Девяносто…

Мой отец избежал ареста. Как он мне потом уже рассказывал, о предстоящих арестах его предупредил кто-то из его пациентов, работавших в НКВД, и папа уехал летом 1937 года на курорт в какой-то кавказский санаторий. Когда он вернулся на работу, аресты в Иркутске и Черемхово уже прошли, стало как-то спокойнее. Мама тоже период арестов провела в Крыму, у неё обострился туберкулёз, и врачи-фтизиатры направили её лечиться.

Вот так известные в истории 1937–38 годы большого террора коснулись моих родных.

Мой второй дедушка (мамин отец) – Тихон Фёдорович Сенчилло – потомок, скорее всего внук, итальянского солдата наполеоновской армии, который при переходе через реку Березину в 1812 году остался в тех краях в Могилёвской губернии на границе с Польшей.

Тихон Сенчилло родился в 1869 году. Он женился на Марии Сильвестровне Кореневской. В 1902 году у них родился сын Николай, а в 1905 году – дочь Зинаида, моя мама. Это всё происходило в селе Пищалово Могилёвской губернии. Вскоре после рождения дочери Мария Сильвестровна умерла от туберкулеза, и дедушка остался один с двумя маленькими детьми. Он получил какое-то железнодорожное образование, работал в разных местах по своей специальности. Во время Октябрьской революции он проживал в Ревеле (теперь это Таллин), потом его переводили в Сибирь, в Красноярск, Канск. Мама и ее брат поменяли несколько школ. Мама закончила среднюю школу в городе Канске в 1924 году (около 200 км от Красноярска). Дедушка Тихон переезжает в большое село Иркутской области Худоеланское, где остался до конца жизни (1953 г.).

Дедушка Тихон вторично женился на Анне Никандровне Аргуновой. В возрасте 79 лет он снова стал отцом, в 1948 году, у него от Анны Никандровны родилась дочь Мария. Мария выросла, вышла замуж, работала преподавателем русского языка и литературы. Два раза приезжала к нам Иркутск на медицинское обследование. Но потом я о ней никакой информации не имел. Знаю, что у нее был сын. А к дедушке в Худоеланское мы с мамой приезжали летом в 1944 г.

До войны мы с мамой часто ходили в лес за грибами. Мама мне показывала, какие грибы хорошие, а какие поганые, ядовитые. И эти знания остались у меня на всю жизнь. Однажды мама взяла меня с собой в Иркутск. Почему – я не знаю. Её приняли в аспирантуру на кафедру факультетской хирургии госуниверситета и ей надо было, по-видимому, уже начинать работать. И мы с ней поехали в Иркутск – два часа на поезде «Ученик».

И вот я маленький в Иркутске – первый раз в жизни. Мы приехали с вокзала прямо в гостиницу «Сибирь» (она была построена в 1934 году и тогда носила название «Центральная»). Это в центре города, на улице Ленина. В то время, наверно, это была единственная гостиница в городе. (Много позднее, в 1995 м, в этой гостинице случился чудовищный пожар – сгорело половина здания). Нам дали номер, и мы с мамой в нем расселились. Забегая вперед, скажу, что как только началась война, помещение гостиницы сделали эвакогоспиталем, начальником которого назначили моего отца.

Помню, как однажды, в первые дни войны, я взял у бабушки большую оцинкованную ванну и принес ее прямо в кабинет отца. Там в это время было много народа, шло какое-то совещание. «Я принес металлолом для изготовления оружия, для борьбы с врагом» – сказал я. Отец на это ухмыльнулся, поблагодарил и велел мне отнести ванну обратно домой. «Мы потом решим вопрос о металлоломе» – сказал мне отец.

Последний раз я был в этой гостинице, кажется, в 1949 году. Там проживали мои новые знакомые – музыканты. (О них я потом напишу.) А в первый приезд мы с мамой в гостинице «Сибирь» жили недолго. Дня через два мы переехали к сестре бабушки – Фраде. Жили в этой семье какое-то недолгое время. Папа приехал работать в Иркутске, и вскоре ему дали квартиру – в центре города на улице Желябова, дом 3. В ней я и вырос, и родители мои прожили до конца жизни.

Иркутск моего детства и юности

Хочу немного написать об Иркутске, городе, который я любил и люблю. Я очень по нему скучаю, много думаю, вспоминаю свою жизнь, которая большей частью прошла в нем. Я очень понимаю людей, которые любят или любили Иркутск, как, например, поэт-фронтовик Юрий Левитанский, написавший слова к песне об Иркутске (с композитором Юрием Матвеевым, которого я в юности встречал). Это просто замечательная песня! Жаль, что теперь она позабыта! «Песня о нашем городе» когда-то частенько звучала в эфире иркутского радио, а её мелодия служила позывными радиогазеты «Вечерний Иркутск».

Студёный ветер дует от Байкала,

Деревья белые в пушистом серебре,

Родные улицы, знакомые кварталы,

Город, мой город, на Ангаре

Ю.Левитанский

Или Денис Мацуев – великий пианист, который ежегодно бывает в родном Иркутске с большой группой музыкантов. Напротив музыкального театра построили новый квартал: сделали в нём и «дом Мацуева». Денис, как-то, назвал Иркутск сибирским Зальцбургом. (А Зальцбург – город, в котором жил Вольфганг Моцарт).

Итак, об Иркутске: город расположен на берегу реки Ангары чуть более, чем за 5 тысяч километров от Москвы. Перед Иркутском даже есть железнодорожная станция «Половина». Через город проходит железнодорожная магистраль до Владивостока и делит Иркутск на две части – южную и северную. Сейчас эти части города соединяются тремя мостами (один из них – плотина Иркутской ГЭС). Самый старый мост – средний. Он идёт из центра города, по нему ходят трамваи. Два других моста (переходы через Ангару) – безрельсовые, трамваи по ним не ходят. Центр города расположен на правом берегу Ангары. На этом берегу реки замечательная набережная – бульвар Гагарина (раньше он назывался «Вузовская набережная»). Со стороны реки сохранились деревья, образовалась приятная парковая зона. От бульвара Гагарина на север отходят главная улица города – улица Карла Маркса, протяженностью примерно 2 километра. Эта улица заканчивается перед заводом тяжелого машиностроения имени Куйбышева (которого сейчас уже нет).

На бульваре Гагарина дома расположены только на одной стороне – правой. Левый берег Ангары тоже достаточно хорошо обустроен. Есть там пристань для кораблика, который перевозит пассажиров через реку. От бульвара Гагарина перпендикулярно отходит улица Карла Маркса. И в начале этой улицы с одной стороны – краеведческий музей, с другой – библиотека Государственного университета (сейчас построили новое здание библиотеки, по современному проекту, на противоположном берегу Ангары). На бульваре Гагарина, там, где начинается улица Карла Маркса, – стоит памятник Александру III. Этому памятнику повезло: в советское время верхняя часть памятника была снесена, и вместо фигуры императора поставили бетонный столб. Но потом памятнику вернули прежний вид. В этом месте – влево от памятника, приблизительно до 1950 года был большой забор, длиною 500 метров и это место называлось садом имени «Парижской коммуны». Вход в сад был платный. Недалеко от памятника играл духовой оркестр, в саду был и шахматный павильон, кажется, одно время была и комната смеха. Восточнее бульвара, тоже на правой стороне, находилась областная клиническая больница, а дальше бульвар Гагарина был неблагоустроен. Сейчас уже начался процесс благоустройства.

Теперь о левом береге Ангары. Там расположен железнодорожный вокзал и продолжается путь далее на Восток. Там же, на берегу Ангары была маленькая деревушка – Титово. Помню, как зимой из этой деревни, через замерзшую реку, к нам домой приходила молочница тётя Клава, которая часто приносила и свежую рыбу. Рыба была всякая – от щуки до тайменя. Бабушка Феня покупала любую рыбу, кроме щуки (ей не нравился её запах). Зимой сообщение с левым берегом было только по замерзшей реке. Только в 1936 году, построили мост, который стоит и сейчас. А до постройки моста, летом, стоял деревянный понтонный мост, который исчезал на зиму (этот период я помню смутно).

Сейчас на левом берегу Ангары вырос Академгородок. На главной улице этого микрорайона – ул. Лермонтова расположен студенческий городок (Политехнический институт). Из центра города до студгородка ходят трамваи. На этой улице много деревьев.

Вернёмся опять на правую сторону Ангары. К центральной улице Карла Маркса. Эта улица очень хороша: на ней жилых домов мало, больше общественных объектов (институт микробиологии и эпидемиологии, областной драматический театр красивой постройки), редакция газеты «Восточно-Сибирская правда»; центральный гастроном; были такие кинотеатры: «Художественный», «Хроника» и «Пионер» (теперь этих кинотеатров нет). Много небольших магазинов. В конце улицы, на месте бывшего завода тяжелого машиностроения, который делал драги для золотодобывающей промышленности (есть токая отрасль в городе Бодайбо, на северо-востоке Иркутской области) теперь разместился большой торговый комплекс. За ним стоит действующая церковь, во дворе которой один Иркутский коммерсант поставил памятник Колчаку. Это почти напротив Ангары, там, где был расстрелян адмирал. А дальше на север идет Маратовское предместье, оно мало изменилось с того времени, когда я переехал из Черемхово в Иркутск. Из самых известных новостроек там образовался очень крупный онкологический центр. На выезде из Иркутска построен большой жилой район. Маратовском предместье – это северные ворота города, от которых начинается Якутский тракт (его еще называют Качугским). На этом тракте, примерно на 100 км от Иркутска, интенсивное автомобильное движение до центра Бурятского национального автономного округа Усть-Орды.

На восток от центра Иркутска, через несколько улиц от Правобережного района, идёт Нагорный район. Это дорога в аэропорт и на озеро Байкал, в поселок Лиственичное. Удивительно, но аэропорт в Иркутске оказался в черте города, в конце улицы Советской. Самолеты взлетают в восточном направлении, а садятся с запада. Иногда прямо над жилыми домами, практически через весь город через этот район по улице Байкальской идет красивый автомобильный тракт на Байкал. По этой дороге мы с женой ездили на дачу, которая располагается на берегу залива Ангары, на 28 м км шоссе. Это чуть меньше половины расстояния до Байкала.

На западе Иркутска построен микрорайон Ново Ленино, это большой жилой массив. В конце этого района начинается Московский тракт. В центре построена дорога в объезд Иркутска, идущая до города Шелехов – на восток.

И вот папа получил квартиру в Иркутске. По тем временам это была шикарная жилая площадь. Дом на улице Желябова 3 был ещё царской постройки – раньше в нём находился ломбард. Стены толщиною более двух метров, окна с двойными рамами. Эта квартира на первом этаже имела вход со двора. Вход был только в одну эту квартиру из пяти комнат. Нам выделили две комнаты и кухню. В кухне была русская печь, в ней бабушка готовила пищу. Этой печкой отапливалась кухня, а комнаты отапливались «голландкой». Стены дома были настолько толстыми, что даже в зимние морозы в квартире было тепло. Мы быстро перебрались в квартиру, началась наша жизнь в Иркутске. Я, кажется, заболел, хотя и не замечал этого. Болезнь моя, как мне потом рассказали, заключалась в непрерывном подергивании рук и ног. Меня наблюдали лучшие доктора города: доцент Фельдгун (впоследствии он заведовал кафедрой детских болезней в мед. институте) и Миль (брат будущего известного конструктора вертолётов, кажется, он был родственником дяди Лёли – мужа бабушкиной сестры Сары). Мне поставили диагноз: малая хорея. Это вариант ревматизма, который проходит сам по себе, без какого-либо лечения. И, действительно, скоро симптомы хореи прошли, и мы о ней забыли (хорея – это, в переводе на русский язык, «ноги». Хореография, в дословном переводе, – запись ногами).

Девочка Тамара, которая жила со своей мамой в одной из комнат квартиры, была почти моей ровесницей. Мы с ней играли в куклы, у нас были еще какие-то общие игрушки. В хорошие дни мы играли на улице, к нам присоединялся мальчик из соседнего подъезда – Юра Левандовский. В нашем дворе находился детский садик. Меня туда записали, но я долго не мог привыкнуть, страшно плакал, потом привык. В те годы были стычки на восточной границе СССР – на озере Хасан, Халкин-Голе. Помню, как мы играли в пограничника Карацупу, задержавшего шпиона. Помню, как я участвовал в костюме медвежонка на новогодней елке. Научился читать. Мама мне покупала «книжки-малышки», они были чуть больше спичечного коробка. Очень много было детских книжек, в том числе и переведенных на русский язык немецких стихов и сказок, например, «Плюх и Плих». Лето, как всегда, мы проводили в поселке Мальта.

Мои родители, кажется, решили, что я уже подрос и мне пора заняться чем-нибудь нужным и в будущем полезным. Они отдали меня учиться немецкому языку. Нашли старушек: немку и её сестру-пианистку. Я стал ходить сначала к музыкантше. Жили эти бабульки недалеко от нас (на улице Степана Разина). Немецкому языку я пока не стал обучаться – родители решили, что это будет большая нагрузка. Водили меня к учительнице (имени её я не помню) два раза в неделю, и она мучила меня, как могла. Я должен был играть гаммы и правильно ставить на клавишу соответствующий палец. Это был ужас! Когда учительница отворачивалась, я начинал играть гамму одним пальцем. Однажды она это увидела, схватила линейку и стала ею бить меня по руке, по пальцам. Я начинал плакать как Ванька Жуков из рассказа Чехова. Мои уроки музыки продолжались недолго, почему-то меня перестали к ней приводить.

С немецким языком было по-другому. Мои родители были убеждены, что тогда мне необходимо было овладеть немецким, и что его надо учить с детства. В середине 30-х годов Германия набирала сил. У Советского Союза складывалось мнение, что это государство будет одним из ведущих в мире и, надеялись, дружественном с СССР. (Но получилось всё не так… И сейчас английский язык признан международным языком общения.) В начале войны к нам домой приходила старушка немка, она была достаточно доброй, но дела шли медленно. Звали мою учительницу Фанни Александровна фон Рингенберг. Жила она недалеко от нашего дома (на улице Свердлова), в какой-то разваливающейся хибарке. Она приходила ко мне 2 раза в неделю. Сколько рублей за уроки в месяц она получала от отца, я не знаю, но обязательно в её зарплату входили обеды. Ей очень помогал директор хлебозавода, и он её рекомендовал моему отцу. Я помню, что она ознакомила меня с готическим шрифтом, научила читать и писать. Какие-то книжки были у нее, какие-то у меня. Занимались мы с ней около 2 лет – она была очень старенькая и слабенькая. Вдруг она перестала ходить – тихо скончалась в своей квартире, и через несколько дней её похоронили (кажется, соседи).

То, что я учил до школы со старенькой женщиной-немкой так и осталось в моей памяти. Правда, совсем недавно я попробовал себя в давно забытым мною языке. В Москве, куда я переехал в 2013 году, уже подросла дочка Игоря, сына двоюродного брата мой жены Владимира Мейеровича, которая прекрасно знает немецкий. И я пробую с Ксюшей поговорить по-немецки. И у меня получается, хотя многие слова я уже, конечно, подзабыл. Я в шутку как-то спросил, какую оценку она бы мне поставила. Ксюша подумала и сказала «три».

Начало войны застало нашу семью в обычном для нас летом месте – в поселке Мальта Иркутской области. Я этот день отлично запомнил – с утра было солнечно и тепло. Только днем появилась информация о нападении немцев на нашу страну. Все мы стали собираться в Иркутск. Событий ближайших дней я не помню.

От Мальты остались какие-то отрывочные воспоминания. Помню, как с какими-то мальчиками моего возраста мы бегали на железнодорожную станцию и при виде приближающегося поезда быстренько подкладывали на рельсы пятикопеечную монету, после прохождения состава смотрели, как она сплющивалась, какой она становилась тонкой. Так делали мы частенько. А поезда шли на запад постоянно, в основном, товарные – один за другим. Пассажирские были в редкость; на одну минуту останавливались поезда дальнего следования – в Москву, Ленинград, а пригородные «передачи» мы ждали и встречали, надеясь увидеть знакомые или родные лица.

Помню, как с папой мы ходили в «дальний» магазинчик, он находился в метрах 600–800 от вокзала, кажется, это был ведомственный железнодорожный ларек. Там были в изобилии всякие разные вкусные вещи – коробки с лимонными дольками, фигурный шоколад (поросёнок-скрипач, рыбки, зверюшки), сладкая минеральная вода, мороженое и другие заманчивые продукты, например, красная икра в баночках. Вообще, эти предвоенные годы 1939–1940 у меня ассоциируются с продуктовым изобилием.

Помню две речки – Мальтинку – маленький ручеек, который заканчивался запрудой и небольшим прудом, в котором мы часто купались, и большую, Белую, приток Ангары. Эта река протекала по безлесной местности, через неё был деревянный мост и параллельно речки шел Московский тракт, а наша Мальта находилась на половине расстояния между Владивостоком и Москвой, так и называлась железнодорожная станция после Мальты – «Половина». Потом, когда я закончил среднюю школу, мы с другом Юрой Тржцинским один сезон отдыхали в доме отдыха «Мальта» (папа купил две путёвки – мне и Юре – подарок за окончание школы – Юре с золотой медалью, мне – с серебряной).

И последний раз я был в Мальте в 1956 году, когда мы закончили мединститут. Я с женой и маленьким сыном Сашей (родился в 1955) распределились на работу в г. Усолье, который был ближе к Иркутску на 15 км, чем Мальта. Но о городе, который сыграл большую роль в моей жизни, я напишу чуточку позже.

В 1940 году я поступил в одну из лучших средних школ г. Иркутска – мужскую среднюю школу № 11; началась совершенно другая жизнь. Я многое забыл, но первую учительницу – Веру Иннокентьевну Овчинникову – не забыл. Маленького роста, добрая, в меру строгая, она могла найти подход к каждому ученику. Вера Иннокентьевна «кудахтала» с нами и возилась как добрый и надёжный друг-воспитатель.

В Иркутске мы жили на улице Желябова 3, через переулок от нас был Дворец пионеров и школьников, следующий дом – через улицу Пролетарскую – был хлебный магазин; и сразу после начала войны возникла огромная очередь за хлебом – она была на весь квартал вокруг Дворца пионеров и нова возвращалась на улицу Желябова. Несколько раз я с мамой стоял в такой очереди, чтобы купить 2 булки хлеба (одну – мама, вторую – я). Вскоре ввели продовольственные карточки, и мы более спокойно и быстрее получали свою норму.

Во время войны мы с мамой летом в мамин отпуск и мои каникулы отдыхали в деревне – маме сделали операцию на легких (у неё обострился туберкулёзный процесс), и ей требовались более или менее спокойный режим, сон, питание. Два раза мы ездили к её знакомым (возможно, её приглашали бывшие пациентки – это моё предположение) и один раз мы провели месяц у дедушки Тихона в селе Худоеланское. Это было в 1944 году. Годом раньше мы были в селе Хохорск (колхоз Улан-цирик), а вот третье место я не помню.

Начну с Хохорска. Сначала всё было хорошо. Но вдруг… ночью мама проснулась от сильнейшей боли в животе. Я такой боли никогда не слышал, как будто бы резало по живому. Мама каталась по кровати и орала от боли. Прибежала хозяйка, набрала бутылку кипятка и стала катать эту бутылку по маминому животу. Боль – а её было страшно слышать – прошла через 3 часа, уже наступало утро. Утром мама показала мне камушек величиной с большой кедровый орех – это был камень, который по желчному протоку проходил из желчного пузыря в кишечник. Камень повредил стенки желчного протока и, возможно, поджелудочную железу, после чего у мамы стал развиваться сахарный диабет. Инсулина тогда ещё не было и лечение было симптоматическое – диета без углеводов и больше ничего. (Инсулин появился в аптеках приблизительно через 1,5 года. Мама стала его вводить и ей стало легче. Правда, уровень сахара в крови время от времени все-таки повышался.) Мы приехали в Иркутск, вскоре отпуск закончился, и мама вышла на работу и вроде бы всё пошло по-старому.

Приблизительно в шестидесятом году мамин ассистент – Эмма Моисеевна Лифшиц – защищала кандидатскую диссертацию, мамы была её руководителем и по ходу защиты диссертации должна была выступить с информацией о работе и о самой соискательнице. Мама вышла на трибуну и вдруг стала говорить непонятно что, совсем не относящееся ни к диссертации, ни к характеристике диссертанта, просто какой-то набор слов. Председатель Совета – ректор института профессор Никитин – быстро прервал её выступление и дал слово оппонентам. Инсулин в Иркутске уже был (кажется, индийский), и маму сразу же положили в клинику, и концентрация глюкозы в крови пришла в норму. Потом опять начались перебои с поставкой индийского инсулина – это был достаточно хороший препарат, мама перешла на другой – отечественный инсулин, который оказался значительно хуже индийского, и у неё никак не могли получить нужную концентрацию глюкозы в крови. Потом снова появился в аптеках импортный препарат и мамины дела стали чуть-чуть лучше. В конце концов ей пришлось оставить работу, и она ушла на пенсию.

Несмотря на наблюдение хорошего эндокринолога, инъекции качественного инсулина, постоянный контроль содержания сахара в крови, состояние мамы ухудшалось и мне пришлось организовать лабораторные исследования на дому. В этом мне большую помощь оказал старший сын Александр – он в то время работал в реанимационном отделении Иркутской железнодорожной больницы. С работы (я тогда заведовал Центральной научно-исследовательской лабораторией Мединститута) я привез домой необходимые приборы и реактивы, а со своей семьей жил недалеко и оставался ночевать и в любое время по необходимости мог определять у мамы концентрацию сахара.

Несмотря на все принимаемые меры, мама болела и 5-го марта 1985 года, у нее стало резко падать кровяное давление, она вдруг вскрикнула от боли в сердце и скончалась. Но это уже было потом. Наверно, совершенно случайно в момент её смерти к нам пришли почти все сотрудники кафедры госпитальной хирургии.

…В жизни у каждого человека есть несколько своих ярких дней. Часто событие определяет дальнейший ход существования. Вот первое такое знаковое явление для меня был выход из жёлчного пузыря у мамы камня и последующее неизбежное развитие сахарного диабета. Я тогда ещё был маленьким мальчиком и мне только было страшно видеть страдания матери – человека, связанного со мной огромным количеством невидимых нитей, а кроме страха я ничего не испытывал. Только много лет спустя я понял значение этого события. Были у меня и другие события, определявшие дальнейшее течение жизни, например шахматы, музыка, автомобиль – о них – по ходу воспоминаний.

После приступа желчнокаменной болезни в Хохорске мы прожили некоторое время, маме стало лучше, время отпуска заканчивалось, и мы стали собираться домой. Поехали на грузовике, двигатель которого из бензинового был переделан на газогенераторный; в кузове был поставлен баллон, в который закладывались небольшие чурки дров, дрова поджигались и когда начинал образовываться дым, то по шлангу он поступал в двигатель, и автомобиль начинал работать. Такая переделка двигателя в годы войны была весьма популярной.

Несколько дней шли сильные дожди, дорога превратилась в месиво грязи. Выехав днем, мы с мамой сидели в кабине, в кузове тоже были какие-то люди. Ехали мы очень медленно и к вечеру доехали только до посёлка Александровск, знаменитого Александровского централа. Дождь лил, как из ведра. С нами ехал какой-то молодой бурят, и он в довольно сильный дождь как-то смог развести на обочине костёр, и мы как-то согрелись. Из всех окон тюрьмы, которые были забиты досками почти до верха, шел пар… Уже позднее мне кто-то сказал, что в то время в Александровском централе находились будущие главы стран народной демократии – Болгарии, Венгрии, Румынии, не знаю, правда ли это…

В Александровский централ я приехал ещё один – последний – раз, в 1958 году. Тогда мы купили машину «Москвич» 403 и с женой решили прокатиться. До централа было километров 70, когда мы к нему подъехали, ворота были открыты и мы заехали на территорию. В здании уже не было тюрьмы, его перестраивали под психиатрическую больницу для пожилых хронических больных. Мы зашли внутрь здания и увидели работающего из областной клинической больницы плотника (в это время я работал заведующим лабораторным отделением этой больницы). Он нам показал камеры, в которых тоже шел ремонт. Больше в этом помещении я не был…

Еще одно лето мы с мамой провели в деревне. Эту поездку я помню плохо. Как называлась деревня, я не знаю. Мы были втроём, с нами ехал сын бабушкиной сестры Фрады – Миша Вассерман. Он был старше меня на 4 года. Он потом закончил горный институт, работал горным инженером, потом перешел в научно-проектный институт алюминиевой промышленности, был главным инженером проекта. В 89 лет он со всей семьёй переехал на постоянное место жительства в Израиль. Я помню, что мы много читали – библиотека в этой деревне была очень хорошая. Я прочитал несколько пьес Шекспира и достаточно много других книжек. Я запомнил, как мы с Михаилом раз в неделю ходили на молочную ферму за молоком. Нам выписывали 1 литр молока в день и раз в неделю мы получали 7 литров. Мы несли ведро на палке, это было легче и удобнее, ходить было далеко, мы даже с Мишей ссорились, но с поручением справлялись.