Золотой век. Книга 1. Лев

Откуда-то издалека долетел звук, похожий на ржание, и тревожный вскрик. Есть ли на острове пони? Даже разбойникам и дикарям трудно обойтись без лошадей или хотя бы диких ослов, насильно поставленных в упряжку. В Афинах оставшихся лошадей можно было сосчитать по пальцам, бо́льшую их часть съели изголодавшиеся персидские солдаты. Если бы на Скиросе было приличное племенное стадо… Он отложил эту мысль на потом.

В глубокой тени долины Перикл не видел даже лиц ближайших к нему гоплитов. Аттикос шел рядом, и некоторое время они карабкались вместе, чувствуя близость друг друга, ступая со всей возможной осторожностью и цепляясь за камни и кусты по мере того, как подъем становился круче. И один, и другой сдвинули шлемы повыше. Аттикос держал щит в левой руке и, взбираясь наверх, опирался на него, как на некую бронированную конечность. У Перикла щит лежал на плечах, что давало ему чувство защищенности с тыла и неуязвимости.

Чем выше, тем труднее становился подъем. Грунт рассыпался под ногами, и мелкие камешки летели вниз по склону. При дневном свете греки выбрали бы наилучший маршрут, но ночью не оставалось ничего другого, как только держаться по возможности вместе.

К тому времени, как они добрались до вершины и подъем сменился широким, плоским гребнем, Перикл уже тяжело отдувался, хотя и старался, чтобы получалось не слишком шумно. Он также с раздражением заметил, что Аттикос дышит куда спокойнее. Казалось, физические усилия ничего ему не стоят, он готов маршировать дальше и карабкаться еще выше. Впрочем, возможно, ему было так же нелегко, но только он этого не показывал. В любом случае Перикл старался не отставать от него, хотя пот и падал со лба крупными каплями.

Ни скал, ни утесов пока не встретилось – только пологие холмы, с которых разбегались ящерицы и разлетались птицы, встревоженные приближением гоплитов.

Передняя шеренга резко остановилась, когда в темноте, внезапно ожив, дрогнула тень. Некоторые даже опустили копья, до них донесся безошибочно узнаваемый стук копыт. Какая-то сонная лошадь бросилась вниз по склону с возмущенным ржанием. Звук разнесся далеко, и Перикл огорченно покачал головой. Конское ржание, как и собачий лай, наверняка могло предупредить обитателей острова о присутствии чужаков.

Примерно на середине спуска тени, которые Перикл едва мог разглядеть, внезапно растворились, и он, поняв, что они скрывали, опустился на колено. Остальные, включая Аттикоса, гоплитов и гребцов, тоже остановились. Теперь все смотрели на лежащую внизу долину, гораздо более широкую, чем те, что встречались им раньше. Огней внизу не было, но Периклу показалось, что он различает очертания домов и даже более светлую полосу какой-то дороги, на которую падал лунный свет. Отсюда, издалека, место походило больше на поселок, чем на суровый лагерь убийц и изгнанников.

За спиной у Перикла вполголоса переговаривались гоплиты. Слава богам, он не ошибся. Остановка по ложной тревоге была бы унизительной оплошностью. Где-то едва слышно журчала вода. Ручей или какой-нибудь древний источник? Если люди поселились в этом месте, значит на то была причина. Он медленно повернул голову и прошелся взглядом по перевернутым чашам ближайших холмов. Возможно, они-то и скрывали дым костров от проходящих мимо острова судов. Или же люди здесь жили, не разводя большого огня. Кто знает…

Справа, пройдя мимо трех шеренг из тридцати гоплитов, из темноты выступил Кимон. В общем строю люди держались соответственно принадлежности к корабельным экипажам, хотя и находились под командой одного человека. Кимон относился ко всем одинаково и не отдавал предпочтения ни одному конкретному кораблю, хорошо зная, сколь ревнивыми могут быть мужчины. И спать он мог улечься на открытой палубе любой триеры.

Перикл смотрел на него с благоговением. В то время, когда он сам сидел со своей эвакуированной семьей на острове Саламин, Кимон уже командовал эскадрами, брал на абордаж и сжигал персидские корабли. То, что он видел, что испытал, осталось в его глазах и голосе. Вот он, несомненно, познал клеос. В его присутствии Перикл всегда помнил, что ему еще предстоит заслужить славу.

Кимон остановился рядом с ним. Стратег носил шлем, поножи и нагрудник поверх толстой льняной туники. Щит он нес так, будто тот ничего не весил. Гребень на его шлеме был черно-белый, но в общем он выглядел как любой из них. Тем не менее Перикл узнал его.

– Что ты видишь? – тихо спросил Кимон, вглядываясь в ночь.

Перикл моргнул, поняв, что его глаза лучше, чем у человека, которого он почитал.

– Там, внизу, дома. Может, сотня, может, чуть больше. Есть дорожка и перекресток, есть что-то вроде ручья… проточная вода.

– Я слышу, – ответил Кимон и покачал головой, будто недовольный собой.

В светлое время никаких проблем со зрением у него не было. Но Перикл знал, что некоторые люди видят ночью лучше, чем другие. Так или иначе, его способность оказалась кстати, и он даже почувствовал, как раздувается от гордости.

– Значит, мы нашли их, – пробормотал Кимон.

Перикл кивнул и тихо сказал:

– Я не вижу никакого движения.

Кимон провел тыльной стороной ладони по щетинистому подбородку.

Момент был решающий – и для гоплитов, и для падальщиков Скироса.

– Думаю, мы не можем оставить все как есть. Они знают этот остров лучше, чем мы. Не хочу, чтобы они взялись за оружие и напали на нас завтра, когда мы будем искать гробницу.

Кимон разговаривал с ним, спрашивал совета. Конечно, он мог не последовать ему, но Перикл был рад, что его включили в разговор, и воспользовался возможностью высказать свое мнение.

– Мы в долгу перед городами и островами, которые они разоряют. Нельзя оставить их в живых.

Шлем повернулся к Периклу, и после короткой, заполненной тишиной и неподвижностью паузы Кимон хлопнул его по плечу:

– Согласен. Войдем осторожно. Даже крысы кусаются, когда им грозит опасность. Ты командуешь левым крылом. Возьми три шеренги по пятнадцать человек и… половину гребцов. Не позволяй им своевольничать. Кого бы мы ни нашли внизу, если пройдем без единой раны, я буду доволен. Отнесись к противнику с тем же вниманием, какое проявил бы в полевом сражении. Щиты держать высоко и теснее. Если есть возможность, атаковать копьем. Обнажил меч – бей щитом, оттолкни противника назад.

Самое обычное наставление, какое мог бы дать новобранцам любой стратег. Но Перикл был благодарен. Он медленно поднялся, выпрямился под звездами и на мгновение почувствовал дурноту. До него вдруг с полной ясностью дошло, что ему предстоит драться насмерть, и еще неизвестно, кто выживет. Когда мыслей не остается, правильно делать самое простое. Вот к чему они так упорно, так усердно, до седьмого пота, готовились. Убийство – трудная и жестокая работа. Лишь немногим она дается легко, и эти немногие становятся либо героями, либо теми, на кого охотятся, как на львов.

– Я тебя не подведу, – сказал Перикл.

– И я тоже, стратег, – пробурчал у него за спиной Аттикос, испортив своим вмешательством мгновение гордости.

Перикл закатил глаза, но Кимон уже отвернулся и исчез в темноте, торопясь вернуться на место.

– Передайте дальше, – сказал Перикл через плечо стоявшим позади. – Выступаем как левое крыло. Идем быстро и тихо.

Он прочистил горло, вспомнив, как отец обращался к воинам старше и опытнее его. Суровость и твердость – ключ в этом. Только бы они не услышали, как дрожит его голос. Избавиться от этой дрожи у него получалось не всегда.

– Спущу шкуру с любого, кто завопит.

Двое или трое ухмыльнулись в темноте. Нервничают? Или насмехаются над командиром, которому вздумалось учить их тому, что они и без него знают?

– И будьте внимательны, вы, петухи драные, – четко и ясно произнес Аттикос. – Или я сам поговорю с вами потом.

Перикл закрыл глаза. Аттикос подрывал его авторитет в самый ответственный момент. Спустить ему это, оставить реплику без ответа было невозможно. Щеки вспыхнули словно от жара, но Кимон уже двинулся вперед, а они еще стояли.

– Ну спасибо тебе, Аттикос, – бросил он с упреком.

– Не за что, куриос, – беззаботно ответил Аттикос. – Со мной не пропадешь, будешь цел и невредим, так что не беспокойся.

3

Собака сначала гавкнула – раз, другой, – а потом, словно сорвавшись, неистово завыла. Перикл уже достиг дна долины, когда из тени между строениями вырвалось размытое пятно со скребущими землю лапами. Один из гоплитов выругался, когда оно метнулось к нему, больше опасаясь клыков, чем возможного врага. Вой резко оборвался – кто-то ткнул пса копьем, – раздался визг, и Перикл поморщился. Шум разнесся, должно быть, по всему острову.

– Держать строй! – рыкнул он. – Ровный шаг.

Они все знали свое дело лучше его, но, по крайней мере, он не дал им повода усомниться в нем. Перикл услышал скрежет: щиты смыкались и накладывались один на другой, наподобие чешуи. Теперь отряд продвигался вперед плотным боевым строем. Времени, чтобы достичь лачуг воров и пиратов, такому строю требовалось больше, зато теперь не грозила засада. Отец всегда говорил, что бой – дело опасное и преступно усложнять ситуацию беспечностью.

Вой первой собаки подхватили другие, и еще одну пришлось зарубить, когда она вцепилась зубами в край щита. Никаких признаков охраны поселка не обнаружилось, как ни всматривался Перикл в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-то. Дома оставались темными. Неужели отсюда все ушли? Собаки вполне могли быть частью дикой своры. Хорошая была бы шутка, если бы после всех принятых мер предосторожности обнаружилось, что это место давно заброшено.

Он приказал остановиться. Кимона видно не было, но он все еще доверял Периклу и полагался на него. Перикл не мог контролировать бо́льшую часть своей жизни, но в эту ночь эти люди находились под его командой, и он не мог допустить ошибку, не мог подвести их.

– Вперед по трое, – приказал он. – Опустить копья – в помещении они бесполезны. Взять мечи. Быстро! По моему приказу. Проверить каждое помещение. Не забывать о бдительности. Здесь что-то не так. Они…

Он не договорил и резко обернулся на вскрик. Голос был женский. Или детский. Крик перекрыл все прочие шумы, и Перикл попытался определить направление. Оттуда, почти наверняка. Он протянул руку, указывая на темное строение неподалеку, и повернулся к ближайшей паре гоплитов.

– Вы двое. Пойдете с Аттикосом. Найдите того, кто кричал, и приведите ко мне. Остальные – чего ждете? По трое – и вперед.

Прикажи он идти четверками или шестерками, гоплиты перестроились бы так же быстро. Все знали свои группы, каждый знал свой маневр, и они могли перестроиться двенадцатью различными способами даже в ходе сражения. Командиры подразделений – лохаги – и стратеги могли по своему усмотрению корректировать направление атаки и распределение сил. Только полная фаланга действовала единым строем, наступая, давя противника.

Глядя, как выбивают первые двери, Перикл поймал себя на том, что ухмыляется – скорее нервно, чем от возбуждения. В его воображении эта сцена превратилась в нечто грандиозное. Афинские гоплиты в шлемах и доспехах уподобились Ахиллесу, возродившемуся в маленьком доме, – непобедимому, быстрому, несущему смерть. Падальщики, если бы их обнаружили в домах, наверняка были бы убиты на месте. Тем не менее что-то не давало покоя, заставляя сердце глухо ухать и трепетать в груди. Они знали это место. Здесь был их дом. Неужели что-то упущено?

Справа от него раздался пронзительный крик. Перикл повернулся, прислушиваясь, пытаясь понять. Гребцы все еще стояли у него за спиной и не спешили входить – он это чувствовал. Большинство людей, не имея ясно выраженного приказа действовать, предпочитали стоять, если в качестве альтернативы им предлагалось войти в темный дом, не имея ни малейшего представления о том, кто может ждать их за дверью. Не узнав, что там, и не нарвавшись на засаду, он не мог послать гребцов вслед за гоплитами. Между тем сорок пять гоплитов продвигались по улице, проверяя жилища, а издалека, справа, доносились крики и глухие удары металла по дереву – там Кимон вел второе крыло. Если кто-то и оказался между двумя флангами, поделать он ничего не мог. И все же Перикла не оставляло чувство, что здесь что-то не так. Надо бы посмотреть, проверить, но если зажечь лампу, враги слетятся на свет, как мухи на огонек.

– Еще раз укусишь – прибью.

Перикл услышал Аттикоса еще до того, как увидел. Два гоплита тащили женщину, а она вырывалась из их рук. Предупреждению селянка, должно быть, не вняла, потому что Аттикос зашипел от боли. Гоплит вскинул руку для удара, но Перикл успел схватить его за запястье.

– Нам нужно допросить ее.

Аттикос высвободил руку и пробормотал что-то, из-за чего женщина пнула его. Он отпрянул, чертыхаясь и смеясь.

Гоплит держал пленницу за длинные волосы, намотав их на кулак. Перикл жестом приказал отпустить ее. Солдат сделал это с большой осторожностью и торопливо отступил в сторону, словно опасаясь подвергнуться нападению. Перикла ее ярость восхитила, хотя сейчас она была беспомощна, как кошка, и подвергалась большой опасности. Достаточно одного его слова, чтобы ей перерезали горло. Судя по злым взглядам, которые бросал на нее Аттикос, он сделал бы это и без приказа.

– Сколько мужчин здесь живет? – спросил Перикл.

Женщина не ответила, но огляделась, похоже прикидывая, как бы ей вырваться из плена. Поняв, что трое воинов заблокировали все возможные пути бегства, она заметно поникла.

– Ты говоришь по-гречески? – задал вопрос Перикл. – Ты не нужна мне, если будешь молчать.

– Я из Фив, – сказала она. – А ты? Говоришь как афинянин.

– Хорошо, – с облегчением кивнул он. – Если тебя держат в плену, можешь сказать, сколько здесь мужчин? Поможешь нам – заберем с собой и отвезем и Афины.

– С чего бы мне тебе помогать? – Она повысила голос до обращенного в темноту крика. – Если у моего мужа есть хоть капля здравого смысла, он останется…

Аттикос шагнул вперед и ударил женщину по лицу с такой силой, что она свалилась на землю.

– Тебя никто не просил кричать, милая, – сказал он, стоя над ней.

Перикл сжал кулаки от злости. Да, он не запрещал бить ее, но полагал, что это понятно и без слов. Выходка Аттикоса напоминала неповиновение.

Посланные вперед гоплиты уже возвращались, ведя с собой женщин и детей, те плакали и причитали. Все происходящее производило какое-то странное впечатление. Обеспокоенный, Перикл покачал головой и посмотрел на пленницу. При падении ее распущенные волосы разметались по земле, и он заметил, как под ними шевельнулось что-то бледное. Ее рука потянулась к поясу… В следующий момент женщина вскочила на крепких ногах и бросилась на Аттикоса, который взвыл от боли. Его ответный удар наотмашь пришелся ей в голову, и она упала без чувств.

Аттикос вырвал из бедра ее нож и замахнулся:

– Вот дрянь!

Но Перикл встал между ним и женщиной:

– Спрашиваю здесь я. Отойди и положи нож.

Аттикос шумно засопел, скорее от гнева, чем от боли. Перикл, чувствуя, что гоплит готов ослушаться, пристально и твердо посмотрел на него. Он знал, что в случае открытого неподчинения ему придется убить Аттикоса, и был готов это сделать. Перикл не сомневался в себе, и Аттикос каким-то образом ощутил эту уверенность и, опустив голову, отступил в сторону. Тем не менее Перикл продолжал наблюдать за ним – на всякий случай. Сражаясь с братом, он время от времени попадался на какой-нибудь трюк. Мысль об Арифроне отозвалась новой болью. Даже лежа в холодной могиле, брат все еще преподавал ему уроки.

– И вот что, Аттикос, найди и приведи мне еще кого-нибудь живого.

Аттикос развернулся и исчез в темноте, даже не дослушав до конца и оставив Перикла с сотней гребцов, ожидающих приказа у него за спиной. Бесчувственная пленница лежала на земле, а толпа женщин и детей уже собралась на дороге под присмотром гоплитов.

– Свяжи ей руки, – приказал Перикл гребцу рядом с собой. – Она гречанка, хотя и из Фив. Будь с ней мягок. Она одна из наших, и, возможно, с ней жестоко здесь обошлись.

Проявив благородство, он остался доволен собой и даже пропустил мимо ушей чью-то грубую реплику. Будешь отзываться на каждое слово, никогда ничего сделать не успеешь.

– Где ваши мужчины? – обратился он к толпе.

Женщины запричитали, а стоявший позади гребец отпустил по их адресу нелестный комментарий. Перикл вспыхнул от негодования, но подавил раздражение. В гоплитах он видел порядочных людей, готовых сражаться за свой город, а потом решать общие вопросы и быть, например, судьями. Честные, благородные, они были частью афинской мечты. Гребцы казались людьми иного склада. Он сжал кулак. Что ж, он либо приструнит их, либо приставит железное лезвие к горлу каждого. Пока он командует ими, никому не будет дозволено обижать этих женщин.

– Вы здесь не одни. Где ваши мужчины?

Перикл понял, что чувствует их запах, запах трав и немытой плоти. Скоро рассвет. В свете дня их бедность и грязь станут еще яснее. Уже сейчас на востоке небо начало сереть. Их было не больше восьмидесяти, и каждую доставили сюда из какого-то другого места. Изгнанные, как собаки, из городов за какое-то преступление, мужчины, конечно, могли добраться до Скироса сами. Мужчины, но не женщины. Женщин либо похитили и привезли на остров, либо они уже родились здесь.

Некоторые пришли с маленькими детьми и теперь, заплаканные, с совиными глазами, держали их за руки или на руках. Они не представляли опасности, но где же мужчины? Это оставалось загадкой.

– Оставьте нас в покое! – донесся голос из толпы.

Старая карга!

Перикл заколебался. Ему вдруг стало не по себе. Что, если в толпе, среди других, стоит Афина? Обижать женщин рискованно, если между ними богиня.

Он с усилием сглотнул и, зная, что это прозвучало слабо, повторил еще раз:

– Больше спрашивать не буду. Где ваши мужчины?

– Они ушли на охоту, но скоро вернутся, – крикнул кто-то. – Тронете кого-нибудь из нас, и они убьют вас всех!

В ее голосе слышался страх. К Периклу, сильно прихрамывая, подошел Аттикос. Рассвет наконец рассеял тьму, и вся картина предстала яснее.

– Отправились на охоту? Ночью? – проворчал Аттикос. – Что-то не верится. Да тут и охотиться не на кого. Разве что на тех пони…

Он не договорил, а Перикл замер. Как же он не подумал раньше! Мужчины ушли на охоту, но не здесь, на острове. Они вышли в море – в поисках рыбы или какой-то другой добычи.

Перикл поднял голову и, увидев идущего к ним Кимона, подтянулся. Аттикос тоже выпрямился.

– Я никого не нашел, кроме женщин и детей. А ты?

Перикл покачал головой:

– Здесь то же самое. Думаю, мужчины ушли в море и ищут корабли, на которые можно напасть.

– Если так, – кивнул Кимон, – то они могут вернуться только через несколько дней. Сейчас это не важно. Оставь здесь кого-нибудь для охраны… тех, кому можешь доверять.

Последние слова он произнес со странным ударением, и Перикл почувствовал, что краснеет.

– Я могу остаться, куриос, – сказал Аттикос, обращаясь к Кимону, но ответил ему Перикл:

– Нет, ты нужен мне и будешь со мной. Я сам выберу тех, кто останется.

Уже поворачиваясь к Кимону, он ощутил вспышку ярости у себя за спиной.

– Ты собираешься искать гробницу?

От Кимона не ускользнуло странное напряжение между двумя мужчинами. Он вообще замечал почти все, но сейчас, не увидев в поведении и голосе Перикла слабости или нерешительности, не стал заниматься разборками, предоставив юному афинянину самому решать свои проблемы.

После короткой паузы он сдержанно кивнул и ответил:

– Для этого мы и пришли сюда. Не ради оборванцев-пиратов и не ради их женщин. Тесей умер на Скиросе. Если на острове действительно есть могила, она может быть его могилой. И в таком случае я хочу вернуть останки в Афины – для достойного погребения. Он был царем Афин. Именем его отца названо Эгейское море.

Лежавшая на земле женщина зашевелилась и, поняв, что ее связали, попыталась освободиться от пут. Теперь, в утреннем свете, Перикл увидел, что она не намного старше его самого. Ее длинные, похоже, никогда не стриженные волосы свисали до пояса грязными космами. Глаза их встретились, и Перикл испытал странное ощущение. Лицо женщины распухло, и с одной стороны темнел большой, на всю щеку, синяк.

– Парни вернутся домой и убьют вас всех, – сказала она.

Кимон усмехнулся:

– Ты гречанка? Тогда посмотри вокруг. Давай, теперь это уже не тени. Видишь моих гоплитов и гребцов? Думаешь, твои люди справятся с нами? Вряд ли у них получится. Если они хоть что-то соображают, то будут держаться подальше от острова, пока мы не уйдем. На самом деле никто из вас нас не интересует.

– Они убьют тебя, – снова сказала женщина и плюнула ему под ноги.

Перикл отметил, что даже в гневе она не забыла об осторожности и плюнула так, чтобы слюна не попала на сандалию.

Возмущенный ее дерзостью, Аттикос шагнул вперед, подняв угрожающе руку.

– Назад, Аттикос! – рыкнул Перикл. – Клянусь богами, если ты ударишь эту женщину еще раз, я на неделю привяжу тебя к носу галеры.

– Куриос, она…

– Ни слова! – оборвал его Перикл и повернулся к женщине, как будто вопрос был решен и не подлежал дальнейшему обсуждению.

Аттикос сдержался, и уголки ее рта дрогнули, хотя она и попыталась скрыть усмешку под завесой волос.

– Чего ты хочешь? – спросила она Кимона, и в ее голосе проскользнула нотка любопытства.

– Сначала скажи мне свое имя.

– Фетида, – пожала она плечами.

– Как мать Ахиллеса?

Она кивнула, и Кимон улыбнулся:

– Это старое имя – имя силы. Что ж, Фетида, мы ищем гробницу… возможно, храм. Старый, заброшенный и, вероятно, заросший. Где-то на острове. Мой отец сказал, что слышал об этом.

Он подождал, видя, что она задумалась. Глаза ее блеснули, когда он заговорил о гробнице, и Кимон затаил дыхание. От волнения у него перехватило горло.

– Ты видела что-то похожее?

– Может быть, – снова пожала она плечами. – На северной стороне, там, на высоких холмах, есть старая могила. Дети, бывает, играют возле нее.

– Скажешь, как туда добраться? Мы за этим и пришли. Остальное нас не интересует.

Голос его смягчился, как будто Кимон успокаивал дикого оленя. Женщина смотрела на него, словно не могла отвести глаз, и Перикл, к своему удивлению, ощутил укол ревности. Это же он спас ее от Аттикоса! Он свободен, в отличие от Кимона, у которого в Афинах молодая жена, уже беременная первым ребенком. Но темные глаза женщины видели только его друга.

– Я могу показать ее тебе, – сказала она.

4

С восходом солнца молодая женщина повела афинян на другую сторону долины. Вести ее Кимон поручил все еще хромающему Аттикосу. Тот от злости сильно ущипнул проводницу за руку. Перикл заметил у нее на коже бледные следы пальцев, но решил ничего не говорить, пока оставался шанс, что Фетида может убежать, оставив их вдалеке от остальных. Аттикос, похоже, все еще страдал от раны на ноге, хотя и перевязал ее. По пути через долину он донимал Фетиду угрозами и обещаниями расправы, вынуждая ее держаться от него по возможности дальше.

Путь лежал через густой подлесок и рощи оливковых деревьев, таких же древних, как сам остров. Дважды на глаза им попадались низкорослые жилистые пони, разбегавшиеся при виде вооруженных людей. Прогулка была бы даже приятной, не будь столь серьезной ее цель. Поглядывая на солнце, они старались не отставать.

Возможность увидеть гробницу Тесея так захватила Кимона, что он отправился в путь, оставив бо́льшую часть войска. Думая об этом, Перикл прикусил губу. Кимон был старше его на десяток лет, что не помешало ему совершить ошибку, более свойственную юнцу. С собой они взяли только шестерых гоплитов, остальные ждали в долине или вернулись охранять корабли.

Ведя отряд по козьей тропке, тянувшейся по земле едва заметной нитью, Фетида добралась до гребня и, сбалансировав на крутом склоне свободной рукой, без колебаний двинулась дальше. Аттикос поспешил за женщиной, но раненая нога подвернулась, и он сердито дернул Фетиду за руку. Она вскрикнула и замахнулась на обидчика, который не в первый уже раз поднял кулак. Перикл, угрюмо наблюдавший эту сцену, не выдержал.

– Аттикос! – рявкнул он, употребив голос как оружие и позабыв, что они находятся на враждебной территории.

Ближайшие холмы повторили окрик сухим, трескучим эхом, и двое гоплитов, следуя за ним, растерянно повернули голову. Остальные на мгновение замерли, как статуи, потом, поняв, что это было, ухмыльнулись. Перикл давно выработал годный для поля боя командный голос.

Аттикос, никак не ожидавший подобного, недоверчиво выругался.

Еще одна ошибка, свойственная молодости, только на этот раз его собственная. Раздражение усилилось, когда Перикл почувствовал, как вспыхнуло лицо. А все из-за Аттикоса, поставившего их обоих в неловкое положение перед Кимоном.