скачать книгу бесплатно
– Откуда Вы все это знаете? – спросил потрясенный учитель истории.
– Знаю я многое, мой юный друг, но не знаю главного… Однако мне кажется, что наконец-то я у цели.
– У какой цели?
– Пойдем погуляем по горам, – и склонившись к уху Малхаза, – здесь ушей много.
Далеко уйти не смогли, на первом же небольшом подъеме у Безингера появилась сильная одышка, и тем не менее, чуть отдохнув, он, попивая виски из фляжки, закурил толстую сигару, долго любовался Кавказом.
– Не поверишь, мой юный друг, – с неким пафосом стоя на вершине горы, жестикулировал он, – я объездил почти весь мир, но красивее места не видел! Здесь первозданная дикость природы!
– Да, – гордился за свой край учитель истории, однако, выпить за него наотрез отказался.
– Ведь недаром считают Кавказ колыбелью арийской расы.
– Это легенда порождала расизм, – то ли с иронией, то ли всерьез сказал Шамсадов.
– При чем тут расизм? Мы говорим о науках, о бесспорных доказательствах лингвистики, истории, этнографии. А все легенды не беспочвенны. Ведь известно, что Ясон добыл Золотое Руно с помощью чародейки Медеи, греки отняли это сокровище у народов Кавказа и создали бессмертную цивилизацию.
– Да, – поддержал иностранца Малхаз, – с этими горами связано много легенд. Ведь, по преданию, Прометей, виновный в том, что похитил Небесный Огонь с целью передать его людям, был прикован к скале в горах Кавказа. И мой дед, неграмотный горец, точь-в-точь как описано в древнегреческой мифологии, рассказал эту легенду и даже показал эту скалу. Вон она, за тремя перевалами.
– Мы должны туда пойти! – аж вскочил возбужденный Безингер.
– Сегодня не успеем, – охладил пыл иностранца Малхаз. – Это на глаз все рядом, а идти в горах тяжело, многое здесь неприступною
– Какая завораживающая панорама!
Вид, действительно, был потрясающим. И хотя небо местами заволокло как будто взбитыми белогривыми облаками, воздух был настолько чист и прозрачен, что гряда снежных гор была как на ладони, и от нее веяло такой свежестью, легкостью и прохладой, что с веселым щекотанием ноздрей организм людей глубоко насыщался целебным кислородом, хотелось просто расправить руки и лететь, как пара грациозных орлов, изящно парящих над бездонным ущельем ревущего Аргуна.
Опьяненные природой, и не только, они, в основном Безингер, очень много говорили обо всем, но не о главном, и только, как говорится, найдя кое-какие общие знаменатели в историческом аспекте, стали на ощупь выдвигать свои идеи и гипотезы, более оперируя легендами и домыслами, нежели фактами: посему возник спор.
– Да что ты говоришь? – раскрасневшись от непонимания, а может и от спиртного, кричал Безингер. – Золотой Ковчег – это не тот библейский Ковчег Ноя. Это, теперь мне, да и не только мне, доподлинно известно – обитый золотом сундук, в котором хранится каменная плита, на которой выбит общий физический Закон, которому подчиняется вся Вселенная. Конечно, абсурдным выглядит предположение, что человек с его слабым умишком сможет объять Закон во всей полноте, но столь же абсурдно утверждение, будто все ведущие к Закону пути абсолютно недостижимы для людей. Совершенно очевидно, что одаренные особым умом, инстинктом или интуицией, а может быть и явившиеся из «другого мира» люди находили эти пути, продвигаясь порой чрезвычайно далеко в постижении Закона Вселенной, но эти знания, как я ответил, не могли быть в полном объеме, и человечество, будто бы идя к прогрессу и расцвету, самоуничтожало себя. Ведь мы свидетели краха многих цивилизаций! А сколько мы не знаем? И я боюсь, что человечество сейчас находится на очередной грани водораздела или полного коллапса, ибо вот-вот появится создание из «другого мира» – человек-клон, без души, но с разумом, и тогда что он натворит – неизвестно.
– Я думаю, Вы сгущаете краски, – улыбался Шамсадов.
– О чем ты говоришь? Ты-то ведь историк?!
– Да, историк, и историческая наука давно уже выявила закономерность зарождения, расцвета и краха цивилизаций. И все это объясняется не знанием каких-то небесных законов, а простыми законами общественного развития – откройте любой учебник философии, и Вы многое поймете.
– О, мой юный друг! – с некоторой язвительностью произнес Безингер. – Ты говоришь о советском диамате?! Ты еще и учебники по воинствующему атеизму мне посоветуй прочитать!
– Атеизм тоже не читал, хотя «зачет» получил, но во всякие Золотые Ковчеги и Законы, хранящиеся в них, – не верю.
– Мой юный друг! – перебил Малхаза Безингер. – Сколько чудес на свете, сотворенных людьми, и уже тысячелетие все умы мира не могут разгадать загадку их созидания! Возьми, к примеру, египетские пирамиды.
– Прекрасно! – не в пример иностранцу улыбался Шамсадов. – Так ведь пирамиды есть не только в Египте, но и по всему свету, даже в Америке, куда знающий Законы доплыть не мог.
– Мог, и Хейердал, преодолев Атлантику на папирусной лодке, это доказал.
– Все это ерунда, – был невозмутим учитель истории, – и человечество не с помощью тайны какого-то сундука развивается и живет, а с помощью эмпирического наблюдения за самой природой.
– Вот именно, именно так, ведь Всевышний сказал: «Создал Я мир мерою, числом и весом», что означает существование общего физического закона, которому подчиняется вся Вселенная.
– И этот Закон в сундуке, а сундук в яйце, яйцо в игле…
– Не богохульствуй, господин Шамсадов, – перешел на официальный тон Безингер.
– Я не богохульствую, в Бога верю, – тоже стал серьезным Малхаз, – и соблюдаю все религиозные каноны, которые привил мне дед. Однако всякой ереси не приемлю. И тем не менее, хоть я и не разделяю их, но Ваши взгляды впредь буду уважать.
– Ну-ну-ну! Мой юный друг! – со светской манерностью произнес Безингер. – Не будем из-за вечных проблем бытия спорить. Не для этого я здесь, – и подойдя вплотную, взяв невысокого Малхаза за локоть. – Ты мне должен помочь, чуть ли не прошептал он, будто их кто-то мог услышать. – Я у истины. Все об этом говорит, в том числе и твоя картина.
В этот момент мощный порыв ветра так внезапно качнул их, что они ухватились друг за друга. Новый порыв был еще сильнее, до земли выстелил траву, заскрипел в лощине кустарник. Солнце скрылось за свинцово-тяжелой тучей, вмиг стало холодно и сумрачно.
– Пойдемте, – предложил Малхаз, – в горах погода быстро меняется.
– Погоди, – удерживал его Безингер, он надолго присосался к фляжке. – Погоди… Ты что думаешь, я просто так здесь мотаюсь? Ты должен помочь мне. Только ты это можешь.
– Что? В чем могу я Вам помочь? Я ведь нищий учитель!
– Ха-ха-ха! Это смешно Теперь ты не нищий. По крайней мере скоро им не будешь… Вот для начала тысяча долларов.
– Уберите, – отстранил руку гостя Шамсадов, – непогодой пахнет, пойдемте скорей.
– Подожди, мне надо с тобой поговорить, – настаивал Безингер.
Шамсадов не слушал, пошел вниз. Иностранец допил последние капли, бросил, как и все туристы, наугад пустую тару, испуганно глянул на резко нахмурившееся небо, заторопился; однако спуск не легче, чем подъем, не совсем трезвый Безингер упал, закричав «ой», к счастью на пологий спуск, а то покатился бы вниз до самого села.
– Стой, стой, дай договорить, – удерживал иностранец подоспевшего на помощь учителя истории. – Это очень важно.
– В горах с непогодой шутки плохи, – беспокоился Шамсадов.
– Погоди, это очень важно. Тебе интересно будет. Это касается темы твоего исследования, Хазарии.
– Я этим уже давно не занимаюсь, отбили охоту.
– А судьба Аны… интересна?
Как вкопанный встал учитель истории.
– Слушай, – догнав его, чуть ли не на ухо, стремясь перекричать усиливавшийся ветер, говорил Безингер. – Я буду краток, тезисами. Это чисто моя хроника, но над ее составлением мучился не только я, но и мои предки. Начнем по порядку. Вероятно, Моисей перед исходом из Египта похитил Золотой Ковчег.
– Сундук? – съязвил Малхаз.
– Пусть будет сундук… Только не перебивай больше… Так вот, лишь из-за этого, а не из-за чего-либо другого, фараон яростно преследовал евреев, не желая выпускать их из Египта. Вероятней всего, Ковчег попал в Иерусалим, и царь Соломон, как гласит предание, «обладал всей мудростью египетской», и тем не менее он мало что извлек из нее, а потом вокруг Иерусалима были жесточайшие битвы, и происходит расцвет исламской цивилизации после обретения Иерусалима, и тот же расцвет западной цивилизации, когда, позже, Иерусалим захватили христиане.
– Так Иерусалим и сегодня поделить не могут, – усмехался Шамсадов. – Все сундук ищут?
– Не смейся над чужим недомыслием. А «сундук», как ты его называешь, хранился всегда у потомков Моисея, но разгадать его тайну не просто, и они его не поделили, переругались и разбежались: одни ушли на Запад, в Европу, другие на север, и с ними, по всей вероятности, этот «сундук» попал в Переднюю Азию и хранился где-то в горах. Обладая мизером знаний Золотого Ковчега, евреи на любом новом месте быстро обогащались. Это не нравилось, и сасанидская Персия их стала преследовать, отчего евреи частично перебрались в соседний Константинополь и, спровоцировав конфликт, потеснили Персию, да так, что гора, где хранился Ковчег, оказалась на территории Византийской империи. Но и эта идиллия длилась недолго, всего два-три века, и в начале десятого века началось преследование евреев императором Лекапином, который ими же самими был взращен и посажен на трон с помощью интриг и очередного переворота.
– И после этого нашли новое пристанище у своих северных единоверцев в Хазарии, – не выдержал Шамсадов.
– Да, это известный факт.
– А сундук? – выдал Шамсадов свою заинтригованность.
– Вот тут как раз и скрывается самое интересное. Доподлинно известно, что этот «сундук»… гм, кстати, спасибо, мой юный друг, что ты его так окрестил, это удобно для конспирации…
– У нас, мусульман, не крестят, – улыбнулся Малхаз.
– Ну, это к слову. А вообще-то Бог един, и с этой истины надо рассматривать всякую веру, но не религию…
– И все-таки вернемся к сундуку, погода резко портится.
– Да… Так вот, – Безингер достал из огромного футляра сигару, – этот сундук, как теперь мне окончательно стало известно, находится здесь, в горах. В письме-завещании, которое многие поколения моих предков хранили как святыню, написано: «…в пяти форсатах ночью на восток от Ворот Азии». Форсат – это по древнему измерению день пути. А вот Ворота Азии не могли понять, все искали от Тамани и Босфора до Бейрута и Суэца, пока я, совершенно случайно, когда о вас, чеченцах, стали во всем мире говорить, стал присматриваться к вашему языку. И тут все ясно: Ворота Азии – на чеченском Кавказ, а эти ворота не что иное, как Дарьяльское ущелье, Терек, три дня пути и Аргун.
– От Терека до Аргуна можно и за день дойти.
– Ты пробовал? А я знаю, что нет. Это по карте да по равнине просто так можно пройтись, а по горам, тем более с сундуком, и еще, сказано, ночью, скрыто от всех. Понял?
– Понял, что все это брехня.
– Хе-хе, «брехня». Что это за слово?
– Неправда. – отчего-то, скорее всего от стремительно надвигающейся непогоды, стал раздраженным Малхаз, но Безингер будто бы этого не замечал, был по-прежнему любезен.
– Все это, мой юный друг, и было бы «брехня», если бы во многих письмах-отчетах о походах не говорилось об Аргунском ущелье и о тех поселениях, названных в твоих публикациях, – Варанз-Кхелли и Хазар-Кхелли.
– Да… Как рассказывал дед, Варанз-Кхелли – целый город в горах, со всей инфраструктурой и армией, и этот город за одну ночь захватили евреи, всех вырезали, оставив в живых только одну женщину и ее мужа.
– Верно. А знаешь, кто была эта женщина? Я теперь догадываюсь: ее звали Аза – младшая сестра Аны.
– Вы хотите сказать, что Ана имела отношение к сундуку?
– Да, именно так, и она и сундук бесследно исчезли. И не одна экспедиция, не один поход в течение нескольких веков были совершены в горы Кавказа – но все бесполезно, сундук бесследно исчез.
– Правильно, исчез, потому что его и не было. Все это фантасмагория, плод больного воображения и желание быть «избранным Богом», то есть всеми повелевать.
– Шамсадов, – перешел на официальный тон иностранец, изменяясь в лице, – твои слова – слова антисемита.
– Извините, я не хотел Вас оскорбить, тем более, я не знал, что Вы еврей.
– Нет, я не еврей. Я говорил, что я потомок Аны, хотя мои далекие предки воспитывались в еврейской среде… И мне известно, мой пращур был вывезен с Кавказа в Европу, видимо, как заложник Тайны.
– Тогда, по-Вашему, получается, что мы чуть ли не одних кровей, – нотки восторга прозвучали в голосе учителя истории.
– Получается так. Хотя все мы дети Адама и Евы. А если честно, у нас в роду было столько смешения крови, что теперь понять, кто я – весьма затруднительно, и я просто стал гражданином Америки, потому что там родился.
Между тем, пока собеседники очень медленно спускались, день совсем померк, стал неласковым. И не только дальние горы, но и село, что под ногами, будто в тумане. Ветер был не такой свирепый, как на вершине, но все же порывистый.
– Поторапливайтесь, – умолял Малхаз, оглядываясь с тревогой, – а то непогода застанет в горах, скажете – мы не гостеприимны.
– Кстати, о гостеприимстве, – бесшабашно вел себя Безингер, – вы ведь славитесь этим! Подари мне картину, я в долгу не останусь.
Учитель истории призадумался: есть традиция; и в это время, совсем рядом, как шарахнула молния, Безингер, будто срубленный столб, свалился, на каком-то языке крича, покатился вниз. Еще молоденький граб, что тянулся ввысь у тропинки, словно клин всадили, раскололся, зарделся пламенем.
У подножия, на околице села, навстречу бежали обеспокоенные сопровождающие Безингера, сюда же по рации вызвали джипы. Однако иностранец уезжать не желал, отведя в сторону Малхаза, он сунул ему пачку денег.
– Десять тысяч за картину, – страстно шептал он на ухо.
– Нет, – отпрянул учитель истории.
– Сто! – крикнул приезжий; в оглушительном громе ответ растворился, но по глазам учителя Безингер понял. – Да что ты, Ван Дейк или Рафаэль? – стал трясти он маленького Малхаза.
Шквалистый ветер, и принесенный им косой, колючий ливень хлынул с небес. Даже на расстоянии протянутой руки ничего не видно. Безингера еле затолкали в машину, он заставил рядом сесть и Шамсадова, подъехали к дому, и иностранец, словно к себе, оставляя шматки грязи и мокрый след, ввалился в дом; с обвисшими плечами, весь мокрый, с прилипшими ко лбу волосами, страшный, встал перед картиной.
– Так сколько ты хочешь? – кричал он то ли учителю, то ли самой картине.
Молнией озарилась комната, грохочущий гром, будто гора свалилась, сотряс хилую хибару, гулом прокатился по крыше, настежь раскрыл все окна и двери, жалко зазвенело стекло.
– Я не торгую ею! – перекрикивая стихию, чуть ли не фальцетом от напряжения, закричал Малхаз.
Но Безингер, уже никому не внимая, ошарашенный то ли стихией, то ли картиной, гладил пальцами изображение руки женщины.
– Она живая, живая! – как сумасшедший, шептал он, пока охранники буквально на руках не вынесли его на улицу, и оттуда он что-то кричал, но все померкло перед бурей.
Наутро всем селом подсчитывали причиненный урон, почти на всех старых домах крыши словно сдуло, и только крыша дома Шамсадова цела – ни единый черепок с места не сдвинулся. И что еще удивительно – смерч облизал местность узким «языком», и почему-то их село оказалось в эпицентре. В тот же день пришла весть – вчерашние гости где-то недалече, между Гучум-кале и Борзой, попали под придорожный камнепад, есть покалеченные, иностранец не пострадал, но, говорят, божился, что больше в эти места не сунется.
Сам Безингер, действительно, больше «не сунулся», но буквально через день прибыл какой-то интеллигент в галстуке, то ли советник, то ли помощник, то ли черт знает кто при президенте, словом, упрекал Малхаза в негостеприимстве и вначале требовал отдать «мазню», потом просил продать великому благодетелю земли Чеченской Безингеру – тщетно, и тогда, еще через день, высадился с вертолета десант – гвардия президента, точь-в-точь вооруженные бандиты из фильмов, только обросшие не в меру. И на сей раз маленький учитель истории улыбался, но любезности не проявил. Ожидался «штурм» – сельчане стали стеной; пронесло. И тогда в ход пошли иные методы: дважды, вначале днем, потом ночью пытались просто выкрасть картину; днем заметила соседская детвора, подняла гвалт, а ночью бабушка не спала, все молилась, крикнула Малхаза, он за топорик у изголовья – тень, уже занесшая ногу в проем окна, скрылась.
И тут директор Бозаева подсказала: «Нарисуй копию, пусть подавятся» – как раз вовремя. Нагрянула в село целая делегация духовенства из самой столицы. Оказывается, изображать людей не по-мусульмански, тем более женщину, да такую – совсем пошлость, если не развратность; и наверняка из-за этих художеств здесь смерч был, а что еще будет… Однако местный мулла, родственник Шамсадова, осадил гостей, сказав, что ни сам Малхаз, ни в его роду на семнадцать колен пошляков и развратников не было, и нечего духовенству мирскими проблемами заниматься – Малхаз хозяин, ему решать, а село его в любом решении поддержит.
Тем не менее, не так просто поднаторевшее духовенство – осели слова приезжих на благодатную почву. Кто-то из рода Сапсиевых поддержал их, мол, так оно и есть, одни беды в селе, как языческая, а может и вовсе христианская, картина появилась, и вообще Шамсадов бездельник, до сих пор не женат, весь в долгах, не знает, что гость в горах – святое, даже отца-покойника под нары задвинь, а гостю честь окажи. Однако учитель истории имеет светское образование и знает русскую поговорку – «Незваный гость – хуже татарина»; тем не менее, он чтит традиции: подчиняясь уважаемым приезжим, в последний раз демонстрируя картину, отдал ее.
– Вот, сразу видно – истинный мусульманин! – окончательный вердикт приезжих.
– А эта на Эстери похожа, – шепнула на ухо Малхазу Бозаева, когда делегация уезжала, и как бы между прочим, уже громче. – Бедная девочка: развелась.
– Как?! Эстери развелась? – резко изменился в лице учитель истории, выдавая потаенные чувства.
– Да, мальчика отец ей не показывает… Погубили родители девчонку.
Поручив бабушку соседям, на следующий день Шамсадов поехал в Грозный и тем самым избежал новой встречи с радетелями горского гостеприимства. На сей раз два вертолета, нарушая покой, поднимая клубы пыли, сели рядом с селом. И вновь Бозаева проявила женскую смекалку: пока высаживался «десант», поручила сыновьям осторожно перенести картину в свой дом. Посланцы – тот же советник, те же гвардейцы и те же старцы – сходу проникли в дом Шамсадова, ни с чем вернулись к вертолетам и вновь направились в село, только теперь впереди них был сам Безингер: он все-таки наведался в эти края, небось страсть довлела… А копию беспардонно вернули.
– Так отдали мы вам картину, чего вы еще хотите? – возмущались сельчане наглостью приезжих.
– Картина не та, не живая, – отвечал советник-помощник.
– А как картина может быть живой?! – захохотали местные и попросили гостей убираться.
