Девиация. Часть третья «Эльдар»

Пребывая в невозможном Раю, я уже не думал о былой ватажке, мне остальные предательницы были без разницы. Доставало Маринки. Из её новых умений я заключил, что рассказала она не обо всём, чему учил её Сашка.

Неожиданно в нашем переулке грянул гром, который эхом прокатился соседними улицами, затем всем селом.

Ватажка лишилась короля.

Сам я не видел (в это время был с Маринкой в саду), но из подслушанных разговоров бабушек на скамейке узнал: приехал жёлтый милицейский «бобик» и увез Сашку. Потом ещё подслушал, что дядьки-милиционеры рассказывали, будто он с друзьями кого-то ограбил в Киеве, а здесь, в селе у бабки, прятался.

Как согрело это известие моё злорадное сердечко! Каким справедливым и чудесным казался мир! Теперь понял, кто был тем громадным Чудищем, которое я навёл на Сашку.

После отъезда Самозванца предательницы осиротели. На пару дней затаились, а потом потянулись ко мне.

Сначала пришла Алёнка, попросилась играть с нами, здоровенный кулёк семечек принесла. Прощать мы её не собирались (ещё раньше с Маринкой договорились), однако семечки жаренные, пахучие…

Пусть играет, не жалко.

Затем остальные пришли: виноватые, унылые, кто с яблоками, кто с конфетами. Мы их тоже простили – свои же. Лишь Алка не вернулась. Ей после Сашки было не до нас, да и девчонки сердились. Отсидевшись дома и отревев, как рассказывали, Алка к старшим ребятам пошла. Те её уже не прогоняли, водили в кусты, брали в клуб на танцы и учили курить.

С возвращением блудных подружек у меня началась новая, султанская жизнь. Отныне королем стал я, а Маринку назначил королевой и главной женой. Перечить никто не посмел.

Теперь уже я познавал прелести многожёнства. Мы также ходили ватажкой пасти коров, купаться на озеро или собирать грибы-ягоды в лес, но мои подружки, наделённые особым знанием, теперь вели себя иначе.

За две недели гаремной жизни я воплотил наяву самые стыдные детские фантазии и даже те, о которых не мечтал, потому, как не мог представить, что ТАКОЕ возможно. От бесчисленных каждодневных колючих вспышек внизу живота я иссяк и похудел, а они, нежные создания, чувствуя предательскую вину, так меня обхаживали, что на всех их я хотел пожениться, но не знал, как об этом сказать Маринке.

Однако ничего нет вечного под луной. В переулке грянул второй гром. Очередной король был свергнут, а возрождённая ватажка позорно распущена.

Девчонки потом божились, что никому не рассказывали. Возможно, не говорили, возможно, кто-то из посторонних подсмотрел – это уже не имело значения. Так или иначе, но взрослые узнали о наших играх.

Началось с Алёнкиной мамки, дородной красномордой тётки, которая пришла разбираться к бабушке и обозвала меня «проститутом». Затем устроили допросы, разбирались все со всеми, закатывали глаза, плескали в ладони. Родители каждой из растлённых старались обелить свою кровинушку и обвинить всех остальных, выросших в разврате.

На словах досталось и Сашке, однако ему там, в тюрьме, было без разницы. Возмущённые родители накинулись на Сашкину бабу, требуя расплаты. Добродушная старушка ответила, что все ЭТИМ занимались в нежном возрасте, просто забыли своё; но она готова отплатить телом отцам поруганных девственниц. Те не согласились, а дед Степан отлупил беспутную жену.

Этим и закончилось. Нам запретили вместе играть и даже встречаться друг с другом. Маринка, правда, пару раз прибегала, пока её мама была на работе, а мой дед с бабкой на огороде. Мы крадучись залазили на сено, суетливо целовались-трогались, также крадучись, разбегались.

В конце лета меня увезли в Городок. С той поры больше к родителям отца на каникулы не ездил. Мать запретила.

Глава четвертая

Лето 1992. Городок

В Городок пришёл июль. Ближе к полудню реальность дрожала, обращалась миражом, гнала в тень. Совсем уж невыносимое пекло я пережидал в лесу или у речки, в компании пионеров, которые, согласно новому времени, пионерами не считались.

Название нам было без разницы. Мы обосновали собственный пионерский лагерь, где процветал культ моей, немного смущённой от такого внимания, личности.

Мы уходили подальше в лесную чащу, щедро расцвеченную яркими красками, приправленную ароматом спелых ягод и шорохами невидимой живности. Особо удачные походы случались после коротких пугливых гроз, засевающих окрестные леса грибами.

С восторженным визгом мы ползали на карачках меж сосен и берёз, отмахиваясь от пекущих слепней, находили драгоценные трофеи, из которых особенно ценились белые. Помня заветы юных натуралистов, отщипывали ножки повыше, чтобы не повредить грибницу, а потом несли сокровища домой: ребята в рубашках, а девочки в подолах платьишек, отчего те подолы ничего не прикрывали.

В засушливые дни мы беззаботно купались, бродили лесом или играли в обожаемые детворой жмурки-угадайки, заменившие мне в ту пору равнодушную, вечно отсутствующую «невесту».

Кроме пионеров был ещё Клуб одиноких сердец, в котором я состоял почётным членом. Несколько раз ездил к ним в гости. Принимали всегда благосклонно, однако чувствовал себя я там не то чтобы лишним, но… если к ним в очередной раз не приеду, то ничего особенного не произойдёт.

В Клубе и без меня жизнь била ключом, наматывалась клубком, щекотала нервы. Как раз в ту пору плелись интриги вокруг персоны Сержанта Пеперра, обвинённого старшеклассниками в нездоровых предпочтениях Оксаны и Таисы, с подключением руководства школы и родителей предпочтённых. Не до меня им было.

Кроме пионеров и Клуба, ещё оставалась Майя, которая в середине июля, после экзаменов и ремонта студенческого общежития, приехала на каникулы. Она успешно окончила первый курс. Кроме того, сумела заработать спекуляцией несколько сотен купоно-карбованцев, чем заслуженно гордилась и при каждом удобном случае пеняла меня, бестолкового.

Майя ставила в пример Юрку, который открыл возле автостанции киоск и торговал ширпотребом. Не сам торговал – эксплуатировал дальнюю родственницу.

Наслушавшись обидных сравнений, я подтрунивал над буржуином: придут НАШИ, раскулачат. Юрка в ответ зубоскалил, обзывал меня Мальчишом-Кибальчишом и тыкал членский билет «Прихильника Народного Руху України»: не раскулачат, мол, теперь мои при власти, лишь бы отстёгивал.

Евиным детям в ЭТОЙ стране началось раздолье. Каждый зарабатывал, как мог: ставил киоски, воровал, растаскивал заводское и совхозное, перепродавал, мотался в Польшу, даже в далекую Турцию. Особенно преуспели властьимущие, посаженные киевскими панами на кормление по захолустьях. В Городке появились невиданные иностранные автомобили, в которых по разбитым дорогам перемещались новые хозяева жизни, презрительно сигналя нерасторопному быдлу.

Внешний мир погрузился в монотонную беспросветность. Хорошо, были книги и мои пионеры, и даже Майя – хоть какая-то отдушина.

Наступил август девяносто второго, из садов запахло яблоками. Роман с Майей вяло продолжался. Она была в Городке, но встречались мы лишь вечерами в выходные: ходили на дискотеку или гуляли у реки, обсуждая киевские события, шибко важные для будущего экономиста.

В безысходности замерла наша любовная связь. После зимнего греха Майя пресекала любые мои попытки, выходившие, по её разумению, за рамки приличия. Порою, устав от бестолковых встреч, я в который раз подумывал оборвать глупый роман, но повода не находил.

Так бы всё и тлело, не случись оказии, круто изменившей наши отношения на ближайшие месяцы.

15 августа 1992. Городок

В середине августа, субботним вечером, по Майиному хотению выбрались на дискотеку. По дороге зашли к её однокласснице Светлане. Миниатюрное курносое создание уже было засватано киевским буржуем, готовилось в сентябре к свадьбе, но на танцы с подружками бегало.

Гостеприимная хозяйка предложила отметить встречу и нечаянное знакомство с парнем лучшей подруги. Она всё подливала да стреляла блудливыми глазками на меня, чем вызвала Майино хмельное возмущение.

Майя насупилась, хотела уйти домой – еле удержал. Даже удивился, что ей так дорога моя персона. Зашутил-закаламбурил, принудил выпить за красивых девушек, которых много не бывает. Светка тоже поняла свою ошибку, глазки потупила, принялась рассказывать о любви к будущему мужу и количестве его киосков. Обошлось.

По дороге на танцплощадку, будто доказывая Светке, что мне никто, кроме Майи, не нужен, облапил приревновавшую и недвузначно тискал. Ещё более осмелел во время танцев: откровенно прижимал да целовал в шею и за ушко. Майя отвечала показной взаимностью, особенно перед Светкой, которая топталась возле нас.

В перерыве между песнями, отважившись ковать неостывшее железо, увлёк Майю в парк. Она не упиралась – диво дивное! Демон заворковал, предвкушая, как сейчас произойдёт то, естественное, даже необходимое, что должно происходить между парнем и девушкой, которые встречаются, держаться за руки, а порою – целуются.

Я нашёл затененную скамейку возле тыльного забора. Молча привлёк Майю, усадил на колени. Левой рукой прижал за плечи, наклонил её голову, ища губы, а правую, не таясь, запустил под юбку.

Майя вздрогнула, напряглась, хотела отстраниться.

Не позволил – закрыл рот поцелуем.

– Не надо… – Майя забрала губы.

«Надо!» – возразил решительный Демон. Прелюдии закончились в августе девяносто первого, в день путча, под музыку Гайдна, два года назад.

Запустив подъюбочную руку выше, нащупал резинку. Чуть приподняв девушку левой рукой за талию, рывком сдёрнул трусы до колен, а затем, изловчившись, и полностью стащил с брыкливых ног, вместе с зацепившимися туфельками-лодочками.

Трусы остались в руке, туфельки упорхнули в темноту.

– Ой! – выдохнула Майя, не ожидая такой прыти. – Не надо…

«Надо!» – засопел Демон.

Поддерживая Майю одной рукой, я привстал. Начал судорожно расстёгивать брюки. Кое-как получилось.

Плюхнулся обратно на скамейку, задрал Майе юбку, усадил голой попкой на сопрелого приапа.

Тот, разумеется, никуда не вошёл, а позорно согнулся, припечатанный холодной девичьей ягодицей к жёсткому ремню.

Ей бы наклониться, прогнуть спинку, но Майя, напрочь не понимала или не принимала моих намерений – свела ноги, натянула юбку на колени и застыла бездвижной куклой Машей.

Провозился несколько позорных минут, пытаясь разъять сухую курчавость, втиснуться в равнодушное тело – намучил её и себя, но ничего не достиг. Вернее результат невозвратно становился отрицательным: от неудачных попыток на ощупь и в никуда, ещё недавно упругий воздушный шарик скукожился жалким сморчком.

Битва проиграна. Празднуй победу, холодная мраморная статуя!

Нет… Юрка же учил, что делать при такой стыдобе. Как поступали мы с общаговскими блудницами после третьего захода.

Уцепившись за спасительную догадку, я приподнял девушку, посадил рядом. Та лишь пискнула, коснувшись попкой холодных досок.

Сам вскочил, повернулся к ней.

– Нет! – Майя дёрнулась, замотала головой.

Я не отступал.

– Никогда! – отчаянно завизжала Майя. Вспорхнула, кинулась от скамейки.

Отбежав на пару метров, замерла. Нехотя возвратилась. Присела на корточки, зашарила руками по траве.

Я подтянул брюки, принялся виновато искать разбросанные туфельки, подсвечивая ломкими спичками. Одну нашёл сразу, второй не было. Полез в кусты, жаля руки невидимой крапивой.

Тем временем Майя обнаружила за скамейкой трусы, натянула. Ухватила найденную лодочку и босиком кинулась прочь.

– Сейчас отыщу… – лишь успел крикнуть вдогонку, но девушка растворилась в тени разлогого клёна, по контуру подсвеченной едва проступавшими отблесками дискотечных фонарей.

«Обиделась» – равнодушно сказал Гном, показывая язык обалдевшему Демону.

«Скатертью дорога…» – зло подумал Пьеро.

Ну и пусть! – согласился я. Нам давно пора закончить бредовые отношения, от которых ни радости, ни толку.

Холодная ледяная статуя!

Изломав спички, изжалив руки, отыскал вторую туфельку, которая улетела в кусты. Побрёл на дискотеку искать Майю.

На душе было мерзко – опять начудил. Теперь, если поссоримся (а Майя точно обиделась), то виноватым останусь я.

На танцплощадке Майю не нашёл, зато увидел Светку, которая в компании бесшабашных девиц плясала «Ламбаду». Выписывая попкой восьмёрки и вздымая короткое платьице до мелькания белых трусов, Светка примагничивала взгляды невольных соглядатаев. Прыщавые юнцы липли к заводной пташке, пытались пристроиться в такт.

Я стал у стены, залюбовался ладной фигуркой.

«Вот, если бы не Майя, а Светка замуж не выходила…» – подал голос оживший Демон.

Я с ним не спорил. После неудачного свидания ныло внизу живота и хотелось разбить докучливый фонарь, мигавший над головой. Решил (теперь уже окончательно!), что отдам Майе туфельку, а потом мы расстанемся. Надоело!

Посмотрел на Светку, танцевавшую с очередным поклонником медленный танец. Поклонник норовил опустить руки на попку – Светка не давала, хохотала и незлобливо бодалась.

«Ты ей понравился…» – замурлыкал Демон.

«Нельзя!» – шикнул на него Гном. – Светка с Майей одноклассницы, школьные подруги, секретничают…».

Светка будто почувствовала мои липучие глаза, обернулась. Игриво помахала рукой, послала воздушный поцелуй.

Танец закончился, довольные плясуны разбрелись под стеночки. Светка, отмахнувшись от кавалеров, подошла ко мне.

– А где Майя? – спросила задыханно.

– Ушла…

Броуновское движение молодых тел в постанцевальном экстазе толкнуло Светку на меня, притиснуло. Хотел отступить, но упёрся в ограждение. Мы так и остались стоять: припечатанные, приколотые, как две бабочки-голубянки из набоковской коллекции.

Я ощутил в районе подреберья упругость её грудок и распаренный запах.

Пауза затянулась. Диск-жокей не мог определиться со следующей композицией, стараясь угодить публике. Раззадоренная масса клокотала, запирала нас потной стеной.

– Будто в киевском автобусе… – я ненастойчиво попытался высвободится.

Высвобождаться мне не хотелось. Однако Майина туфелька жгла руку, и правила приличия обязывали.

Впрочем, правила Светку не занимали. Она всё также вжималась, охватив меня за бок. Поднял глаза от растрёпанной головки и заметил, что сзади девушку не так уж припирают, вернее – не припирают вовсе. Значит она сама…

– Куда ушла? – спросила Светка. Потянулась ко мне, пробуя пересилить завывание первых аккордов роковой баллады. Притиснулась, сгущая туман в голове.

– Не знаю! – ответил я, наклонился, продлевая касание. – Мы гуляли в парке, а потом она ушла. Вот, потеряла…

Показал туфельку, которую прятал за спину.

– Хорошо погуляли, раз обувку растеряли – срифмовала Светка и рассмеялась. Уткнулась лицом мне в грудь.

Я качнулся назад – там стена.

Гном недовольно зашептал: «Если не хочешь согрешить с Майиной подругой, то нужно уходить прямо сейчас. Потом будет поздно. Будешь жалеть, и страдать, и бояться заглянуть Майе в глаза». «А кто сказал, что она разрешит заглядывать? – усомнился Демон. – Обиделась же».

Тем более, полчаса назад решил с нею расстаться, – подумал я, ища оправдание навязчивому желанию. – Потому у меня, видимо, нет девушки. А эта – сама липнет. И если б Майя в парке не оттолкнула, то сидели б мы сейчас на скамейке, подальше от чужих глаз, не разрывали поцелуев. И не стоял бы я под стенкой, прижатый Светкиными грудками, не решал извечный Гамлетовский вопрос.

Я не ушёл. Мы дождались очередной баллады, вышли танцевать.

Майину туфельку хотел бросить под стенкой, но пожалел – сунул в задний карман джинсов. Весь вечер она мне мешала, приводила в отчаянье, напоминала о завтрашнем сожалении.

«Это будет завтра…», – успокаивал Демон.

О самой Майе мы со Светкой больше не говорили. Вроде нет никакой Майи, нет Светкиного киевского жениха и осенней свадьбы. Есть лишь Светка: маленькая, хрупкая, податливая под моими руками.

Я непристойно ЕЁ ХОТЕЛ! Я представлял, КАКАЯ у неё там, в подсмотренных белых трусиках, как кудрявиться, как сложила губки; воображал, как ми уходим в полуночный сумрак, как Светка бросается ко мне, целует, валит на землю…

После нескольких танцев, не объясняясь, мы ушли в парк, в самую глушь. Так же молча девушка кинулась мне на шею, подпрыгнула, повисла, обвила стройными ногами, впилась тягуче-долгим поцелуем в мои губы, ещё несмелые, стесняющиеся. Затем проворно соскочила, потянула за руку, приглашая опуститься на траву.

Я даже не успел снять рубашку, чтобы выстелить нам ложе. Я упал, откинулся, больше чувствуя, чем наблюдая невыносимо-сладкие невозможные кренделя, которые выделывало маленькое вертлявое Светкино тело на моём большом, испуганном и безучастном.

Мир растаял в ощущениях: лишь горячая глубина разъятой девичьей тайны, которая сменялась не менее горячей глубиной жадного рта до ощущения о-образных губ на слипшейся лобковой поросли. Ничего подобного в моей жизни не было (кроме детства, но детство – не в счёт).

Мы потерялись во времени. Ми лежали на моих расстеленных джинсах и рубашке, которые умудрился стянуть между соитиями. Лежали голые, отдавая певучим комарам частичку себя, оставшимися частичками впивались друг в друга. Ми смотрели на небо, на гаснущие в утренней серости звёзды.

Я почти её любил.

В предрассветном сумраке проводил Светку до выхода из парка. Дальше идти не разрешила; не хотела, чтобы нас вместе видели.

Когда прощались, прижалась, поцеловала в лоб и сказала: нужно ЗАБЫТЬ, что было прошлой ночью; вернее – ничего не было, мне ЭТО ПРИСНИЛОСЬ.

Повернулась и ушла.

Провожая взглядом Светкину невесомую фигурку, я уже не верил, что именно с нею, почти незнакомой, чужой, обручённой, несколько часов пребывал в Раю, и на её теле, на белье, на одежде и в волосах остались частички меня.

Я бы взял её замуж в эту ночь. Несмотря на Майю, на то, что не раз, видимо, Светка проводила такие ночи со счастливыми избранниками, а потом запечатывала их уста заклинанием: «Это тебе приснилось…».

Кукольная фигурка скрылась за поворотом. Я намерился идти домой, но почувствовал, как исчезло мозолящее напоминание в заднем кармане.

Я потерял Майину туфельку!

Возвратился, излазил на коленях измятую, ещё не остывшую траву. Туфелька сиротливо лежала чуть в стороне. Она всё видела и понимала.

Поднял, сунул в карман. В душе заныло страшной виной.

Завтра же нужно отдать. И помириться.

Какой я, всё-таки, негодяй!

9 августа 1992. Городок

Отрезвление пришло утром, начавшимся для меня после обеда, когда проснулся. Проявилось неясной тревогой и гадливым послевкусием ещё неосознанного.

Краем глаза уцепился за туфельку, лежавшую на тумбочке. Проступило тошнотворное, мучившее: вчера Майя обиделась, ушла, а я… изменил ей со Светкой.

Если Майя знает?! – укололо страшной догадкой.

«Вряд ли, – подсказал Гном. – Светка не расскажет, посторонние не видели».

Всё равно на сердце тошно. Хоть бы дождь пошёл или гроза случилась, запорошила мутные стёкла, оплакала мой грех. Но за окном, будто оттеняя совершённое предательство, лучилось беззаботное солнце, для которого мой грех был сущей ерундой, и от того становилось ещё гаже.

Нужно звонить Майе, просить о встрече, извиниться. Туфельку занести, в конце концов…

Не умываясь, побрёл в прихожую, к телефону.

Забрал аппарат в келью, прикрыл двери.

Как на краю пропасти – страшно и жутко, но придётся звонить.

Вспомнил, что вчера решил прекратить наш бесполезный роман. Уцепился за спасительную догадку, которая давала возможность плюхнуться обратно в постель.

Нет! Не хочу расставаться виноватым. Может, потом, когда Майя сама допустит что-либо непрощаемое. А так – не хочу.

Кашлянул, проглотил давящий комок, набрал номер.

Длинные гудки гудели не долго.

– Альо! – пискнул в трубке детский голос.

– Это квартира Гутаревых? – спросил я после некоторой заминки, сомневаясь в правильности соединения.

– Да.

– Майю можно?

Догадался, что это младшая Майина сестричка – Марийка. Майя о ней говорила и фотографии показывала, но мы с девочкой ещё не встречались.

Почувствовал, как под сердцем шевельнулась Хранительница.

– А вы кто? – спросила девочка.

– Знакомый. Зовут Эльдар. Она знает.

– Я тоже знаю. Вы Майин настоящий жених, – Марийкин голосок потеплел. – Сейчас позову, подождите.

В трубке стукнуло, отдалось эхо приглушённого топота.

У меня не проходило чувство узнавания. Где мы с Марийкой раньше встречались? Не припомню. Не встречались мы наяву. И Змея проявилась… Как тогда, на дискотеке, в августе девяносто первого, когда увидел Майю. И когда фотографии Марийкины рассматривал прошлой зимой, также щемило. Но сейчас острее – будто сердце укололо тревожной иголочкой.

Пару минут выслушивал в трубке шорохи чужой квартиры, в которую ворвался нежданным телефонным гостем.

– Альо! – отозвалась трубка Марийкиным голоском, уже не таким задорным. – Альо! Майя сказала, что её нет дома. Но вы не говорите ей, что я сказала, что она сказала.

– Хорошо, не скажу. Майя на меня обиделась?

– Да… наверное. Такая злая стала, когда услышала, что вы звоните. Вы сильно грустите?

– У меня её туфелька. Она потеряла. Нужно отдать…

– Как Золушка?

– Что?

– Ну, потеряла. А вы ищите, как принц? Будто в сказке, – сказала девочка. – А мои туфельки ещё никто не находил.

– А ты теряла?

– Не теряла. Только игрушки. Но меня никто не искал.

– Ещё найдут. Подрастай…

– Подождите! Я скажу Майе, что принц хочет отдать ей туфельку.

– Не надо. Потом отдам. А тебе спасибо.

– Пожалуйста. Нас в детском саду учили помогать… Вы не переживайте. Я попрошу, и вы помиритесь. Даже поженитесь.

– Ты откуда знаешь?

– Не знаю, но знаю.

– Спасибо. До свидания.

– Вы звоните. Майя скоро пересердиться… – сказала на прощанье Марийка.

Хотела ещё что-то добавить, но я положил трубку.

На душе мерзко. Единственное согревало сердце – разговор с чудной девчушкой, которую наяву никогда не видел.

И Змея? К чему она проявилась?

Майя скоро не пересердилась. Больше ей не звонил, она мне тоже. Майину туфельку поставил на книжную полку, как напоминание.

Особых перемен после ссоры в моей жизни не произошло. Всё так же бродил с пионерами лесами, но больше сидел в келье, читал или бренчал на гитаре.

Горечь разлуки и чувство вины притупились, однако я не переставал гадать о причине Майиной обиды: узнала она или не узнала о моём грехе со Светкой?

Ничего выгадать не смог.

Середина августа 1992. Городок

Так прошла неделя. На следующие выходные Юрка заглянул проведать, вытянул пива хлебнуть. Оказалось, он знал о моей ссоре с Майей и о том, что после дискотеки я со Светкой в парк ушёл – друзья-товарищи нашептали.

Если Юрка об этом узнал, то и Майе могли донести – подумал я. Вот такая интрижка.

– Тоже мне, интрижка! – сказал Юрка, выслушав мой рассказ о том вечере. – Вот у меня была интрижка! Ты запиши у себя в дневниках для потомков.

Юрка отхлебнул пива, затянулся импортным «Кэмелом», сплюнул-цыркнул по-пацански.

– Прошлым летом, как раз год назад, ездил я к бабке в село: проведать, по хозяйству помочь, ну и позажигать с местными – как без этого. Ты меня знаешь.

Довольная Юркина физиономия раздалась хитрой улыбкой.

– В общем, был там у меня знакомец, киевлянин. Тоже наведывался в село. Бабки наши – соседки. На пять лет младше, ещё не служил. Говорил, что и не пойдёт. Но умный – жуть: отличник, два иностранных языка, поступил на дипломата. Родители у него – профессора, преподают в университете. Короче, мажор. Вадимом зовут. Мы с ним особо не общались. Так, по-соседски, пару раз на рыбалку ходили, да в клуб. Там у него своя компания малолеток, а у меня своя. Ты меня знаешь.

Юрка смачно затянулся, выпустил дым через нос.

– А тут приходит ко мне Вадим. Выручай, говорит. Личная жизнь разладилась, только ты можешь помочь. Бутылку коньяка достал, суёт – не откажи, мол. Я подумал: кого-то отдубасить нужно. Нет, оказалось. У Вадима есть девочка. Лизой зовут. Тоже городская барышня, приезжая. Школу закончила, в педагогический поступила. Пару раз её в клубе видел: ловкая девочка, из приличных. Ты таких любишь, тургеневскими зовёшь…

Юрка подморгнул, довольно осклабился. Всё-то он знает про меня.

– Так вот, Вадим с этой Лизой несколько лет встречались: и в Киеве, и здесь, в селе, летом, когда приезжают. А так как оба они, ну… типа тебя и Зинки, то дальше поцелуев у них не заходило. И вот, дождавшись окончания Лизой школы, Вадим задумал перевести отношения в близкие. Ну, ты понимаешь?