скачать книгу бесплатно
Толико помогут душам нашим
Вера верная, православная,
Смирение да терпение,
Слезы с плачем, с покаянием.
Хорошо спел Карпунин, умильно. А потом опустил задумчиво свою кудлатую головушку и сказал:
– Да уж, любят, любят христианочки у Петриных собираться. Особо когда к ним старец Григорий Томин приходит. Молитвенник, прозорливец. Его так уважают, так почитают, что зовут, как священника: отец Григорий. У него с Анной такой случай был. Прознав, что христианочки Анну почитают, назвал он ее при них воровкой, а потом приказал: «Не пой с ними песен. Лезь под лавку и лежи там».
Она и залезла, а старец сел на эту лавку и стал ее ногой толкать. «Это какие же тяжкие грехи Анна наделала, коли отец Григорий с ней так обращается?» – говорили между собой собравшиеся у Петриных христианочки.
– А и впрямь: за какие грехи он так с ней поступил? – всполошилась маменька.
– Смирению учил. Тщеславие от нее отгонял, – сухо ответил старец.
– Разве худо, когда люди праведника не обижают, а уважают, не злословят, а добрым словом поминают?
– Да что ж ты не вразумишься никак? – возвысил голос Василий Афанасьевич, нахмурив свои красивые брови. – Я уж говорил про это… Про мирскую похвалу. Это ведь награда от мира сего – похвала людская. А Христос сказал, чтобы мы не творили милостыни пред людьми так, чтобы нас примечали. Иначе не будет нам награды от Отца Небесного. Тот, кто на земле награду получает, тот на небесах может ее лишиться. Вот…
Маменька смутилась, зарделась, а потом опять за свое:
– Погоди, Василий, а как же слова Христовы: «Да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного»?
А Григорий праведницу под лавку загнал, да еще ногой наподдал! Видано ли такое дело?
– Кх-м… Ты, Акулина, чего-то не того… Не того чего-то… Христос сказал, чтобы за добрые дела люди славили не человека, пускай и доброго, а Бога, Который помогает человеку добро делать. А если славят человека, тогда зачем их делать-то, дела добрые? Они хороши, когда ради Христа делаются, а когда ради себя, то, может, лучше их и вовсе не делать? Ведь спросится на Суде Божием за самоугодие. Строго спросится.
Эхе-хе… Старец Григорий Анну Петри-ну под лавку загнал… А смирение, душу спасающее, откуда берется? Из-под лавки! Из послушания. Анна, слушаясь старцев, не просто так юродствует. Она, смиряясь, сама спасается и других спасает. Вот, к примеру, на свадьбах пьяной притворяется. А для чего? Совесть Анна расшевеливает у тех, кто на свадьбах пьет да буянит. А бывает, она пьяной притворится да под лавку заберется. Лежит там и молится, чтоб на свадьбе меньше пили и буянили, и опять же, чтоб у людей непотребных совесть расшевелить. И сколько случаев было, когда пьяницы-дебоширы вразумлялись и в церковь начинали ходить, грехи замаливать. А что про нее скажут, про то Анна не думает.
Конечное дело, люди хотят, чтобы их добрым словом поминали, чтоб, понимаешь, похвалили… А юродивые бегут от похвалы. Христос в Своей земной жизни что претерпел? Насмешки, побои да мученическую смерть. И юродивые по Христовым стопочкам идут… Так что, Акулина Трифоновна, не ищи славы, но и не скорби, когда тебя обесславят. Всему радуйся, за все Бога благодари.
– Так только праведники поступать могут, – грустно-задумчиво сказала маменька, а потом продолжила: – А я что? Живу, копаюсь в огороде, как жук навозный.
– Знаешь что, Акулина, подай-ка мне Новый Завет.
Маменька достала книгу с полки и подала. Василий Афанасьевич нашел в ней нужную главу и крякнул:
– Кх-м… Ты вот чего… Делаешь добро странникам, кормишь их. Слыхал я, что ты больным помогаешь. Ну и хватит с тебя. Вот послушай-ка Христовы слова: «Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне». Тогда праведники скажут Ему в ответ: «Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?» И Царь скажет им в ответ: «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».
Маменька, слушая Карпуню-книгочея, всплакнула. Плакала неслышно, не утирая теплых, милых слезинок. А старец вежливо отвернулся от нее и стал смотреть в окошко, за которым от солнца искрился, как рождественская риза священника, снег, а в неисчислимых снежно-солнечных искорках отражалась Божия слава…
Глава 2
Мужичок-лесовичок
Другой старец, Григорий Томин, наставлявший Петриных, стал захаживать в наш поросший мхом лесной домик немного позже Василия Афанасьевича, к концу девятьсот шестнадцатого года. Маменька была уже наслышана о нем. Сказывала, что родом Томин был из деревни Сявель. А в нескольких верстах от нее, на берегу реки Цны, Никольский монастырь стоит. Красавец монастырь, статный, как богатырь. Стоит, оберегает святорусский простор.
Григорий был в этой обители трудником. Еще в юности там подвизался. Сначала отец-то, Артамон, не пускал его туда. Артамону помощник по хозяйству нужен был. Дюже он на сына надеялся. Узнав, что Григорий в монастырь собирается, строго-настрого запретил ему даже думать об этом. А тот не послушал, ушел в обитель. Отец так рассердился, что насильно увел его из монастыря. Да не в дом свой увел, а прямо в полицейский участок, в село Кермись, к уряднику. Крут был нравом Артамон, ой, крут. Привел его, значит, к уряднику да отстегал плеткой. А в плетке той железная проволока была завита. Бедный Григорий! У него вся рубашка в крови была.
Урядник еле утихомирил Артамона. Григория домой отправил, а сам долго разговаривал с Артамоном. Урядник набожный был, может, он-то и уговорил Артамона смириться. И отпустил тот сына в Никольскую обитель. Там Григорий целых пятнадцать лет подвизался на самых трудных работах. Часто места отхожие чистил. Смирял себя. Послушник был великий. Почему уж в монахи не постригся – неведомо.
И почему из монастыря ушел, тоже неведомо. Только такие люди просто так ничего не делают. Видно, свыше ему такое указание было – в миру Богу служить. Какое-то время после монастыря старец странствовал, а потом поселился в селе Польное Ялтуново. Часто жил в селе Борки, что стоит между Ялтуновом и Старочернеевом. в Борках жил в заброшенной и такой маленькой баньке, что воробью негде было ступить. Постился да молился. Бывало, целые дни и ночи в молитве проводил. Ходил по округе и в приглянувшихся местах копал ямы. Глубоко копал, пока роднички ключевые не появлялись. А вода этих живых родничков целительной была. Вот ведь как… Люди пили, исцелялись да Бога благодарили за то, что он им Григория послал. Некоторые из его источников до сих пор людей пользуют. Их так и называют: Григорьевы источники.
Сказывали маменьке такую историю. Как-то пришли к Григорию два дородных монаха. Григорий их спрашивает:
– А что, братцы, вкусной была телочка, которую вы тайком прирезали, а потом ели ее мясо?
Никто не знал об этом грехе монахов. Они же, услышав такое обличение, так и грохнулись на колени. Грохнулись и деревянными от страха голосами, заикаясь, стали просить:
– П-прости нас Христа рад-ди… Б-бес п-попутал…
А на глазах у них слезы покаянные выступили. Тянулся по их лицам от слез тех след, серый, как суровая нитка. Ну, увидел это старец и говорит:
– Эхе-хе… Идите, братцы, с миром. Я уж поусердствую, буду ваш грех замаливать. Бог простит. Только Бог-то Он Бог, да и сам будь не плох… Молитесь о прощении греха своего и не грешите больше.
Был еще и такой случай. Одна женщина имела трех сыновей. Пришла как-то к Григорию и спросила, кто кем будет, а старец ей и говорит:
– У отца Григория трое гусей растет. Двое в церкву пойдут. А еще у отца Григория будет монах. Так-то…
Как в воду глядел! Двое из ее детей в «церкву пошли» – священниками стали, а третий постригся в монахи.
В другой раз пришли к нему две красные девицы, спросить, как они замуж выйдут. А по дороге говорили между собой:
«Чего нам этот мужик может сказать? Может, зря идем?» Только подошли к домику Григория, а он уж их встречает и выговаривает:
– Зря вы к мужику пришли. Чего я могу вам сказать? Идите, идите обратно, только знайте: выйти замуж не напасть, как бы замужем не пропасть.
Часто ходил Григорий в семьи, где малые детушки были. Придет, бывало, и ласково скажет хозяйке:
– Ты, молодая, отдохни. Я уж сам за дитем посмотрю. А тебе завтра работать, тебе силы нужны.
Люди знали о доброй душе Григория, доверяли ему нянчить детишек. И он подолгу сидел у колыбельки, качал младенца да песни тихохонько напевал. А песни-то все духовные, трогательные, пользительные. Вроде как для младенца, а получалось – для родителей. Они слушали и замирали. Думали думу духовную. Одну такую песню, которую Григорий и нам с маменькой спел, я запомнила.
Растужилась, расплакалась мать сыра земля
Перед Господом, перед Богом Самим:
«Тяжело стало мне, тяжело стало, Господи,
Много грешников на мне, беззаконников».
И сказал Господь так сырой земле:
«Потерпи же ты, земля-матушка,
Не придут ли ко Мне беззаконники,
Не придут ли ко Мне люди грешные
С покаянием, с сокрушением?
Коль придут ко Мне, то войдут они
В Царство светлое, во Небесное.
А уж коль не придут, не помилую,
Свобожу от них тебя, мать-земля.
Я убавлю им света белого,
А прибавлю им муки за грехи ихние».
Маменька все песни да сказы старанничков и старцев в особую тетрадочку записывала. Не отпускала их, пока не запишет все с их слов. По этой тетрадочке я потом тоже стала духовные песни петь да сказы сказывать.
Григорий в первый раз пришел к нам под Успенье Пресвятой Богородицы. Шел на Вышу, на престольный монастырский праздник. По пути зашел в наш домик на ночлег. Я, когда его увидела, удивилась. Хоть маменька и не рассказывала, каков он был, но мне этот старец, молитвенник и прозорливец, представлялся чуть не Ильей-пророком. С дремучими волосами, с бородой, как плакучая ива. Казалось мне, что копатель чудотворных родников Григорий был ростом высок, лицом широк, в плечах – аршин. А тут… Вошел какой-то босой, сухонький мужичок-лесовичок. Бородка неказистая, непокорные волосы, как для усмирения, в кружок стрижены. Одет в выношенную холщовую рубаху, такую длинную, что казалось, будто это не рубаха, а женское платье. Ну, совсем не солидный. Не Илья-пророк. Запомнились мне глаза его. Синие, как полевые колокольчики. Когда он заговорил, мне даже показалось, что его глаза-колокольчики зазвенели. А заговорил старец стишками-прибаутками:
Уж ты, клюква красна,
Во сыром бору росла.
Акулина хороша,
Все у батюшки росла.
Она тропочку тропила
Все узехонько,
Она Богу-то молилась
Все низехонько.
Маменька как услышала стишки эти, так и осела на лавку. Я не поняла, что к чему. Только потом, через несколько дней, маменька сказала мне, что старец угадал, что она с отцом в бору выросла. Ее отец был лесничим, и дом его стоял в бору. А когда молиться учил, приговаривал: «Ты, Акулька, при молитве кланяйся Богу низехонько».
Ну, пришла маменька в себя, собрала стол. Помолились, сели.
– Тут у нас давеча старец один был, Василий Афанасьевич, – завела разговор маменька.
– Карпуня-книгочей? – распрямив плечи, встрепенулся мужичок-лесовичок.
– Он самый.
– О, это наш человек! Духовный окормитель Петриных. Рабов Божиих Алексея, Анны и их дочек – Аниськи, Гани и Матреши. Хоть Матреша и маленькая, но Карпуня уже внушает ей истины Христовы своими простыми сказами.
– А почему Петрины не у священника окормляются? У них, в Ялтунове, в Троицком храме батюшка хороший, духовный.
– О, да ты, Акулька, книгочейка небось? Как Карпуня?
Маменька засмущалась. Даже щеки зарумянились.
– Да ты не робей, – успокоительно сказал Григорий. – Добрые книги – они пользительны. А вопросик твой не простой…
И тут я заметила, что Григорий не такой уж невзрачный. Задумавшись, он стал как-то крупнее, словно в плечах шире стал.
– Да… Непростая это загадка. Ну, милоньки мои, попытаю, может, отвечу. Люди духовного звания, они, знаете ли, не всегда праведники. А в старцах особая благодать бывает. Они ее через подвижническую жизнь как милость от Господа получают. Через таких старцев Господь Свою волю людям указывает. Потому священники порой сами отсылают людей к старцам. Вот, к примеру, Василий Афанасьевич, которого я Карпуней зову, такую благодать имеет. Он может показать другим, каким путем им спасать свою душу. Правда, Карпуня – юрод. Потому и наказы его не всякий поймет. Карпуня когда увидел Анну Петрину, то сразу испытал ее. Сначала прочитал ей Евангелие от Матфея, где Христос учит, чтобы люди искали прежде всего Царства Божия и правды Его, а потом сказал ей:
«Вот что… Возьми-ка ты это Евангелие, положи в колыбельку и пройди с ней через все село».
– А зачем надо было так делать? – спросила маменька, от удивления подняв брови.
– К смирению приучал. К великому смирению, ради которого юродами становятся. А настоящее смирение – это что? Это благодать. Ты же книгочейка, Акулина. Вспомни-ка, что апостол Павел говорил. «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать». Карпуня тоже книгочей. А еще он смиренный юрод. Старец, в котором благодать действует. Потому-то через Карпуню Господь Анне Петриной путь юродства указал. А она поверила старцу и встала на этот путь. Ну какой священник благословил бы Анну на такое дело? Подумать только – юродствовать при трех-то дочерях! Что же ее навело на такой путь? Евангелие в колыбельке! Прошла Анна с ним через село и поняла, что самое главное в жизни – это Бог. Его, Христа Бога нашего, надо в колыбельке сердца своего носить, в своей душе взращивать и не бояться, кто и что про тебя скажет.
Без Карпуни, милоньки мои, понять это Анна вряд смогла бы. Семья-то ее отчая, где она выросла, к Богу не тянулась. Вот у мужа, Алексея, по-другому было. Он в благочестии воспитывался. В его отчей семье строго было. Не забалуешь. Женившись на Анне, Алексей привел ее в свой дом и такие же строгие порядки завел, как и его отец. Приучал Анну подолгу молиться, пост строго блюсти, в храм неукоснительно ходить. Не так-то легко ей при таких порядках жить пришлось. Она ведь в своей маловерной семье к вольности привыкла. Да к тому ж здоровьем слаба. Строго поститься, к примеру, ей и впрямь трудно было. Но ничего, попривыкла.
А вот какой духовный путь выбрать – не могла понять. А юрод Карпуня указал.
Он при первой же встрече с Анной подметил: «О! Это наша!» И стала Анна юродствовать.
Я слушала про Анну, а меня все подмывало спросить про ее дочек – про Аниську, Ганю и Мотрю. Хоть уже и говорил про них Василий Афанасьевич, только хотелось мне, чтобы и Григорий что-нибудь рассказал. Ерзала я на скамейке, ерзала, да так и не решилась спросить о них. И тут меня выручила маменька.
– И как только дочки при такой матери растут… – качнувшись на табуретке, то ли спросила она, то ли сказала свои мысли вслух.
Тут словно тучка какая накрыла светлое лицо Григория. Насупился он, а потом потер узловатой пятерней затылок:
– Вот что, милоньки… Анна и без нас знает, что об Аниське, Гане и Матреше заботиться надо. А еще знает она слова Христовы про то, чтобы люди не заботились, что им есть, пить или во что одеться.
С другой стороны, куда нам без забот – что поесть, попить, во что одеться, где жить… Но! «Ищите прежде всего Царства Божия и правды его, и сия вся приложатся вам». Так Христос говорил. Да…
Тут Григорий, прожевав какое-то слово, закрыл глаза и замолчал. Минуту молчит, другую, третью. Мы уж подумали, что он уснул.
– А знаете что? – неожиданно оживился старец. – Расскажу-ка я вам про Петриных побольше.
Мне вдруг подумалось, что он, когда молчал, решал, надо ли говорить о семейной жизни Петриных. Видать, привык Григорий о духовном рассуждать, а разговор о людях… Можно ли их обсуждать? Оказалось, можно. Рассказ старца был каким-то рассуждающим, назидательным.
– Первую дочь Петрины назвали Анисия, что значит «совершающая», «совершенная», – потеребив бороду, раздумчиво и наставительно промолвил Григорий. – В послушании выросла. У родителей, у старцев. Значит, все их наставления совершает. Вот такая она – послушливая, совершающая. Человек Аниська радостливый. Правда, бывает, что и загрустит, затужит. Только это мало кто видит. Все потому, что она печаль прячет за тихой своей улыбкой. И вот что я вам, милоньки, скажу…
Тут старец Григорий задумался, и глаза его странными стали, будто бездонными. Потом он тряхнул головой, посмотрел вокруг, будто не узнавая нашу избушку, и продолжил:
– Характер у Анисьи добрый, покладистый, и потому вокруг нее соберется много девиц, которых она духовно окормлять станет. Так она совершит самое главное – Божию волю, предназначение свое. И станет во всем достойна своего имени, то есть свершившей, совершенной. Да…
Я заерзала, а маменька, очнувшись от своих дум, спросила:
– А Мотря… э-э… Матрона? Я где-то читала, что ее имя значит почетная?
– Почетная? Нет, Матрона – значит «почтенная», «знатная», – сказал Григорий, гладя свои заштопанные на коленях штаны.
– А какая она, Матрона? – спросила я.
– Домашняя, – ответил Григорий, погладив простенькую скатерть на столе. – На людях показываться не любит. Все-то дома сидит, порядок, чистоту наводит. А главное – простая-препростая. По характеру спокойная, терпеливая. Тихая, скромная девочка растет. А сердечко ее, как и у Анисьи, Богу Единому принадлежит… Так-то вот, милоньки мои.
– А Ганя, Агафья, как я читала, значит «добрая»? – спросила маменька.
– Правильно, добрая. Надо же, какая ты книгочейка! – И тут Григорий опять уплыл взглядом в неведомую даль. Опять встряхнул головой и сказал: – Некоторые люди будут думать, что Ганя строга. А почему – не всякий поймет. А ведь она не к людям, а к людским грехам строга будет. К людям добра, а к их грехам строга. И вот что еще, милоньки… Господь Ганю даром прозорливости наградил. Не зря Анна говорит: «Ганя у нас не земная, а небесная». Ей сейчас всего шесть годков, а соседи Петриных ее уже спрашивали об урожае: сколько мер зерна соберут они осенью. Ганя отвечала. А когда соседи посчитали, то оказалось, что Ганя сказала все правильно. Так-то, Акулина, так-то…
Григорий помолчал немного, словно задумавшись, потом опять заговорил:
– Когда Анна была беременна, я духом прозрел, что она двойню носит. И правда. Двойню родила Анна. Одну девочку назвали Марией, вторую Агафьей. Только Маша вскорости скончалась. А ведь она была здоровее хиленькой Гани. Значит, есть в этом Божий Промысл. А? Есть? И мнится мне, что будет она здоровьем телесным слаба, а духовным крепка. И все они, сестры Петрины, будут как три свечи в единой трисвечнице. Свечи, едино горящие до неба…
И тут глаза Григория заволокло какой-то неземной голубизной. Он медленно провел ладонью по лицу и, распрямив плечи, сказал:
– Вот ты, Акулина, спрашивала, как Аниська, Мотря и Ганя при такой матери живут? Скажу прямо: нелегко живут. Достается им. То насмешки терпят, то клевету. Терпят с Божией помощью. Да еще радуются о Господе нашем Иисусе Христе. Вот…
– М-м-да… Слышала я, что на Петриных клевещут. Особо на Анну. И с чего только? Ну право – с чего? – взволнованно спросила маменька, взмахнув рукой и задев рукавом чашку, в которую собиралась налить чаю Григорию. Чашка покатилась по скатерти, упала на пол и осталась лежать на боку на цветастом половичке. Лежит себе полеживает. Мне показалось, что она даже довольна, чашка эта.
Григорий, медленно наклонившись, поднял ее и сказал:
– Вот так, как эту чашку, и Анну задевают… А она довольна, чашка-Анна, потому как юродка. А на юродов всегда клевещут, потому как они укор для тех, кто Христовы заповеди не блюдет. Сами-то юроды укором быть не хотят. Грешниками себя считают. У нас ведь как? Грешники праведниками стараются выглядеть, а праведники грешниками себя считают, потому и юродствуют. И укоры свои в юродство облекают.
Григорий поставил на стол чашку и сказал:
