скачать книгу бесплатно
– Или, наоборот, не получилось! – хихикнула Алла. – Одним словом – кадр!
– Постой-постой! – вдруг взволнованно проговорила Анастасия Степановна, вчитываясь в фамилию больного, запечатленную в журнале каллиграфическим почерком Аллы. – Так это кто же, выходит?.. Шапошников? Тот самый Шапошников?! – Она была по-настоящему потрясена.
– Ну! – довольно фыркнула Алла. – А вы только сейчас поняли? Шапошников Александр Григорьевич, сорока пяти лет… Я его сразу узнала, между прочим!
– Это который такой Шапошников? – с жадным любопытством подала голос Галина, она в этот момент вернулась, толкая перед собой пустую каталку. – Из машины, что ли?
– Да ты че! – вытаращилась на нее Алла. – Шапошникова, что ли, не знаешь?! Первый в городе бандит! – И тут же осеклась, почувствовав на себе тяжелый взгляд молодого человека.
– Думай, что базаришь! – после секундной паузы посоветовал он. – Александр Григорьевич – уважаемый человек, депутат! Между прочим, вам, коновалам, благотворительность оказывает…
– Знаем мы эту благотворительность! – не смущаясь, заметила Анастасия Степановна. – Одной рукой рубль дает, другой – десять забирает! Да ты меня глазами не ешь! Мне бояться нечего – с меня много не возьмешь.
Охранник поиграл желваками и демонстративно отвернулся, поняв, что бесполезно спорить с этой бесцеремонной бабой. Анастасия Степановна самодовольно усмехнулась и строго напомнила Галине:
– Каталку обработай как полагается! Вся в кровище! И перчатки не забудь надеть!
– А есть они, эти перчатки-то? – презрительно спросила санитарка. – Я лично их давно что-то не видела! Да я и без перчаток управлюсь…
– А если у него СПИД? – округлила глаза Алла.
– Нам это не страшно! – хвастливо заявила Галина. – У нас от всех болячек свое лекарство – надежное!
– Самогоночка? – сочувственно уточнила Алла. – Вот это правильно! Русский человек самогоном дезинфицируется, верно, Анастасия Степановна?
Ромашкина ничего не ответила, грузно опустилась на стул и задумалась.
Потом вздохнула и опять потянулась к телефону. Она не первый день жила на свете и знала, чем кончаются подобные происшествия. Шапошников – слишком известная в городе личность. Это вам не старушка, которую пристукнули из-за пенсии пустой бутылкой. Сейчас сюда все сбегутся – и милиция, и начальство, а расхлебывать ей – дежурному врачу. Нет, береженого бог бережет, решила Анастасия Степановна, набирая домашний номер заведующего хирургическим отделением.
Ответили не сразу – само собой, четыре часа ночи, нормальные люди в это время спят. Голос в трубке заспанный, женский. Ну, тут не до любезностей.
– Игоря Анатольевича, срочно! – отчеканила Ромашкина, без эмоций выслушав сердитое бормотание жены хирурга. – Что значит – покоя не дают? Я же не по личному вопросу звоню, правильно?
Жена не пожелала вступать в дискуссию, и через некоторое время Анастасия Степановна услышала знакомый прикашливающий тенорок Можаева, который взволнованно поинтересовался, кто говорит.
– Ромашкина! – объяснила Анастасия Степановна. – Игорь Анатольевич, вам, наверное, надо подъехать! Больной поступил, тяжелый! Огнестрельное ранение живота… Виктор Николаевич не велел вас беспокоить, говорит, сам оперировать буду, но мне кажется, вам обязательно нужно подъехать… Раненый-то знаете кто? Сам Шапошников!
Игорь Анатольевич несколько секунд озадаченно молчал, а потом покладисто сказал:
– Значит, это… Анастасия Степановна, скажите там – я выезжаю! Само собой, надо, как же иначе? Я, наверное, на своей поеду? Служебная-то машина, кажется, у нас на ремонте?
– Третий месяц как на ремонте! – подтвердила Ромашкина. – Так что жгите свой!
– Как? Не понял, – переспросил Можаев.
– Бензин, говорю, свой придется жечь! – повысив голос, пояснила Ромашкина.
– А, ну да! Ну, что ж поделаешь! – мягко сказал Можаев. – Так передайте там – я еду!
– Передам, передам, – пробурчала Анастасия Степановна, опуская трубку. – Сам приедешь и передашь…
Алла смотрела на нее как завороженная, открыв пухловатый рот.
– Чего уставилась? – грубовато-добродушно спросила ее Ромашкина. – Готовься, вставят нам сейчас по самое не могу!
– Кто вставит? – обиделась Алла. – За что нам вставлять-то, Анастасия Степановна?
– Вставят и не скажут за что, – загадочно пообещала Ромашкина, глядя в окно. – А кто – сама увидишь. Вон, уже едут!
Действительно, за окном, теснясь и подпрыгивая, вдруг возникло множество огней. Они выплеснулись откуда-то из темноты и теперь неумолимо приближались к зданию главного корпуса. Слышалось низкое урчание моторов.
– Это что за явление?! – растерялась Алла, прилипая носом к оконному стеклу. – Это кто же едет-то? Ну, допустим, милиция… Но их там, гляди, раз… два… пять машин!
– Я тебе говорю – готовься! – зловеще повторила Анастасия Степановна. – Сейчас сюда весь город сбежится.
– Ой-ой-ой! – покачала головой Алла и даже слегка поежилась.
За внутренней дверью раздались шаги, и молодой человек поспешно вскочил. Трое охранников вошли в смотровую и, не обращая внимания на медиков, протопали в вестибюль. В руках одного из них болтался узел с одеждой, снятой с шефа. На какое-то время Анастасия Степановна с Аллой остались одни.
– Как вы думаете, шансы-то у него есть? – спросила недоверчиво Алла. – У этого Шапошникова?
Анастасия Степановна покачала тяжелым подбородком.
– Да у него, я посмотрела, живот будто в вентилятор попал! – разъяснила она. – Навряд ли что хорошее будет. А ты переживаешь, что ли?
– Да не то чтобы, – пожала плечами Алла. – Жалко все-таки человека. Вот за что его так, а?
– Значит, было за что, – философски заключила Анастасия Степановна.
Она встала и с неудовольствием посмотрела в окно. На площадке перед входом в приемный покой одна за другой тормозили машины. Слышалось хлопанье двери. Солидные мужчины, выходившие из автомобилей, наскоро обменивались рукопожатиями и направлялись в приемный покой. Их было так много, что Алла со смешком заметила:
– Как на ярмарке!
Но в следующую минуту ей уже было не до смеха, вестибюль наполнился топотом и гулом голосов, и в смотровую размашистым шагом ворвался сам Борис Ильич Закревский, главный врач больницы. Ромашкина, в принципе, этого ожидала, но все равно ей сделалось неуютно, Закревского побаивались все, потому что он был страшным педантом.
С виду, однако, Борис Ильич выглядел вполне мирно – невысокого роста, очень подвижный, с волнистой ухоженной шевелюрой и гладким лицом, на котором будто застыло слегка раздраженное, требовательное выражение. Глаза у него были серые, беспокойные, но никому и никогда не удавалось разглядеть в них ничего, хоть отдаленно напоминавшего сочувствие. Эта эмоция была Борису Ильичу незнакома вовсе. Он и поощрения-то выносил сотрудникам таким тоном, будто не хвалил, а требовал дальнейших успехов.
А теперь и хвалить было не за что. Интуитивно ожидая разноса, Анастасия Степановна внутренне подобралась. Не то чтобы она боялась каких-то санкций, но в главном враче она угадывала натуру более сильную, чем даже она сама, и поэтому не считала возможным вступать в конфронтацию. Тем более что, если Закревскому попадала вожжа под хвост, он мог испортить человеку жизнь как никто другой. Поэтому Анастасия Степановна лишь сдержанно произнесла:
– Здравствуйте, Борис Ильич! – И стала ждать, что будет дальше.
А дальше Закревский быстро посмотрел своими водянистыми серыми глазами на Ромашкину, на Аллу, нервно поправил узел галстука и недовольно спросил:
– Ну что тут у вас?
Это был его конек – галстучки, рубашки снежной белизны, костюмы с иголочки, впору сниматься в рекламе, настолько безукоризненно Борис Ильич всегда выглядел. Даже сейчас, в четыре утра, он был при полном параде, и гладкая кожа на свежевыбритых щеках отливала матовым блеском. Просто портрет образцового мужчины и руководителя.
Однако Анастасия Степановна чувствовала, что Борису Ильичу не по себе, и она, как могла, поспешила успокоить его:
– А что тут у нас? Как обычно. Больной вот поступил, Шапошников. Им сейчас Леснов занимается с Пал Палычем…
На лбу Закревского появилась страдальческая складка.
– Почему Леснов? Вы с областью связались? Сан-авиацию вызвали? Почему меня не поставили в известность? Почему я узнаю обо всем из третьих рук? Можаев где?
Анастасия Степановна несколько растерялась под градом вопросов. Но отвечать ей не пришлось ни на один из них, потому что в смотровую внезапно ввалилась целая толпа мужчин.
Ромашкина знала в городе многих, поэтому без труда угадала в вошедших прокурора Замятина, начальника милиции Чернова, заместителя мэра Костырко и еще парочку чиновников помельче. Появились здесь и двое из охраны Шапошникова – те самые, что возились с раненым шефом. Но один из гостей, особенно колоритный, был Анастасии Степановне незнаком.
Это был мужчина лет сорока, в костюме песочного цвета, полноватый, с заметно выдающимся брюшком. Розовое самоуверенное лицо мужчины было украшено выхоленной рыжеватой бородкой. В правой руке дымилась тонкая сигара, распространявшая вокруг резкий экзотический аромат.
Анастасия Степановна посмотрела на курильщика крайне неодобрительно и кашлянула. На большее она не решилась, потому что рядом находился начальник, но он, кажется, не собирался делать невеже никаких замечаний.
Напротив, Борис Ильич тут же обернулся к нему с самым предупредительным видом.
– Я вот тут слышал, как ты, Борис Ильич, задавал вопросы, – неприязненно сказал человек с бородкой, взмахивая дымящей сигарой. – Но не услышал ни одного ответа. Это что – так и должно быть?
Анастасия Степановна была не робкого десятка, но и она почувствовала себя крайне неуютно, когда после этих слов взгляды всех присутствующих устремились на нее. Пожалуй, только прокурор не проявил к ней никакого интереса, он с любопытством разглядывал больничные стены и мебель в смотровой, поскольку никогда раньше сюда не попадал.
– Не волнуйтесь, Валентин Григорьевич, – шелестящим голосом проговорил Закревский, заботливо подхватывая человека с сигарой под локоть. – Сейчас мы пройдем в мой кабинет и обо всем распорядимся. А потом обязательно заглянем в операционную, это я тебе гарантирую! Никакой келейности! – И он с деланым воодушевлением добавил: – И вообще, ты не переживай – у меня хирурги знаешь какие? Орлы! Они мертвого подымут!.. Пойдемте, товарищи! – заключил он, оборачиваясь к остальным.
Чиновники торопливо двинулись за ним во внутреннюю дверь, с облегчением покидая унылую смотровую, и только прокурор, выходя, ободряюще улыбнулся Анастасии Степановне. Через минуту в комнате никого из мужчин уже не было. Лишь пряный запах дорогого табака по-прежнему висел в воздухе.
Анастасия Степановна, вконец расстроенная, села на кушетку и мрачно сказала:
– Я так и не поняла, что мне делать-то? Санавиацию вызывать?
– Пускай сам вызывает! – задиристо откликнулась Алла. – Раз пришел, пускай и вызывает. Его скорее послушают… А вам-то чего расстраиваться? Слышали же, он сам сказал – сейчас распорядимся! Значит, сам и вызовет…
Анастасия Степановна опустила руки в карманы халата и, мрачно глядя на свою помощницу, сварливо пожаловалась:
– Нашли стрелочников! У одного гонор – не вызывай! У другого – вызывай! А тут кланяйся перед каждым! Да я хоть завтра могу уйти на льготную пенсию!..
– И правильно! – подхватила Алла. – Я бы на вашем месте давно ушла. Тут благодарности сроду не дождешься…
Анастасия Степановна согласно кивнула и мечтательно повторила:
– И уйду, вот помяни мое слово!
Время от времени она любила поговорить на эту тему, хотя в глубине души понимала, что за ее угрозами не стоит ничего серьезного, наоборот, Анастасия Степановна страшилась выхода на пенсию и не представляла себе, что она будет делать одна, без людей, в пустой квартире, без этих дежурств и нервотрепок, без Аллы, понимающей все с полуслова, без чудной Галины, которая панически боится начальства и теперь наверняка забилась куда-то в дальний угол…
– А это кто такой был? – вдруг с жадным интересом спросила Алла. – Ну, этот, с сигарой? Надо же, какой наглый – прямо в больницу и с сигарой! Совсем совесть потеряли! А наш-то главный, видали, как вокруг него вился? Наверное, шишка какая-то?
Анастасия Степановна равнодушно пожала полными плечами.
– Наверное, раз вился, – сказала она. – Я его не знаю.
– Ну надо же, с сигарой! – повторила Алла и удивленно покрутила головой. – Совсем уж ни во что нас не ставят… Вон, до сих пор воняет! А если сейчас сюда комиссия какая зайдет? Скажут, это чего у вас в смотровой накурено?
– Да уж какая комиссия в четыре утра! – угрюмо возразила Анастасия Степановна. – Тут и без комиссии хватает…
Пока они гадали, какая такая шишка может себе позволить беспрепятственно заходить в больницу с зажженной сигарой, во всех отделениях произошли волшебные изменения. Никто из медицинских работников уже не спал, напротив, все до одного выглядели на удивление бодро и занимались делом: кто возился с инструментарием, кто усердно заполнял журналы, кто раскладывал лекарства для утреннего приема. При этом каждая медсестра искоса поглядывала на входную дверь и прислушивалась, о том, что прибыл главный врач, знали уже все, хотя, казалось, никто никого специально не предупреждал.
Проснулись даже некоторые больные – кашляя и шаркая подошвами, они поодиночке выбирались из палат, плелись в туалет или подолгу застывали у окна, глядя, как над верхушками деревьев светлеет ночное небо.
Само собой, не спали в отделении реанимации и в экстренной хирургии. Здесь уже давно все были на ногах. Плотно прикрытые двери операционной, застекленные ребристым непрозрачным стеклом, были ярко освещены изнутри. Над ними тревожным алым огнем горела табличка: «Идет операция!»
Борис Ильич в хрустящем белом халате, высокой шапочке и в марлевой повязке, поверх которой виднелись только его беспокойные серые глаза, без колебаний толкнул дверь и предложил своему спутнику следовать за ним.
Спутником был, конечно, все тот же нахал с рыжей бородкой. Сейчас он выглядел не столь самоуверенно. Медицинский халат, который подобрали ему на скорую руку, был заметно велик, а рукава доходили едва ли не до кончиков пальцев. То же самое было и с шапочкой, которая сползла на уши.
– Проходим, Валентин Григорьевич, проходим! – значительно понижая голос, поторопил Закревский, оглядываясь.
Его спутник что-то неразборчиво пробормотал через маску, которая сидела на его лице наискось, досадливо махнул рукой и переступил через порог. С этой дурацкой маской было больше всего проблем, она все время лезла в рот, топорщилась на бороде, и с непривычки Валентину Григорьевичу казалось, что он вот-вот задохнется.
В предоперационной их встретил напуганный взгляд худенькой белобрысой девчонки, одетой в бесформенный хирургический наряд из бледно-зеленой ткани. Она что-то искала среди флаконов, в изобилии стоявших на металлическом столике, покрытом белоснежной салфеткой. Оглянувшись на вошедших, она предупредительно пискнула:
– Сюда нельзя! – Но, узнав главного врача, осеклась и растерянно заморгала бледными ресницами.
Борис Ильич успокаивающе поднял ладонь и почти шепотом сказал:
– Мы только на минуточку… Мы не будем мешать…
Он еще и улыбнулся этой пигалице, не сообразив сразу, что под маской никто его улыбки не увидит. Поспешно отвернувшись, он кивнул Валентину Григорьевичу и вошел в операционную. Его спутник последовал за ним, неуклюже задев плечом тугую дверь и вполголоса выругавшись.
Хирург, который стоял у стола, залитого светом мощной бестеневой лампы, даже не поднял головы. Он работал быстро, как машина, весь сосредоточившись на операционном поле, ограниченном мертвой белизной стерильных салфеток. Он только глухо и грозно рыкнул сквозь маску: «Почему в операционной посторонние?!» – и тут же, не глядя, протянул руку, обтянутую блестящей резиновой перчаткой, чтобы принять протянутый ему медсестрой инструмент.
Борис Ильич поймал на себе только беспомощные взгляды Пал Палыча, хлопотавшего у наркозного аппарата, и смугловатой чернобровой операционной сестры, ассистировавшей хирургу. К этой бесстрашной, умелой и очень красивой девушке мало кто из мужчин мог остаться равнодушным. Украдкой даже Закревский заглядывался на нее.
Сейчас, однако, он был слишком взволнован и не сразу вспомнил ее имя, необычное, знойное, как и внешность красавицы. Ах да, ее зовут Карина, сообразил Борис Ильич, конечно же, Карина! А эту рыженькую, что подает инструменты, кажется, зовут Сашей. Но почему никто из них не обратит внимание этого гордеца Леснова на то, что в операционной не посторонний, а человек, который отвечает здесь за все.
Впрочем, по некоторым признакам Закревский почувствовал, что Карина уже что-то сказала хирургу – Леснов не то чтобы успокоился, но до некоторой степени смирился, хотя в его крепкой ловкой фигуре сохранилось напряжение, он будто ждал неприятности со стороны людей, присутствующих при операции.
Закревский никогда бы не решился начинать разговор под руку работающему хирургу – он был далеко не дурак, но обстоятельства сплелись так туго, что сейчас он был вынужден нарушить свои правила.
Осторожно придерживая за локоток своего спутника, Закревский приблизился к операционному столу. Валентин Григорьевич запыхался, его лоб покрылся потом. Он несколько секунд беспомощно смотрел на обнаженное тело лежащего на столе человека – незнакомое, бледное, с запрокинутой головой, с лицом, обезображенным неестественным распахом рта, в котором торчала интубационная трубка, на прикрытый салфетками и спинами оперирующих живот, в который руки хирурга погружались, как казалось Валентину Григорьевичу, по самые локти, а когда выныривали обратно, на кончике пальцев глянцево и липко поблескивала кровь, а потом вдруг сказал, придвинувшись к Леснову едва ли не вплотную:
– Ты, лекарь, должен спасти моего брата, понял?!
В этих словах прозвучала неприкрытая угроза. Леснов только на мгновение отвлекся от дела, повернувшись к постороннему лицом. Их глаза встретились. В расширенных зрачках Валентина Григорьевича читалась ненависть, хорошо знакомая врачам – слишком много на свете людей, которые с удивительной легкостью профукивают свою жизнь, а в последнюю минуту требуют, чтобы именно врач вернул им все – и здоровье, и молодость. Они уверены, что в мединститутах учат на волшебников.
Леснов незаметно усмехнулся под маской и ответил коротко и серьезно:
– Меня этому учили – спасать людей! – И, уже не обращая ни на кого внимания, опять принялся копаться в чужих кишках, иссеченных чудовищным зарядом картечи.
Валентин Григорьевич засопел и добавил с надрывной хрипотцой:
– Смотри! Если брат жить не будет – пожалеешь!
