скачать книгу бесплатно
– Я тебя найду,– крикнула она мне напоследок.
– Кажется, наш баянист взял главный приз,– хохотнул Анатолий Андреевич, когда мы уже были в пути.– Красивая девушка, ничего не скажешь. Мне б такую.
Я не стал поддерживать этот разговор, и он угас сам собой. Все были переполнены впечатлениями и мясом. Каждый думал о своем. Я тоже. С одной стороны, подвалил счастливый случай, а с другой, до дембеля еще долгих полтора года – и вдруг эта нежданная любовь, необходимость кого-то защищать и самому защищаться. И все это в положении рядового солдата – ох, как это давит. Ну да ладно, продолжения не будет – это ясно, как день.
– Ребята, что я вам принес,– сказал я, войдя в казарму. Все бросились ко мне. Я открыл футляр баяна и вытащил почти полторта. За этим последовал вздох восхищения и сластолюбивое потирание рук. Но что такое полторта на тридцать человек? По крайней мере, у всех на губах остался давно забытый вкус домашнего сладкого изделия.
Ну рассказывай, как там и что?– посыпались нетерпеливые вопросы. Моего рассказа ждали, заранее смакуя, намного больше, чем торт.
– Весь вечер я жалел, что вместо меня туда не поехал Романчук или Иванов– вот уж попала бы коза в капусту,– пошутил я и рассказал в подробностях, которых от меня обязательно требовали, все, как было, лишь вскользь упомянув про Жужу. О ней на следующий день я рассказал только Касимову, зная, что это мертво.
– Да-а,– протянул Касимов после моего подробного рассказа, улыбаясь мягкой своей улыбкой и покачивая головой,– бывает же такое.
– Бывает-то бывает, только зачем это мне надо?– горячо возразил я.– Мы с тобой спокойно служили день за днем, день за днем. Однажды проснулись бы– завтра домой. Теперь же ты будешь по-прежнему храпеть по ночам, как лошадь, а я буду ворочаться с боку на бок, вспоминать ее, чертовку; думать, как она там, с кем еще целуется.
– Зато будет что вспомнить,– сказал Хаби,– что у нас за три года?– занятия–обед, занятия– ужин, потом отбой.
– Хотя бы ребята из музвзвода не разболтали,– следуя своим мыслям, продолжил я,– иначе затюкают. Ты тоже держи язык на привязи.
– Я буду молчать,– спокойно сказал Касимов.
Так прошло около месяца. На репетиции уже не вызывали, все подробности, известные моим товарищам, были многажды обговорены и обсосаны до приторности. Событие стало забываться. Я тоже постепенно успокаивался, образ Жужи размывался, выцветал, как выцветают от времени самые яркие картинки и вещи. И вдруг в одно из воскресений, на поле, где мы азартно играли взвод на взвод в гандбол, прибегает дневальный:
– Соколов, тебя вызывает дежурный по части.
С какой такой стати вызывать в воскресенье обычного ефрейтора в часть? Хорошего ничего не предвидится, значит, какая-нибудь пакость. Но и пакости вроде бы я никакой не натворил – в чем же дело?– с тревогой думал я по дороге.
Прибегаю в штаб. Дежурит майор Щербаков из первого батальона, мы с ним немного знакомы по комсомольской работе.
– Товарищ майор, ефрейтор Соколов по вашему приказанию прибыл.
Смотрю, Щербаков меня критически оглядывает.
–Почему сапоги не чищены, подворотничок несвежий, пилотку как носите?
– Товарищ майор, в гандбол…
Даю тебе двадцать минут привести себя в должный вид, умыться и тому подобное. Здесь к нему, понимаешь ли такая красавица пожаловала, а он … неряха … и когда они успевают … все как будто бы на замке … нет же…
– Разрешите идти, товарищ майор?
– Иди, и чтоб, как Ален Делон был через двадцать минут.
Несусь во весь опор к себе, моюсь, чищусь, подшиваюсь, подмышки одеколоном, зубы пастой – и опять в штаб.
– Совсем другое дело,– говорит майор после тщательного осмотра.– На КПП тебя ожидают. Отпускаю под свою ответственность. Смотри, не подведи меня, Любоваться не более часа. Никуда не отлучаться – там есть комната, побеседуете, прохвост ты эдакий,– Щербаков говорит с неожиданной для него ожесточенностью.
Иду на КПП и недоумеваю, почему майор злится на меня. На сердце и радостно, и тревожно»; иду медленно, чтобы опять не вспотеть и обдумать, как же себя вести, что говорить. В голове полный сумбур, а контрольно– пропускной пункт уже совсем рядом.
Вхожу к дежурному, а навстречу мне Жужа с заплаканным лицом и толстая какая-то. Молодой лейтенант молча показывает на соседнюю дверь и деликатно выходит.
Как только мы остаемся вдвоем, Жужа бросается мне на шею и заливисто смеется.
– Вася, ты не обидишься?
– За что?
– Два раза они меня не пускали. Пришлось сказать, что я беременна. После этого разрешили.
– Ты с ума сошла?! Теперь понятно, почему майор так со мной разговаривал.
– Это же понарошку.Смотри.– она подняла длинную кофту и показала живот, обвязанный каким-то тряпьем.– Здорово я придумала?
Я не знал, что и сказать. В комнату в любую минуту могли войти дневальные по КПП, дежурный или офицеры, которые выходили из части по своим делам.
– Ну обними же меня, я так хотела тебя увидеть,– из ее глаз готовы были брызнуть настоящие слезы.
Мы обнялись, и как только я прикоснулся к ее губам, почувствовал упругую силу ее гибкого тела, его радостную дрожь, я вновь потерял голову. Не было уже никого и ничего: ни КПП, ни солдат, ни офицеров – были она и я, и плевать мне на все условности мира. Мы огляделись,– комната была без окон,– выбрали самый отдаленный угол, откуда нас было меньше всего слышно, забились туда и целовались, как заведенные: жадно, долго, торопясь, что вот сейчас зайдет кто-нибудь, и кончится наше счастье, мы не успеем насладиться друг другом.
– Эй, вы там,– крикнули снаружи,– не так громко … С ума сойти можно.
Мы на несколько мгновений затаились, а потом опять кинулись в объятия друг другу.
– Что ты все это время делала? – спросил я, переводя дух.
– Ходила, как сонная или загипнотизированная. Мать хотела меня уже у больницу везти. Ела через силу, чтоб ее успокоить. Все вспоминала, как мы целовались в коридоре. Как я не вспомнила, что там была одна пустая комната? Ругала себя на чем свет стоит. Забыла, оттого что вина тоже выпила. А ты? Помнил меня?
–Ты по ночам снилась мне. Раньше я спал без снов. Только недавно стал успокаиваться – и вот опять ты…
– Это плохо?
– Для солдата это плохо. Я опять не буду высыпаться.Хожу, как чумной, надо мной уже подсмеиваются: мол, поездка пошла не на пользу.
– А у тебя была девушка перед армией?
– Как тебе сказать: и была, и не была. Она не знала, что я в нее влюблен – мы просто дружили. Перед призывом она заболела, и меня провожали соседки, одноклассницы. А у тебя?
– У меня тоже еще никого не было. Это я с виду такая смелая.Я только тебя нисколечко не боюсь. Я как увидела твои глаза, такие грустные, мечтательные, не такие, как у всех, так и втрескалась. И про сон свой вспомнила– я о нем тебе уже рассказывала.
Жужа немного помолчала, потом приложила палец к губам: –тсс!– и показала на дверь. Я понял. Выхожу. Близко никого. На улице май, солнышко уже припекает, в листве птицы снуют и перекликаются, воздух пахнет свежей зеленью, молодой травой, весело желтеют одуванчики. Дневальные, разморившись от весеннего тепла, увлеченно о чем-то беседуют между собой. Лейтенант сидит на лавочке, нервно курит; видно, думает о своем. Возвращаюсь в комнату.
– Все спокойно,– говорю я и предчувствую, что она выкинет сейчас какой-нибудь очередной фортель. Так и есть.
– Ты видел женскую грудь?– шепчет Жужа, как заговорщик.– Парни это очень любят. Хочешь, покажу?
Я не успел ответить, а она уже распахнула кофточку, платье– халатик, и обнажила увесистые, остроконечные грудки с темными кружками волос вокруг розоватых сосков.
– Поцелуй их,– попросила Жужа и вплотную подвинулась ко мне, поудобнее подставляя грудь.
Я сначала несмело взял в руку упругий ком, ощутив его сладкую тяжесть, потом второй, затем судорожно припал к теплому соску.
– Вот так, вот так,– жарко шептала Жужа, подняв голову и закрыв глаза.– Видишь, мне для тебя ничего не жалко. Тебе хорошо?
– Да,– выдохнул я,– а тебе?– и не дожидаясь ответа, опять припал к розовым ее тычинкам.
– Мне хорошо, если тебе это нравится, – прерывисто сказала она, ероша мои волосы.– Ты … ты … такой ласковый … такой уютный … боже, я вся дрожу.
У меня тоже все дрожало и рвалось наружу. Скажи еще месяц назад, что я способен на такие подвиги, я бы только рассмеялся. И где?! На контрольно– пропускном пункте – святая– святых военной части. Ну и Жужа. Или она в самом деле наивная девчонка, или, наоборот, прожженная … Это сейчас я сказал бы наверняка, а тогда я тоже был, по существу, неоперившимся птенцом. Жужа это чувствовала женским своим нутром и потому была такой раскованной, откровенной и безбоязненной.
У меня все-таки хватало самообладания время от времени выглядывать наружу и оценивать обстановку. Несколько раз заходил к себе дежурный, мы издали слышали его шаги и чинно отодвигались, тихо беседуя. Когда он уходил, наши игры продолжались доизнеможения.
– Я тебе уже надоела, да?– через некоторое время, заглядывая мне в глаза, спросила Жужа, надеясь получить отрицательный ответ. Это в ней уже работало чисто женское.
– Ну что ты, Жужа– я, обессиленный, опустошенный, устало пытался ее опровергнуть.
– Знаешь, я хотела бы от тебя ребенка,– вдруг ошарашила она меня, опять тесно прижавшись.
–Зачем тебе это нужно?– вяло спросил я.
– Если мы не будем видеться, я этого не переживу. А будет ребенок– другое дело. Я уже не смогу умереть.
– Жужа, что ты несешь?–убежденно, почти с болью сказал я, снова оживившись.– Ты такая красивая, умница. Я до сих пор не пойму, зачем я тебе нужен. Я простой солдат, у нас в гарнизоне много молодых, красивых, неженатых офицеров, они в будущем могут стать генералами, а мне еще надо долго учиться. Не хочу тебя обманывать пустыми обещаниями.
– Никогда не говори мне, что ты простой солдат,–вспыхнула Жужа.–Ты не простой. Я сразу это поняла, как только тебя увидела. Ты можешь меня понять, что только возле тебя я чувствую себя надежно и тепло? Можешь?– переспросила она требовательно.– Ты никогда меня не переубедишь. Когда я тебя увидела, в твоих глазах была такая грусть, такая высокость, что ты мне показался инопланетянином, случайно попавшим сюда, или принцем в изгнании. Ты и сейчас остаешься таким. И, пожалуйста, не говори больше глупостей, не считай меня глупой девчонкой,– она пальцем поиграла на моей губе, потом задрала мне нос и ласково– шутливо добавила,– понял, недотепа?
– Я говорю это, Жужа, потому, что боюсь обмануть твои ожидания,– продолжал я, обняв ее и опять возбуждаясь помимо своей воли и в полном противоречии со своими словами.– Я сам плохо защищен, а с тобой и подавно. Ты видела, как на тебя смотрел лейтенант? И майор тебя назвал красавицей, несмотря на твой маскарад. А если ты оденешься, как следует … Тебя будут осуждать дома твои родители и соотечественники, а на меня будут коситься сержанты, офицеры, шпынять по каждому поводу, насмехаться. Я и без того здесь белая ворона, я отказался от себя, я растворился в солдате и не хочу ничем выделяться. Мне так легче переносить тяжесть, что свалилась на меня. А здесь вдруг ты…
–Так я тебе, наоборот, буду помогать.– обрадовалась Жужа.– Не бойся, возле тебя я стану в десять, в сто раз сильней. Я и тебя смогу защитить,– в ее голосе прорвалась прежняя Жужа, веселая, озорная и сильная.
Вошел лейтенант.
– Будем заканчивать, ребята,– сказал он сухо.
– Да-да, мы уже уходим,– торопливо подтвердил я, зная, что разрешенный час уже истек. Жужа поправила на животе свой камуфляж и тоже поднялась.
– В следующий раз мы отпросимся на часок прогуляться вдоль шоссе,– многозначительно шепнула она мне на ухо.–Готовься.
– Жужа,– сказал я искренне,– ты рвешь мне сердце,– ты утяжеляешь мне службу в десять раз. Мне не хочется с тобой расставаться. Если это всего лишь прихоть– это будет грех твой перед богом.
– Я очень верую в бога и боюсь его прогневить,– счастливо ответила Жужа, садясь на велосипед.– В воскресенье я буду у тебя в 11.00, хорошо?
– Да-да,– охотно подтвердил я,– обязательно буду тебя ждать.
Всю следующую неделю я жил, как в угаре, мне снились чудесные сны, любые неприятности были по фигу, казались ничтожными по сравнению с радостью будущей встречи. Ребята, все-таки узнав о происшедшем, набросились на меня с расспросами, но я, кроме общих слов о встрече, не захотел больше ни о чем распостраняться, и они поняли, и отстали. « У них любовь!»– подняв палец вверх и оттопырив губу, глубокомысленно заключил Романчук. А о любви не принято говорить на миру с шутками и прибаутками.
Я жил этой встречей, я уже соединил себя с этими глазами, запахом волос, смуглой кожей, переливами голоса, атласным блеском вишневых губ, детскостью и смешливостью, теплотой тела, свернутого уютным котенком у меня под боком.
В то воскресенье я тщательнее обычного мылся, брился, гладил брюки, гимнастерку, сменил подворотничок, только вчера подшитый. По радио передавали что-то о рапсодиях. Я с радостным оживлением прислушивался, стараясь отвлечься Оказывается, рапсодия – это музыкальное произведение на тему народных песен и сказаний. В подтверждение из динамика полилась мягкая, лирическая « Венгерская рапсодия» Фредерика Листа. «Будет о чем рассказать Жуже»,– подумал я и стал еще внимательнее слушать передачу.
И вдруг музыка резко оборвалась, и прозвучал сигнал боевой тревоги. Это было 15 мая 1968 года. Для нас начались чехословацкие события. Первым из городка вылетел ракетный дивизион, вооруженный ракетами с тактическим ядерным оружием. Затем нашу милитари альма– матер в расчетное время покинули и мы. Вся дивизия ускоренным темпом ринулась к австрийской границе, круша танками небольшие мосты и перемалывая успевший размягчиться под майским солнцем тонкий асфальт дорог. Австрийскую границу мы закрыли. Против нас стоял вооруженный до зубов 3-ий армейский корпус США, тоже с ядерным оружием. Что ж, мы были начеку и не боялись … И американцы это понимали.Это сейчас они готовы бряцать оружием, где им только вздумается, а тогда и не шелохнулись.
Кто бы там что ни говорил, мы защищали интересы своей страны, как мы их понимали, и защищали умело, с достоинством и честью, как и положено солдатам, как велит воинский и человеческий долг.
Вот только Жужу свою я потерял навсегда. Ко всем потерям тех давних чехословацких событий, надо бы прибавить и эту– бесплотную, неучитываемую в военных сводках, но невосполнимую для меня потерю. Демобилизовавшись, я даже написал письмо в Кишкун-Майшу. Оттуда вежливо и официально сообщили, что Жужа Калнаи уехала учиться в Англию. Через два года, когда я уже был студентом Донецкого университета, на мой адрес в Николаеве пришло еще одно иностранное письмо, мать отложила его дожидаться меня, но в доме слишком много толкалось родственников, и письмо неожиданно исчезло. Скорее всего кто-то из детей позарился на иностранные марки, густо наклеенные на конверте. Через несколько лет мне удалось поехать туристом в Венгрию, но Кишкун-Майша слишком далека от обычных туристических маршрутов, и на мои тихие, неуверенные просьбы на часок свернуть в сторону, никто из шоферов не отреагировал.
Но Венгрия, дорогая Венгрия, отныне и навсегда останется в моем сердце. Здесь, в ее благодатной земле я оставил почти три года своей незабываемой молодости, здесь я нашел и потерял мою первую любовь. Теперь после Украины и России я всегда болею за Венгрию, всегда жадно слушаю новости из этой страны, всегда страдаю, когда там наводнения и прочие природные напасти или экономические и политические трудности, а в моей душе будет всегда звучать неоконченная мной и Жужей венгерская рапсодия на вечно насущную, вечно народную тему– тему любви.
Чужие
Поздним ноябрьским вечером, дождливым и холодным, когда кажется, что стоит уже глубокая ночь, глухо загудел мобильник, оставленный в кармане пальто. Хозяин, тридцатипятилетний инженер Михаил Милютин, корпевший над расчетами, несмотря на уговоры жены посмотреть интересную телепередачу, шумно отодвинул кресло и заторопился подальше от Валентины: вечно она придирается, что не так говоришь, не то отвечаешь, зачем ты это сказал и прочие бабские лясы. Тем более, если звонил Борис, а в это время звонить мог только он.
– Привет, не спишь?
– Не сплю. Интересная идейка подвернулась.
– А что завтра собираешься делать?– вопрос Бориса прозвучал язвительно.
–Еще не знаю, скорее всего то же самое.
– Ну вот, я тебе говорил!– слышно было, как Борис бросил это в сторону, наверно, жене.
– Ты, конечно, забыл про 10 сентября?– в голосе друга опять прозвучало ехидное утверждение. – Мы, собственно, никого особенно не приглашаем, кроме…– Борис на мгновение запнулся,– в общем, кто сам придет. А тебе решили позвонить, зная твою забывчивость.– Борис немного помолчал и с ударением добавил,– и обидчивость тоже.– Он снова сделал паузу, словно давая переварить сказанное, а потом решенным голосом закончил:– ждем вас на 18.00. Привет!– мобильник умолкнул.
Уже идя в спальню, Михаил вспомнил, что десятого сентября– день рождения сына Нечаевых Димки. Его немного покоробила та обязательность, с которой он обязан был знать это. «Достаточно, что я помню твой день рождения»,– мысленно ответил он Борису.
– И хватает же у людей совести звонить в такое время!– сердито сказала Валя, навстречу мужу. – Борис?
– Что ты знаешь, женщина?!– несколько торжественно произнес Михаил.– Он может позвонить в три часа ночи, и я не обижусь, если я нужен другу.
Милютин с удовольствием от проделанной работы разделся, открыл забрызганную дождем форточку, через которую хлынул стылый воздух, приятно охлаждая натопленную комнату, и лег. Валя сперва отстранилась, но стоило ему примирительно обнять ее, прильнула к сильному, надежному телу мужа.
– Нечаевы приглашают нас завтра. На день рождения Димки, – сказал Михаил с расстановкой и немного важничая: все-таки позвонил ему друг, отличил старого товарища. И даже хорошо, что в такой поздний час позвонил.
– Наверно, долго думали, приглашать или нет,– прокомментировала Валя с оттенком неодобрения.
Было тепло и уютно под широким верблюжьим одеялом. Свернувшись калачиком и положив голову на плечо мужа, Валя помолчала, а потом воркующе заговорила:
– Ты только не обижайся, хорошо? Вы были с Борисом друзья в институте, здесь. Но теперь у него семья, у тебя семья.Ты на одном конце города, он– на другом. Ты злишься, если видишь его среди высоких людей, нервничаешь– я же вижу. Тебе обидно, что Боря обошел тебя.
– Ничего мне не обидно,– перебил Милютин.– Он всегда был дельнее.
– Правильно. У Нечаева уже своя собственная фирма, шикарная тачка, скоро дом собирается купить, а ты, головушка,– Валя любовно потрепала его волосы,– ты к этому не приспособлен. И нечего обижаться– надо искать новых друзей, одного поля ягоду, разве не так?
– Так, да не так,– уже холодно ответил Михаил.
Они надолго замолчали.
– Давай будем уже спать,– наконец сказала Валя, заметив, что муж напряженно о чем–то думает.
