скачать книгу бесплатно
Олег глянул на опустевшую бутылку и пожалел, что не захватил с собой из Краснодара тамошний хит сезона «Поцелуй смуглянки». Не хотелось тащить лишнюю тяжесть, а сейчас было бы в самый раз. Водку и пиво он не пил принципиально, но хорошее вино обожал в виде разгрузочного средства.
Бабушка перехватила взгляд внука, понимающе улыбнулась и устремилась к холодильнику.
– Вот… попробуй моего винца. С прошлого года держу, поставила осенью из совхозного «мускателя». В октябре у нас виноград дешевеет. Тебя дожидается… Я уж больше не буду, а ты испытай, удалось ли, нет.
Мутноватый цвет жидкости, неопределенный и явно не благородный, насторожил Олега, но он смело плеснул в фужер домашнего вина.
– За твое здоровье, бабуля!
Едкий уксусный привкус шибанул в ноздри, когда он поднес фужер ко рту. Но отступать было поздно. С каменным от напряжения лицом выглотал перезревший напиток до дна, крякнул от души, радуясь окончанию пытки, и решительно отодвинул бутылку на край стола.
– Все! У меня режим, баба Маша… Тренер заругает… Как-нибудь потом…
Наевшись домашних вкусностей, Олег воспрял телом и отправился купаться. Солнце стояло довольно высоко и уже успело прокалить воздух. Три квартальчика – минуя дом-музей Грина, галерею Айвазовского и череду магазинчиков и лавок – ноги сами несли его под уклон с гористой покатости, на которой расположился город, – прямиком к бухте.
Музей был закрыт на висячий замок, старинный, словно бы доставленный сюда с пиратского судна, из гриновского вымышленного зурбагановского прошлого. Олег заглянул в низенькое окно, полюбовался укрепленным на противоположной стене штурвалом и какими-то веревочными снастями, свисавшими прямо с потолка. Больше ничего в полумраке домика не различалось. Писатель явно был небогат, коли судьба забросила его, чахоточного, в эту убогую хохлацкую хату. Благо хоть – до моря рукой подать.
Иное дело галерея известнейшего художника-мариниста. Одноэтажный дворец высился, украшенный мусульманскими башенками, обнесенный высоченным забором. Внутри дворца ликовало рукотворное море, расплесканное по многочисленным картинам Айвазовского. В минувшие феодосийские приезды Олег бывал там, даже альбом репродукций купил. Но сейчас неудержимо тянуло море живое, настоящее. Оно бугрилось за бетонной линией набережной, волны ударялись в стенку мола, и белая пена взлетала, рассеиваясь свежим ветром над головами прохожих.
На пляже было полно народа, курортники заполонили лежаки, сдаваемые напрокат сидевшим под полосатым тентом чернявым амбалом в феске, воображавшим себя грозным и богатым янычаром, но выглядевшим как самый обыкновенный крымский татарин. Это лежбище толстых дамочек, окруженных чадами и мужьями, пакетами со снедью и постоянно жующих, не привлекло Олега. Дома, на Дальнем Востоке, бывая на любимой рыбалке, он привык к одиночеству у воды.
Олег легкой трусцой, упруго касаясь заряженными энергией стопами поверхности щербатистого бетона набережной, устремился вправо, за стенку мола. Отмахав с полкилометра, высмотрел совершенно безлюдный каменистый участок берега. Громадные валуны, поросшие мшистыми зелеными пятнами, облепленные лентами коричневой ламинарии, были недоступны пингвинистым курортникам-дикарям. «Само то!» – удовлетворенно отметил Олег и спрыгнул с набережной на узенькую полосочку гравия. Ему ничего не стоило пролететь три метра сверху вниз, мягко пружинить всем телом и легко встать во весь рост.
У кромки прибоя догнивало брошенное за ненадобностью надломленное деревянное весло. На линии горизонта торчали трубы контейнеровоза, заставленного разноцветными, как бы пластилиновыми, прямоугольниками. Над головой заполошно кричали чайки, потревоженные его появлением. Глаза ощутимо пощипывал йодистый бриз. Под ногами похрустывал обкатанный галечник вперемешку с крупнозернистым песком и ракушечными скорлупками.
Олег сбросил майку, стряхнул кроссовки и освободился от брюк. Стопку одежды накрыл махровым полотенцем. Легкая бронзовость дальневосточного загара вмиг принялась нагреваться черноморским солнцем. Полуденный бриз приятно щекотал волоски на длинных сухопарых ногах, ерошил волосы на голове.
Славно!
Олег шагнул в воду, набежавшая волна вмиг обдала до головы прохладными поначалу брызгами. Берег, не в пример керченскому, круто уходил в глубину. Несколько шагов – и он, взмахнув руками, нырнул в гребень волны. Загребая руками длинно и плавно, поплыл под водой, ставшей неожиданно теплой и плотной. Сделав десятка два гребков, вынырнул метрах в тридцати от берега и, не снижая скорости, начал одновременно махать руками наподобие бабочки, ударяя в промежутках хлестко, как бичом, вытянутыми ногами, словно отталкивался от поверхности, стремясь взлететь. Ртом жадно ловил очередную порцию воздуха и выдыхал уже в воду, шумно, как настоящий дельфин.
Он повернул голову и увидел, что поравнялся с оконечностью мола. Здесь волны ходили гораздо круче, плыть спортивным стилем было бесполезно: того и гляди – наглотаешься горькой воды. Пару раз успел все-таки хлебнуть, и это вмиг усмирило прыть. Перевернувшись на спину, расслабленно предоставил морю качать его на волнах, но вскоре и в таком положении пловца стал накрывать с головой набегающий девятый вал.
Не легче оказалось плыть обратно. Легкий брасс не годился: волны толкали в пятки, голова зарывалась в соленую влагу. Тогда он набрал полные легкие воздуха, ушел вглубь и, по-ихтиандровски колеблясь вытянутым в струнку телом, пронырнул остаток расстояния, отделявшего от кромки берега. Волны здесь были высотой в его рост, если не больше. Поймав момент, Олег на хребтине гребнистого вала, словно пикируя, скатился вниз и почувствовал ногами дно. Рывок, другой – и он уже на берегу.
Высокое небо вновь обняло его. Слегка покачиваясь, Олег стал карабкаться между валунов, опьяненный морем и солнцем. Но возвращение слегка изменило детали оставленной на время купания береговой картины. Возле его одежды, поджав коленки и положив на них подбородок, сидел на плоском камне человечек в черно-белой с золотистыми вензелями тюбетейке. Кремового цвета брюки и желтые сандалии на босу ногу дополняла ослепительно белая рубашка. Он смотрел, улыбаясь, на Олега, как старый приятель, ждущий, когда его узнают и приветят. Но лицо было совершенно незнакомо. Издали его можно было принять за подростка, но вблизи человечек выглядел гораздо старше. Таким его делали морщинки у глаз и бледные щеки. Остренький подбородок был мал, напоминая увеличенную под микроскопом нижнюю челюсть муравья. Рот, хотя губы растягивались в улыбке, необычно кривился, словно человечку что-то мешало освободиться от затаенной внутри боли. Странно выделялся на незатейливом лице нос, было такое впечатление, что эта выдающаяся деталь физиономии взята напрокат. Все дело в том, что нос был непропорционально велик и горбат. Но чего не бывает на юге!
Олег взял полотенце и принялся энергично растираться.
– А я ваши вещи стерегу, – тонким горловым голоском сообщил нежданный сосед. «Откуда ты такой помощничек выискался?» – хмыкнул Олег, но озвучивать мысль воздержался. От человечка веяло простодушной доверчивостью, не хотелось грубить с места в карьер.
– Ну спасибо, – поблагодарил он незнакомца.
– Вы спортсмен, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес человечек. Он встал и приблизился вплотную, едва доставая Олегу тюбетейкой до плеча. Бриз рванул на нем рубашку-распашонку, надетую навыпуск, она вздулась парусом, и человечек едва не упал. Но Олег схватил его за руку и удержал на месте.
– Вот и поздоровались! – обрадованно пискнул обладатель тюбетейки. – Теперь остается познакомиться… Витюня, – представился он. – Хотите, угадаю ваше имя? У меня страшно развитая интуиция…
От умственного напряжения его личико приняло прямо-таки страдальческий вид.
Олег пожалел прорицателя:
– «Что в имени тебе моем?..» А, впрочем, Олегом меня нарекли, в честь древнерусского князя.
– Как удачно! Вы и в самом деле настоящий витязь… то есть князь… Вон какой большой! Я еще когда увидел вас на набережной… Ну, когда вы так легко и непринужденно бежали… Я сразу все понял… Вы не сердитесь? Я ведь не хотел вам мешать… А когда вы нырнули, даже сердце замерло… У нас иногда на пляже вещи пропадают… Я решил постеречь…
Сумбурная эта речь насмешила Олега, но в голоске сквозила неподдельная искренность, зовущая к ответной откровенности. «Блаженный или больной», – поставил он диагноз гномику. Поднял голыш, размахнулся и запустил в море. Камень улетел так далеко, что всплеска среди крутых волн не увидел. Был – и нет его… Не так ли и этот человечек мелькнет в его жизни – и канет неизвестно куда и непонятно зачем…
Олег оделся, сунул ноги в кроссовки, набросил на плечо полотенце и стал искать взглядом лестницу – не мог же этот человечек спрыгнуть сюда с набережной. Такое под силу лишь ему, шестовику, первым на Дальнем Востоке взявшему в руки фиберглассовую катапульту и привыкшему падать с высоты двухэтажного дома.
– Сходни там, – словно отгадав его мысли, указал Витюня и, прихрамывая на левую ногу, заспешил вослед десятиборцу.
Добравшись до некоего подобия пароходного трапа и взмахнув на парапет, Олег помог взобраться неотвязно следовавшему за ним обладателю тюбетейки.
– Я очень прошу вас: не спешите… не бегите… – умоляющим тоном произнес спутник. – Мне за вами не угнаться…
«Куда уж там!» – снисходительно оценил его возможности Олег. Они пошли по знойности полдня: один – охлажденный морским купанием, другой – перегретый солнцем стражник чужой одежды. Но между ними уже протянулась некая ниточка, оба это ощущали, каждый по-своему, хотя связь была готова в любую секунду порваться. Впрочем, это ни к чему не обязывало, а потому и не тяготило. В конце концов, спешить особо некуда. Над городом витал курортный дух беззаботной лени, дремотной неги и вполне реальный запах, шедший от уличных мангалов, на которых смуглые торговцы жарили шашлыки из баранов, напасавших жирное мясо на тучных пастбищах крымской Яйлы.
Витюне достаточно было перехватить взгляд нагулявшего аппетит десятиборца, успевшего переварить бабушкин завтрак.
Он ухватил Олега за руку и по-детски потянул в сторону мангала.
– Не вздумайте отказываться! Я вчера получил отпускные. Как старожил, то есть уроженец города, я угощаю гостя.
Пяток с пылу с жару шашлыков на шампурах вмиг оказался на широком подносе, который тут же был водружен на один из столиков, окружавших шашлычную. Рядом возникли пучок зелени, соусница, густо обляпанная томатной пастой, несколько ломтей белого хлеба. Пока Олег обозревал поле битвы, Витюня живо раздобыл пивную кружку и стакан. Мангальщик, в свой черед, притащил облупленный эмалированный чайник с погнутым носиком.
– Мне минеральной, – сказал Витюня.
– Да и я бы не отказался, – посмотрев на чайник, кивнул Олег, которому вовсе не хотелось в жару обжигаться кипятком. Но угощающая сторона внесла уточнение:
– Если вы думаете, что в нем чай, то, смею вас заверить, глубоко заблуждаетесь.
Обычно такая стилистика речи предшествует появлению благородного напитка, чьи градусы хотя и уступают существенно температуре кипения воды, зато веселят не в пример сильнее.
– Наступила пора молодого вина. У нас оно трех марок – «Саперави», «Сильванер» и «Ркацители», – пояснил тоном экскурсовода уроженец города. – В этом сосуде как раз сухое первой марки.
С трудом приподняв двумя руками чайник, Витюня доверху наполнил граненый бокал мутного стекла светло-зеленоватой жидкостью. Тем временем приспела бутылка «Боржоми», из которой, предварительно хорошенько взболтнув ее и выпустив излишек газа, Витюня налил половину стакана и придвинул его к себе.
– За знакомство!
Минералка и «Саперави» сблизились, чокнулись. Новоявленные собутыльники глянули друг другу в глаза. В очах угощавшего сиял восторг. Гость города смотрел слегка прищурившись, видимо, еще не осознав историчности момента. Философский ум требовал объяснения происходящему, но пока не нащупал точку опоры. Сердце лирика принимало игру случая открыто. Заглянуть в душу всегда нелегко – даже в свою, а в чужие потемки тем паче. Оставалось плыть по течению случайного события в надежде не сесть на мель отчужденности или не зацепиться за корягу элементарной черствости.
Сейчас Олег был благодушен, и не только потому, что выпил легкого кисловатого винца и мощные жернова зубов принялись молоть шашлычины, обильно сдобренные луком, черным перцем и огневым соусом из смеси горьковатых молдавских перчин-гогошар со сладким томатом. Было лето. Шумело море. Вопили чайки. Нажаривало солнце. Шла жизнь…
За первым бокалом последовал второй, третий… Вскоре чайник опустел, и Витюня приказал наполнить его вновь. «У нас молодое вино – копейки, дешевле пива», – пояснил он. Сам же ковырнул ломтик обжаренного до черноты мяса, кусанул луковое перышко, бросил в рот крошку хлебца. Да и минералку свою отпил из стакана всего лишь на треть.
– Вы на меня не смотрите… Ешьте, ешьте… Вам надо…
Одноногий столик был высоковат для маленького феодосийца, над столешницей едва виднелись острые узенькие плечи и голова в тюбетейке. Изредка он высовывал, как кукольник над ширмой, бледные кисти рук с прожилками вен и синеватыми ноготками. Брал за дужку чайник и наполнял бокал вином, поливал соусом шашлык на тарелке сотрапезника.
Есть молча становилось неприлично. Все дежурные фразы давно были произнесены. Говорить серьезные вещи не тянуло, да это было бы смешно и необязательно. Олегу припомнился давний эпизод, когда на студенческих танцульках он заприметил стройную биологиню. После первого танца в ритме фокстрот, который они целомудренно промолчали, обвыкаясь с касаниями чужого тела, девица ни с того ни с сего принялась читать ему лекцию о политическом моменте. «Комитетчица! Как же я не додул сразу», – огорчился тогда Олег, понимая, что комсомолка шаги к сближению будет делать черепашьи. Выйти из ситуации помог трюк: он не согласился с актуальностью лозунга очередного года пятилетки развития народного хозяйства СССР, названного «определяющим» – и с легким сердцем расстался с занудой.
Наконец последний кусок шашлыка был запит последним глотком вина. Витюня расплатился похрустывающим червонцем, получил сдачу, аккуратно пересчитал монеты и спрятал в кожаный потертый кошелек с никелированными круглоголовыми защелками на манер тех, какие были у бабушек на их ридикюлях. Затем он старательно собрал остатки хлеба и пережаренного мяса, завернул все это в газету, извлеченную из кармана.
– Пригодится, – обронил коротко.
Куда же плыть дальше?..
– Пойдемте, я покажу вам город с очень интересной точки. Вы и представить себе не можете… Там такая красота! Ландшафт!..
Подъем в гору по мощенным для проезда автомобилей улицам, тесно обставленным коробками коммунальных зданий преимущественно двухэтажной сталинской застройки, закончился довольно быстро. Дальше пришлось петлять узенькими проулочками, минуя неожиданные тупики.
Дома здесь пошли одноэтажные. От закрытых на солнечной стороне ставень, высоких, непроницаемых для взора прохожего, от глиняных заборов-дувалов неуловимо повеяло татарщиной. Воздух потерял морскую насыщенность, запахло раскаленной пылью, полынью. На всем пути их сопровождала увязавшаяся невесть где дворняжка, чью масть описывать и не стоит. Дворняжка и есть дворняжка. Те же белые надбровные пятна-очки над глазами, та же пыльная шерсть неопределенной расцветки. Может, она учуяла приставший к людям запах шашлычной и надеялась на подачку, иначе зачем же ей было семенить короткими кривоватыми ножками вослед двум путникам?
Наконец, после долгих плутаний, они вышли на открытое пространство, где ни улочкам, ни проулкам уже не было необходимости существовать, поскольку дома отступили вниз. Каменистый подъем превратился в тропу, по всему было видно, что это наторенный путь. Но проводник изрядно выдохся хромать, шумно сопел и то и дело промакивал лоб сиреневым клетчатым платком. Лицо его побледнело и осунулось.
Они остановились передохнуть на отлогой площадке, сложенной из притертых временем и словно бы приросших друг к другу глыб известняка, ракушечника и гранита. Моховые швы между глыбами прорисовывались причудливым орнаментом, лишенным строгих пропорций и монотонности. Дворняжка прилегла в тенек за валуном, высунув алый язык, вздымая ребрастые бока и часто глотая воздух.
Отсюда город виднелся нагромождением строений, поглотивших все пути. Огромный синий полукруг залива словно вспучивался и грозил вот-вот обрушиться на квадраты кварталов. Краны в грузовом порту ворочали длинными костлявыми шеями, будто скелеты вымерших динозавров, потерявшие плоть, но сохранившие инерцию движения. На рейде четко вырисовывался остроскулый силуэт элегантного в своей белоснежности архитектуры пассажирского лайнера. К нему двигался буксир, чтобы зачалить и притащить к стенке морвокзала. Даже не верилось, что такая кроха справится с задачей и сумеет доставить круизер к суше.
Небо затуманилось мощными испарениями влаги и городской копоти, но солнце продолжало свою работу, тем более что сейчас ему было гораздо легче скатываться к обнаженным каменным вершинам гор, подпиравшим Феодосию с запада.
Между тем Витюня отдышался, порозовел даже.
– Теперь недалеко, – успокоил он, скорее всего, самого себя.
За изгибом тропинки, метрах в двухстах, открылось странное нагромождение башенок и небольших строений, похожих на домики без окон. Среди этого хаоса неясно виднелись людские фигуры, словно бы застывшие и окаменевшие навек. Местами поднимались кустарники алычи, которая одна только и могла расти на здешнем скудном гумусом грунте.
Собачонка остановилась, присела, задрала мордочку, заскулила жалобно, словно вспоминая что-то свое, потерянное, затем принялась лаять, как бы пытаясь остановить людей, идущих туда, куда не следовало бы ходить просто так, не имея особой на то причины. Звук уходил в небо и таял без эха. Убедившись, что предостережение не подействовало, дворняжка брехнула напоследок пару раз, встала, развернулась и потрусила назад.
Перед печальным городищем высилось некое подобие арки, к ней и привела окончательно тропа. По обеим внутренним сторонам арочных опор, в неглубоких затененных нишах, проступали из аспидно-черного камня смутные лики. Слева – мужское, в бороде, лицо, справа – женское, с венком кос на маленькой головке. Непомерно огромные смутные очи смотрели в упор, словно спрашивали: «Кто ты? Зачем здесь?»
С макушки арки хрипло прокаркал ворон, хозяин здешних мест, приветствуя пришельцев и требуя подношения. Витюня зашелестел газетным свертком, с которым не расставался всю дорогу. Ворон, словно по команде, спикировал вниз и сел поодаль на гранитную скамью. Оттуда он озирал гостей и ждал, когда они отойдут от развернутой газеты.
– Nevermore! – позвал по-английски Витюня.
Носатый стражник, шумно взмахнув крыльями, соскочил на каменистую почву и вразвалку, как моряк на берегу, приблизился к законной добыче. Поворачивая голову и странно наклоняя ее то в одну, то в другую сторону, угольного тусклого оперения птица оглядела угощение. Видимо, ей случалось обжигаться на людской пище. Помудрствовав, ворон ткнул клювом в мясо, ухватил обгорелую шашлычину и, дергая головой, заглотил человеческую еду. В той же манере, неспешно и по-хозяйски, он покончил с подношением, шваркнул клювом пару раз справа налево по моховому наросту на камне – утерся – и тяжело взлетел к себе на арку.
– Он нас пропускает, – прошелестел, сдвинув брови и наморщив лоб, Витюня.
Олега эта картина позабавила. По всему было видно, что ритуал кормления, хотя и нечасто, но повторялся. Человек и птица знали друг друга. Более того, ворон ждал встречи. Иначе зачем он торчит тут, вдалеке от городских мусорных контейнеров, полных объедков? Впрочем, кто знает, куда и зачем летает птица, и точно ли это Nevermore, как его окликнули?
Первым делом Витюня направился к полуразрушенному сооружению из белого мрамора. Вязь греческих букв была невелика, в три короткие строки. Над плитой склонялась голова бородатого и горбоносого мужчины, изваянного из мрамора черного цвета.
Витюня произнес:
– Самый старый памятник… Отец печалится о сыне. Это греческий купец поставил в середине прошлого века. «Ты умер молодым и оставил меня безутешным. Я приду к тебе, когда позовет Бог…» – прокомментировал он торжественным вибрирующим голоском надпись, словно оживляя письмена и видения седого прошлого.
– Ты знаешь греческий?
– Немного.
Перед ними действительно, шаг за шагом, от плиты к плите, разворачивалась повесть печали и скорби, предопределенных роком утрат. Удовлетворенности познания в том не было, как не было и тоски, просто они прикоснулись к одному из полюсов бытия.
Витюня подвел Олега то ли к маленькому дому, то ли к большой часовне с четырехскатной крышей. Серый ракушечник, из которого старинный каменщик сложил это сооружение, местами оброс вездесущим коричневатым мхом. Окон не было, дверь отсутствовала, раскуроченные петли, на которых она висела когда-то, лохмато поржавели.
– Склеп… Здесь лежат пять поколений виноделов Костакисов.
Только после этих слов Олег рассмотрел над чернотой зияющего дверного проема барельеф в виде виноградной грозди. Когда вошли внутрь, их коснулась прохлада; в полусумраке различались однообразные прямоугольные надгробия полуметровой высоты, стоящие тесными рядами, так что между ними едва можно было протиснуться.
Смутно различалась белая рубашка Витюни, как некое свечение иных времен.
– Летом тут всегда одна и та же температура. Ни холодно, ни жарко… Я люблю заходить сюда, здесь спокойно…
– Да, «все спокойненько…» – протянул на знакомый мотив Олег и вдруг устыдился неуместной иронии. Заброшенное пристанище давно ушедших людей не позволяло легкомысленности перед лицом застывшей вечности. В конце концов, что – жизнь и смерть? Всего лишь разные способы существования Материи. Но космическая трактовка не устраивала полного неистраченных сил юного атлета.
– Знаешь что… Виктор – так, кажется, тебя всерьез? Что тебя сюда тянет?
Маленький феодосиец приосанился и нараспев продекламировал, делая ударения на первых словах каждой строки:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам…
Пушкинский слог не испортили ни писклявость исполнения, ни тщедушный вид исполнителя.
– Моя фамилия вообще-то Костакис… То есть это так дедушку звали… по материнской линии. Отец оставил мне другую фамилию, русскую… Сегодня я просто Иванов…
– Куда уж проще!
– Мой нос тому свидетель, – снизил вдруг пафос ситуации Виктор Иванов. И уточнил: – Согласитесь, по ушам или подбородку почти невозможно определить национальные корни. А вот по носу… Майор Ковалев, как вы помните, без носа вообще выпал из общества… Разве Николай Васильевич не прав? То есть… Ну вы знаете, я имею в виду гоголевский «Нос»…
– Ты, случаем, не учитель литературы?
Иванову польстило заблуждение. Он радостно замотал головой:
– А вот и нет! Угадайте… с трех раз…
– Один раз я уже пролетел, значит… – с расстановкой стал определяться Олег. – Кем тут у вас в Феодосии можно работать… Экскурсовод?
Потомок Костакисов не среагировал на этот полувопрос-полуответ. Олег махнул рукой:
– Чего гадать на кофейной гуще! Бухгалтер ты – вот кто…
– Если б вы знали, как близок ваш вариант к правильному ответу!..
Полумистическая мрачная обстановка внутри склепа утомляла психику. Потянуло на открытый воздух, к солнцу. «Что я, как ученик какой-то…» – раздраженно поморщился Олег, которому стала надоедать непонятная игра по чужим правилам. Он развернулся среди надгробий, стукаясь коленками по острым углам, и поспешил к светящемуся дверному проему.
Солнце скатывалось к верхушкам Яйлы. Бриз покрепчал и превратился в сильный ветер. «Бабушка волнуется, потеряла меня, – вспомнилось Олегу. – Сказал, что пошел искупаться и немного прогуляться по городу, и вот на тебе…»
