скачать книгу бесплатно
Серко следующим образом описывал ложные зрительные ощущения во время отравления мескалином:
«Они появляются внутри неизменного, круглого, микроскопического поля зрения и чрезвычайно малы; они не интегрированы в окружающую действительность, а образуют собственный миниатюрный мирок, свой “театр”; они не затрагивают непосредственного содержания сознания и всегда субъективны… Они отделаны до мельчайших деталей и ярко расцвечены. Они обладают четкими очертаниями и постоянно меняются… Когда мой взгляд движется, они не меняют своего положения в пространстве». Содержание этих ложных ощущений находится «в постоянном движении… Узоры на обоях превращаются в букеты цветов, завитушки, купола, готические порталы… и т. п.; все беспрерывно приходит и уходит, и это постоянное движение кажется основным отличительным признаком этих явлений».
(вв) С закрытыми глазами. Явление, описанное И. Мюллером (J. M?ller, см. выше), имеет следующее соответствие из области шизофрении:
«Закрывая глаза, я ощущал рассеянное, молочно-белое свечение, из которого выплывали объемные и часто очень яркие экзотические формы растений и животных. Бледное свечение могло оставлять впечатление чего-то локализованного в самом глазу, но формы были как душевное переживание и казались явившимися из другого мира. Восприятие света не всегда бывало одинаковым. Когда мое душевное состояние улучшалось, свет был более ярким, но после малейших отрицательных переживаний (таких, как досада, раздражение и т. д.) или физического дискомфорта (например, связанного с перееданием) он становился темнее, вплоть до полной черноты. Свечение появлялось через одну-две минуты после того, как я закрывал глаза. Как-то раз, проезжая на поезде через туннель, я закрыл глаза и увидел свет; мне показалось, что поезд вышел из туннеля, но, когда я внезапно открыл глаза, я увидел только кромешную тьму. Свечение исчезло не только потому, что я открыл глаза, но и потому, что я пытался смотреть и видеть. Как только я переставал сосредоточивать свой взгляд на чем-то определенном, я мог с открытыми глазами видеть свечение даже среди бела дня, но тогда оно бывало менее ярким, и формы появлялись не всегда. Растения были невообразимы, они восхищали меня своей прелестью и очарованием; в них было нечто настолько великолепное, что обычные, известные нам всем растения казались их вырожденным потомством. Доисторические животные были милыми и добрыми существами. Иногда та или иная часть организма разрасталась и приобретала исключительное значение, но, к моему удивлению, остальные части самым гармоничным образом адаптировались к этой особенности, в результате чего возникали особые типы. Формы были неподвижны, казались трехмерными и по истечении нескольких минут исчезали» (Schwab).
(гг) Интеграция во внешнее объективное пространство. Кандинский следующим образом описывает собственный психотический опыт: «Некоторые из моих галлюцинаций были относительно бледными и смутными. Другие светились всеми цветами радуги, подобно реальным предметам. Они затмевали действительность. В течение целой недели на одной и той же стене, оклеенной гладкими, одноцветными обоями, я видел целый ряд прекрасных фресок и картин в роскошных золоченых рамах – пейзажи, морские виды, иногда портреты».
В работе Унтгоффа[22 - Unthoff. Beitr?ge zu den Gesichtst?uschungen bei Erkrankungen des Sehorgans. – Mschr. Psychiatr., 5, 241, 370.] приводится следующее описание:
«Больная с застарелым хориоидитом. Центральная положительная скотома. 20 лет болезнь не проявлялась. Однажды возникла тупая боль в голове, усталость. Больная выглянула в окно и вдруг заметила на мостовой движущуюся и растущую в размерах “виноградную лозу”. Это видение продолжалось шесть дней, после чего лоза превратилась в дерево с почками. Идя по улице, она увидела дерево словно в тумане среди настоящих кустов. При ближайшем рассмотрении удалось отличить реальные листья от мнимых; последние выглядели как “нарисованные, с серовато-синим оттенком (“словно затененные”); “воображаемые листья” казались “приклеенными”, тогда как настоящие “вырастали прямо из стены”. Затем больная увидела “восхитительные цветы самой разнообразной окраски, звездочки, арабески, маленькие букеты”. Интеллигентная больная описала результаты своего изучения этих форм следующим образом: “Листья, кусты и т. д. казались локализованными в позитивной дефектной области центра поля зрения, а их размер менялся в зависимости от расстояния. На расстоянии десяти сантиметров видения имели диаметр два сантиметра”. Проецируемые на дом на противоположной стороне улицы, они были настолько велики, что полностью закрывали собой окно. При малейшем смещении взгляда видения также приходили в движение. Именно благодаря этому последнему обстоятельству больная понимала, что они не являются реальными объектами. Когда больная закрывала глаза, видения исчезали, уступая место своеобычным картинам (золотая звезда на черном фоне, часто внутри синего и красного концентрических колец). Галлюцинаторные объекты заслоняли фон и были светонепроницаемы».
Больной шизофренией пишет:
«Как-то раз у меня в течение нескольких дней гостила прелестная юная женщина. В одну из последующих ночей, лежа в постели, я повернулся на правый бок и, к своему величайшему изумлению, увидел выглядывающую из-под одеяла голову девушки – казалось, она лежит рядом со мной. В темноте комнаты она выглядела как нечто волшебное, прекрасное, эфирно-прозрачное и нежно светящееся. На мгновение я потерял дар речи, но потом понял, с чем имею дело, тем более что во мне саркастическим шепотом заговорил какой-то грубый, недобрый голос. Я перестал обращать на призрак внимание, сердито повернулся на левый бок и выругался. Позднее дружелюбный голос сказал: “Девушка ушла”» (Staudenmaier).
Девушка, больная шизофренией, сообщает:
«Поначалу я была очень занята тем, что пыталась поймать своими глазами “Святого Духа”: я имею в виду эти маленькие белые прозрачные частички, которые прыгают в воздухе или выскакивают из глаз окружающих меня людей и выглядят как мертвый, холодный свет. Я видела также, как кожа людей испускает черные и желтые лучи; сам воздух также пропитался разными необычными лучами и слоями… Целый день я провела в страхе перед дикими зверями, которые мчались сквозь закрытые двери или, черные, медленно крались вдоль стен, чтобы спрятаться под диваном и следить оттуда за мной своими блестящими глазами. Я пугалась разгуливавших по коридорам безголовых людей и лежавших на паркетном полу, лишенных души трупов убитых; стоило мне взглянуть на них, как они мгновенно исчезали: я “улавливала их прочь” своими глазами» (Gruhle).
Слух. Больные с острыми психозами слышат мелодии, бессвязные звуки, свист, грохот машин, шум, который кажется им громче пушек. Как и в хронических случаях, здесь мы сталкиваемся с «голосами», с «невидимыми» людьми, которые, обращаясь к больным, кричат им самые разные вещи, задают вопросы, оскорбляют или командуют. Что касается содержания, то оно может состоять из отдельных слов или целых фраз; голоса могут звучать как по отдельности, так и беспорядочными группами; может происходить связный разговор как между самими голосами, так и между голосами и больным. Голоса могут быть женскими, детскими или мужскими, принадлежать знакомым или незнакомым людям или вообще не поддаваться идентификации. Голоса могут грубо браниться, комментировать действия больного, произносить бессмысленные слова или повторять одно и то же. Иногда больной слышит собственные мысли, произнесенные вслух (звучание мыслей – Gedankenlautwerden).
Приведем описание, сделанное самим больным (Kieser):
«Забавно, страшно и унизительно вспоминать, какие только слуховые упражнения и эксперименты – в том числе и музыкальные – не были разыграны с моими ушами и моим телом на протяжении без малого двадцати лет. Иногда я слышал одно и то же слово, беспрерывно повторявшееся в течение двух-трех часов. Мне приходилось выслушивать постоянные долгие речи о себе; часто их содержание бывало оскорбительным, а голоса не отличались от голосов хорошо известных лиц. Эти выступления, однако, содержали очень мало правды; обычно они представляли собой бесстыдную ложь и клевету, направленную против меня, иногда также против других людей… Часто провозглашалось, будто не кто иной, как я сам говорю все эти вещи… Эти подлецы, забавляясь, прибегали к таким фигурам речи, как ономатопея, парономазия и т. д., и исполняли речевой perpetuum mobile. Эти несмолкающие звуки бывали слышны то совсем близко, то на расстоянии получаса или целого часа. Они словно катапультировались из моего тела; самые разнообразные звуки и шумы выстреливали вокруг, особенно когда я входил в какой-нибудь дом, или деревню, или город. Вот почему последние несколько лет я живу как отшельник. В моих ушах постоянно что-то звучит, причем иногда так громко, что это можно слышать на большом расстоянии. Когда я нахожусь в лесу или среди кустов в ветреную погоду, появляется какой-то страшный, демонический призрак; в спокойную погоду все деревья при моем приближении начинают шелестеть и произносить слова и фразы. То же и с водой – все стихии используются для того, чтобы подвергать меня пыткам».
Другому больному голоса слышались в течение долгих месяцев – на улицах, в магазинах, поездах и ресторанах. Голоса говорили и звали тихо, но совершенно явственно и отчетливо. Например, они произносили: «Знаете ли Вы его? – Это сумасшедший Хагеманн», «Опять он смотрит на свои руки», «Прилягте, у ванн», «Опять он смотрит на свои руки», «Прилягте, у вас болезнь спинного мозга», «У этого человека нет никакого характера» и т. д.
Шребер (Schreber) описывает функциональные галлюцинации, которые слышны тогда же, когда и реальные шумы, и не слышны в тишине:
«Нужно отметить, что все звуки, в особенности те, которые длятся сравнительно долго (как, например, громыхание поезда, пыхтение паровоза, музыка на концерте), кажутся мне говорящими. Конечно, это субъективное чувство, не похожее на речь солнца или волшебных птиц. Звук произносимых или возникающих во мне слов связывается с моими слуховыми впечатлениями от поезда, паровоза, скрипящих ботинок и т. д. Я и не думаю утверждать, что поезд, паровоз и т. д. действительно говорят – как солнце или птицы».
Больные шизофренией часто слышат голоса, источник которых находится внутри них – в туловище, голове, глазах и т. п.
Следует отличать «внутренние голоса» («голоса духа»), являющиеся псевдогаллюцинациями, от «истинных голосов» (галлюцинаций).
Перевалов, страдавший хронической паранойей, отличал голоса, которые говорили непосредственно извне, через стены и трубы, от голосов, которые приносились потоком и использовались его преследователем для того, чтобы время от времени заставлять его слышать внутренне. Эти внутренние голоса не были локализованы во внешнем пространстве; кроме того, они не обладали физической природой. Он отличал их также от «сделанных мыслей», не сопровождавшихся внутренним слышанием и направлявшихся прямо в его голову (Кандинский). Г-жа К. сообщила, что у нее есть две памяти: с помощью одной из них она может вспоминать, как и все прочие люди, тогда как в другой ей непроизвольно являются голоса и внутренние образы.
«Голоса» особенно характерны для шизофрении. Им давалось множество названий и истолкований, например: коммуникации, сообщения, магический разговор, тайный язык, бунтующие голоса и т. п. (см. об этом у Груле).
Вкус и обоняние. Эти чувства не дают объективной картины. В принципе мы можем отличать спонтанные галлюцинации от таких ложных ощущений, при которых объективные вкусы и запахи воспринимаются не совсем обычным образом. Больной так описывает свои ощущения: «С вкусом происходят странные вещи… У пищи может быть какой угодно вкус: у капусты как у меда, а суп может казаться совершенно несоленым, но стоит мне собраться его как следует посолить, как он начинает казаться мне пересоленным» (Корре). Больные жалуются на угольную пыль, запах серы, разлитое в воздухе зловоние и т. п.
Одновременное действие разных чувств. Чувственное восприятие в конечном счете имеет дело не с каким-то одним изолированным чувством, а с объектом. Этот объект кажется нам одним и тем же благодаря одновременному действию нескольких чувств. Также и при галлюцинациях различные чувства дополняют друг друга.
Совсем иное дело – та «мешанина» чувств, которая затуманивает всякое восприятие. В ряде случаев чувства вообще не выполняют функции выявления объекта в сколько-нибудь отчетливой форме; вместо этого объект предстает перед больным в виде беспорядочного набора изменчивых показаний органов чувств, в котором сознание тщетно пытается установить какой-либо смысл. Мы имеем в виду не согласованную галлюцинацию нескольких чувств, а настоящую синестезию, когда она становится доминирующим способом восприятия. В подобных случаях восприятие реального мира составляет единство с галлюцинациями и иллюзиями. Блейлер описывает, как он «пробовал на вкус» сок на кончиках своих пальцев. а вот описание, сделанное в связи с отравлением мескалином:
«Кажется, что ты слышишь шумы и видишь лица, но на самом деле все остается тем же… То, что я вижу, я слышу; то, что я обоняю, я думаю… Я – музыка, я – решетка, все едино… Существуют также слуховые галлюцинации, которые суть в то же время зрительные ощущения, ломаные линии, углы, восточные узоры… Все это я не только думал, но и чувствовал, обонял, видел и ощущал как свои собственные движения… Все явственно и определенно… Перед лицом этого подлинного переживания невозможного любая критика утрачивает смысл» (Beringer).
(д) Аномальные представления. Обманы памяти
От феноменологии аномальных восприятий перейдем к феноменологии аномальных представлений при псевдогаллюцинациях.
Аномальные представления соответствуют отчуждению воспринимаемого мира. Аномалия относится не к представлению как таковому, а к его отдельным аспектам, составляющим то, что можно было бы назвать «качественной характеристикой образного представления». Некоторые больные жалуются на неспособность представить что бы то ни было; все представления, которые они могут вызвать в своем воображении, кажутся бледными, туманными, мертвыми и ускользающими от сознания.
Одна из пациенток Ферстера (Foerster) жаловалась: «Я даже не могу представить себе, как я выгляжу, как выглядят мои муж и дети… Когда я смотрю на какой-либо предмет, я знаю, что это, но стоит мне закрыть глаза, как этот предмет исчезает без следа. Я словно пытаюсь вообразить, как выглядит воздух. Вы, доктор, конечно, можете держать предметы в своем уме, я же совершенно не могу этого делать. У меня возникает ощущение какого-то почернения мысли». Исследуя эту больную, Ферстер показал, что она может в точности описывать предметы по памяти и обладает исключительно высокой чувствительностью к цветам и т. п.
Итак, мы сталкиваемся не с неспособностью к образным представлениям в собственном смысле, а со своего рода отчуждением восприятия. Сенсорные (чувственные) элементы и направленность внимания на объект сами по себе не исчерпывают ни восприятия, ни представления. Существуют определенные сопутствующие качественные характеристики, которые для представления даже более важны, нежели для восприятия, поскольку в связи с образными представлениями сенсорные элементы постоянно обнаруживают тенденцию к недостаточной интенсивности, неадекватности и расплывчатости; в результате мы, по-видимому, значительно сильнее зависим от этих «сопутствующих» характеристик. Имея в виду возможность их выпадения, мы понимаем больного, утверждающего, что он лишен способности представить себе что бы то ни было.
При обсуждении представлений особое место следует отвести воспоминаниям, то есть представлениям, которые являются нашему сознанию как наши собственные прежние восприятия, содержание которых было нами пережито в прошлом и объект которых был реальностью или все еще остается ею. Обманы восприятия дезориентируют нашу способность к суждению; то же относится и к обманам воспоминания. Ниже, при обсуждении теорий памяти, мы увидим, что почти все воспоминания хотя бы слегка искажают действительность и превращаются в смесь правды и фантазии. От искажений памяти необходимо отличать так называемую галлюцинаторную память (Кальбаум). Приведем пример.
Больная с прогрессирующей шизофренией сообщает в конце острой фазы параноидного страха: «В течение последних нескольких недель мне внезапно вспомнилось так много случившегося с Эмилем (ее возлюбленным. – К. Я.)… словно кто-то мне об этом рассказал». Она совершенно забыла обо всем этом. Позднее она даже говорила о времени, когда она «внезапно вспомнила так много всякого». Процитируем ее воспоминания: «Я уверена, что Эмиль меня загипнотизировал, потому что иногда я бывала в таком состоянии, что сама себе дивилась; я становилась на колени на кухонном полу и ела из свиного корытца. Впоследствии он, бравируя, рассказывал обо всем этом своей жене… Однажды я вынуждена была отправиться в свиной хлев. Не знаю, как я туда попала и сколько времени там провела; помню только, как я выходила из хлева на четвереньках… Эмиль также прибил две доски гвоздями друг к другу, и я вынуждена была сказать, что хочу, чтобы меня распяли, после чего вынуждена была лечь лицом вниз… Как-то раз мне почудилось, будто я еду верхом на метле… Как-то раз мне показалось, что Эмиль держит меня в объятиях и дует страшный ветер… Как-то раз я стояла в куче навоза, из которой меня потом вытащили…» Незадолго до того она была вынуждена пойти с Эмилем на прогулку и точно знала, что произошло под фонарем, но не знала, как она попала обратно домой.
Эти распространенные случаи характеризуются тремя критериями[23 - Oetiker, Allg. Psychiatr. Z., 54. Ср. случай, описанный Шнайдером: Schneider, Z. Neur., 28, 90. о возможной связи между ложными воспоминаниями и сновидениями см.: Blume, Z. Neur., 42, 206.]. Больные уверены, что то, что приходит им на ум, есть нечто, ими забытое. Они чувствуют, что в то время их сознание находилось в аномальном состоянии: они говорят о наркотическом дурмане, приступах слабости, полусонном состоянии, гипнозе и т. п. Наконец, больные показывают, что они ощущали себя пассивными орудиями кого-то или чего-то и не могли с этим ничего поделать; они просто вынуждены были делать то-то и то-то. Способ описания в подобных случаях сам похож на обман воспоминания, но для отдельных случаев удалось показать, что в период, к которому относится обман воспоминания, поведение больного действительно было нарушено (Этикер [Oetiker]).
Итак, феномен обмана воспоминания состоит в следующем: у больного внезапно обнаруживается представление о некогда имевшем место переживании, которое вызывает чувство живой достоверности, свойственное памяти; в действительности, однако, больной не восстанавливает в памяти ничего. Все творится заново. Существуют, впрочем, похожие феномены, заключающиеся в искажении post factum сцен, имевших место в действительности: так, невинная сцена в гостинице или ресторане, искажаясь, превращается в переживание, испытанное под воздействием гипноза или отравления. Наконец, существуют обманы воспоминания, имеющие как будто нейтральное содержание: больной сообщает, что час назад у него был гость, тогда как в действительности он лежал один в постели. Иногда единственным признаком, позволяющим субъективно отличать такие явления от нормальных искажений памяти, остается их «внезапность»; благодаря последней они производят впечатление первичных, «стихийных» феноменов.
«Внезапное» воспоминание о будто бы «забытом» переживании бывает нелегко отличить от нарастающего просветления памяти о действительном переживании, испытанном в состоянии помраченного сознания. Альтер[24 - Alter. Ein Fall von Selbstbeschuldigung. – Z. Neur., 15, 470.] описывает случай высокопоставленного гражданского чиновника, шаг за шагом вспоминавшего подробности убийства, которое, по его собственному предположению, он некогда совершил на сексуальной почве. Об этом убийстве свидетельствовали некоторые косвенные данные. После смерти этого человека в его бумагах был найден подробный обвинительный акт против самого себя, но ни психопатологические симптомы, ни объективные данные не давали оснований для какого-либо окончательного вывода. Тем не менее явления, описанные Альтером, указывают, что больной действительно пережил все это на собственном опыте. В данном случае имело место постепенное просветление памяти, поддержанное рядом изолированных фактов, которые, возможно, породили соответствующие ассоциации; не было никаких признаков того, что больной ощущал себя пассивным орудием, субъектом чуждого воздействия и т. п.
Другой связанный с ложными воспоминаниями феномен выглядит как dеj? vu («уже виденное»), ставшее в сознании больного реальностью. Приведем пример.
Больная шизофренией удивляется, что в клинике ей попадаются лица, которые она уже видела несколько недель тому назад у себя дома: например, похожее на ведьму существо, прохаживающееся по ночам по палате в качестве ночной дежурной; она утверждает также, что некоторое время назад видела сестру-хозяйку в Пфорцгейме, причем там она была одета в черное. «Что я пережила только что в саду, когда доктор Г. спросил меня, почему я не работаю… Я уже говорила об этом своей хозяйке четыре недели назад. Его слова меня очень удивили и насмешили, и я спросила, что он имеет в виду». Из разговоров, которые она вела в клинике, становилось ясно, что она думала, будто так было и прежде; во всяком случае, она верила, что и прежде она находилась в больнице для умалишенных[25 - Другие аналогичные случаи описаны в: Pick, Fschr. Psychol., 2 (1914), 204 ff.].
Поскольку эти феномены воспринимаются больными как нечто реальное, их следует отличать от явлений собственно dеj? vu, которые никогда не мыслятся как реальность. Более того, само переживание производит совершенно иное впечатление. Эта уверенность в том, что нечто было уже увидено или пережито прежде, иногда относится только к отдельным аспектам настоящего, иногда же – к ситуации в целом; иногда она появляется лишь на несколько секунд или минут, иногда же сопровождает психическую жизнь на протяжении целых недель. Описываемый феномен нередко встречается при шизофрении.
Приведенные выше примеры галлюцинаторного воспоминания относятся к явлениям того же феноменологического ряда, что и эта последняя особая форма dеj? vu. Существует группа феноменов, также связанных с искажением прошлого, но не принадлежащих, строго говоря, к обманам воспоминаний и имеющих иные феноменологические характеристики.
(а) Патологическая лживость. Совершенно фантастические истории о прошлом в конечном счете убеждают в своей правдивости самого рассказчика. Такие фальсификации имеют различный характер: от невинного хвастовства до полного искажения всего прошлого.
(б) Переистолкование прошлого. Стоит больному вспомнить какие-то незначительные эпизоды собственного прошлого, как они внезапно приобретают новый смысл: встреча с высокопоставленным офицером указывает на высокое происхождение самого больного и т. п.
(в) Конфабуляции. Данный термин используется для обозначения зыбкого ряда мгновенно исчезающих или кратковременных ложных воспоминаний. Конфабуляции могут принимать разнообразные формы. Среди них – конфабуляции в форме заполнения лакун в серьезно ослабленной памяти (например, у сенильных больных). Здесь, как и при некоторых серьезных травмах головы, мы сталкиваемся с продуктивными конфабуляциями как частью синдрома Корсакова. Больные рассказывают долгие истории о происшедших с ними событиях, о своих путешествиях и т. п., тогда как в действительности они провели все это время лежа в постели. Наконец, мы сталкиваемся с фантастическими конфабуляциями, характерными для параноидных процессов. Пример: когда больному было семь лет, он принял участие в большой войне; в Мангейме он увидел бой между многочисленными армиями; у него есть особый орден, полученный им за благородное происхождение; с большой свитой он отправился с визитом в Берлин, чтобы встретиться со своим отцом – кайзером; все это происходило давно; он превратился в льва и т. д. до бесконечности. Один из пациентов называл собственный фантастический мир «романом». На содержание этих конфабуляций может оказывать воздействие и сам исследователь. В результате к жизни иногда вызываются совершенно новые истории. С другой стороны, иногда – например, после травм головы – содержание конфабуляции удерживается без всяких изменений.
(е) Осознание воплощенного физического присутствия
Разбирая обманы восприятия, обманы памяти, псевдогаллюцинации и т. п., мы специально подчеркивали физическую конкретность и наглядность переживаний. Теперь мы можем добавить к этим феноменам еще один; не будучи наглядным, он, однако, навязывает себя не менее энергично. Речь идет о феномене ложного осознания физического присутствия[26 - См. мою статью об осознании воплощенного физического присутствия в: Z. Pathopsychol., 2 (1913).].
Больной чувствовал, что кто-то постоянно следует за ним или скорее чуть сзади и в стороне от него. Когда больной вставал, этот «некто» также вставал; когда он шел, «некто» шел вместе с ним; когда он оборачивался, «некто» держался за его спиной так, чтобы его невозможно было увидеть. Он всегда был на том же расстоянии, хотя иногда слегка приближался или слегка удалялся. Больной никогда его не видел, не слышал, не прикасался к нему и не ощущал его прикосновения; тем не менее он с исключительной ясностью испытывал чувство чьего-то физического присутствия. Несмотря на всю остроту переживания, а также на то, что он сам время от времени позволял себя обманывать, больной в конечном счете заключил, что за его спиной никого нет.
Сравнивая феномены этого рода со сходными нормальными явлениями (сидя в концертном зале, мы знаем, что за нашей спиной сидит некто, потому что мы только что видели именно его; идя по темной комнате, мы внезапно останавливаемся, думая, что перед нами стена, и т. д.), нужно отметить следующее: хотя в подобных случаях мы как будто сознаем присутствие чего-то или кого-то, не основываясь на каких бы то ни было явных, наглядных сенсорных признаках, в действительности мы исходим либо из более давних ощущений, либо из тончайших мгновенных ощущений, которые выявляются при более тщательном исследовании ситуации (таково, например, ощущение изменения характера звучания или изменения плотности атмосферы в случае со стеной и т. п.). Что касается патологического осознания физического присутствия, то здесь переживание появляется как абсолютно первичный феномен, обладающий признаками настоятельности, несомненности и конкретной воплощенности. Феномены данного рода мы обозначаем как «осознание воплощенного физического присутствия» – в противоположность другим, также лишенным наглядности случаям, когда способность души осознавать действительность направляется на что-то абстрактное или фантастическое (мысли, иллюзорные представления и т. д.).
Осознание физического присутствия связывается с собственно галлюцинациями через переходные формы:
«Существует нечто такое, что постоянно при мне. Я чувствую и вижу, что на расстоянии трех-четырех метров я окружен стеной; она сделана из какого-то волнистого, враждебного мне вещества, из которого при определенных условиях могут появляться демоны» (Schwab).
Существуют также переходные формы, ведущие к первичным иллюзорным переживаниям: больные чувствуют, что за ними «наблюдают» или «следят», хотя рядом с ними никого нет. Один из пациентов говорил: «Я больше не чувствую себя свободным, особенно от этой стены».
§ 2. Переживание пространства и времени
Психологическое и логическое введение. Пространство и время всегда присутствуют в области чувственного восприятия. Сами по себе они не являются первичными объектами, но облекают собой всю объективную действительность. Кант называет их «формами созерцания» (Anschauungsformen). Они всеобщи. Не существует чувственных восприятий, воспринимаемых объектов или образов, которые были бы свободны от них. Все приходит к нам в пространстве и времени и переживается нами только через эти две категории. Наши чувства не способны преодолеть пространственно-временное переживание бытия; мы ни при каких обстоятельствах не можем от него ускользнуть и всегда ограничены им. Пространство и время не воспринимаются сами по себе – и с этой точки зрения они отличаются от других объектов; но мы воспринимаем их вместе с объектами, и даже в случае восприятий, свободных от каких бы то ни было объектов, мы все равно пребываем во времени. Пространство и время не существуют как вещи «для себя»; даже будучи пусты, они даются нам в связи с объектами, которые их наполняют и ограничивают.
Пространство и время, исконные и ни из чего не выводимые, всегда присутствуют как в аномальной, так и в нормальной психической жизни. Они никогда не могут исчезнуть. Модифицироваться могут только способы, посредством которых эти категории являются восприятию, способы переживания этих категорий, оценки их меры и длительности.
Пространство и время реальны для нас только благодаря своему содержанию. Правда, мы мыслим их пустыми, но мы не имеем возможности наглядно вообразить себе эту пустоту. Будучи пусты, они тем не менее обладают фундаментальными количественными характеристиками: размерами, гомогенностью, непрерывностью, бесконечностью. Но части, построенные таким образом, являются не частными случаями родовых понятий пространства или времени как таковых, а частями воспринимаемого целого. Наполненные содержанием, они немедленно обретают качественное измерение. Будучи неотделимы друг от друга, пространство и время радикально отличаются друг от друга: пространство – это гомогенное многообразие, тогда как время – внепространственная событийность. Пытаясь выразить эти исконные понятия посредством сколько-нибудь точной фразеологии, мы могли бы сказать, что оба они представляют разъединенное бытие сущего: пространство – это бытие «друг рядом с другом», тогда как время – бытие «друг после друга».
Иногда мы можем выйти из пространственности и испытать своего рода внутреннее «безобъектное» переживание, но время всегда остается с нами. Можем ли мы вырваться из времени? Мистики отвечают на этот вопрос утвердительно. Вырвавшись из времени, мы переживаем вечность как «остановившееся» время, вечное «сейчас», nunc stans. Прошлое и будущее превращаются в озаренное настоящее.
Если пространство и время становятся для нас реальными только благодаря объектам, которые сообщают им содержание, возникает вопрос: что мы можем рассматривать в качестве сущности пространства и времени? Их всеобщность некогда казалась достаточным основанием для того, чтобы считать их основанием бытия. Но было бы ошибкой считать пространство и время некими абсолютами бытия как такового, а их переживание – абсолютно фундаментальным переживанием человека вообще. Хотя все сущее для нас – независимо от того, реально оно или символично, – имеет как пространственное, так и временное измерения, мы не должны приписывать пространству и времени то, что хотя и сообщает им содержание и значимость, но не имманентно им как таковым. Все мы осуществляем свою судьбу в пространстве и времени так, что обе эти категории обретают для нас свою сущность в рамках всеобъемлющего настоящего; и все же как пространство, так и время представляют собой лишь внешний покров событий, все значение которого проистекает из нашей осознанной позиции по отношению к этим категориям. Именно благодаря значению, а не специфическому переживанию категории пространства и времени превращаются в психический язык, в психическую форму, которая не может быть предметом обсуждения, когда разговор идет о пространстве и времени как таковых. В настоящей главе мы имеем дело только с действительным переживанием пространства и времени. Совершенно иное дело – когда это переживание, подвергаясь тем или иным изменениям, модифицирует все содержание психической жизни и само модифицируется этим содержанием, тем самым изменяя способ осознания пространства и времени.
Как пространство, так и время существуют для нас в виде ряда фундаментальных конфигураций (Grundgestalten), общие основы которых не всегда удается непосредственно уловить. В связи с пространством мы должны различать, во-первых, пространство, которое я воспринимаю как качественную структуру, рассматривая ее с точки зрения моей субъективной ориентации – то есть с точки зрения центра моего тела – в категориях левого и правого, верхнего и нижнего, дальнего и ближнего. Это то пространство, с которым я соприкасаюсь, пока живу и двигаюсь, которое дано моему зрению; это то место, в котором я пребываю. Во-вторых, следует различать «объективное» трехмерное пространство, по которому я двигаюсь, которое всегда со мной в качестве пространства моей непосредственной ориентации. Наконец, в-третьих, следует различать пространство в теоретическом смысле, включая неевклидово пространство математики – то есть пространство как чисто теоретическое построение. Совершенно иное дело – какое значение я ощущаю в пространственных конфигурациях, в переживании пространства как такового, в пространственных изменениях. Что касается времени, то мы должны различать переживаемое время, объективное время, измеряемое с помощью часового механизма, хронологическое время, время истории и время как историчность человеческой экзистенции.
С точки зрения психопатологической феноменологии нет смысла принимать все эти философские проблемы в качестве исходного пункта – какими бы значимыми они ни были для самой философии. Важнее осуществить систематическую разработку самих аномальных феноменов, по необходимости обращая внимание на то, могут ли теоретические соображения о пространстве и времени способствовать их лучшему уяснению.
(а) Пространство[27 - L. Binswanger. Das Raumproblem in der Psychopathologie. – Z. Neur., 145 (1933), 598.]
Созерцание пространства (Raumanschauung) может быть оценено количественно, через показатели осуществления способностей; впрочем, даже при наличии нормального переживания пространства такие показатели могут быть весьма несущественны. С другой стороны, пространство как таковое может переживаться совершенно по-иному. Когда это переживание бессознательно, мы можем наблюдать только его внешние проявления, то есть выпадение соответствующих способностей. Когда оно осознанно, больной сам может сопоставить свое нынешнее, измененное переживание пространства с воспоминанием о собственном нормальном переживании или с тем, что все еще остается для него нормальным ощущением пространства.
1. Объекты могут казаться меньше (микропсия) или больше (макропсия) своего истинного размера или скошенными, разросшимися только с одной стороны (дисмегалопсия). Мы знаем также о двойном и многократном (вплоть до семикратного) видении. Все это бывает при делирии, эпилепсии и острых шизофренических психозах, но может обнаруживаться также при психастении.
Неврозы, обусловленные переутомлением. Буквы и ноты, даже стены и двери нередко кажутся перетрудившемуся студенту маленькими и отдаленными. Комната превращается в длинный коридор. Бывает, что собственные движения кажутся ему огромными по масштабам и безумно быстрыми. Он полагает, что совершает семимильные шаги[28 - Veraguth. ?ber Mikropsie und Makropsie. – Dtsch. J. Nervenheilk., 24 (1903).].
Цитируемый Бинсвангером Любарш (Lubarsch) сообщает о переживании усталости подростком в возрасте между 11 и 13 годами: «Моя кровать сделалась длиннее и шире, и то же произошло с комнатой, которая вытянулась до бесконечности. Тиканье часов и удары моего сердца звучали как огромные молоты. Пролетающая муха была величиной с воробья».
Больной, у которого подозревают шизофрению, сообщает: «Бывали времена, когда все, что я видел вокруг себя, приобретало гигантские масштабы. Люди казались великанами; все, что было вблизи или вдали меня, казалось увиденным сквозь большой телескоп. Когда я, к примеру, выглядываю наружу, я вижу все словно через полевой бинокль: так много во всем перспективы, глубины и ясности» (R?mke).
2. Переживание бесконечного пространства возникает как искажение пространственного переживания в целом.
Больной шизофренией сообщает: «Я все еще видел комнату. Пространство казалось вытянутым и уходящим в бесконечность, совершенно пустым. Я чувствовал себя потерянным, заброшенным в бесконечном пространстве, которое, несмотря на всю мою незначительность, каким-то образом мне угрожало. Оно казалось дополнением к моей собственной пустоте… Старое физическое пространство казалось каким-то фантомом этого другого пространства» (Fr. Fischer).
Серко описал чувство бесконечного пространства, возникающее под воздействием мескалина. Глубинное измерение пространства казалось многократно увеличенным. Стена отодвигалась, и пространство проникало повсюду.
3. Подобно содержанию восприятий, оценка пространства также приобретает эмоционально-чувственный характер. Л. Бинсвангер называет это эмоционально окрашенным пространством (gestimmte Raum). Пространство может быть как бы одушевлено – подобно тому как может существовать угрожающая или благоприятствующая действительность. Даже в приведенных выше примерах трудно отличить изменения восприятия в собственном смысле от сдвигов, затрагивающих эмоциональные компоненты восприятия, – притом что с концептуальной точки зрения такое различение очень существенно.
Страдающий шизофренией пациент Карла Шнайдера говорил: «Я вижу все словно сквозь телескоп, уменьшенным и на очень большом расстоянии, но уменьшенным не столько в действительности, сколько в духовном смысле… не связанным ни со мной, ни с чем-то иным. Цвета – тусклые, так же как и значения. Все где-то далеко, но это преимущественно духовная отдаленность».
В этом описании сдвиги восприятия по своей сути уже являются безусловно эмоционально-чувственными изменениями. В следующих примерах шизофренического переживания факт переживания реальности кажется выступающим на передний план, хотя восприятие, возможно, изменено и само по себе.
Больной шизофренией сообщает: «Внезапно пейзаж был словно отодвинут от меня какой-то чуждой силой. Мне показалось, что внутренним взором я вижу под бледно-голубым вечерним небом второе, черное небо, внушающее ужас своим величием. Все стало беспредельным, всеохватывающим… Я знал, что осенний пейзаж пропитало другое пространство – тончайшее, невидимое (хотя и черное), пустое и призрачное. Иногда одно из пространств приходило в движение; иногда оба пространства смешивались… Неверно было бы говорить только о пространстве, ибо что-то происходило во мне самом; это были нескончаемые вопросы, обращенные ко мне» (Fr. Fischer).
Другой больной шизофренией сообщает, что, глядя на предметы, он то и дело замечает какие-то пустоты: «Воздух все еще там, между вещами, но самих вещей нет».
Еще один больной говорит, что он видит только пространство между вещами; сами вещи в некоторой степени тоже присутствуют, но их не очень-то видно; бросается в глаза совершенно пустое пространство (Fr. Fischer).
(б) Время
Предварительные замечания. Следует различать следующие понятия:
1. Знание времени. Оно относится к объективному времени и способности оценивать – верно или неверно – интервалы времени. Оно относится также к истинным, ложным или иллюзорным представлениям о природе времени. Например, один больной говорит, что его голова – часы, что он создает время; другой больной говорит: «Новое время будет создано вследствие вращения черно-белой ручки машины» (Fr. Fischer).
2. Переживание времени. Субъективное переживание времени – это не оценка отдельного, определенного промежутка времени, а полное осознание времени, по отношению к которому способность оценивать временной промежуток является лишь одной из множества характеристик.
3. Отношение ко времени. Каждый человек должен каким-то образом выражать свое отношение к фундаментальному временному фактору. Мы умеем или не умеем ждать и принимать решения; нам приходится выражать свое отношение ко времени в контексте общего осознания прошлой жизни и бытия в целом.
Знание времени входит в сферу психологии осуществления способностей (Leistungspsychologie), отношение ко времени – в сферу понимающей психологии (verstehende Psychologie); здесь мы рассмотрим только переживание времени. Мы только описываем феномены, не пытаясь их объяснить или понять.
К трем упомянутым направлениям исследования следует добавить биологическую проблему, обусловленную временной природой жизни, в том числе психической жизни. Каждая жизнь – будь то жизнь поденки или человека – имеет собственное, присущее только ей время; каждая жизнь протекает в определенном промежутке времени, в соответствии с определенной конфигурацией и периодичностью. Это жизненное время есть объективное, биологическое и качественно дифференцированное время. Время всегда играет роль в физиологических событиях (в качестве примера можно привести выброс гормонов, с которого начинается половое созревание). Время играет роль также во всех формах регуляции – не только в чисто химических формах, интенсивность которых варьирует в зависимости от температуры и других факторов, но и в таких формах, которые выказывают ритмическую организацию благодаря совместному действию стимулов, гармонически упорядоченных в своих временных взаимосвязях. Наконец, время неотделимо от того необычайного «внутреннего чувства времени», благодаря которому удается точно определять любой промежуток (например, во сне, если человек решил проснуться в определенный час, или после гипнотического внушения)[29 - См.: Ehrenwald, Z. Neur., 134, 512, где сообщается о двух случаях синдрома Корсакова, когда чувство времени было серьезно нарушено; но автору удалось путем гипнотического внушения заставить пациентов просыпаться в определенное время, соблюдая при этом достаточно высокую меру точности: осознанное ощущение времени было утрачено, но первоначальное, бессознательное ощущение, судя по всему, сохранилось.].
Реальное существование этого жизненного времени порождает определенные вопросы. Действительно ли протекающие во времени события, имеющие свои биологические характеристики для каждого отдельного вида, выказывают также и внутривидовые различия в том, что касается их силы, интенсивности, возрастания или уменьшения скорости? Могут ли расстройства затрагивать протекающие во времени события в их целостности, а не только составляющие их факторы? Является ли наше переживание времени переживанием событий как таковых? Подвергается ли оно искажению при нарушении нормального хода этих событий? Какой тип восприятия подразумевается нашим переживанием времени? Являются ли предметом нашего восприятия объективные, повседневные события и вещи или жизненно важные события нашей телесной жизни? Воспринимаем ли мы нечто конкретное или нечто такое, что в основе своей идентично нам самим, или и то и другое вместе? Мы можем задавать себе все эти вопросы, но мы все еще не находим на них ответов. Кэррелл (Carrell) лишь слегка касается разгадки, когда пишет: «Время свидетельствует о себе в тканях нашего тела. Возможно, этим объясняется не поддающееся определению, глубоко укорененное в нашем существе ощущение потока тихих вод, на поверхности которого наше сознание колышется подобно прожекторам на поверхности широкой темной реки. Мы понимаем, что изменяемся, что состояние нашего “Я” сейчас уже не то, что прежде, и в то же время мы осознаем собственную идентичность». Мы не в состоянии объяснить наше переживание времени или вывести его из чего-то иного; мы можем лишь описать его. Мы не можем уклониться от вопроса о причинах аномального переживания времени, но у нас все еще нет доказательных ответов.
При обсуждении феноменов, связанных с переживанием времени, для нас существенны следующие моменты. Знание времени (и фактическая ориентация во времени) основывается на переживании времени, но не идентично переживанию времени как таковому. Переживание времени в качестве основы предполагает осознание константности бытия; без этого невозможно осознание преходящего времени. Осознание преходящего времени – это переживание фундаментальной непрерывности (по Бергсону – «дления» [durеe], по Минковскому [Minkowski] – «проживаемого времени» [temps vеcu]). Переживание времени – это еще и переживание целенаправленности, продвижения вперед, при котором осознание настоящего предстает как реальность между прошлым (памятью) и будущим (планом, заранее намеченной схемой дальнейших действий). Наконец, для нас реально переживание во времени того, что пребывает вне времени, то есть переживание бытия как вечного настоящего, трансцендентного всему становящемуся[30 - В связи с аномальным переживанием времени см.: Е. Straus, Mschr. Psychiatr., 68, 240; v. Gebsattel, Nervenarzt, 1, 275. См. также: Roggenbau. Die St?rungen des Werdens und Zeiterlebens (Stuttgart, 1939); Fr. Fischer, Z. Neur, 121, 544; 132, 241; G. Kloos, Nervenarzt, 11 (1938), 225 (о расстройствах переживания времени при эндогенной депрессии).].
(1) Осознание течения времени в данный момент. В норме переживание течения времени в каждый момент естественным образом варьирует. Интересные и разнообразные занятия внушают нам представление о том, что время течет очень быстро, тогда как отсутствие событий и ожидание заставляют нас почувствовать, насколько медленно оно тянется, и чаще всего (хотя и не всегда) порождают ощущение скуки. Душевнобольные годами ничего не делают, не испытывая при этом никаких признаков скуки. Усталые, изнуренные люди могут испытывать внутреннюю опустошенность без всякой скуки. Все эти отклонения совершенно понятны, но существуют и такие аномальные переживания хода времени, которые недоступным пониманию образом проистекают из элементарных витальных событий; такое встречается при припадках, психозах и отравлениях.
(аа) Ускорение или замедление хода времени. Клин[31 - Klien, Z. Psychopath., 3 (1917), 307.] сообщает о подростке, страдающем приступами, во время которых он каждый раз в страхе бежит к матери со словами:
«Это начинается опять, мама, что это? Опять все задвигалось так быстро. Я говорю быстрее? Или ты говоришь быстрее?» Ему также кажется, что люди на улице начинают идти быстрее.
Во время мескалинового отравления Серко испытал ощущение, будто непосредственное будущее хаотически рвется вперед:
«Поначалу испытываешь особенное чувство, будто ты потерял контроль над временем, будто оно ускользает у тебя между пальцев, будто ты больше не можешь удержаться в настоящем, чтобы прожить его; ты пытаешься зацепиться за него, но оно уплывает от тебя и устремляется вдаль…»
(бб) Утраченное осознание времени. Пока в человеке сохраняется хотя бы минимум сознания, ощущение времени не может быть утрачено полностью, но оно может быть сведено к минимуму. Например, больные, находящиеся в состоянии крайней усталости и изнурения, могут говорить, что они уже совершенно не чувствуют времени. Утрата активности сопровождается потерей осознания хода времени.
Во время мескалинового отравления хаотическая гонка моментов времени идет с огромной скоростью, и, когда отравление достигает своего пика, время исчезает вообще. Серко: «Особенно когда наступает наплыв галлюцинаций, вы испытываете ощущение, будто плывете в безбрежном потоке времени, неизвестно куда и неизвестно как… Вы должны делать над собой немалые усилия, дабы вырваться из этого состояния и попытаться активно оценить, что же происходит со временем, ради того, чтобы хотя бы на мгновение избежать хаотического потока времени; но это удается сделать только на мгновение, ибо стоит вам расслабиться, как безграничное время возвращается вновь». Как поясняет Берингер, это жизнь, сосредоточенная «только в данном мгновении, без прошлого и будущего».
(вв) Утрата реальности переживания времени. Осознание времени находится в исконной связи с чувством непосредственного присутствия или отсутствия, с чувством реальности. С исчезновением чувства времени исчезает настоящее, а вместе с ним и действительность. Действительность ощущается нами только как нечто непосредственное и быстро преходящее; вместе с тем мы чувствуем присутствие вневременного Ничто. Некоторые больные, страдающие психастенией или депрессией, описывают свои переживания следующим образом: «Кажется, что одно и то же мгновение установилось навечно; это похоже на вневременную пустоту». Они уже не живут в своем времени – притом что в каком-то смысле сами про это знают.
Женщине, страдающей депрессией, кажется, что время не хочет идти вперед. Это переживание по своему характеру менее элементарно, нежели описанные выше случаи, но в самом ощущении неразрывно связанных между собой времени и «Я» есть нечто элементарное: «Стрелки часов движутся вяло, часы тикают впустую… Это потерянные часы тех лет, когда я не могла работать». Время течет вспять. Больная видит, что стрелки движутся вперед, но для нее действительное время не идет вместе с ними, а стоит на месте: «Мир – это единое целое и не может двигаться ни вперед, ни назад; это внушает мне серьезную тревогу. Время для меня потеряно, а стрелки часов так легки». После выздоровления, мысленно оглядываясь в прошлое, она говорит: «Мне кажется, что январь и февраль минули, как какой-то кусок пустоты, совершенного Ничто; мне не верится, что они вообще были. Когда я все работала и работала и ничего из этого не выходило, у меня возникло чувство, будто все у нас пошло вспять и мне не дано ничего довести до конца» (Kloos).
(гг) Переживание остановившегося времени. Больная шизофренией сообщает:
«Я внезапно ощутила нечто странное: мои руки и ноги словно разбухли. Голову пронзила страшная боль, и время остановилось. Тогда же на меня с невероятной силой навалилось ощущение жизненной важности этого момента. Потом время вновь потекло как обычно, но остановившееся время продолжало стоять как ворота» (Fr. Fischer).
(2) Осознание только что завершившегося промежутка времени. Понятно, что день, прошедший в тяжелом труде и изобиловавший разнообразными событиями, ретроспективно осознается нами как долгий, тогда как пустой, медленно тянувшийся день – как короткий. Чем живее наша память о прошедших событиях, тем короче кажется отделяющий нас от них промежуток времени; с другой стороны, промежуток времени кажется тем более долгим, чем насыщеннее он разнообразными переживаниями. Но есть и иной способ вызывать в воспоминании пережитое время – способ, имеющий совсем иную природу и содержащий в своей основе нечто новое и вместе с тем исконное.
После острого и богатого переживаниями психоза больной паранойей сообщает: «В моей памяти это время – по обычному счету не превышающее трех-четырех месяцев – запечатлелось как огромный промежуток, словно каждая ночь длилась столетия».
Во время отравления мескалином Серко преувеличенно оценивал временные объемы: «время казалось растянувшимся до бесконечности»; «переживания последнего времени казались относящимися к далекому прошлому».
Известны сообщения о потрясающем богатстве переживаний, сконцентрированном в считаных секундах, – например, в момент аварии или во сне. Цитируемый Винтерштайном (Winterstein) французский исследователь сновидений сообщает: «Ему снился террор эпохи Революции, ему снились убийства, трибуналы, обвинительные приговоры, дорога к гильотине, сама гильотина; почувствовав, как его голова отделяется от тела, он проснулся. С изголовья кровати упало навершье и ударило его по затылку… Конец сна стал его истоком».
Аутентичность подобных сообщений несомненна. Но то, что в нашей памяти присутствует в виде связной последовательности событий, вовсе не было пережито нами в течение какой-нибудь секунды именно как связная последовательность событий. Здесь речь должна идти скорее о согласованном акте интенсивного мгновенного представления, при котором в единое целое собирается все то, что наша память затем интерпретирует как растянутый во времени ряд.
Больные психастенией и шизофренией сообщают об экстатических переживаниях, длящихся на самом деле считаные минуты, но оставляющих впечатление «вечных».
В эпилептической ауре секунда переживается как бесконечность или вечность (Достоевский).
(3) Осознание настоящего в соотношении с прошлым и будущим. Описан целый ряд примечательных и весьма многообразных феноменов:
