скачать книгу бесплатно
Начался обед, и беседа стала по-родственному мирной, но к концу трапезы старая государыня исподволь и осторожно начала печаловаться перед Иваном Васильевичем о братьях его младших, дабы им уделил он что-либо из добычи своей.
Мрачным огнем загорелись глаза великого князя.
– Нет у меня добычи, – сурово молвил он, – то все дары не мне, сыну твоему, а государю московскому. У них же и даров довольно, а добычи и своей девать некуда.
– Полон-то ты вот у них отнял… – начала было Марья Ярославна.
– Яз и у себя его отнял! – хрипло крикнул Иван Васильевич. – Разуметь надобно, что господа новгородская не смирилась совсем, а токмо зло затаила. Кругом же нас вороги все. Надо иной раз и нам корысть свою смирять для ради Руси православной.
Наступило тяжелое молчание, злое молчание. Марья Ярославна побледнела. Иван Васильевич тяжело дышал, а глаза его грозно глядели на братьев. Пересилив себя, он сказал матери почтительно:
– Матушка, ведаешь ты, что не хочу яз зла братьям моим. Ведаешь, что отцу, когда мне на смертном одре был он, клятву яз дал любить, не обижать своей братии, но токмо не во вред государству. Блюду сие, матушка, и буду блюсти. Вы же, братья мои, разумейте, что единение нам надобно, что много еще ворогов у Руси православной. Латыняне все с ляхами и немцами, а с ними и вороги наши исконные – татары поганые. Вот и сей часец мне о них думать надобно. Пока служилые татары здесь, мне с Даниаром-царевичем тоже думать надобно.
Иван встал из-за стола и, помолившись, снова обратился к матери:
– Ведай, матушка, слово твое всегда доходчиво до сердца моего.
Марья Ярославна успокоилась, обняла сына и молвила:
– После, Иванушка, яз побаю с тобой о семейном-то нашем. Днесь тобе по приезде дел-то и других много.
Затворившись в покое своем сам-четверт с дьяками Федором Васильевичем Курицыным, да со Степаном Тимофеевичем Бородатым, и казначеем своим Димитрием Владимировичем Ховриным, государь думал о ближних делах, которые надобно вскоре все начать.
– Перво-наперво, – сказал он, – надобно отпраздновать нам победы свои.
– Истинно, – согласились казначей и оба дьяка, а Бородатый добавил, что начать надо завтра благодарственными молебнами во всех церквах, а государю со всем семейством и братьями молебен у митрополита слушать в соборе Михаила-архангела…
– После, яз мыслю, – сказал Иван Васильевич, – бочки с брагой и медом на площади выкатить. По полкам же раздать водку и мед. О сем ты, Митрий Володимирыч, с дворецким моим обмысли и все приготовьте. Засим в столовой избе на всех нас, на всех князей служилых, бояр, воевод и дьяков трапезу изготовь.
– Все будет исполнено, государь, – сказал, вставая и кланяясь, Ховрин, – разреши мне токмо сей часец идти к дворецкому, дабы борзо нарядить все.
Когда ушел казначей, великий князь сурово молвил:
– Не миновать нам рати с Литвой и Польшей да и с немцами. Они все против нас заедино. Не миновать нам рати и с Ордой. – Государь помолчал и добавил: – Ныне же яз видел, яко братья мои на Шемякин путь вступить хотят по жадности и по зависти. Они токмо о собе мыслят, а до Руси им дела нет…
– Господа же новгородская, – сказал Бородатый, – пока затаилась, а нож за спиной доржать будет.
– Истинно, Степан Тимофеич, – согласился Иван Васильевич, – а мы еще всех сил своих не собрали. А ты, Федор Василич, как о сем мыслишь?
– Заткнуть пасть, государь, удельным-то, – ответил Курицын, – дабы не лаяли и не огрызались.
– И яз так мыслю, – зло усмехнувшись, молвил великий князь. – Наперво надобно, чтоб смут удельных у нас больше не заводилось на радость ворогам. Подумайте-ка оба, чем братьям-то рот заткнуть, что им дать. Давать же надобно умно и строго, дабы очень-то у них глаза не разгорались. Руки ведь у них вельми загребущие. После молебной пред обедом мне скажите, а яз с матерью еще о сем побаю. Так же ныне с Даниаром-царевичем подумайте: надобно нам Менглы-Гирееву дружбу добыть, а через него и с турками поладить, дабы султан за спиной Ахмата был, а Менглы-Гирей – за спиной Казимира. С Даниаром-то после сам побаю и приласкаю царевича. Ведь из его татар более пятидесяти у Новагорода погибло. – Иван Васильевич потянулся и добавил: – Ну, идите с Богом, а яз отдохну малость после обеда. Вон Саввушка и постелю мне постелил. Утре жду вас.
Всенародное празднество на Москве было устроено на Анфима, сентября третьего, когда девкам невеститься пора приходит.
С утра празднично в этот день в городе стольном. Торговцев в ларьках и с лотками вразнос тьма-тьмущая появилась везде на площадях и на улицах. Гомон и шум, словно торг начался великий во всех углах и закоулках, но все еще чинно и пристойно кругом, ибо службы еще идут по всех церквах и колокола еще звенят по чину священному там, где надобно. Девки же все в праздничных венцах и в лентах перемигиваются с парнями, разряженными в вышитые рубахи, однорядки и кафтаны. Старики, старухи и женки около ларьков ходят: одни сбитень пьют горячий, другие пряники покупают.
– Будь здрав, государь! – загремело кругом.
Только дошел государь до столовой избы, как народ повалил со всех сторон на площадь, где уж с телег княжих бочки с медом, брагой и пивом скатывали. Хороводы кругом завертелись, песни со всех сторон звенят, а торговцы и торговки с лотками снуют меж людей, кричат на все голоса:
– Сбитень, сбитень горячий!..
– Колобков, колобков!..
– Кулага есть сладкая, кулага с калиной!..
В посадах же, кроме княжих бочек с медом, брагой и пивом, осаждает народ и кабаки государевы с зеленым вином, с водкой, что с ног валит и молодого и старого.
Подымаясь по красному крыльцу в горницы столовой избы, Иван Васильевич оглянулся на веселившийся народ и крикнул громко братьям своим:
– Сколь же веселья-то будет, когда мы все за един татар побьем! Станет Русь вольной, Бог даст, сгинет Орда!..
– Да здравствует вольный государь на Руси святой! – звонко крикнул дьяк Курицын.
Государь со всеми гостями своими уже садился за стол, и митрополит уж читал молитву перед трапезой, а могучие клики народа в честь государя все еще гремели по всем площадям и улицам московским.
Глава 8
Дела свои и чужеземные
Уйдя на время из столовой избы, где уж который вот день шел пир, Иван Васильевич заперся у себя в опочивальне с казначеем своим Ховриным.
На пиру во главе всех были братья оставлены, а распоряжения их выполнял верный дворецкий великого князя Данила Константинович.
– За что иное, а за пир яз спокоен, – с насмешливой улыбкой молвил великий князь, – а ты расскажи, как с казной моей, какие дела правишь?
– Ныне, государь, все подарки новгородские по спискам принял яз. Велики они! Почитай, пятая часть всей казны твоей будет, а с добычей-то и вполовину станет.
– Ну, сие все прибытки не моей, а государевой казны, – сказал с довольством Иван Васильевич. – Токмо у меня не одни прибытки, а есть и дачи великие.
– Истинно, государь, – живо отозвался казначей, – один князь Юрий Василич задолжал тебе столь, что ему в пору за долг свой отдать половину удела.[20 - Задолженность князя Юрия Васильевича брату Ивану достигала, по сведениям С. В. Бахрушина, 717 тогдашних московских рублей – примерно 71 700 золотых рублей XIX века.] Роста же не платит и ништо не выплачивает…
Великий князь горько усмехнулся и прервал Ховрина:
– Не бойсь. Брат-то мой Юрий – воевода знаменитый. Его ратные дела много более дают того, что яз ему даю. Опричь того, ни жены у него, ни детей нет. Все едино удел его за Москву пойдет. Недуг у него тяжкий.
Иван Васильевич глубоко вздохнул и замолчал в печальном раздумье.
– А Андрей-то меньшой… – осторожно начал Ховрин, – ведь еще более от казны твоей брал…
– И о сем ведаю, – перебил его снова Иван Васильевич. – Ты обмысли вот, какие дары лучше будут Даниару-царевичу. Избери ему седло с убором из золота и серебра с самоцветами да шубу – всего на полсотни рублев московских, да в отвес ему серебром полсотни рублев.
– А не жирно ему, басурману?
– В обрез, как надобно, – засмеялся Иван Васильевич, – нужен он нам, дабы тайно с Менглы-Гиреем крымским и султаном турским сноситься. Опричь того, царевич пятьдесят татар своих погубил в походе сем.
– А мало ли в походе сем награбили они?
Великий князь отмахнулся с досадой:
– Баю тобе, весьма надобен мне Даниар. Угоди ему подарком. Днесь приготовь все.
Постучав, вошел дьяк Курицын и, поклонясь, молвил:
– Будь здрав, государь, дошел по приказу твоему.
– И ты будь здрав, садись, Федор Василич. Сей часец указал яз Митрию Володимирычу, какие дары готовить Даниару: на полсотню московских рублев седло с убором, да шубу, да полсотню рублев серебром в отвес.
– В самый раз, государь, – заметил Курицын, – в самый раз.
Государь усмехнулся и спросил:
– А Бородатого звал?
– Вборзе придет он.
В дверь постучал кто-то.
– Степан Тимофеич! – молвил Курицын и, поспешно отворив дверь, впустил дьяка Бородатого.
Тот поздоровался с великим князем и прочими, а Ховрин, поклонившись Ивану Васильевичу, спросил:
– Прикажешь, государь, идти, дабы нарядить все для царевича?
– Иди с Богом, – ответил великий князь, – да не забудь две книги сии, что яз из Новагорода привез. Уложи их в малый ковчежец, что при казне моей…
Когда началась дума у великого князя, дьяк Курицын сказал:
– Вести есть от иноземных купцов. Сказывают они: посылает-де папа Павел посла к тобе, государь, с открытыми листами и опасными грамотами для бояр твоих. Кого пожелаешь, тех и впишешь в листы, дабы ехали они за царевной в Рым.
– Когда ж сей посол едет? – спросил Иван Васильевич.
– Фрязины наши бают, государь, посол рымский уж в Венеции. Гостит там у дуки венецейского Николы Трона.
Великий князь усмехнулся и, ничего не сказав, обернулся к дьяку Бородатому:
– А какие у тобя, Степан Тимофеич, вести есть?
– Из Новагорода вести, государь. Бают там, покарал Господь новгородских людей, что в осаде были в ратное-то время. Сентября второго множество людей с женами и детьми пошли из Новагорода в родные места на судах великих. Всего судов-то было числом сто и восемьдесят, а на каждом судне по пятьдесят и более человек. На середине же Ильмень-озера, над самой пучиной его, подули вдруг ветры великие, потопили все суда со всеми людьми и товарами их.
– На все воля Божья, – перекрестясь, молвил великий князь. – Господь людей карает и милует по воле Своей. Какие еще вести есть?
– Новгородцы бают, государь, что вернулся от хана Ахмата и Большой Орды посол короля Казимира татарин его служилый Кирей Кривой вместе с послом Ахматовым. Год у собя держал Ахмат Кирея за наши подарки. Ныне же он повествовал, бают, королю, что вборзе на нас пойдет, и Казимир бы на коня воссел: яз-де с одной стороны, а ты-де – с другой враз на Москву падем. Король же Казимир в сию пору заратился с Угорской землей, хочет там сына своего королем посадить.
Иван Васильевич сухо рассмеялся.
– У них всегда так будет, – со злой улыбкой сказал он, – хвост вытащат – нос увязнет, нос вытащат – хвост увязнет. А мы им и хвост и нос оторвем.
Наступило молчание. Великий князь, нахмуря брови, усиленно думал о чем-то, и дьяки не смели слова сказать.
– Мыслю яз, – наконец вымолвил сурово Иван Васильевич, – пиры-то пора нам кончать. Непрестанно мы меж двух огней. Наперво, яз мыслю, крепче надобно руки связать Казимиру польскому и немцам, которые в папском латыньстве. Для сего надобно дружбу Менглы-Гирея укрепить, дабы Литву и Польшу злее грыз. Папу же блазнить тем, якобы пристанем к походу его против султана турского. Дружба сия с папой – и другое блазнение его, что в ересь впадем мы Исидорову. Для сего блазнения пошлем за царевной Ивана Фрязина, гораздого на всякую лесть ради корысти своей. Тогда не государь московский, а круль польский меж двух огней будет.
Великий князь замолчал, а дьяки радостно одобрили сказанное государем.
– Помните же, – продолжал Иван Васильевич, – что сие – тайна наивелика ото всех. Сие токмо блазнение, на деле же другое: нам ныне более всего надобны Менглы-Гирей крымский и султан турский, дабы хана Ахмата сломить.
Государь опять задумался и потом сказал совсем тихо:
– Другое дело наше: удельных посулами манить и даже докончания до поры с ними укреплять, пока Русь православная совсем вольной не станет. Разумеете?
– Разумеем, государь! – воскликнули оба дьяка и поклялись государю служить верой и правдой на благо и во славу Русской земли.
Распуская рати свои по домам, великий князь дольше других задержал на Москве Даниара-царевича – чтил и дарил его более, чем других своих соратников. Доволен весьма был царевич и дарами и честью великой. Государь же, отпуская его в Мещерский городок, прощался с ним только в присутствии дьяков Курицына и Бородатого, а из двора его были дворецкий Данила Константинович, казначей Ховрин да стремянный Саввушка, могучей силы, как сам государь, и горячо преданный ему.
Все уже ведал Даниар-царевич, что государю от него надобно и как службу ему служить для Москвы, привлекая Менглы-Гирея и султана турского. Все через дьяков было ему втайне указано, и великий князь только добавил:
– Отпускаю тя, царевич, с полной верой, что послужишь мне так же, как отец твой служил отцу моему и мне.
Иван Васильевич ласково поглядел на царевича и, взяв от дворецкого саблю булатную с золотой рукояткой в ножнах с каменьями самоцветными, протянул ее Даниару-царевичу.
Даниар, принимая оружие, стал на колени, а государь молвил ему с любовью:
– За подвиги твои ратные дарю тебе из рук своих оружье честное, яко воеводе знатному и храброму на брани.
Принимая сей ценный и почетный подарок, царевич поцеловал руку государя своего и, не вставая с колен, воскликнул:
– Живи сто лет, государь! Яз же, пока жив, служить тобе буду верно, как служил тобе отец мой. Клянусь в сем именем Аллаха милостивого и милосердного.
Стоя еще на коленях, Даниар выдвинул наполовину из дорогих ножен дамасский клинок с золотыми насечками и надписями из Корана, приложил его ко лбу, а потом поцеловал.
Так, в дружбе и верности отъехал царевич в свою вотчину, обласканный великим князем. Когда же дьяки и казначей, провожавшие царевича до коней его, вернулись, Бородатый радостно воскликнул:
– Государь, верь Даниару, как и всякому татарину, который на сабле клятву примет! Касим-то отцу твоему на кинжале клялся.
– Ведаю все и верю Даниару, – молвил с усмешкой Иван Васильевич, – братьям же своим единоутробным мало верю, и сие горько мне. Будет еще много зла от них, хотя все они крест целовали.
– Пошто братьям-то и дяде ныне зло иметь на тобя? – заговорил Ховрин. – Сами они и люди их добычи сколь набрали: и серебром, и конями, и портищем, и всяким иным добром – белки, соболи, хрусталь и прочее.
Иван Васильевич досадливо махнул рукой и молвил сурово:
– Ко власти зависть у них. Равны хотят быть государю московскому. А сего не разумеют, что власть-то у того токмо, кто властвовать умеет.
Сентября десятого прибыл из Венеции Антонио Джислярди, племянник Ивана Фрязина, и привез от папы Павла листы великому князю. По этим листам все, кого в них государь впишет послами своими, могут два года свободный проезд иметь по всем землям латинским, немецким, итальянским и прочим, которые все его святейшеству присягают. Лично же просил Антонио от имени папы Павла, дабы великий князь скорее послал послов по царевну Зою.
К Антонио пристал в Венеции посол к великому князю московскому от дуки венецейского Николы Трона, именем Иван, и по прозвищу Тревизан. Послан же Тревизан этот от дуки и всех земель, сущих под ним, бить челом великому князю московскому о помощи в переговорах с ханом Ахматом, царем Большой Орды.
Обоих этих посланников задержал при себе государев денежник. Вызнав от Тревизана, что везет он государю московскому подарки великие, решил обманом и хитростью соблазнить племянника своего на тайное похищение многих даров дуки.
