скачать книгу бесплатно
Меня вынуждали выбрасывать белые флаги.
Закушены не для того сотворённые губы.
Я выбьюсь из общего ритма на стартовом шаге.
А все барабанщики это, как раз, и не любят.
Не звук ненавижу, но однообразие звука.
Второму удару нисколько не буду послушен.
И штраф назначают проросшие в палочки руки -
публичный позор под огнём бесконечного туша.
А чувство вины – утончённое правило плаца.
Его приплюсую к признанию собственной дури.
Содеяно зло, и не всем суждено оправдаться.
Тогда я мечтаю родиться источником бури.
Апрель-88.
«Отчизна моя встрепенувшейся птицей…»
Отчизна моя встрепенувшейся птицей
расправила крылья на пламя заката.
Перо над зеркальной водою кружится,
пройдя по дырявому телу плаката.
Любимая, где ж за тобою угнаться?
В твоих пожеланьях – воинственный ветер,
глубокая ночь и начало прострации,
путь на звезду, что прохладен и светел.
Ты плавно встаёшь и уносишь обиду.
Ты резко встаёшь, не желая мириться.
Ты напоминаешь рассерженным видом
Отчизну мою, встрепенувшейся птицей…
Июль, август-88.
«Страна преломлённого света…»
Страна преломлённого света
в предчувствии трудной зари.
Как осиротевшие, где-то
мерцающие фонари.
Слуга пресловутой арены,
хозяин убогой судьбы,
кого же ласкали сирены,
любезные лику Судьи?
“Ах, если бы стать гранатою,
и вражьи крушить дома.
Жалея цветы, помятые
фонтанчиками дерьма…”
Всё кончено, честное слово.
Лениво толкает сквозь строй
живого, пока что живого
казённо-простой герой.
Ноябрь-88.
«Товарищ по сцене, когда я тебя позову…»
Товарищ по сцене, когда я тебя позову,
мы встретимся там, где растаяла вечная мгла.
Искомая радость, что прямо от нас пролегла,
способна ослабить бесцветные сны наяву.
И чувствуя: не разряжается в сердце набат
на той стороне с безысходностью в степени “эн”,
мы станем минёрами тщательно сложенных стен
и мало-помалу, но выдавить сможем раба.
А если в конечностях неугасимая дрожь,
как следствие тяжести нового стада ханжей,
умрём и похерим, что кличет беду ворожей,
товарищ по сцене, когда ты меня позовёшь.
Июнь-89.
«По-над белой дорогой, где светел и юн…»
По-над белой дорогой, где светел и юн
собирательный образ героев поэм,
прозвучали аккорды эоловых струн.
И растаял в пустынной дали Вифлеем.
И сокрыла Голгофу завеса дождя,
разъярённое небо – от падшего ниц.
И того, кто готов упоительно ждать
появления умных доверчивых лиц.
Потому в полнолуние мне невтерпёж
уберечься от огненной лавы в аду.
И тогда не судьба напороться на нож
в соловьино-густом Гефсиманском саду.
Июль-92.
«За то, что вы меня печалите…»
За то, что вы меня печалите,
и наказуема вина,
позвольте выкинуть из памяти
недорогие имена.
Других балуя или милуя,
предполагая алогизм,
порою искренне насилует
не очень искренняя жизнь.
И по своим законам тянется,
и не кончается теперь,
поскольку преданные пьяницы
не выставляются за дверь.
И так не хочется повеситься
и даже выпрыгнуть в окно,
пока со мною вместе бесится
в бокале терпкое вино.
Август-92.
«Года усыхают в минуты…»
Года усыхают в минуты,
а также – в короткие дни,
имея черты почему-то
устроенной вдруг западни.
Я тоже куда-нибудь денусь,
глотая той жизни кусок,
где суть излагает младенец,
шалея от розовых щёк.
И верить случается поздно,
что где-то за дальней горой
для всех осыпаются звёзды,
как листья осенней порой.
Сентябрь-95.
«Уж если бежать, то в Канаду…»
Уж если бежать, то в Канаду,
уж если бежать, то всерьёз,
где клёны роняют прохладу
и русская тайна берёз.
Где дождь музыкально дробится,
баюкая голубей,
по рыжей скользя черепице,
по красной каминной трубе.
Где в самую лютую стужу
в шезлонге привидится мне,
что был бы я всё-таки нужен
одной непутёвой стране.
Апрель, май-97.
«Жизнь и стара и юна…»
Жизнь и стара и юна,
а снова увела
туда, где в полнолуние
разбиты зеркала,
и не пригоршня меди,
а мука во плоти -
красавица как ведьма,
а гений – еретик.
Не ваши звуки рвались
о лезвие ножа?
Безумство – это шалость
пристойных прихожан.
Жизнь и стара, и юна.
Давай забудем ту,
когда Джордано Бруно
привязан был к кресту.
Август, сентябрь-97.
Линия 2: “Этюды и др.”
Осень, этюд
Дома посерели от сырости.
А в транспорте – духота.
Холодное прямо за шиворот
стекает с чужого зонта.
И сумки, и локти, и жалобы
мешают спокойно стоять.
И снова безудержно боязно
за стены свои опоздать.
А все красивые девушки,