачьи консервы в пропорциях «три по цене двух» и пиво так же.

– Пируете сегодня? Пакет нужен? – и заготовкой вызубренной – по акции ничего не желаете? Сардины? Круассанчики? Только сегодня – на 28 рубликов дешевле!

– Ваше дело – считать.. – резко ответила мадам и с накипающей злостью рявкнула, – это кошкам.. Жизни не представлю без своих кошек и ненавижу людей. Всех и каждого бы передушила..

– Вы и детей не любите?

– А их.. их.. в первую очередь..

Градусник зашкаливает, подумал я. А есть ли кошки.. если да, то мое сожаление им.. Штукатурку на ночь отерев, а с ней и маску, кого ты дома дурачить будешь, кошек? Так и сидишь же, жуешь эти самые консервы, заливая дешевым пивом.

Дама, да не к ночи помянутая, прибрала манатки, вышла. Ну а осанку держит горделиво, ну ее.. но за спиной моей в очереди тут же разошлись эксперты.. ну и их, падальщиков.. Многократно, да по три раза, бабулька перекрестила расходящиеся в стороны двери, натужно втолкнула вперед груженую тележку.

Ну а когда я вышел из магазина, мне представилась весьма занятная постановка. Метрах в двадцати дама-эмансипе распласталась аккурат на молодом льду, да под витриной с «Жигулевским»; пакет ее порвался, пиво побилось, разлилось пиво разливанное, образовав пенную лужу, в центре которой барахталась раскоряченная кошатница, консервные банки постреляло по сторонам.

И стоял над нею грузный мужик в тяжелой стеганке, шапка на глаза нахлобучена, и водил он пальцем, и твердил. Дама, очевидно, отвечала скверным.

– Чо, дура, на подвирье так зразу и скурвилась? Не кличь лихо, тебе говорят.. Не копи ты злобу. В другой раз, чего добре, прилетит больней.. Лихо.. нехай соби сиде тихо..

– Вешать вас мало!

– О, упаси Христос, яки речи.. Да отож опоздали.. С тех пор и житью радуюсь. Ото и тебе того желаю, карга старая.

– Вечор добрый, вашсиятельство. Эколь картинка-то вырисовалась, та на дуру гляньте.. Променадом на сон-та пробздеться вздумали? – вышел ухмылочкой, – итож верно.. Так вы, это, не надумали чего.. Ну так, коль запамятовали, профылактики, дес-ынсекция, чистка..

– Спасибо, справляюсь, – абсурдность происходящего заставила меня улыбнуться.

– Как знаете, Игорь Александрович, как знаете..

Я ему представлялся?

<>

Несколько дней прошло без знаковых событий в контексте следующего повествования. Стоп – я стал лучше высыпаться..

Заканчивать под ночь, в одиннадцать, случается, и позже.. вариантами перехватить особо не располагаешь; парадигмами – недорого, быстро, по пути. По улице Б. З. под вывеску «Сервантъ» (да-да, именно так, со знаком твердым; не суть) – да не побрезгуйте. Здесь же можно взять крепкой солянки или отдельно второе (плов у них получается: рассыпчатый, пряный, на курице) да стопку водки в мороз. Она же для аппетита.

К одиннадцати забегаловка пустует, бывает, и закрываются раньше, так – один-два полуночных посетителя за графином, кто-то еще поздно ест под фон сериала или конвульсии музканала, ну и те с графином – официанткам ухажеры на ночь.

Я взял солянку и водку, официантке сказал, сяду во втором зале, там нет телевизора и музыка не играет.

Да, они, к прочему, два зала держат.

– Садись.

– Садись, – кивнул на свободный стул единственный постоялец темноты.

Впотьмах плохо видно, да вроде парень.

– Мы что, знакомы? – а сам присмотрюсь. Вот он наклонился к свету как раз; да, молодой парень, но как-то и старый.. а, то – морщины по всему лицу, худоба.. нет, он тощий до безобразности, так верней. Он меня еще долго будет молча ненавидеть, но ненавидел он уже. И только впавшие, горящие во тьмы покрове бесцветным глаза выдавали в нем живого. Одна кожа, натянутая по выступам обглоданных костей (много позже.. – сон; церковь; лица со стен..; много позже..), и кожа серая. Ледяной голодный взгляд, он препарирует.. и одежда на нем – как на вешалке..

– Садись. К тебе я, – шевельнулся рукав ветровки, хотел руку подать, да.. но и не сделал..

– Мы знакомы? – и сел пока рядом, надо, так сам подойдет.

Поднесли мой ужин. Официантка отошла, я выпил, но ложку не трогаю. А он на меня смотрит. Ну давай, подходи, что тебе, сирота казанская.. а вообще с ними поосторожней, и будь готов..

– Сюда сядь.

– Дело есть, – трезвый по голосу, и, похоже, не отстанет.

– Ну, что надо? – подсел я к нему за стол, тарелка там осталась.

– Долго соображаешь.

– Пошел на хер.. – я поднялся.

– Сядь. Дело есть.

– И? – я опять сел, а солянка стынет.

– Я за тобой.

– Ну, и че надо? Ты вообще кто?

– Не важно, – да и к черту спрашивать имя.. того, кого завтра не вспомнишь.

– Че надо-то?

– Я по делу.

– Ну и..? Мы, кстати, знакомы? – под столом я сжимал-разжимал кулак.

– Ешь. Потом поговорим.

– А что, можно? Перехотелось.. Так мы знакомы? – ну-ну, вот и пошло, а вроде бы трезвый..

– Не важно. За тобой я. Бык не знает, что говядина..

– Что? Сразу говори, что надо, или прекращаем.. Понял?

– Ешь. Потом..

– Спасибо, наелся.. Что надо?

– Я тебя ждал. Послали за тобой.

– Кто?

– Так что надо?

– Пишешь?

– Что?

– Не важно..

– Показания счетчика снимаю. Пойдет?

– Все?

– А что, мало? Так каждый месяц пишу.. – наконец оскалился я; что ты пристал, что тебе, да и солянка стынет, есть охота, она ж и хороша тогда, когда горячая, – еще что надо?

– Не за тоб.. не к вам. Извините..

– Да ладно, бывает. Да и кто ж в школе стихов не писал.

Нещадным взглядом брызнул он в мою сторону, быстро-быстро собрался и вышел. Ну и катись.. хорошо, так хоть.. могло бы и.. ну да, гуляй, Вася.. наконец разбил я ложкой тучку сметаны в солянке, зачерпнул. Остыла..

«..В стираных кармаааанах паспорта и паальцы..

Все как у люде-э-э-эй..

Все как у люде-э-э-эй..»

Рахитичные дети в переходе, едва различимые меж собой патлатые мальчики-девочки, вытягивали неокрепшими голосками за скрипом расстроенной гитары, и шапка с мелочью по кругу.

<>

Человеческое существо – приспособленец тот еще.

Ему привыкать к сиренам тревоги, инстинкт, и, точно загнанный зверь, прячется он в бомбоубежище или по подвалам. Потом – первые тела на улицах, работа артиллерийского расчета. Потом – развороченные тела, останки, части тел станут обыденностью. Потом – человек не прячется. И поднимает голову.

Сначала – рычащий зверь внутри, грызущий лаз себе наружу, зверь, слюна по оголенным клыкам, пройдет время – щенок, скулящий, медленно притихающий, затихает и щенок, остается одна ноющая боль, и уже не проходит.

Прозрачный кусок тянется на день, тянется на ночь. Голод не знает ночи. Потом – крошки в кипятке, покуда есть еще кипяток, варится с обоев клей, и ловит по подвалам.. Потом – земля, и землю есть можно. Потом – все.

Третьим постулатом трескучий мороз. В январе уже подбиралось к тридцати. Из оледенелых квартир вывозят и вывозят. Нечем топить, лопаются трубы, отказывает водопровод. Стойкие учатся хладнокровию. Героям покуда знать, что они – герои. И городу этому не удивляюсь..