Сегментация Жизни

Вечером пришлось выехать по срочному делу – во дворе соседнего с петровским дома случилось убийство.

Молодой кавказец лежал в тёмном переходе под аркой, запрокинув голову и подняв вверх острый подбородок.

– Ловко его тут положили, – сказал Хохлов.

– Всего один выстрел, – утвердительно кивая головой, добавил эксперт. – В грудь.

Петров наклонился, внимательно рассмотрел мертвеца, борясь с непонятным желанием подвинуть поближе к корпусу тела широко раскинутые в сторону руки убитого.

– Из чего стреляли? – спросил Петров.

– Девяточка, точно… Девять миллиметров, – ответил эксперт. – Похоже, из макарова, может, настоящего, а может, и переделанного.

– И кто такой?

– Студент. – Хохлов помахал студенческим билетом, осклабился. – Султаном зовут… То есть звали.

– Все они студенты… – недовольно проворчал эксперт, сидя на корточках и с фонарём сантиметр за сантиметром подробно исследуя тротуар. – А вот и гильза! – радостно объявил он. – Один выстрел, одна гильза… Хороший стрелок, но не аккуратный. Не позаботился даже подобрать за собой.

– Стрелок? – спросил Петров. – Один?

– Один, – заявил эксперт.

– Уверен?

– Абсолютно.

– Оружие нашли?

– Нет пока.

Петров отошёл в сторону. Было зябко, он застегнул поплотнее куртку, поправил шарф и запихал холодные руки в карманы.

– Свидетели есть?

– Не-ет, – протянул Хохлов, борясь с зевотой. – Выстрелы слышала одна бабка, но никто никого не видел.

Следователи поспешили быстрее всё оформить – усилившийся промозглый ветер со свистом продувал арку, пробирая насквозь.

Вернувшись в отделение, Петров первым делом заглянул в сейф и не нашёл там того, что надеялся найти.

– Я вчера с пистолетом был? – спросил он у Хохлова.

Тот нахмурился.

– Нет, кажется.

– Так «нет» или «кажется»?

Хохлов нахмурился ещё больше, видимо, пытаясь вспомнить.

– Нет, нет, не было… А вообще что-то я не помню… Потерял что ль? – с искренним сочувствием поинтересовался Хохлов.

– Дома, вероятно, оставил, – махнул рукой Петров.

Его надежда ещё не была окончательно разрушена.

Домой Петров вернулся уже далеко за полночь. Сын спал в своей комнате. Для начала Петров тщательно осмотрел прихожую, потом кинулся в свою комнату. Стол, комод, второй комод, шкаф, диван, тумбочки… Петров обыскал комнату один раз, второй, третий, потом вытащил припрятанную давно и далеко пачку сигарет, сел в кресло и закурил. Он не курил уже больше года, но сейчас ему обязательно надо было выкурить сигарету.

В коридоре прошлёпали тапки. В комнату заглянул заспанный, щурящийся на свет сын.

– Не видел мой пистолет? – спросил Петров, нервно пустив из носа клубы дыма.

– Нет, – сказал сын и исчез в темноте коридора.

Бледный лицом, с серыми мешками под глазами, подполковник Буянов, часто оправдывавший свою фамилию резкими взрывами эмоций, не матерился и не кричал, как обычно бывало, когда он вызывал Петрова на ковёр и распекал его. Он выглядел уставшим, был молчалив и сосредоточен. И это было хуже всего. Петров наверняка знал теперь, что случилось что-то серьёзное. Он видел, что Буянов был зол, и в не меньшей степени озадачен и огорчён чем-то. Буянов, казалось, обдумывал, решал для себя что-то важное, прекрасно осознавая, что должен сделать сейчас нелёгкий выбор.

– Ты это… – Буянов шумно попыхтел и повелительно махнул рукой в сторону стула, – присядь.

Петров сел.

– Потерял, значит, пистолет-то, – сказал Буянов и укоризненно покачал головой.

И это был не вопрос, а, скорее, констатация некого непреложного и печального факта, произнесённого с начальственным упрёком: мол, что ж ты, подставляешь-то меня, дрянь такая!

– Уже и до вас слухи дошли, Семён Сергеич. Но…

– Слухи, говоришь?

Подполковник повернул голову, кольнув Петрова злым прищуренным взглядом, потом вытащил из ящика стола пистолет в полиэтиленовом пакете и с громким стуком швырнул его на стол.

– Вот он, твой пистолет! – сказал Буянов. – И знаешь, где его нашли?

Петров молчал. Какая ж теперь разница, где нашли… Валялся в мусорном баке, лежал на тротуаре, был спрятан в водосточной трубе. Это не имело никакого значения. Теперь имело значение совершенно иное…

– В мусорном баке его нашли, – сказал Буянов. – Совсем недалеко от твоего дома… А знаешь, что ещё интересно?

Петров, конечно же, знал, но продолжал молчать. Он думал сейчас о главном.

– Вот из этого пистолета… Из твоего пистолета, – уточнил Буянов и ткнул в оружие пальцем, – вчера убили молодого парня, студента.

Буянов встал, тяжело сопя, прошёлся вокруг стола. Он подошёл к Петрову совсем близко.

– Может, объяснишь, Володя?

Надо было объяснить! И чем ближе это объяснение будет к правде, тем лучше, понимал Петров.

– Я потерял свой пистолет, – сказал он.

– Когда?

– Вчера обнаружил, что потерял… То есть позавчера он был, я помню, а вчера…

– Так-так, – пробормотал Буянов, поглаживая затылок, – так-так… – Отошёл, вернулся, наклонился над сидящим Петровым и прошептал в ухо: – А это не ты часом его шлёпнул? А, Володя?

В вопросе было сомнение, но какое-то совсем слабое, формальное, словно, для порядку.

– Нет, это не я, – ответил Петров поспешно и категорично.

– Ну, да, ты ж здесь, на месте, был. Алиби, однако…

Буянов вдруг громко хмыкнул, потом выпалил с жаром, словно подсказывая правильное решение:

– Шлюхи, небось, стащили?!.. А, Володь? Стащили и шлёпнули того хача… А?

Петров опустил голову.

– Ну, точно, шлюхи! – окончательно решил Буянов, найдя по собственному мнению, красивую, удобную и, главное, очень правдоподобную версию; озабоченность ситуацией сменилась нравоучительным пафосом. – Говорил я тебе, дураку, завязывай с этими саунами, с путанами, с этим всем, понимаешь… Видишь, что получилось-то? Ты слышишь меня?!

– Да, да, – виновато откликнулся Петров, не поднимая головы, но активно ею качая.

Буянов прошёлся ещё по кабинету, посгибал пальцы, пощёлкал ими, схватив одной рукой другую за запястье.

– Ну, вот что, – постановил он. – Сейчас же отправляйся к Василичу… Знаешь Василича, начальника Н-ского отдела?.. Прекрасно. Напишешь заявление о пропаже оружия задним числом. Там у них в журнальчике регистрации всегда найдётся для своих пропущенное местечко. Дуй прямо сейчас! – Буянов ободряюще хлопнул по плечу. – Василичу я позвоню, – и на прощание добавил тихо, почти шепнув в ухо: – Аккуратнее с Хохловым, у него завязки какие-то с кавказцами, может с лёгкостью тебя слить.

С Пегой Петров снова встретился спустя пару дней – на очной ставке. Те же короткие белые волосы и чёрные брови, терпкий запах духов, сразу ожививший воспоминания пьяной ночи, и большие испуганные глаза, с нескрываемым опасением и изумлением оглядывавшие всё вокруг. Она сидела на стуле, вся сжавшись, кусала ногти и совсем не понимала, что от неё хотят обступившие её полицейские. Когда в комнату вошёл Петров, в глазах Пегой мелькнуло нечто вроде надежды, но скоро надежда потухла.

– Узнаёте гражданку? – коротко спросил следователь Петрова.

– Да.

– Кто это?

– Её зовут… Её зовут… – Петров ожидаемо запнулся, следователь сурово посмотрел на него. – Я не помню, как её зовут, возможно, она и не назвала своё имя во время нашей встречи… Для себя я назвал её Пегой.

Больше всех своему прозвищу удивилась сама Пегая.

– При каких обстоятельствах вы познакомились с этой гражданкой? – спросил следователь.

– У нас были интимные отношения.

– За деньги?

– Ну, не даром, в общем.

– Свидетели вашего знакомства имеются?

– Да.

– И они могут это подтвердить?

– Да.

– Скажите, пожалуйста, а на свидание с гражданкой вы пришли со своим служебным пистолетом?

– Да, он был при мне.

– Вы это хорошо помните?

– Я уверен в этом абсолютно.

– Расскажите, что случилось потом.

– Потом, уже наутро, спустя некоторое время после расставания с этой девушкой я обнаружил, что пистолет пропал.

– Много времени прошло?

– Часа два.

– Вы пытались найти пистолет?

– Да. Но я его не нашёл.

– А саму гражданку вы нашли?

– Нет.

– Вы могли просто потерять пистолет?

– Нет, это исключено.

– То есть вы утверждаете, что именно сидящая здесь гражданка украла у вас пистолет?

Петров пожал плечами.

– Выходит, что так.

Потом следователь опрашивал Пегую. Она признавала, что встречалась с Петровым, но категорически отрицала даже саму возможность кражи у него пистолета. «Не крала я пистолета. Не было у него пистолета, не могла я его украсть», – твердила она, опустив голову.

Петров видел её глаза.

Пегой овладело нечто вроде упрямства отчаяния. Она сопротивлялась, как могла, она поняла, что её решили сделать крайней в каком-то подлом деле. Когда Пегая это окончательно осознала, она внутренне собралась, превратившись в ощетинившегося ежа, готового к борьбе с несправедливостью. Но Петров уже не увидел этой борьбы одинокой женщины, волею злой судьбы обречённой на поражение – он вышел из кабинета. Стоя уже спиной в дверях, он услышал угрожающий вопрос следователя:

– Ну, что, гражданка Петрова, будем мы сознаваться в краже оружия или будем усугублять свою вину?

«Петрова?» – успел удивиться следователь Петров.

Дверь кабинета, резко щёлкнув замком, закрылась.

Октябрьская ночь наступает рано. Город, на несколько часов вырвавшись в серый облачный день, вновь опускается в темноту. И эту грязную мокрую темноту разряжают лишь разноцветные электрические огни фонарей и рекламы.

Сын был дома. Он сидел в своей комнате перед компьютером и играл в нечто стреляющее и ревущеее, сидя неподвижно, каменным изваянием. Петров, не скинув куртки, зашёл в комнату, сел на стул в углу, сын не повернулся, но Петров чувствовал напряжение в его спине. Некоторое время Петров сидел молча, наблюдая за мелькающей, дёргающейся картинкой монитора, в которой он совершенно ничего не видел и не понимал, потом спросил:

– Ты ел?

– Да. – Сын не обернулся, инстинктивно наклонил голову, не отрываясь от экрана.

– Там котлеты были…

– Да, я ел, – повторил сын и вдруг прибавил со странной и совершенно непривычной для себя заботой об отце: – Я тебе тоже оставил… И салат сделал. В холодильнике. – Голос его сделался мягким, виноватым.

– Спасибо, – откликнулся Петров. – Что в институте?

– Всё нормально.

– Может, съездим куда-нибудь на ноябрьские?

Картинка монитора застыла, момент вырвал какой-то большой и злой красный глаз. Поставив игру на паузу, сын повернул голову, изумленно уставившись на отца.

– Куда?

– Ну, не знаю, куда хочешь, – пожал плечами Петров. – Нам, думаю, надо отдохнуть от всего… В Таиланде сейчас тепло?

– Там всегда тепло.

– А сезон дождей?.. Там же бывают сезоны дождей?

– Не знаю, наверное.

Петров улыбнулся.

– Ну, если будут идти дожди, будем сидеть под навесом, смотреть на серое небо и дышать соленым морским воздухом. Как тебе? – он стукнул ладонью по колену, не услышав ответа, и встал. – Решено. Завтра же куплю путевки в Таиланд… – На минуту замялся, – Слушай, я хотел тебя спросить… – посмотрел на сына, их взгляды встретились, и всё, в общем-то, стало понятно. – Впрочем, нет, теперь вопросов нет, – сказал Петров и вышел.

Утром выпал снег. Белым лёгким покрывалом он постарался прикрыть грязь поздней московской осени, но грязь не сдавалась, медленно, но верно, всасывая в себя белый цвет наступающей зимы.

Петров стоял у окна и пил кофе. В одной руке он держал кружку, в другой – старенький потрёпанный смартфон сына. Тот самый – мамин подарок… Сегодня утром Петров обнаружил его в комнате спящего сына, на полке. Петров внимательно осмотрел его заношенный, поцарапанный во многих местах корпус и погладил большим пальцем, как старую и драгоценную вещь, потом аккуратно положил на кухонный стол.

Глоток обжигающего крепкого кофе, потом ещё один. Пора на работу… Отставляя в сторону чашку, Петров заметил во дворе старенькую ауди, которую он видел около своего дома впервые. Он не знал, почему обратил внимание на эту машину. В ауди, разрезавшей утренние сумерки светом фар, явно сидел водитель. Петров не мог его видеть, но был почему-то уверен, что тот кого-то ждет, готовый в любой момент резко рвануться с места. Петрову казалось, что, скрытый лобовым стеклом, водитель волновался, и какое-то непонятное напряжение, так сильно контрастировавшее с легким спокойствием утра, читалось в этой странной машине, на крыше и капоте которой не было белого снега… Или это просто казалось? Петров накинул куртку, замотал вокруг шеи шарф, взял ключи и портфель, и вышел.

Площадка перед квартирой была пуста. Он всё ещё думал о машине, топчась на месте и ожидая вызванного лифта. Тот, шумя, медленно подъехал. Петров спустился вниз и сделал два шага из распахнувшейся двери лифта.

Дальше всё произошло очень быстро и в тоже время разложилось в памяти чёткой и ясной последовательностью действий. Хлопок выстрела сзади, совсем негромкий. Пуля чиркнула стену где-то впереди, свинцом вырвав штукатурку. Петров автоматически пригнулся и бросился в сторону, успев разглядеть движущуюся в углу тень. Еще хлопок. Вторая пуля с громким звоном пробила стекло двери подъезда. Третьего выстрела допустить было нельзя. Петров ринулся в угол, где прятался стрелявший. Схватив за руку, он смог резким ударом повалить того на пол. Пистолет с металлическим лязгом отлетел в сторону, а на ступеньки спиной упал молодой парень, кавказец. Схватившись за грудь, он сипел и судорожно хватал ртом воздух. Он задыхался. Его правая рука, трясясь, скользнула в карман куртки и вытащила маленький баллончик. Дрожащими руками кавказец не смог удержать баллончик, тот вырвался и неторопливо скатился вниз по ступеням. «Астматик?» – удивился Петров. Парень попытался встать, поднимая вверх руку и словно прося пощады и помощи, но сильный свистящий всхлип остановил его и опрокинул на бок. Он страшно захрипел, мучаясь удушьем.

Петров хотел было поднять упавший на пол баллончик, но вдруг вспомнил старый смартфон, лежащий на столе в кухни, и остался стоять недвижимым. Он ждал и смотрел, как умирает человек. И только когда парень окончательно затих, достал свой мобильный и набрал нужный номер…

А через пару недель Петров с сыном уже отдыхали в Таиланде, оставив на время укутавшуюся в белоснежные одежды зимнюю холодную Москву.

И больше никогда в жизни они не обсуждали судьбу того злосчастного телефона.

Точка

Писатель перед последним своим творческим броском в привычной последовательности сделал следующее: подёргал ногой, почесал локоть, поскрёб свой жирный лоснящийся нос, выпятил вперёд нижнюю губу и дурашливо попытался скосить на неё взгляд, поковырял в носу, тяжело встал, погладил кулаком поясницу, прошёлся по кабинету, сцепил руки за спиной, постоял у книжного шкафа, несколько раз скользнул взглядом по корешкам книг, пытаясь не прочитать то, что на них написано, а найти приятный взору цвет, и в итоге, так и не найдя нужный цвет, резко опустился на стул, а потом, забыв обо всём, ничего не видя, ничего не слыша, минуты три что-то быстро и дёргано писал, при этом кончиком языка упоительно поглаживал правый уголок своих сухих губ и непроизвольно склонял голову то в одну, то в другую сторону.

Наконец он закончил писать и поставил Точку, маленькую и почти незаметную, но твёрдую точку в конце предложения, а потом обвёл её кривым неровным овалом. Писатель отстранился и ещё раз оглядел листок печатного текста, испещрённого корявыми синими пометками, слитыми узкими строчками в малочитаемые слова и предложения. Это была последняя страница его романа в последней его редакции с последними его правками… Всё? Писатель посмотрел на лежавшую рядом аккуратную стопку листов. Всё, последний… Листок, бережно несомый двумя пальцами, плавно опустился на своих собратьев, чуть помятых, истыканных стандартными символами чёрной краски и замаранных синими чернилами шариковой ручки. Ладонь ласково разгладила листы, превратившиеся из некогда девственной, белоснежной бумажной массы в хранилище мыслей, переживаний и надежд. Писатель сгрёб стопку со стола и спрятал её в пластиковую папочку.

Он порывисто встал и, опёршись тремя пальцами о стол, ещё стоял некоторое время, задумчиво глядел на пухлую папку, покусывая губы, нечаянно чмокал и улыбался по-детски тихо и мечтательно. Теперь точно всё! Он медленно сел обратно на стул, положил голову на руки и, застыв, стал смотреть в окно. Там была весна, тихая зелёная, спокойная поздняя майская весна, почти лето. С уже широкими зубчатыми листочками деревьев, сочной травой и ранними яркими цветами маленькой клумбы, с молочно-голубым тёплым небом, мягким солнечным светом и лёгким шёпотом бодрящего ветерка – всё как он любил в этот переходный этап межсезонья.

Писатель довольно сощурился, ковыряясь взглядом в потрескавшейся и пыльной оконной раме. Было так спокойно, хорошо и безмятежно в тот момент, который плыл в весеннем воздухе, покачивался, смешивая реальность с мечтой, прошлое с будущим, сон с явью, что ничего, совершенно ничего теперь не хотелось, и он лишь желал окунаться в это бесподобное сейчас, и не знать, что будет потом, и не помнить, что было ранее.

Писатель повернул голову и увидел своего ленивого и облезлого кота. Тот, зажмурившись и кротко подвернув гибкие лапки, лежал по своему обыкновению на комоде и тихо посапывал, допуская иногда из-за своего стариковского малозубия смешные причмокивания и тихие посвистывания.

Писатель впервые за последний час нарушил тишину кабинета.

– А ты всё спишь, бродяга? – с наигранно суровым укором спросил он, и даже сам удивился звуку своего гулкого голоса, чужеродным эхом пролетевшего по царству кабинетной тишины.

Один глаз кота медленно приоткрылся, в узкой щёлочке недовольным непониманием блеснул нитевидный зрачок.

–Может поздравишь меня? Я закончил роман.

Зрачок недоумённо изучил лицо весёлого хозяина, но причин для радости не нашёл. Кот помедлил, ожидая, видимо, более весомых аргументов, а потом снова закрыл глаз.

– Да ну тебя к черту, неблагодарная скотина! – радостно отругал своего питомца писатель, решительно встал и потянулся, задрав кверху скрещенные пальцами ладони. Громыхнув стулом, он вышел из кабинета. В доме было тихо.

– Ау! – крикнул писатель. – Ты где?

Он спустился со второго этажа вниз, он искал свою жену. Очутившись в гостиной, писатель вдруг вспомнил, что она уехала в магазин… Вот так вот, даже похвастаться некому! Писатель шаркающей походкой побродил по пустому дому, бесцельно оглядывая такие привычные и такие чужие стены, мебель и вещи. «Как много у нас всего, – подумал он вдруг. – И куда всё это?» В футболке и расстёгнутой фланелевой рубашке, в поношенных вельветовых штанах с пузырями на коленях он выбрался на веранду и, засунув руки в дырявые карманы брюк, пальцем правой руки поскрёб волосатую и дряблую ногу. Было хорошо, спокойно и… грустно. Он закончил всё-таки этот роман, он всё-таки доделал то, что хотел доделать столько лет, и теперь он был одинок и пуст. Хотел было сесть на пластиковый стул, но почему-то проснулась тяга к движению, к бодрости, к празднику. Писатель зашёл обратно в дом, заглянул на кухню, открыл бар – там было только вино. Писатель поморщился – он хотел что-то иное… И отпраздновать даже нечем! Настроение начало внезапно портиться, надо было развеяться, убить бессодержательное время и сходить, например, – писатель поскрёб свою лысую, в окружении редкой седины, макушку, —в ближайший гастроном!

Закинув руки за спину, сутулясь, он неторопливо шёл по бетонной дорожке, смотрел по сторонам. Было пустынно и тихо. Солнце нежно грело, ветер шелестел в макушках берёз, в воздухе кружилась майская благодать – налетевшая внезапно ворчливость сама собой улетучилась. Людей вокруг не было, и только у магазина писатель встретил знакомых из коттеджного посёлка. «Здрасьте – здрасьте, хорошая погода – прекрасная погода, до свидания – всего доброго…» О чём с ними ещё говорить? С этими созданиями? С людьми то есть…

В гастрономе писатель сразу подошёл к полкам со спиртным. А чего ты собственно хочешь? Ты ведь даже ничего особо и не хочешь. Так прогуляться вышел, потянуть время до приезда жены. Но пустым ведь не уйдёшь? Писатель огляделся. Кассирша, молодая пергидрольная девчонка смотрела на него. Нет, не уйду так просто, это нехорошо, не зря ведь заходил, что подумают простарого маразматика… Глаз упал на «Джек Дэниелс». Возьму виски! Но дорого, да ты и не пьёшь его особо, да и нельзя в общем-то, вспомнил он ненароком советы врача… Писатель рукой поправил свои жидкие волосы на виске. Висок-виски… Виски ударили в висок… Может этому жирному пушистому хаму купить «Вискас»? Раз у меня праздник, пусть будет и у него. Ха, но он же не дурак есть эту гадость! У него, у старого бродяги, сегодня будет курочка, жареная мягкая курочка для его редких зубиков. Писатель не удержался – коротко улыбнулся, склонив голову. Со стороны это, наверное, выглядело глупо, он смутился и решительно взял виски. По пути прихватил с собой ещё пару бутылок пива… А вдруг не захочу крепкого?

Кассирша быстро пробила покупки, небрежно бросила пакет на стол и стала ждать, глядя на писателя и чуть в сторону. В поисках кошелька писатель скользнул рукой по одному карману, второму… Какая она быстрая! Пик-пик и всё, и сидит, и смотрит, и елозит недовольно взглядом. А глаза-то коровьи, ни мысли в этих глазах, ни даже мыслишки. Бабы всегда всё делают быстро и не думают, когда делают, потому и быстро, торопятся всегда куда-то, будто боятся не успеть… И что – все бабы так? Но ведь это несправедливо по отношению ко всем, ты же понимаешь… Да где этот кошелёк, чёрт возьми?! Кассирша вздохнула, посмотрела в сторону, потом на покупателя, уже даже не с недовольством, а с тревогой. Тьфу, дура, хоть бы отвернулась, не видит что ль, нервничаю… Кошелёк нашёлся в левом заднем кармане – угораздило же его туда запихать. Хорошо хоть не забыл, не потерял, а то ведь думал… Расплатился и, звеня стеклом, поспешно вышел.

Во дворе дома на стоянке стояла машина жены. Писатель зашёл внутрь: бряк-бряк, дзынь-дзынь.

– Ты куда ходил? – донеслось призывное из гостиной.

Писатель не ответил, дошёл до комнаты. Жена сидела на большом диване и, вытянув босые ноги, плавно водила ими вверх-вниз.

– Устала, – сказала она. – Сходишь, принесёшь пару пакетов из машины?

– Я закончил.

– Чего ты закончил?

– Роман закончил.

– Это какой?

– Тот, про деда… Ну не про деда, а как бы про деда… Ну, ты знаешь.

– Ты ж его давно закончил, ещё полгода назад.

– Я его правил.

– Ты его раза четыре правил.

– Всё, закончил.

– Ещё и пятый раз будешь править.

Писатель задумался и отрицательно помотал головой.

– Нет, не буду. Лучше уже не получится.

– Совершенству нет предела. – Жена вздохнула. – Лучше б детектив написал или фантастику… Хоть продать можно было. Тебе ж редактор говорил.

– Хватит уже, этой дряни и так много накропал.

Писатель сел в кресло, поставил пакет на пол.

– И совсем не дрянь! У тебя все романчики неплохие.

– Романчики. – Писатель презрительно скривился. – Для тебя это романчики, значит!

– Да, ладно тебе, – махнула рукой жена и спрятала ноги в мягкие тапки. —В гастроном ходил?

– Ходил.

– Чего принёс?

– Пиво.

– У тебя пакет почти прозрачный.

– Ну, пиво же!

– А вон та квадратная бутылка – это тоже пиво?

– А что нельзя?

– Нельзя, тебе же доктор говорил.

– Он говорил: не злоупотреблять.

– А ты, значит, не злоупотребляешь?

– Нет.

– Вот эта квадратненькая, значит, не злоупотребление?

– Рюмку выпью и всё.

– Одну рюмку и всё?

– Да! Одну рюмку и всё.

– Посмотрим.

– Ты уж посмотри обязательно.

–Дурак старый!

– Баба глупая!

Помолчали, улеглось.

– Как тебе? – спросила жена примирительно.

– Что?

– Подойдёт подарок?

– Какой? Где?

– Да, вот же, перед носом на журнальном столике стоит! Вазу я купила.

– Я думал, она давно здесь стоит.

Жена удручённо покачала головой и отвернулась. Писатель даже почувствовал себя виноватым на мгновение.

– А кому в подарок?

– А кто тебя пригласил на завтра, старого дурака?

–Верке, что ль?

– Вере Павловне. – Жена внимательно посмотрела на вазу. – Там ещё такая же была, но с жёлтыми цветочками, тоже симпатичная, но спокойная такая, даже милая… Но Верка ж любит чтобы поярче. – Последнее было сказано с лёгким ёрничеством. Жена посмотрела на мужа и, желая получить хоть какое-то одобрение, спросила: – Ничего?

– Думаю, нормально.

– Но жёлтая, та аккуратнее выглядела.

– Да нормально и эта.

– Эта дороже.