Первый шаг

– Ну и шуточки у тебя, – набычился Ан.

– Ладно, забыли, – Сандра поднялась. – У меня голова кругом, нужно всё обдумать. Пошли спать, уже скоро три ночи.

– Пока. Спокойной ночи.

– Спокойной, хотя какая тут спокойная ночь, – Сандра ушла к себе.

Робин хлопнул Ана по плечу:

– У тебя завтра не простой день. Ты с утра к Лебединским?

– Да, пораньше пойду, а потом к тебе в лечебницу, навещу Линду. Если успеешь, поговори с ней, пожалуйста.

– Поговорю. Давай. Пока. Я рано уеду в больницу, увидимся там.

– Хорошо. До завтра.

Они разошлись по комнатам.

***

Пётр Степанович и Клавдия Егоровна Лебединские, как обычно в это раннее утреннее время, пили в столовой чай с первой выпечкой их комбината «Хлебный Дом». По заведённому Петром Степановичем тридцать лет назад правилу каждое утро ровно в половину седьмого посыльный приносил в их дом коробочку, доверху наполненную свежеиспечённой сдобой и хлебцами из партий, готовых к отгрузке по булочным элизия. А в семь часов всё семейство уже сидело за столом и пило чай. Пётр Семёнович признавал только чай, и притом исключительно травяной, всё остальное считал не достойным хлеба. Сам же глава семьи относился к установленному ритуалу трепетно, смакуя каждый кусочек ароматного хлеба и наслаждаясь запахами, распространявшимся по всему дому. Курьер в это время сидел на кухне, тоже пил чай и ждал, когда робот-помощник Арсений принесёт из столовой разрешение от Лебединского, что хлеб можно отгружать в булочные.

Сегодня они были вдвоём: Пётр Степанович и Клавдия Егоровна. Пётр Степанович сильно располнел и полысел, но характером не изменился. Всё также ценил больше всего на свете хлеб, своё дело и своё слово. Клавдия же Егоровна теперь казалась как будто ниже ростом, но всё такая же прямая и хлопотливая, бесконечно любящая свою семью. Годы похоже не пощадили её ещё больше, чем главу семейства. Она сильно постарела и очень похудела, и уже не напоминала бравого гусарского гренадёра, а скорее всклокоченного растерянного воробья, которого случайно окатили водой.

Пётр Степанович допил третью чашку чаю, и, откинувшись на спинку трансида, позвал Арсения.

– Что, Арсений, газеты доставили?

– Да, Пётр Степанович, доставили. Сейчас принесу.

Пётр Степанович не признавал новости, ни в каком виде, кроме как напечатанными в газете. Интернет, телевидение, радио, просто услышанное – всё он считал сплетнями и, хотя любил послушать, не верил им, но напечатанное слово, остро пахнувшее типографской краской, для него было объективной и непреложной истинной, и потому каждое утро он требовал себе свежих газет. Знакомые и компаньоны, зная такую его странность, за глаза посмеивались над ним, но не могли не признать, что только вот на таких чудаках ещё и держится почти умерший газетный бизнес элизия.

Арсений развернулся и, чуть поскрипывая на поворотах, резво вышел из комнаты.

– Отец, я с тобой поговорить хотела, – тихо сказала Клавдия Егоровна.

Пётр Степанович поморщился.

– Клавдия Егоровна, ты опять? Ну, сколько можно-то.

– Дочь же она нам, Пётр Степанович!

Мужчина раздражённо смахнул крошки со скатерти.

– И что?

– Как что? Ты вспомни, как мы ждали её рождения, как лелеяли. А теперь? Ты что, хочешь её смерти?

Пётр Степанович побагровев с трудом поднялся.

– Дура! Не сметь, так со мной разговаривать! Ты ничего не смыслишь, из ума уже выжила. Причём тут дочь или не дочь? Тут решается дело всей моей жизни, как ты не можешь понять своим умишком! Если Линда не выйдет замуж за Григория, то его семья прекратит продавать нам зерно. Из чего мы хлеб будем печь? У них же в руках весь зерновой рынок! Ты подумала своей тупой головой? Её глупый норов всё перечеркнул. И ради чего? Просто из-за прихоти! Ладно бы жених был кривой или инвалид, или древний старик, или стервец какой – так нет, хороший же парень. Какого ей рожна надо-то? – он стукнул кулаком по столу так, что чашки подпрыгнули, – пусть вот посидит и подумает, как плевать на родного отца. Ничего с ней не случится. – Он пошёл к выходу, около двери остановился и обернулся к плачущей жене. – И не сметь больше заговаривать о ней! Пока не согласиться выйти замуж, она мне не дочь и знать её не хочу! И запрещаю тебе её навещать. Понятно? – он вышел, в сердцах хлопнув дверью.

Клавдия Егоровна, оставшись одна, тихо плакала. Немного успокоившись, она вытерла белым кружевным платочком, который достала из-за обшлага рукава, щёки и, прерывисто вздохнув, пошла к себе. Что могла она сделать? Как помочь любимой дочери? Как успокоить мужа? Сердце её разрывалось. Она искренне не понимала, как эти так любимые ею люди, смогли стать почти врагами! Почему? И как всё исправить, вернуть в дом давно забытый покой и радость. Эти мысли не оставляли её ни на минуту, она не понимала, как может чувство заменить дело, пусть даже очень любимое дело, ведь любое дело – не самоцель, это что-то ради любимых, а если любимые страдают, то зачем это дело? Неужели считать себя первым хлебопёком элизия лучше и комфортнее, чем считать себя любящим и любимым отцом и мужем?! Как такое может быть? Она не понимала, а потому не знала как вести себя, не видела выхода из этой, казавшейся ей безысходной ситуации, которая разрушала весь так бережно хранимый ею семейный уклад.

Дом погрузился в тревожную тишину.

***

Ровно в одиннадцать часов Ан стоял у дверей дома Лебединских. Раньше прийти не позволял этикет, а дождаться более позднего часа визита у него не хватало терпения. Верил ли он в успех задуманного? Нет, не верил, но он не мог отказаться от того, что должен был сделать. Ан нажал звонок. Ему открыл совершенно седой чуть сгорбленный старик, что впрочем, не мешало ему держаться с большим достоинством. Он строго взглянул на Ана.

– Чего изволите, молодой человек?

– Здравствуйте, Клим Ильич, сообщите, пожалуйста, Петру Степановичу, что пришёл Андо Альденис. Просит о встрече.

Клим Ильич выслушал Ана, пожевал в задумчивости губами, и видимо решился, чуть поклонился и отошёл в сторону:

– Прошу вас пройти и обождать, располагайтесь, – он указал на небольшой трансид рядом с огромным во всю стену зеркалом и маленьким столиком около него.

Дождавшись, когда гость удобно устроится, Клим Ильич медленно пошёл по белой мраморной лестнице на второй этаж. Доложить.

***

Пётр Степанович был в галерее. Он любил в минуты душевного беспокойства бывать тут. В детстве он мечтал научиться рисовать, но в школе не увидели в нём талант художника и не направили в художественную школу. Юный Пётр смерился, ему и в голову не пришло сомневаться в объективности оценки его способностей. Он нашёл своё призвание в другом, но любовь к живописи сохранилась у него на всю жизнь и вылилась в страсть к коллекционированию картин. Его коллекция не только была редчайшей в элизии «Сады Приуралья», но и ценилась, как мировая редкость. Всё свободное время Пётр Степанович проводил здесь, рассматривая картины или просматривая новые художественные каталоги. Одна из премий в художественной школе элизия носила его имя и спонсировалась им. Это была премия за реализм в живописи. Он больше всего на свете ценил, как он выражался «правду жизни».

И сейчас любитель живописи держал в руках небольшую миниатюру, специально написанную для него и приобретённую им несколько дней назад. Чуть запрокинув голову, он наслаждался тонкими едва заметными линиями, лёгким контуром обозначившими живой красочный мир. Картина запечатлела момент его жизни: утро, столовая, сам – Пётр Степанович и рядом супруга – Клавдия Егоровна, за утренним чаем, когда на столе в плетённых ажурных корзиночках лежит хлеб. Картина была великолепной и очень реалистичной. На ней не только супруги выглядели естественно, но, казалось, что художнику удалось передать всё, что так любил Пётр Степанович в хлебе: хрустящую корочку, румяные бока сдобы, обсыпанные сахарной пудрой, даже казалось, что если долго смотреть на неё, то можно было ощутить аромат выпечки.

Тихий стук в дверь оторвал Петра Степановича.

– Да! Войдите! – недовольно сказал он.

Вошёл Клим Ильич и чуть поклонился.

– Чего тебе, Клим?

– Пришёл Андо Альденис. Просит вас принять. Что ему передать?

Пётр Степанович вздрогнул и уставился на Клима Ильича.

«Явился! Зачем явился? Узнал где-то? Линду забрать хочет! А вот хер ему, а не Линда! Как посмел?! Выгнать! Выгнать! Нельзя…. Говорят, он чуть ли не правая рука Главного Хранителя. Ещё пожалуется. Надо принять. Узнать что понадобилось, выказать уважение, но не сюсюкать. Не могу…. Не могу я видеть эту мерзкую рожу! Это он настроил дочь против меня, гад, всю жизнь ей испортил! И зачем только явился? Не понимает что ли? Забыл, как я вышвырнул его из дома? И где принять? В кабинете? Нет, тут приму! Пусть вспомнит, как вылетел отсюда, если вдруг запамятовал…».

– Клим, проводи его сюда. Я его здесь приму.

– Приказать принести сюда угощение?

– Какое ещё угощение?! Ничего не надо. Ступай.

Клим Ильич вышел, а Пётр Степанович взволнованно принялся мерить шагами комнату, ожидая незваного гостя.

Не прошло и пяти минут, как в дверь постучали.

– Войдите.

Дверь открылась, и вошёл Ан. Он остановился у двери, почтительно склонил голову.

– Здравствуйте, Пётр Степанович! Рад вас видеть в добром здравии.

– Здравствуйте, Андо. А что мне хворать-то? Живу честно, собственным трудом на земле, не перед кем ни кланяюсь, людей хлебом кормлю. А вы какими судьбами в элизии? Приехали к родным погостить? Чем обязан, видеть такого высокого гостя у себя? – уголок рта Петра Степановича насмешливо пополз вверх.

Ан смутился.

– Собственно я пришёл выразить вам своё уважение и, как то предписывает закон, хотел бы официально просить вашего согласия на заключение брачного соглашения с вашей дочерью – Линдой.

Как не ожидал Пётр Степанович подобного поворота событий, слова Ана хлёсткой пощёчиной ударили его. Он на мгновенье побледнел, а потом кровь бросилась ему в голову, затмевая разум.

– Да как ты смеешь! Забыл, как в прошлый раз я выгнал тебя и запретил даже близко приближаться к моей дочери? Так я освежу тебе память, у тебя с ней видимо проблемы!

Ан, стиснув зубы, исподлобья смотрел на него, стараясь успокоить дыхание. Наконец, он произнёс:

– Много времени прошло с тех пор, и я уже не прежний мальчик Андо Альденис, а уважаемый Хранителями Творец, который способен обеспечить вашей дочери достойную жизнь, а её семье любую поддержку, при необходимости.

– Я сам позабочусь о своей дочери и о своей семье, и ни в чьей поддержке не нуждаюсь. Я сам не один год поддерживаю тех, кто нуждается! И запрещаю вам вмешиваться в дела моей семьи.

– Но вы, как отец, должны желать счастья вашей дочери!

– Что я должен, а чего нет, не ваша забота, молодой человек. Я требую, чтобы вы оставили мою дочь в покое! Я никогда, слышите, никогда не дам разрешения на брак. Покиньте мой дом, я запрещаю вам переступать его порог. Надеюсь, теперь вы это запомните! Если вы не прекратите преследования нашей семьи, я вынужден буду обратиться за защитой к Куратору!

Они долгую минуту смотрели в глаза друг друга. Ан, едва сдерживая гнев, чуть поклонился и пошёл к двери.

– И передайте своему дружку, Робину, чтоб не совал свой нос в дела элизия. Его место среди отребья, откуда он и вышел! А если не успокоится, я найду на него управу! Пока я жив, и пока я – председатель, ни одна недостойная рожа не будет в Совете! Совет вам не помойка! – в спину Ану прорычал Пётр Степанович.

Быстро сбегая с лестницы, Ан едва не столкнулся с дородной пожилой женщиной, которая ожидала его внизу.

Они остановились друг напротив друга.

– Здравствуйте, Андо, вы почти не изменились за это время, только возмужали. Вы помните меня? – женщина смотрела неуверенным, извиняющимся взглядом.

– Здравствуйте, Клавдия Егоровна, конечно, я помню маму Линды. Рад видеть вас в добром здоровье, – отрывисто проговорил Ан.

Женщина почувствовала нервозность гостя.

– Я понимаю ваши чувства, Андо. Вы простите, пожалуйста, моего мужа. Он к старости стал немного не в себе.

– Да он и раньше не отличался разнообразием чувств ко мне.

– Это так. Пётр Степанович сложный человек. Упрямый, всегда привык добиваться всего, что хочет. Это с одной стороны и очень хорошо, вряд ли он в противном случае достиг бы сегодняшнего положения в элизии, но когда это проявляется в семье, то это может губительно повлиять на неё, – тихо, почти шёпотом, закончила она.

Ан хотел было ей ответить, но она подняла руку, прося дать ей высказаться до конца.

– Я знаю, что вы любите Линду. Не знаю, что произошло между вами, что послужило размолвкой, но я видела, как Линда переживает вашу разлуку. Поверьте, – она прижала руки к груди, – я – не враг своей единственной дочери. Я тоже очень люблю её и желаю ей счастья, – она почти вплотную подошла к Ану. – Увезите её, погибнет она здесь, кровиночка моя! – на глазах у Клавдии Егоровны показались слёзы. Она разжала кулак, и на её ладони лежал медальон. Женщина открыла его, с крохотной фотографии смотрели молодые Пётр Степанович и Клавдия Егоровна, а сверху лежал маленький тёмный локон.

– Это наша с Петром Степановичем свадебная фотография и волосы новорождённой Линды, – она протянула медальон Ану. – Вот, передайте Линде моё материнское благословение, и не слушайте, пожалуйста, Петра Степановича, он не в себе.

Ан принял медальон.

– Спасибо вам, уверен, что Линда будет рада его получить. Обещаю вам сделать всё, что в моих силах для её счастья.

Выйдя от Лебединских, он посмотрел на часы. Почти полдень. До приёмных часов для посетителей в лечебнице оставалось ещё четыре часа.

***

Ровно в четыре дня он взбегал по больничным ступенькам. Робина в кабинете он не застал, тот был с утра на операциях, и последняя должна была вот-вот закончиться. Не дожидаясь его, Ан отправился в палату к Линде. Идя по коридорам, он мысленно убеждал Линду поверить ему. Он чувствовал, что сегодня у них обязательно всё получится, что Линда вспомнит, как им было хорошо вместе и поймёт, что всё плохое, что было между ними – это просто недоразумение, наваждение какое-то, они просто ошиблись, но любую ошибку можно исправить. Они же живы, они рядом и всегда смогут понять друг друга.

Ан остановился у двери с табличкой «П32». Протянул руку с браслетом к кодовому замку и замер в нерешительности.

«А что если она всё забыла и не хочет вспоминать? А что если я ей действительно не нужен, и она просто ненавидит меня, как и её отец? Нет! Этого не может быть! Она должна понять. Я должен спасти её в любом случае», – он решительно приложил браслет к кодовому замку двери.

Ничего не произошло. Ан остолбенел.

«Как? Я же видел, как Робин дал мне доступ. Что вдруг случилось? Замок сломался или перекодировали?» Он снова приложил браслет к замку. Тот же результат.

«Странно, возможно это специальный замок для больниц, в котором доступ даётся на одно посещение?».

Сделав ещё несколько безрезультатных попыток войти, он попытался соединиться с Робином, но каждый раз на его браслете загоралась надпись «Робин на операции, свяжитесь позднее».

«Подожду его в кабинете», – решил Ан.

***

Робин пришёл усталый. Молча пожал Ану руку и тяжело опустился в трансид, откинувшись на спинку, прикрыл глаза.

– Надо бы трансиды поменять на рабочие кресла, а то уж очень расслабляют, – тихо проговорил он, задрёмывая.

Ан сидел тихо, ожидая, пока друг отдохнёт. Не прошло и пяти минут, как Робин вздрогнул всем телом и открыл глаза.

– Фу, заснул. Извини, Ан, с шести утра операции. День сегодня сложный, – он потёр ладонями лицо.

– Да, я понимаю, ты отдыхай, я пойду, пожалуй. Только, – он обернулся у двери, – я хотел узнать, у вас доступы в кодовых замках одноразовые?

– Почему это одноразовые? – удивился Робин.

– Я сейчас был у Линды, и не смог открыть замок. Мой браслет не читается.

– Этого не может быть, – зевнул Робин, – ты что-то напутал. Палата П32 точно была?

– За кого ты меня принимаешь? Конечно, точно.

– Странно. Может сбой какой, хотя мне не говорили, что был перепад напряжения. Пойдём, посмотрим.

– Да ты отдыхай, может меня кто-то из персонала проводит?

– Брось, ерунда какая, пошли.

Кодовый замок рядом с палатой П32 смотрел на них наглым глазом: ни браслет Ана, ни даже браслет Робина никак не могли на него подействовать. Робин задумался и набрал новую комбинацию цифр. Замок щёлкнул, и дверь открылась. Они вошли в комнату. Постель была пуста, Линды в палате не было.

– В чём дело, чёрт побери! – разозлился Робин и вызвал охрану.

Через пять минут появился спортивного вида мужчина лет пятидесяти.

– Здравствуйте, Павел Игнатьевич! Вы в курсе, где больная из палаты П32? Почему код не реагирует на мой браслет?

Брови начальника охраны удивлённо поползли вверх:

– Как где? Увезли же её!

– Кто? Куда? – воскликнули Ан и Робин.

Начальник охраны растерянно смотрел на них.

– Робин Гаврилович, так разве вы ещё не знаете, что этого пациента приказано перевести в другую клинику? А замок мы «почистили», потом под другого больного кодировка будет. Ну, как обычно. Палата же пока пустая с универсальным допуском. Я не понял, мы что-то сделали не так?

– Как? – Робин побледнел. – Кем приказано перевести?

– Что, что случилось? – волновался Ан, – Где Линда?

Робин зыркнул на него и продолжал разговор с охранником:

– Почему без моего ведома?

– Ну, почему же без ведома-то? Бумага у вас на столе в кабинете. А лично вам доложить не было никакой возможности, вы ж с утра на операциях в операционном блоке, а бумаги оформлены честь по чести. Я лично всё проверил. Можете даже не сомневаться: и ходатайство начальника полиции общественной безопасности, и разрешение отца, и решение судьи.

– Какого судьи? – воскликнули Ан и Робин и бросились в кабинет.

– Не уберегли мы с тобой Линду, – наконец, проговорил Робин, прочитав документы из большого белого конверта, лежащего сверху стопки медицинской корреспонденции.

– Павел Игнатьевич, записи с камер просмотрите, пожалуйста, может быть, по номерам удастся выяснить, кто за ней приезжал.

Начальник охраны кивнул и вышел.

– Что случилось? Где она?

– Где не ясно, Ан. Тут, – он бросил документы на стол, – только постановление на изоляцию Линды в связи с её неадекватностью, которая может выражаться в общественно опасных действиях, и направление на лечение под специальным наблюдением.

– Линду увезли? Но кто? Зачем? Ерунда, какая-то.

– Не ерунда, не ерунда…., – обернулся Робин к Ану. – Кроме её отца, на это никто не решился бы, да и никому это не надо. Расскажи, что за разговор был у тебя с ним?

Робин выслушал Ана внимательно, временами кивая, будто он и ожидал, что всё именно так и случится.

– Ну, ясно. Напугал ты его сильно своим желанием жениться и увести Линду. Вот он и подсуетился, за несколько часов дельце состряпал. Куда же он её запрятал? – задумчиво проговорил Робин, потирая подбородок. – Дома он вряд ли будет её держать, побоится, что ты можешь обратиться к Хранителям, и дом обыщут.

– В другую лечебницу?

– Может быть, может быть.

Робин обзвонил все лечебницы. Линды нигде не было.

В дверь кабинета постучали.

– Войдите.

Вошёл начальник охраны.

– Проходите, Павел Игнатьевич, садитесь.

– Да я на минуту, на пост надо.

– Ну, хорошо, что удалось узнать?

– Удалось, Робин Гаврилович. Из психиатрического интерната за ней приезжали. Машина была от них, с их номерами. И вывозили, похоже, в бессознательном состоянии.

Карандаш, который Ан крутил в пальцах, громко хрустнул.

– Та-а-а-к, понятно. Спасибо, Павел Игнатьевич, можете идти на пост.

Начальник охраны вышел.

– Это что ж за интернат такой? – свистящим шёпотом спросил Ан.

– Да есть такой, никогда бы не поверил, что родной отец, дочь свою! Это как надо ненавидеть!

– Да что за место-то? Поедем туда немедленно! Заберём Линду. Ты же главврач, в чем проблема-то?!

– Психиатрический интернат – полу тюремное учреждение, и подчиняется только отделу общественной безопасности полиции, да и контракты с медперсоналом подписываются им же. Там содержатся преступники, асоциальные люди и психически больные, которые опасны для окружающих. Нет у меня туда доступа.

– Что ты такое говоришь? Значит, значит, – Ан метался по кабинету, – значит надо выкрасть Линду! Слышишь? Выкрасть! Этой же ночью. Я сумею открыть любой замок, только нужно одно приспособление. Одно приспособление…, – он остановился, что-то прикидывая в уме. – Я составлю список, а ты пошли кого-нибудь, пожалуйста, купить в нашем компьютерном центре. Не нужно, чтобы меня там кто-нибудь увидел. Могут заподозрить.

– Ага, а потом ночью прокрадёмся в отлично охраняемый интернат, взломаем все замки, доберёмся до палаты Линды, кстати, ты в курсе в какой она палате или будем все по очереди обыскивать? Ты не понимаешь, что несёшь чушь? Сядь уже, не мельтеши и включи мозги. – Робин поднялся. Подошёл к небольшому шкафчику с лекарствами. Звякнул пузырёк о мензурку с дистиллированной водой, куда заспешили прозрачные капли. Отсчитав сорок, Робин протянул мензурку Ану.

– Выпей и успокойся. Похоже, у тебя совсем ум отшибло.

Ан нехотя взял мензурку и выпил лекарство. В тишине прошло несколько минут, наконец, Ан заговорил:

– Что ты можешь сделать для Линды? Мне нужна пара дней.

– Что ты задумал?

– Выйду на Горислава – это сын Главного Хранителя, расскажу ситуацию и попрошу его содействия. Сделаю запрос Самому на разрешение брака с Линдой. Отказ отца у меня есть. Горислав – мой друг, он поможет получить решение отца в самое ближайшее время, а уж с решением от Главного Хранителя у нас нигде не будет препятствий. Нужно только пару дней, чтобы Линду не превратили в овощ.

– Ну-у-у, до этого дело, я уверен, не дойдёт, но я сделаю всё возможное. Я хорошо знаком с главным врачом интерната. Он нормальный человек, хотя и жаден до денег, а кто, собственно, не любит деньги? Да, и не станет родной отец делать дочь инвалидом. Это просто отличное место, чтобы на время спрятать её от тебя, да и от меня.

– Если дело уткнётся в деньги, я заплачу любую сумму. Слышишь? Любую!

– Да слышу, слышу. Не кричи, пожалуйста. В общем, давай так. Ты езжай домой, связывайся там с Хранителями, а я уж тут займусь этим делом. Вечером встретимся. Хорошо?

– Хорошо.

***

Холодные, чуть подрагивающие пальцы касаются горячего лба молодой женщины. «Спит или без сознания?» Дыхание её прерывистое, трудное, словно женщине снится что-то страшное или горькое. Под чуткими пальцами дыхание замирает, и женщина открывает глаза. В глубине них спрятался страх. Но вот взгляд женщины становится осмысленным, она резко приподнимается на постели и обнимает склонившегося к ней человека.

– Ан! Ты или это продолжение сна?

– Я, Линда, я! – мужчина осторожно гладит её по спине.

– Забери меня отсюда! Слышишь? Сейчас забери! Я не могу здесь. Мне колют какую-то гадость, и я потом целый день, как ватная, ничего не соображаю. Я тут с ума сойду. – Она, плача, уткнулась ему в грудь.

– Я за тобой Линда! Я заберу тебя отсюда. Мы уедем, и никто не посмеет ни к чему принуждать тебя, слышишь? Никто! Ты будешь свободна. – Мужчина завернул её в одеяло, прижал к себе и понёс к выходу. Люди, сопровождавшие его, расступились.

***

Через час Ан на перроне прощался с Робином и Сандрой. В вагоне-капсуле спала, не полностью ещё оправившаяся от сильнодействующих препаратов Линда.

– Ну, вот и всё. Спасибо вам, ребята. Сандра, извинись, пожалуйста, перед родителями, объясни, что не мог проститься с ними, что был очень рад их повидать и что мне нужно срочно уезжать. Может быть, скоро выберусь ещё их проведать. Хотя….

– Вот именно, «хотя». Ладно, не переживай, я всё объясню, они у нас с тобой хорошие. Пиши чаще. Да и на свадьбу, будет возможность, пригласишь.

– Насчёт свадьбы, не думаю, что это будет в ближайшем будущем. – Ан отвёл глаза. – Думаю, Линда меня не простила, а я не хочу торопить её. Пусть поймёт, что она свободна и что дорога мне, а там если захочет, то тогда.

– Дурак, ты, братец, – хмыкнула Сандра. – Если бы не простила, то не пошла бы с тобой. Ладно, разберётесь. Желаю вам счастья. Вот честно, от души, пусть всё у вас будет хорошо.

– Спасибо, Сандра, – Ан обнял сестру и обернулся к Робину.

– Пока, Роб, спасибо за всё.

Они обнялись.

– Давай, удачи. Не забудь там со своими сердечными проблемами, о чём мы договаривались. Будем ждать доступа к твоему каналу. Мы тут пока с Сандрой постараемся подключить к интернет – журналу другие элизии. Не пропадай надолго.

– Нет. Это сейчас главное. Буду на связи в течение ближайших трёх дней, как и договорились.