Полное собрание стихотворений

Стихотворения 1827 г

Во глубине сибирских рудХраните гордое терпенье,Не пропадет ваш скорбный трудИ дум высокое стремленье.Несчастью верная сестра,Надежда в мрачном подземельеРазбудит бодрость и веселье,Придет желанная пора:Любовь и дружество до васДойдут сквозь мрачные затворы,Как в ваши каторжные норыДоходит мой свободный глас.Оковы тяжкие падут,Темницы рухнут – и свободаВас примет радостно у входа,И братья меч вам отдадут.

Соловей и роза

В безмолвии садов, весной, во мгле ночей,Поет над розою восточный соловей.Но роза милая не чувствует, не внемлет,И под влюбленный гимн колеблется и дремлет.Не так ли ты поешь для хладной красоты?Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?Она не слушает, не чувствует поэта;Глядишь, она цветет; взываешь – нет ответа.

Эпиграмма. (из антологии)

Лук звенит, стрела трепещет,И клубясь издох Пифон;И твой лик победой блещет,Бельведерский Аполлон!Кто ж вступился за Пифона,Кто разбил твой истукан?Ты, соперник Аполлона,Бельведерский Митрофан.* * *Есть роза дивная: онаПред изумленною КиферойЦветет румяна и пышна,Благословенная Венерой.Вотще Киферу и ПафосМертвит дыхание мороза —Блестит между минутных розНеувядаемая роза…

<Ек. Н. Ушаковой.>

Когда бывало в старинуЯвлялся дух иль привиденье,То прогоняло сатануПростое это изреченье:«Аминь, аминь, рассыпься!». В наши дниГораздо менее бесов и привидений;Бог ведает, куда девалися они.Но ты, мой злой иль добрый генийКогда я вижу пред собойТвой профиль и глаза, и кудри золотые,Когда я слышу голос твойИ речи резвые, живые —Я очарован, я горюИ содрогаюсь пред тобою,И сердцу, полному мечтою,«Аминь, аминь, рассыпься!» говорю.

Княгине З. А. Волконской

Среди рассеянной Москвы,При толках виста и бостона,При бальном лепете молвыТы любишь игры Аполлона.Царица муз и красоты,Рукою нежной держишь тыВолшебный скипетр вдохновений,И над задумчивым челом,Двойным увенчанным венком,И вьется и пылает гений.Певца, плененного тобой,Не отвергай смиренной дани,Внемли с улыбкой голос мой,Как мимоездом КаталаниЦыганке внемлет кочевой.

<Кн. П. П. Вяземскому.>

Душа моя Павел,Держись моих правил:Люби то-то, то-то,Не делай того-то.Кажись, это ясно.Прощай, мой прекрасный.

<Ек. Н. Ушаковой>

В отдалении от васС вами буду неразлучен,Томных уст и томных глазБуду памятью размучен;Изнывая в тишине,Не хочу я быть утешен, —Вы ж вздохнете ль обо мне,Если буду я повешен?* * *В степи мирской, печальной и безбрежнойТаинственно пробились три ключа:Ключ Юности, ключ быстрый и мятежныйКипит, бежит, сверкая и журча.Кастальской ключ волною вдохновеньяВ степи мирской изгнанников поит.Последний ключ – холодный ключ ЗабвеньяОн слаще всех жар сердца утолит.

Арион

Нас было много на челне;Иные парус напрягали,Другие дружно упиралиВ глубь мощны веслы. В тишинеНа руль склонясь, наш кормщик умныйВ молчаньи правил грузный чолн;А я – беспечной веры полн —Пловцам я пел… Вдруг лоно волнИзмял с налету вихорь шумный …Погиб и кормщик и пловец! —Лишь я, таинственный певец,На берег выброшен грозою,Я гимны прежние поюИ ризу влажную моюСушу на солнце под скалою.

Ангел

В дверях эдема ангел нежныйГлавой поникшею сиял,А демон мрачный и мятежныйНад адской бездною летал.Дух отрицанья, дух сомненьяНа духа чистого взиралИ жар невольный умиленьяВпервые смутно познавал."Прости, он рек, тебя я видел,И ты недаром мне сиял:Не всё я в небе ненавидел,Не всё я в мире презирал".* * *Какая ночь! Мороз трескучий,На небе ни единой тучи;Как шитый полог, синий сводПестреет частыми звездами.В домах всё темно. У воротЗатворы с тяжкими замками.Везде покоится народ;Утих и шум, и крик торговый;Лишь только лает страж дворовыйДа цепью звонкою гремит.И вся Москва покойно спит,Забыв волнение боязни.А площадь в сумраке ночномСтоит, полна вчерашней казни.Мучений свежий след кругом:Где труп, разрубленный с размаха,Где столп, где вилы; там котлы.Остывшей полные смолы;Здесь опрокинутая плаха;Торчат железные зубцы,С костями груды пепла тлеют,На кольях, скорчась, мертвецыОцепенелые чернеют…[Недавно кровь со всех сторонСтруею тощей снег багрила,]И подымался томный стон,Но смерть коснулась к ним, как сонСвою добычу захватила.Кто там? Чей конь во весь опорПо грозной площади несется?Чей свист, чей громкий разговорВо мраке ночи раздается?Кто сей? – Кромешник удалой.Спешит, летит он на свиданье,В его груди кипит желанье.Он говорит: "Мой конь лихой,Мой верный конь! лети стрелой!Скорей, скорей!.." Но конь ретивыйВдруг размахнул плетеной гривойИ стал. Во мгле между столповНа перекладине дубовойКачался труп. Ездок суровыйПод ним промчаться был готов.Но борзый конь под плетью бьется,Храпит, и фыркает, и рветсяНазад. "Куда? мой конь лихой!Чего боишься? Что с тобой?Не мы ли здесь вчера скакали,Не мы ли яростно топтали,Усердной местию горя,Лихих изменников царя?Не их ли кровию омытыТвои булатные копыты!Теперь ужель их не узнал?Мой борзый конь, мой конь удалый.Несись, лети!.." И конь усталыйВ столбы проскакал.* * *Весна, весна, пора любви,Как тяжко мне твое явленье,Какое томное волненьеВ моей душе, в моей крови…Как чуждо сердцу наслажденье…Всё, что ликует и блестит,[Наводит] скуку и томленье.—Отдайте мне метель и вьюгуИ зимний долгой мрак ночей.

<Кипренскому.>

Любимец моды легкокрылой,Хоть не британец, не француз,Ты вновь создал, волшебник милый,Меня, питомца чистых Муз, —И я смеюся над могилой,Ушед на век от смертных уз.Себя как в зеркале я вижу,Но это зеркало мне льстит.Оно гласит, что не унижуПристрастья важных Аонид.Так Риму, Дрездену, ПарижуИзвестен впредь мой будет вид.

Акафист Екатерине Николаевне Карамзиной

Земли достигнув наконец,От бурь спасенный провиденьем.Святой владычице пловецСвой дар несет с благоговеньем.Так посвящаю с умиленьемПростой, увядший мой венецТебе, высокое светилоВ эфирной тишине небес,Тебе, сияющей так милоДля наших набожных очес.

Поэт

Пока не требует поэтаК священной жертве Аполлон,В заботах суетного светаОн малодушно погружен;Молчит его святая лира;Душа вкушает хладный сон,И меж детей ничтожных мира,Быть может, всех ничтожней он.Но лишь божественный глаголДо слуха чуткого коснется,Душа поэта встрепенется,Как пробудившийся орел.Тоскует он в забавах мира,Людской чуждается молвы,К ногам народного кумираНе клонит гордой головы;Бежит он, дикой и суровый,И звуков и смятенья полн,На берега пустынных волн,В широкошумные дубровы…* * *Близ мест, где царствует Венеция златая,Один, ночной гребец, гондолой управляя,При свете Веспера по взморию плывет,Ринальда, Годфреда, Эрминию поет.Он любит песнь свою, поет он для забавы,Без дальных умыслов; не ведает ни славы,Ни страха, ни надежд, и тихой музы полн,Умеет услаждать свой путь над бездной волн.На море жизненном, где бури так жестокоПреследуют во мгле мой парус одинокой,Как он, без отзыва утешно я поюИ тайные стихи обдумывать люблю.

Из Alfieri.[45]

Сомненье, страх, порочную надеждуУже в груди не в силах я хранить;Неверная супруга я ФилиппуИ сына я его любить дерзаю!..Но как же зреть его и не любить?Нрав пылкий, добрый, гордый, благородный,Высокий ум, с наружностью прекраснойПрекрасная душа… Зачем природаИ небеса таким тебя создали?Что говорю? Ах! так ли я успеюИз глубины сердечной милый образИскоренить? – О, если пламень мойПодозревать он станет! Перед нимВсегда печальна я; но избегаюЯ встречи с ним. Он знает, что весельеВ Испании запрещено. Кто можетВ душе моей читать? Ах, и самойНе можно мне. И он, как и другие,Обманется – и станет, как других,Он убегать меня… Увы, мне, бедной!..Другого нет мне в горе утешенья,Окроме слез, и слезы – преступленье.Иду к себе: там буду на свободе…Что вижу? Карл! – Уйдем, мне изменитьИ речь, и взор – всё может: ах, уйдем.

Послание Дельвигу

Прими сей череп, Дельвиг, онПринадлежит тебе по праву.Тебе поведаю, барон,Его готическую славу.Почтенный череп сей не разПарами Вакха нагревался:Литовский меч в недобрый часПо нем со звоном ударялся;Сквозь эту кость не проходилЛуч животворный Аполлона;Ну словом, череп сей хранилТяжеловесный мозг барона,Барона Дельвига. БаронКонечно был охотник славный,Наездник, чаши друг исправный,Гроза вассалов и их жен.Мой друг, таков был век суровый,И предок твой крепкоголовыйСмутился б рыцарской душой,Когда б тебя перед собойУвидел без одежды бранной,С главою, миртами венчанной,В очках и с лирой золотой.Покойником в церковной книгеУж был давно записан он,И с предками своими в РигеВкушал непробудимый сон.Барон в обители печальнойДоволен впрочем был судьбой,Пастора лестью погребальной,Гербом гробницы феодальнойИ эпитафией плохой.Но в наши беспокойны годыПокойникам покоя нет.Косматый баловень природы,И математик, и поэт,Буян задумчивый и важный,Хирург, юрист, физиолог,Идеолог и филолог,Короче вам – студент присяжный,С витою трубкою в зубах,В плаще, с дубиной и в усахЯвился в Риге. Там спесивоВ трактирах стал он пенить пиво,В дыму табачных облаков;Бродить над берегами моря,Мечтать об Лотхен, или с горяСтихи писать, да бить жидов.Студент под лестницей трактираВ каморке темной жил один;Там, в виде зеркал и картин,Короткий плащ, картуз, рапираВисели на стене рядком.Полуизмаранный альбом,Творенье Фихте и ПлатонаДа два восточных лексиконаПод паутиною в углуЛежали грудой на полу, —Предмет занятий разнородныхУченого да крыс голодных.Мы знаем: роскоши пустойПочтенный мыслитель не ищет;Смеясь над глупой суетой,В чулане он беспечно свищет.Умеренность, вещал мудрец,Сердец высоких отпечаток.Студент однако ж наконецЗаметил важный недостатокВ своем быту: ему предметНеобходимый был… скелет,Предмет, философам любезный,Предмет приятный и полезныйДля глаз и сердца, слова нет;Но где достанет он скелет?Вот он однажды в воскресеньеСошелся с кистером градскимИ, тотчас взяв в соображеньеЕго характер и служенье,Решился подружиться с ним.За кружкой пива мой мечтательОткрылся кистеру душойИ говорит: "Не льзя ль, приятель,Тебе досужною поройСвести меня в подвал могильный.Костями праздными обильный,И между тем один скелетПомочь мне вынести на свет?Клянусь тебе айдесским богом:Он будет дружбы мне залогомИ до моих последних днейКрасой обители моей".Смутился кистер изумленный."Что за желанье? что за страсть?Итти в подвал уединенный,Встревожить мертвых сонм почтенныйИ одного из них украсть!И кто же?… Он, гробов хранитель!Что скажут мертвые потом?"Но пиво, страха усыпительИ гневной совести смиритель,Сомненья разрешило в нем.Ну, так и быть! Дает он слово,Что к ночи будет всё готово,И другу назначает час.Они расстались.День угас;Настала ночь. Плащом покрытый,Стоит герой наш знаменитыйУ галлереи гробовой,И с ним преступный кистер мой,Держа в руке фонарь разбитый,Готов на подвиг роковой.И вот визжит замок заржавый,Визжит предательская дверь —И сходят витязи теперьВо мрак подвала величавый;Сияньем тощим фонаряГлухие своды озаря,Идут – и эхо гробовое,Смущенное в своем покое,Протяжно вторит звук шагов.Пред ними длинный ряд гробов;Везде щиты, гербы, короны;В тщеславном тлении кругомПочиют непробудным сномВысокородные бароны…

Я бы никак не осмелился оставить рифмы в эту поэтическую минуту, если бы твой прадед, коего гроб попался под руку студента, вздумал за себя вступиться, ухватя его за ворот, или погрозив ему костяным кулаком, или как-нибудь иначе оказав свое неудовольствие; к несчастию похищенье совершилось благополучно. Студент по частям разобрал всего барона и набил карманы костями его. Возвратясь домой, он очень искусно связал их проволокою и таким образом составил себе скелет очень порядочный. Но вскоре молва о перенесении бароновых костей из погреба в трактирный чулан разнеслася по городу. Преступный кистер лишился места, а студент принужден был бежать из Риги, и как обстоятельства не позволяли ему брать с собою будущего, то, разобрав опять барона, раздарил он его своим друзьям. Большая часть высокородных костей досталась аптекарю. Мой приятель Вульф получил в подарок череп и держал в нем табак. Он рассказал мне его историю и, зная, сколько я тебя люблю, уступил мне череп одного из тех, которым обязан я твоим существованием.

Прими ж сей череп, Дельвиг, онПринадлежит тебе по праву.Обделай ты его, барон,В благопристойную оправу.Изделье гроба превратиВ увеселительную чашу,Вином кипящим освяти,Да запивай уху да кашу.Певцу Корсара подражайИ скандинавов рай воинскойВ пирах домашних воскрешай,Или как Гамлет-БаратынскойНад ним задумчиво мечтай:О жизни мертвый проповедник,Вином ли полный иль пустой,Для мудреца, как собеседник,Он стоит головы живой.* * *Всем красны боярские конюшни:Чистотой, прислугой и конями;Всем довольны добрые кони:Кормом, стойлами и надзором.Сбруя блещет на стойках дубовых,В стойлах лоснятся борзые кони.Лишь одним конюшни непригожи —Домовой повадился в конюшни.По ночам ходит он <в> ко<нюшни>Чистит, холит коней боярских,Заплетает гриву им в косички,Туго хвост завязывает в узел.Как не взлюбит он вороно<го>.На вечерней заре с водопоюОбойду я боя<рские> конюшниИ зайду в стойло к вороному —Конь стоит исправен и смирен.А поутру отопрешь конюшню,Конь не тих, весь <в> мыле, жаром пышет,С морды каплет кровавая пена.Во всю ночь домовой на нем ездилПо горам, по лесам, по болотам,С полуночи до белого света —До заката месяцаАх ты, старый конюх [неразумный],Разгадаешь ли, старый, загадку?Полюбил красну девку младой конюх,Младой кон<юх>, разгульный парень —Он конюшню ночью отпирает,Потихонько вороного седлает,Полегонько выводит за вороты,На коня на борзого садится,К [красной девке] [в гости] скачет.* * *Блажен в златом кругу вельможПиит, внимаемый царями.Владея смехом и слезами,Приправя горькой правдой ложь,Он вкус притупленный щекотитИ к славе спесь бояр охотит,Он украшает их пиры,И внемлет умные хвалы.Меж тем, за тяжкими дверями,Теснясь у черного крыльца,Народ, [гоняемый] слугами,Поодаль слушает певца.* * *В роще карийской, любезной ловцам, таится пещера,Стройные сосны кругом склонились ветвями, и теньюВход ее заслонен на воле бродящим в извивахПлющем, любовником скал и расселин. С камня на каменьЗвонкой струится дугой, пещерное дно затопляетРезвый ручей. Он, пробив глубокое русло, виетсяВдаль по роще густой, веселя ее сладким журчаньем.* * *Сводня грустно за столомКарты разлагает.Смотрят барышни кругом,Сводня им гадает:"Три девятки, туз червейИ король бубновый —Спор, досада от речейИ при том обновы…А по картам – ждать гостейНадобно сегодня".Вдруг стучатся у дверей;Барышни и сводняВстали, отодвинув стол,Все толкнули <->,Шепчут: "Катя, кто пришел?Посмотри хоть в щелку".Что? Хороший человек…Сводня с ним знакома,Он с б<-> целый век,Он у них, как дома.[Б<->] в кухню [руки мыть]Кинулись прыжками,[Обуваться, пукли взбить],Прыскаться духами.Гостя сводня между темЛасково встречает,Просит лечь его совсем.Он же вопрошает:"Что, как торг идет у вас?Барышей довольно?"Сводня за щеку взяласьИ вздохнула больно:"Хоть бывало худо мне,Но такого горяНе видала и во сне,Хоть бежать за море.Верите ль, с Петрова дняРовно до субботыВсе девицы у меняБыли без работы.Четверых гостей, гляжу,Бог мне посылает.Я б<-> им вывожу,Каждый выбирает.Занимаются всю ночь,Кончили, и что же?Не платя, пошли все прочь,Господи, мой боже!"Гость ей: "Право мне вас жаль.Здравствуй, друг Анета,[Что за шляпка!], что за шаль,Подойди, Жанета.А, Луиза, – поцалуй,Выбрать, так обидишь;Так на всех и <– >,Только вас увидишь"."Что же, – сводня говорит, —Хочете ль Жанету?В деле так у ней горит.Иль возьмете эту?"Бедной сводни гость в ответ:"Нет, не беспокойтесь,Мне охоты что-то нет,Девушки, не бойтесь".Он ушел – всё [стихло] вдруг,Сводня приуныла,Дремлют девушки вокруг,СвечкаСводня карты вновь берет,Молча вновь гадает,Но никто, никто нейдет —Сводня засыпает.

19 Октября 1827

Бог помочь вам, друзья мои,В заботах жизни, царской службы,И на пирах разгульной дружбы,И в сладких таинствах любви!Бог помочь вам, друзья мои,И в бурях, и в житейском горе,В краю чужом, в пустынном море,И в мрачных пропастях земли!

Рефутация г-на Беранжера

Ты помнишь ли, ах, ваше благородье,Мусье француз, г<-> капитан,Как помнятся у нас в простонародьиНад нехристем победы россиян?Хоть это нам не составляет много,Не из иных мы прочих, так сказать;Но встарь мы вас наказывали строго,Ты помнишь ли, скажи, <– >?Ты помнишь ли, как за горы СуворовПерешагнув, напал на вас врасплох?Как наш старик трепал вас, живодеров,И вас давил на ноготке, как блох?Хоть это нам не составляет много,Не из иных мы прочих, так сказать;Но встарь мы вас наказывали строго,Ты помнишь ли, скажи, <– >?Ты помнишь ли, как всю пригнал ЕвропуНа нас одних ваш Бонапарт-буян?Французов видели тогда мы многих <->,Да и твою, г<-> капитан!Хоть это нам не составляет много,Не из иных мы прочих, так сказать;Но встарь мы вас наказывали строго,Ты помнишь ли, скажи, <– >?Ты помнишь ли, как царь ваш от угараВдруг одурел, как бубен гол и лыс,Как на огне московского пожараВы жарили московских наших крыс?Хоть это нам не составляет много,Не из иных мы прочих, так сказать;Но встарь мы вас наказывали строго,Ты помнишь ли, скажи, <– >?Ты помнишь ли, фальшивый песнопевец,Ты, наш мороз среди родных снеговИ батарей задорный подогревец,Солдатской штык и петлю казаков?Хоть это нам не составляет много,Не из иных мы прочих, так сказать;Но встарь мы вас наказывали строго,Ты помнишь ли, скажи, <– >?Ты помнишь ли, как были мы в Париже,Где наш казак иль полковой наш попМорочил вас, к винцу подсев поближе,И ваших жен похваливал да <->?Хоть это нам не составляет много,Не из иных мы прочих, так сказать;Но встарь мы вас наказывали строго,Ты помнишь ли, скажи, <– >?

Талисман

Там, где море вечно плещетНа пустынные скалы,Где луна теплее блещетВ сладкий час вечерней мглы,Где, в гаремах наслаждаясь,Дни проводит мусульман,Там волшебница, ласкаясь,Мне вручила талисман.И, ласкаясь, говорила:"Сохрани мой талисман:В нем таинственная сила!Он тебе любовью дан.От недуга, от могилы,В бурю, в грозный ураган,Головы твоей, мой милый,Не спасет мой талисман.И богатствами ВостокаОн тебя не одарит,И поклонников пророкаОн тебе не покорит;И тебя на лоно друга,От печальных чуждых стран,В край родной на север с югаНе умчит мой талисман…Но когда коварны очиОчаруют вдруг тебя,Иль уста во мраке ночиПоцалуют не любя —Милый друг! от преступленья,От сердечных новых ран,От измены, от забвеньяСохранит мой талисман!"

<Баратынскому.>

О ты, который сочеталС глубоким чувством вкус толь верный,И точный ум, и [слог примерный],[О, ты, который] избежал[Сентиментальности] манерной[И в самый легкой мадригалУмел]* * *Я знаю край: там на брегаУединенно море плещет;Безоблачно там солнце блещетНа опаленные луга;Дубрав не видно – степь нагаяНад морем стелется одна.

Стихотворения 1828 г

Друзьям

Нет, я не льстец, когда царюХвалу свободную слагаю:Я смело чувства выражаю,Языком сердца говорю.Его я просто полюбил:Он бодро, честно правит нами;Россию вдруг он оживилВойной, надеждами, трудами.О нет, хоть юность в нем кипит,Но не жесток в нем дух державный:Тому, кого карает явно,Он втайне милости творит.Текла в изгнаньи жизнь моя,Влачил я с милыми разлуку,Но он мне царственную рукуПростер – и с вами снова я.Во мне почтил он вдохновенье,Освободил он мысль мою,И я ль, в сердечном умиленьи,Ему хвалы не воспою?Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:Он горе на царя накличет,Он из его державных правОдну лишь милость ограничит.Он скажет: презирай народ,Глуши природы голос нежный,Он скажет: просвещенья плод —Разврат и некий дух мятежный!Беда стране, где раб и льстецОдни приближены к престолу,А небом избранный певецМолчит, потупя очи долу.

Послание к Великопольскому, сочинителю «Сатиры на игроков»

Так элегическую лируТы променял, наш моралист,На благочинную сатиру?Хвалю поэта – дельно миру!Ему полезен розги свист. —Мне жалок очень твой Арист:С каким усердьем он молилсяИ как несчастливо играл!Вот молодежь: погорячился,Продулся весь и так пропал!Дамон твой человек ужасный.Забудь его опасный дом,Где впрочем, сознаюся в том,Мой друг, ты вел себя прекрасно:Ты никому там не мешал,Ариста нежно утешал,Давал полезные советыИ ни рубля не проиграл.Люблю: вот каковы поэты!А то, уча безумный свет,Порой грешит и проповедник.Послушай, Персиев наследник,Рассказ мой:Некто мой сосед,В томленьях благородной жажды,Хлебнув кастальских вод бокал,На игроков, как ты, однаждыСатиру злую написалИ другу с жаром прочитал.Ему в ответ его приятельВзял карты, молча стасовал,Дал снять, и нравственный писательВсю ночь, увы! понтировал.Тебе знаком ли сей проказник?Но встреча с ним была б мне праздник:Я с ним готов всю ночь не спатьИ до полдневного сияньяЧитать моральные посланьяИ проигрыш его писать.* * *Сто лет минуло, как тевтонВ крови неверных окупался;Страной полночной правил он.Уже прусак в оковы вдался,Или сокрылся, и в ЛитвуПонес изгнанную главу.Между враждебными брегамиСтруился Немен; – на одномЕще над древними стенамиСияли башни, и кругомШумели рощи вековые,Духов пристанища святые.Символ германца – на другомКрест веры, в небо возносящийСвои объятия грозящи,Казалось, свыше захватитьХотел всю область ПалемонаИ племя чуждого законаК своей подошве привлачить.С медвежей кожей на плечах,В косматой рысьей шапке, с пукомКаленых стрел и с верным луком,Литовцы юные, в толпах,Со стороны одной бродилиИ зорко недруга следили.С другой, покрытый шишаком,В броне закованный, верхом,На страже немец, за врагамиНедвижно следуя глазами,Пищаль, с молитвой, заряжал.Всяк переправу охранял.Ток Немена гостеприимный,Свидетель их вражды взаимной,Стал прагом вечности для них;Сношений дружных глас утих,И всяк, переступивший воды,Лишен был жизни иль свободы.Лишь хмель литовских берегов,Немецкой тополью плененный,Через реку, меж тростников,Переправлялся дерзновенный,Брегов противных достигалИ друга нежно обнимал.Лишь соловьи дубрав и горПо старине вражды не зналиИ в остров, общий с давних пор,Друг к другу в гости прилетали.

Эпитафия младенцу. <Кн. Н. С. Волконскому>

В сиянии и в радостном покое,У трона вечного творца,С улыбкой он глядит в изгнание земное,Благословляет мать и молит за отца.* * *

«Кто знает край, где небо блещет…»

Kennst du das Land…

Wilh. Meist.[46]

По клюкву, по клюкву,По ягоду, по клюкву…Кто знает край, где небо блещетНеизъяснимой синевой,Где море теплою волнойВокруг развалин тихо плещет;Где вечный лавр и кипарисНа воле гордо разраслись;Где пел Торквато величавый;Где и теперь во мгле ночнойАдриатической волнойПовторены его октавы;Где Рафаэль живописал;Где в наши дни резец КановыПослушный мрамор оживлял,И Байрон, мученик суровый,Страдал, любил и проклинал?——Волшебный край, волшебный край,Страна высоких вдохновений,<Людмила> зрит твой древний рай,Твои пророческие сени.На берегу роскошных водПорою карнавальных оргийКругом ее кипит народ;Ее приветствуют восторги.Людмила северной красой,Всё вместе – томной и живой,Сынов Авзонии пленяетИ поневоле увлекаетИх пестры волны за собой.На рай полуденной природы,На блеск небес, на ясны воды,На чудеса немых искусствВ стесненьи вдохновенных чувствЛюдмила светлый взор возводит,Дивясь и радуясь душой,И ничего перед собойСебя прекрасней не находит.Стоит ли с важностью очейПред флорентийскою Кипридой,Их две… и мрамор перед нейСтрадает, кажется, обидой.Мечты возвышенной полна,В молчаньи смотрит ли онаНа образ нежный Форнарины,Или Мадоны молодой,Она задумчивой красойОчаровательней картины…Скажите мне: какой певец,Горя восторгом умиленным,Чья кисть, чей пламенный резецПредаст потомкам изумленнымЕе небесные черты?Где ты, ваятель безымянныйБогини вечной красоты?И ты, Харитою венчанный,Ты, вдохновенный Рафаэль?Забудь еврейку молодую,Младенца-бога колыбель,Постигни прелесть неземную,Постигни радость в небесах,Пиши Марию нам другую,С другим младенцем на руках.

В. С. Филимонову при получении поэмы его «Дурацкий Колпак.»

Вам Музы, милые старушки,Колпак связали в добрый час.И, прицепив к нему гремушки,Сам Феб надел его на вас.Хотелось в том же мне убореПред вами нынче щегольнутьИ в откровенном разговоре,Как вы, на многое взглянуть;Но старый мой колпак изношен,Хоть и любил его поэт;Он поневоле мной заброшен;Не в моде нынче красный цвет.Итак, в знак мирного привета,Снимая шляпу, бью челом,Узнав философа-поэтаПод осторожным колпаком.* * *[Увы! Язык любви болтливый,Язык неполный и простой,Своею прозой нерадивойТебе докучен, ангел мой.Но сладок уху милой девыЧестолюбивый Аполлон.[Ей милы] мерные напевы,[Ей сладок] рифмы гордый звон.]Тебя страшит любви признанье,Письмо любви ты разорвешь,Но стихотворное посланьеС улыбкой нежною прочтешь.Благословен же будь отнынеСудьбою вверенный мне дар.Доселе <в> жизненной пустыне,[Во мне питая сердца] жар,Мне навлекал одно гоненье,< >[Иль клевету, иль] заточенье,И редко хладную хвалу.

То Dawe, Esqr.[47]

Зачем твой дивный карандашРисует мой арапский профиль?Хоть ты векам его предашь,Его освищет Мефистофиль.Рисуй Олениной черты.В жару сердечных вдохновений,Лишь юности и красотыПоклонником быть должен гений.