Девиация. Часть вторая «Аня»

– Вот же довели комуняки дороги. Как и страну! Скоро скинем большевистское ярмо – заживём как в Европе: и дороги и магазины…

Физичка знала, что говорила. Явно подстрекала. В сентябре директор назначил меня секретарём комитета Комсомола школы: «Кому, как не главному пионеру: инициативный, в армии служил – потянешь». Внесли кандидатуру на собрание первичной партийной организации, проголосовали. И сегодня второй секретарь райкома меня хвалил, на конференцию приглашал – Физичка слышала.

Особо идейным комсоргом я не был, свёл работу к собиранию членских взносов с учителей и школьников, но злые слова зацепили. Хотел в ответ про «гнилую американскую демократию» ввернуть, которая эксплуатирует рабочий класс и всё прогрессивное человечество.

Осторожный Гном вовремя одернул: сейчас только с речами выступать, будучи застуканным в темном переулке с восьмиклассницей…

И тут мне представилось, что могло случиться, приди Физичка чуть позже, или мы раньше! Или калитка не была бы завязана проволокой… Если бы Елена Петровна услышала шорох в сарае, нас разоблачила, то оставалось бы одно из двух: или взять грех на душу, навести морок, или порешить её прямо там. А затем прятаться и дрожать всю жизнь…

Отпустил (отбросил!) Анину ладошку, сунул руку в карман. В голос же сказал подобострастно, примирительно:

– У России две беды – дураки и дороги, как писал…

– А на Украине три беды – дураки, дороги и Россия, – перебила Физичка, откидывая щепку в лужу.

Вот как! Ладно…

– Похвально, Эльдар Валентинович, что вы так обстоятельно печётесь о досуге учеников, вернее – учениц: на дискотеки приглашаете и домой водите, – ехидно заметила Физичка. – Настоящий пионерский вожатый! Нужно сказать директору, чтобы он вам премию выписал, а ещё лучше – в районный отдел образования сообщить, там премии существенней.

– Я сама попросила, – пискнула Аня. – Брат ушёл, мне самой страшно. Я просила…

– Восьмиклассникам вход на дискотеку запрещён! – Физичка уставилась на девочку. – Ты это знаешь?

Аня потупилась, молчала.

– Им директор разрешил. За хорошее выступление, – начал я, стараясь погасить размолвку. – Ладно вам, Елена Петровна, Ну, пришла на танцы в школу – всё под надзором. Это ж не Дом культуры, где пьяные…

– Вы что, телевизор не смотрите? – перебила Физичка.

– Не смотрю, знаете…

– Что с вами говорить, если вы даже телевизор не смотрите! А ещё идеологический работник, – Физичка осуждающе покачала головой. – Сейчас столько маньяков развелось. Затянут девочку, примером, в тот сарай, а утром обнаружат бездыханное тельце.

– Какие маньяки у нас в Городке? – возразил я.

– Маньяки есть везде! – сказала Физичка. – Если не явные, то тайные извращенцы.

Зыркнула на меня выпученными бельмами. Не выдержал, опустил глаза. Хорошо хоть темно.

– Ладно, благодетель, возвращайтесь. Мне с Аней по пути – сама доведу. А заодно спрошу у матери, как она дочку одну на танцы вечером отпускает.

Физичка властно взяла Аню за руку и они побрели вглубь переулка, растворяясь в лунном сумраке.

От пережитого колотило. Хотелось быстрее убежать домой, плюхнуть в тёплую ванную, всё смыть, не думать. Особенно о том, ЧТО могло произойти, приди мы с Аней в сарай раньше.

«Ничего…» – успокоил Гном. Досужие фантазии Демона. Лишь фантазии, возможные в распалённом воображении перед сном, под одеялом. Наяву я бы к Ане прикоснуться побоялся, будь то в сарае, в наглухо закрытой келье или на необитаемом острове.

Меня беспокоило иное. Сердце жгла нарождавшаяся искорка, светлая, колючая, которой боялся больше Демонских искушений. Но теперь нам придётся расстаться, потому, что иного выхода нет.

После разоблачения Физичка не утерпит, донесёт директору, а ещё хуже – педагогическому гадюшнику. Пойдёт молва, узнают в райкоме, не пригласят на конференцию. И накроется моя комсомольская карьера, даже не начавшись. Но не это главное. Права мама: выгонят меня со школы, не восстановлюсь в институте. Прощай, история!..

Уже повернулся, чтобы идти домой, но вспомнил о забытом в сарае фонарике. Тогда, в прошлую пятницу, когда сунул его в расщелину стены, разве мог предположить, что минувшая неделя вместит столько сомнений, стыдных желаний и глупую любовь, которой нельзя проявиться в этом мире.

«Потому, что НЕЛЬЗЯ!» – убеждённо повторил Гном.

Я с ним, в который раз, согласился: НЕЛЬЗЯ – если хочу жить, как жил, чего-то достичь, стать КАК ВСЕ, а не быть изгоем, место которому на страницах «Медицинской энциклопедии».

Фонарик торчал в той же расщелине. Равнодушная жестянка не ведала, что пришлось мне пережить за эти семь дней. И даже сарай, будучи нашим прибежищем в минувшую пятницу, не стал сегодня ни местом грехопадения (что вряд ли бы случилось), ни преступления (что тоже маловероятно). Это был просто полуразваленный сарай.

Не хотел об этом думать – дело прошлое. Вынул фонарик, огляделся, заметил на соломе рыхлый комочек – вымпел от пионерского горна. Подобрал и его. Пусть останется память о несбывшемся, которое не сбудется никогда.

Домой приплёлся совсем разбитый. Зато вечерняя прохлада развеяла надуманные страхи. Пьеро опять заканючил, разбередил сердце и моя невозможность казалась не такой уж невозможностью. Мама говорила: если нравиться мне Аня, то нужно подождать. А пока мы можем встречаться тайно, или не встречаться, лишь созваниваться. Бедная девочка, она тоже страдает! И любит меня – не зря Пьеро покоя не даёт.

Остановился возле дома, поднял глаза на Луну, которая окончательно избавилась от облачной пелены. Трижды перекрестился на силуэты Каина и Авеля.

– Господи, сбереги и защити рабу Твою Анну от наговора, зла и зависти…

«А ей же Физичка завидует, – подсказал Пьеро, – и ревнует».

Завидует и ревнует, – согласился я. Вряд ли бы Физичка так взбеленилась, если б я Сашку домой проводил. Выходит, есть способ её утихомирить, чтобы болтала поменьше – нужно с нею «закрутить роман». Пересилить себя и «закрутить». Даже переспать разок, превозмогая брезгливость. Ради Ани.

Глава пятая

28 – 29 октября 1989. Городок

Утром разлепил глаза – вспомнил вчерашнее и умер. Взаправдашним покойникам хорошо, им не нужно тащиться на работу. А мне придётся.

Вчера директор после банкета предупредил, что в субботу едет в областной центр на совещание, а потому собирает педколлектив на одиннадцать в школе. Учителя недовольно зашептались: кому охота в субботу выходить. Мне же тогда было всё равно. Я гордился приглашением на конференцию и опасался вечера. Как оказалось, не зря опасался. И теперь нужно идти пред Физичкины злорадные бельма, юлить, объясняться.

Сунул голову под подушку, отгородился от несправедливого мира. Вчерашние страхи нахлынули пуще прежнего: Физичка обязательно расскажет о нашей встрече в тёмном переулке, не задобрить её ничем. К тому же в дневном свете задуманный вчера отвлекающий «роман» представился не выходом, а извращением. Похуже моей перверсии из «Медицинской энциклопедии». Теперь любые отношения с Еленой Петровной, кроме вынужденно деловых, казались бредом.

Окончательно убитый такой догадкой, поднялся. Кое-как протёр глаза, натянул пропитанные вчерашним страхом манатки и побрёл в школу, к позорному столбу.

Директора не было. Зашёл в учительскую, присел в углу. Галдёж смолк, все уставились на меня: кто с интересом, кто с плохо скрытой неприязнью. Лишь трудовик подмигнул.

Запахло грозой. Холодея от дурного предчувствия, поднял глаза на Физичку. Та подобострастно кивнула, ехидно улыбнулась. Точно рассказала!

К счастью немая сцена длилась недолго – приехал директор. Полчаса Михайло Михайлович рассказывал о требованиях областного начальства по ускорению, гласности и перестройке советской школы, но я, ожидая судилища, добрую половину не разбирал. Решил: если начнётся – буду ВСЁ отрицать. Хорошо, что НИЧЕГО между нами не случилось. Главное – выгородить Даму сердца.

К черту! Какая дама?! Ведь она первая затеяла, дура малолетняя. Любви ей захотелось! Обо мне она подумала?! Я повёлся, но она же – первая. Если бы тогда не принесла свитер, сам бы не начал, не звонил. Даже, если б хотел – побоялся. Бог видел. Лицемерный мир, и я – дитя этого мира.

Совещание закончилось. Учителя начали собираться. От сердца отлегло – авось пронесёт. Возможно, показалось, что Физичка ехидно улыбнулась, когда зашёл?

Не пронесло.

– Михайло Михайлович! – пропищала Физичка. – Попрошу задержатся. У меня любопытное сообщение…

Злая реальность дрогнула, колючим обручем защемила сердце. Лицо штрикнуло горячими иголками.

Кажись, началось!

Учительская масса колыхнулась, затихла. Физичкины подруги глянули на меня (уже знают?), остальные с интересом уставились на Физичку.

– Что произошло, Елена Петровна? – озадаченно спросил директор.

Мегера поднялась со стула, обвела взглядом учителей, зло улыбнулась, кивнула в мою сторону.

– Вчера, после школьной дискотеки, в половине десятого вечера, я была свидетелем, как старший пионерский вожатый Яневский Эльдар Валентинович находился с восьмиклассницей Раденко Анной в частном секторе, на Новосельцах. Девочка мне призналась, что вожатый проводил её домой.

Директор облегчено вздохнул.

– Ну, проводил. Не самой же вечером по улице ходить.

– Как это – НУПРОВОДИЛ?! – вскинулась Математичка, старая дева страшной наружности. – Вы его покрываете!

– Полно вам. С чего вы взяли, что Эльдар вынашивал плохие намерения в отношении Анны?

– Он держал девочку за руку! – сообщила Физичка.

– Не за ногу же, – подал голос трудовик, обводя комнату похмельными глазами.

– Что вы себе позволяете, Иван Семёнович! – гневно шикнула Математичка, перевела глаза на меня, уже умершего, распластанного безвольной амебой по стулу. – Непедагогические ОТНОШЕНИЯ с ученицей отвлекли её от учебного процесса, нанесли ребёнку моральную травму, которая будет преследовать всю жизнь, вызывать отвращение к мужчинам, пагубно скажется на…

– Зачем вы так, – подала голос Химичка. – Эльдар Валентинович девочке добро хотел сделать, провёл домой. Сейчас столько бродячих собак развелось. Вот было…

– Знаем, какое добро мужики девчатам делают. Особо дурным малолеткам, – хохотнула Физичка.

– Тихий-тихий, только в тихом омуте черти водятся, – вставила учительница географии.

– Дискотеки эти давно запретить пора… – сказал ещё кто-то, но я, оглохший, не расслышал.

– Хватит! – директор хлопнул ладонью по столу. – Развели галдёж! Это школа или базар?

Все враз смолкли. Михайло Михайлович хмуро посмотрел на меня.

– Встань, Эльдар.

Я поднялся на ватных ногах.

– Не знаю, что там случилось, но больше такого не должно повториться, – сказал директор, изучая обгрызенный колпачок шариковой ручки. – Вряд ли Эльдар что-то предосудительное допустил – я его знаю. Как старший товарищ он проводил девочку домой, и правильно сделал. Но…

Михайло Михайлович поднял на меня глаза.

– … так не принято. Если ученице не с кем идти домой после вечерней дискотеки, значит, не нужно было приходить. Но если уж пришла… А ещё лучше – запретить посещать танцы ученикам восьмых, даже девятых классов. Елена Петровна, вы, как самая ответственная в нашем коллективе, возьмите это под свой контроль. Запишите в протокол.

Физичка недовольно кивнула – не понравились ей примирительные слова. Поняла, что показательного суда не будет.

Я тоже понял, немного расслабился.

– А ты, Эльдар, пойми. Советский педагог должен быть примером во всём. Вчера секретарь райкома Партии тебя хвалил, и заслуженно. Но для комсомольца, тем более, будущего коммуниста, необходим незапятнанный моральный облик. Прими к сведению и пообещай, что больше такого не повториться. И мы забудем. Даже в протокол не запишем. Так, Елена Петровна?

Физичка недовольно буркнула под нос, однако спорить не стала.

– Пообещай. При всех.

– Я что-то нарушил? – подал я осмелевший голос.

– Не упирайся, Эльдар. Дай честное слово, что такого больше не повторится, и разойдёмся, – шикнул на меня директор.

– Пусть при всех даст честное комсомольское слово, – сказала Физичка, привставая с места, – что никогда, НИКОГДА не будет иметь ОТНОШЕНИЙ с Раденко Анной в школе и вне школы, кроме определённых учебной программой и планом официальных мероприятий.

Директор вздохнул, посмотрел на Физичку, потом на меня. Недолюбливал он Елену Петровну.

– Вам станет от этого легче? – я уставился на Физичку, ощутив поддержку директора.

– Станет легче ВСЕМ! – отрубила та, сверля ненавидящими бельмами. – Обществу, в первую очередь, которое осуждает ТАКИЕ отношения.

– Ну, раз обществу… – развел руками.

– Не упирайся! – перебил директор. – Пообещай и разойдёмся. Я есть хочу, с утра ничего не ел. Имей совесть!

– Обещаю.

– Громче скажите, – настаивала Физичка. – И конкретно: ЧТО ВЫ ОБЕЩАЕТЕ?

– Я обещаю, что не обижу общество своим поведением, и не дам усомниться в здравом смысле его требований. Также я не дам повода для ревности престарелым, никому не нужным, неудовлетворённым женщинам.

– Что?! – округлила глаза Математичка.

– Я буду жаловаться в районный отдел образования! – заверещала Физичка, опрокинула стул. Тот затарахтел, грохнулся на пол.

– Всё! – вскочил директор. – Пятничные дискотеки запретить! Навсегда! Запишите в протокол. С Яневского в декабре снять премию. Полностью! Голый оклад ты у меня получишь, умник. Тоже в протокол запишите. И… если, не дай Бог, я увижу или услышу, что вы собачитесь между собой – это касается Елены Петровны и Яневского – или жаловаться друг на друга вздумаете, сор из избы выносить, то вылетите со школы. Оба! Последнее в протокол можете не записывать, но только вздумайте ослушаться!

Михайло Михайлович подхватил со стола портфель, вышел. Учителя молчали. Долго не раздумывая, выскользнул следом – от греха подальше.

Сначала хотел догнать директора, объясниться, попросить прощения. Уже было кинулся по коридору, но передумал – не в том он настроении. А что премию с меня сняли – это хорошо. Выпустили пар. Дёрнул же чёрт с Физичкой сцепиться.

Вышел на улицу. На душе паскудно: плакал обиженный Пьеро, насупился Гном. Я только что предал Аню. Хоть и прямо об этом не сказал, не пообещал, как Физичка хотела, однако знал, что между нами НИЧЕГО не будет. Второго позора я не переживу.

Только как Ане сказать? Единственная надежда, что Физичка вчера ей мозги вправила, и ничего говорить не придётся.

Приковылял домой. Закрылся в келье. Хорошо, мамы дома нет – не пришлось объясняться.

В родном мире стало ещё хуже. Моё предательство казалось грехом Иуды, предавшим доверчивую душу. Вернее, будущее предательство, ещё не совершённое, но неотвратное. Уже дребезжат серебряники, за которые продам Аню и куплю призрачное успокоение, удобную маску для выхода в свет…

Да пошли они все!

Назло не брошу. Будем встречаться, целоваться, ходить вместе в кино, в библиотеку, гулять вечерами. Назову Аню своей девушкой, будущей невестой. А если кто пикнуть вздумает, или слово плохое скажет, то так колдону – мало не покажется: слеплю куколку из воска по дедовым рецептам, да как штрыкну занозой отравленной в завистливое сердце! Они ещё не знают, с кем связались…

И что дальше?

Физичка не простит. Пока сконает в насланной порче, раструбит по Городку, до райкома Партии дойдёт, в область напишет. Исключат меня из Комсомола, выгонят со школы, опозорят. Пусть!

Но, если б я знал, чувствовал, что люблю Аню бесполой непорочной любовью, которая может ждать два года, и три… Себе-то я могу признаться, что чувства мои к ней всецело подтверждают циничную Формулу, выведенную прошлым летом. Не юной простотой она зацепила меня, не детским бескорыстием, а другим (недозволенным! невозможным!): наготой в обветренном сарае, горячим дыханием у ключицы, судорожным прижатием, когда моя грешная рука скользнула ей между ног. И знаю для себя, подленьким знанием-предчувствием, что смог бы сделать с нею то, что делал в детстве со своими бесстыдными подружками. Даже больше. И никто об этом не узнал бы…

Самобичевание прервал дребезжащий телефон в прихожей. Под сердцем шелохнулась Хранительница – звонит Аня.

Только не раскисать!

Не снимая трубки, протянул аппарат в келью, прикрыл двери. Набрался духу.

– Алло…

Началось со слёз. Потом Аня, икая и шмыгая носом, рассказала, что вчера Физичка допытывалась, в каких мы отношениях; и не обидел ли я часом, не обманул бедную девочку.

– Я ей ничегошеньки не сказала. И никогда никому не скажу, даже если что-то будет…

Только не раскисать! Не поддаваться млеющему Демону, сопливому Пьеро.

– К вам Елена Петровна домой заходила? – спросил равнодушно, будто о погоде в Африке.

– Нет. Хотела, но потом передумала.

– С мамой не говорила?

– Не-а. Лишь пригрозила, что на другой раз расскажет директору, маму в школу вызовут. И… – Аня запнулась. – … предупреждала, чтобы я с вами не дружила, потому, что вы можете меня, ну… Только я знаю, что вы не такой! А даже если…

– Ты маме о Физичке рассказала? – перебил Аню. Не было силы слушать её придыхания.

– Да. То есть, нет. Вернее – не всё.

– Как это?

– Я сказала, что Елена Петровна шла с дискотеки, и мы пошли вместе… К вам в гости можно?

Сердце остановилось, Демон завизжал, Пьеро радостно захлопал ресничками.

«Нет!» – твердо сказал рассудительный Гном.

– Нет… – повторил я.

– Почему? – обижено спросила Аня.

– Нельзя.

– Почему, нельзя? Я тут заметки для сценария написала, для концерта в честь Великой Октябрьской Социалистической революции, покажу вам. А ещё сценку инте…

– Нельзя! – крикнул в трубку, понимая, что соглашусь.

– Вы не хотите, чтобы я пришла? – всхлипнула девочка.

– Не хочу!

– Так вы меня нисколечки не любите? Даже чуть-чуть? – уже сквозь слёзы.

– Не люблю! – выдохнул я и положил трубку.

Только не скулить. И не думать о ней.

Кинулся на кухню, налил полстакана маминой клеверной настойки от стенокардии, выпил одним махом. Не закусывал.

Второй налил, до краёв – выцедил, сдерживая спазмы.

Так надо!

Посмотрел на портрет Пушкина. Нужно уметь сказать «Нет!», даже если очень не хочется! Это не его слова – поэт так не сможет. А я смог – сволочь мерзкая, бесчувственная!

Через пару минут злой мир-разлучник задрожал, поплыл. Отпустило.

Поковылял в келью, придерживаясь за стены, за дверной косяк, за книжные полки, за спинку кресла. Упал навзничь на диван. Завыл раненой собакой.

Пробовал заснуть – не мог: всё какой-то калейдоскоп стыдных картинок перед глазами вспыхивал, мерцал, менялся, путал хронологию, смешивал реальность и бред, дразнил налитую плоть, больно-сладко вдавливал в одеяло, проецировал возможное ещё недавно (а теперь совсем невозможное) на экран затухавшего сознания.

Проснулся ближе к полуночи. Мама чувствовала моё горе, не беспокоила.

Голова раскалывалась. Выпил полбанки рассола.

Только не думать об Ане – ОНА УМЕРЛА! Уехала! Растаяла бесплотным призраком, которого никогда не было наяву. Я её выдумал пустыми холодными ночами от тоски и безлюбовья …

Порылся в столе, нашёл первый номер «Нового мира» за этот год. До рассвета убежал в коммунальную квартиру, сотворённую Пьецухом в «Новой московской философии», где Чинариков утверждал: в природе нет добра, потому что добро бессмысленно с точки зрения личности. Вот так. Добро бессмысленно! – пульсировало в отравленном мозгу.

Следующий воскресный день не поднимался с дивана, чередуя липкое забытьё визитами к унитазу. Потом, уже вечером, насиловал мозг и глаза самиздатовской, напечатанной под третью копирку, толстенной копией «Уллиса», раздобытого где-то Юркой по случаю, и ничего в ней не понявшего. Я тоже мало что понимал в метаниях Леопольда Блума, но мысли запудрило крепко, и мерещившиеся сдернутые в сарае Анины трусики растворилась в Дублине 16 июня 1904 года.

30 октября 1989. Городок

Дожил до понедельника. По дороге в школу решил написать заявление и уволиться.

Сегодня же!

Уехать, завербоваться на БАМ, в арктическую экспедицию, к чёрту на кулички, только бы ЕЁ не встретить в коридоре.

Пробрался в пионерскую комнату, запер дверь. Уже после звонка на урок, крадучись, заскочил к шестиклашкам, пробубнил о культуре Древней Греции. Не опрашивал, оценок не ставил – побоялся идти в учительскую за классным журналом.

Школьная суета чуточку растормошила, увольняться передумал. Но как жить дальше?

А жить пришлось. Особенно на второй большой перемене, когда в пионерскую комнату с визгом завалила октябрятская ребятня, а за ней пионерский актив. Хорошо, без Ани.

Зато пришёл Сашка. Всегда говорливый, на этот раз Сашка молчал, лишь зыркал на меня недобро.

Я пытался шутить, обсуждал сценарий, но маска весёлого клоуна неизменно сползала, являя насмешливым зрителям испуганного Пьеро. Сашка постоял, поглядел на бездарную комедию и ушёл. Змея шепнула, что это Аня его послала.

От догадки (или подсказки) сладко заныло под сердцем, окатило стыдом. Во всей неприглядности представилось моё трусливое состояние.

Нет! нужно встретиться, поговорить, объясниться. Пусть все увидят! Она меня любит, она поймёт. И я люблю – теперь уже знаю. Даже если любовь моя объясняется страшной Формулой. Чёрт с нею!

Бедная-бедная девочка, никому её не отдам!

Дождался следующей перемены, меряя шагами пионерскую комнату. Лишь прозвенел звонок – кинулся в Анин класс. Не застал. Пошёл наугад по коридору.

Она стояла у окна с одноклассницами. Девчонки что-то обсуждали, похохатывали.

Решимость моя враз улетучилась. Залило горячей робостью. Подойти, отозвать Аню, или прямо там объясниться (глупость несусветная!) было выше моих сил.

Прошёл мимо на деревянных ногах, только и смог поздороваться дрожащим голосом. Аня отвернулась, а девчонки глянули, как на досадную помеху, и ехидно так процедили: «Др-р-асте».

Еле сдержался, чтоб не побежать за спасительный угол. Спиной чувствовал их презрительные взгляды и злой шепоток. Аня рассказала?!

Вернулся в пионерскую, закрылся на замок. Перебирал методички, пробовал писать сценарий, считал звонки на переменки, поглядывал на часы, ждал окончания шестого урока (по расписанию в восьмом классе сегодня шесть).

Перемучившись тоскою и стыдом, решил встретиться с Аней, поговорить, попросить прощения, в конце концов. Пусть узнают! Пошли они, советчики-доброжелатели, вместе с директором, Физичкой и райкомом Партии! В гробу я видел их отчетно-выборную конференцию – мне и без неё хорошо. А без Ани плохо…

Боже! как я мог предать эту доверчивую душу!

Теперь, если простит – на всё соглашусь. Пожелает встречаться – будем! Хоть в сарае, хоть у меня дома. Пожелает в кино или на взрослую дискотеку – пожалуйста. Захочет целоваться – хоть сто раз. Захочет большего… Лучше о том не думать.

Закончился шестой урок. Я вышел во двор. Встал обречённым столбом у входных дверей, принялся ждать, высматривая Анину фиолетовую курточку, синюю шапочку, косички с голубыми бантами – всё под цвет глаз, всё милое, которое не уберёг, которое могу потерять навсегда. Уже потерял.

Полчаса топтался у входа, продрог на сыром ветру – Ани не было. Потом она появилась в окружении все тех же подружек. Прошла мимо, на меня не глянула. Окликнуть не решился.

Пошёл в Сашкин класс, чтобы хоть что-то прояснить. Сашки не застал.

Так мне и надо!

Мавр сделал своё дело и может отправляться домой. Там есть спасение – мамина настойка от стенокардии.

Обречённо поплёлся коридором в пионерскую комнату забрать сумку. Заглянул в кабинет химии: Мария Ивановна сидела за столом, проверяла тетрадки.

Обиженный Демон шелохнулся, подсказал, что клин клином вышибают, потому можно с Химичкой вечером встретиться, пригласить в гости, или к ней напроситься – развеять злую печаль. После семидневного невнимания к её персоне, Мария Ивановна стала шёлковой. Стоит лишь намекнуть. Вон как головку повернула, улыбнулась приветливо, пошла румянцем.

Окинул взглядом претендентшу на роль клина: маленькие глазки, носик в конопушках, блёклые волосы, серый вытянутый свитер, растоптанные бесформенные сапожки… Решил не мучить ни её, ни себя. Кивнул и пошёл дальше.

Закрылся в пионерской комнате, тупо уставился в сценарий, но кроме завитков на полях ничего вразумительного изобразить не смог. Всё напоминало об Ане: вон, на том стульчике, она сидела, когда ушла с урока, а рядом, на корточках сидел я, держал её руки, опасался нечаянных гостей, хотел, чтобы она ушла. Если б сейчас вернуть тот день, мы бы заперлись и делали ВСЁ, что она пожелает – прямо под портретом стеснительного Владимира Ильича, перед стендом с пионерами-героями.