Реактор. Черная быль

скачать книгу бесплатно

Реактор. Черная быль
Олег Александрович Якубов

Это книга не только о Чернобыльской катастрофе, но, прежде всего, о том, как Чернобыль прошел через судьбы людей, корежа их, ломая, испытывая на прочность, а самых сильных – закаляя. В бытность свою репортером, автор несколько месяцев проработал в Чернобыле. Он единственный журналист, которому удалось побывать внутри разрушенного четвертого энергоблока. Среди многочисленных государственных и общественных наград писателя особое место занимает медаль «Участнику ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС».

Содержит нецензурную брань.

Олег Якубов

Реактор. Черная быль

Пролог

– Профессор, он проснулся! Проснулся! – кричала что есть сил медсестра, и эхо ее звонкого голоса разносилось по длинному и гулкому коридору госпиталя.

– Тише, деточка, тише, – попытался урезонить ее профессор. – Не знаю, кто там у вас проснулся, но вы сейчас всю больницу точно разбудите.

– Ну как кто? – недоуменно переспросила медсестра. – Этот… как его… Электроник.

– Какой еще Электроник? – уже не на шутку рассердился профессор Левин. – Извольте, голубушка, выражаться ясно и точно, вы в конце концов медработник, а не торговка базарная, чтобы голосить тут истошно. – И словно устыдившись излишней резкости, добавил уже вполне миролюбиво: – Выкладывайте по порядку, что случилось и какой-такой проснулся Электроник, что об этом надо кричать во весь голос.

– Так это, Геннадий Семенович, мы про себя того, что в колбе, так называем. Ну, фильм такой есть – «Приключения Электроника», неужели не видели?

– Это вы, в силу своего весьма юного возраста, детские фильмы пока еще смотрите, а я про этого Электроника только со слов внука знаю. – Профессор внезапно запнулся и снова строго спросил: – Погодите, погодите, это вы что, Гелия Леонидовича Электроником прозвали?

– Ну да, его, – смущенно подтвердила медсестра. – Я же говорю, проснулся он…

– Быть такого не может, ему спать еще как минимум часа четыре. А ну, пойдемте, посмотрим.

Больной лежал в прозрачной капсуле, сплошь обмотанный и обвешанный трубками, шлангами, всевозможными медицинскими приборами и датчиками. Он не шевелился, но смотрел вверх широко открытыми глазами.

– Что ж вам не спится, Гелий Леонидович? – недовольно пробурчал профессор, но увидев, что больной шевельнул губами, мгновенно запротестовал: – Не отвечайте, голубчик, не отвечайте. Сейчас мы вам в капельницу добавим кое-чего, и вы у нас еще поспите, а то вы нам всю картину портите.

Через пару минут больной снова сомкнул веки. И снова он оказался в кошмаре того жуткого сна, который снился ему здесь, в госпитале, всякий раз, когда он засыпал даже на несколько минут.

…В каком-то невероятном рубище, состоявшем всего из нескольких лоскутов ветхой ткани, он стоял посреди бескрайнего выжженного до черноты поля. Вокруг не было ничего живого – ни зверя, ни птицы, ни даже кустика какого. И весь ужас заключался в том, что он отчетливо понимал – больше во всей Вселенной не осталось ничего и никого живого. Только он. Он один. С этого бескрайнего поля нельзя было уйти – ноги не слушались его. В предчувствии безысходности мутнело сознание. И когда остатки разума, казалось, уже покидали его, он просыпался. Еще несколько мгновений лежал с закрытыми глазами, пока не веря, но уже понимая: черное поле осталось в небытии, а он снова живет…

Часть первая. Вундеркинд

Глава первая

Соседи семью Строгановых называли «зажиточные», определив этим словом не только материальное положение, но и социальный статус. В конце пятидесятых, осуществляя «гениальный план дорогого Никиты Сергеевича», в стране развернули невиданное по размаху и масштабам жилищное строительство. «Хрущобы» росли как грибы. В кинохрониках того времени радостные лица советских граждан, переезжающих в новостройки из коммуналок, стали непременным сюжетом. Счастливые новоселы ходили по своим квартирам, для чего-то пытались ногтем отколупнуть обои, видно, проверяя качество строительства, и обязательно открывали краны в кухне, радуясь воде, как папуасы стеклянным бусам. В трехкомнатную квартиру одной из таких пятиэтажек в Марьиной роще и вселились Строгановы – мать, отец и восьмилетний Гелий.

Гелька рос пацаном тщедушным, хилым и неповоротливым. Математические задачки и примеры он щелкал, как семечки, а вот на уроках физкультуры его обгоняли даже девчонки; о том же, чтобы перепрыгнуть через гимнастического «коня», он и мечтать не мог. Обидная кличка «Костыль» приклеилась к нему на долгие годы, отравляя все его мальчишеское существование. Школу он в итоге возненавидел и проявлял чудеса изобретательности, чтобы найти причину пропустить урок физкультуры.

Может, переезд в новый дом на ребенка так подействовал, может, была какая иная причина, но только в новой квартире он сразу как слег, так и не поднимался. Врачи ходили в дом табунами – у бабы Ани, вдовы известного московского врача, связи в медицине были обширные. Но все эти светила, осмотрев мальчишку, только руками разводили. Градусник всякий раз показывал всего лишь на одну десятую выше температуры трупа, но никаких заболеваний, явных или скрытых, врачам обнаружить так и не удалось. Бедняге все вены, указательные пальцы и мизинцы иглами искололи, но ни вирусов, ни воспалений, ни каких либо других недугов не выявили. В итоге, поставив невнятный диагноз «упадок сил», велели усиленно питаться, непременно включив в рацион икру, вонючий и противный рыбий жир, сливочное масло и другие калорийные продукты, от которых его тошнило. Он капризничал, сжимал зубы, даже плакать пытался, но кормившая его баба Аня (родители вечно пропадали на работе) была непреклонна и своего в итоге добивалась.

Через несколько месяцев после переезда, когда уже мебелью обзавелись, родители устроили новоселье. Собрались гости, в основном коллеги отца, но за стол долго не садились, кого-то ждали. Наконец раздались радостные возгласы: «Приехал, приехал, Игорь Васильевич приехал!» Оказывается, ждали академика Курчатова, под непосредственным началом которого работал профессор Леонид Петрович Строганов. Уселись за стол. Выпили, как водится, за новоселье, какое-то время спустя кто-то предложил выпить за молодых ученых, подающую надежду смену корифеев советской атомной науки. Вот тогда-то Курчатов и спросил:

– А где ваш наследник, Леонид Петрович, у вас ведь сын, я не ошибаюсь?

– Сын, сын, – подтвердил профессор. – Только он приболел.

– А что с ним?

– Да врачи сами толком понять не могут. Говорят, упадок сил.

– С чего бы это? – удивился Курчатов и скомандовал: – Пойдемте-ка навестим молодого человека.

Когда взрослые вошли в его комнату, Гелька полулежал на высоких подушках и учился свистеть. Научиться гонять голубей – а свистеть при этом просто необходимо – было его давней мечтой. Пока получалось плохо. Засовывая в рот то по одному, а то и по два пальца каждой руки, он лишь извлекал жалкое шипение. Но именно в тот момент, когда вошли отец и какой-то дядька со смешной бородой мочалкой, наконец из его рта вырвался долгожданный залихватский свист. Отец нахмурился, но дядька рассмеялся и сказал с явным одобрением:

–Достойное занятие, я так не сумею. А ну-ка повтори!

Потом присел на краешек дивана, где лежал мальчик, и спросил:

– Стало быть, тебя назвали Гелий. А в честь чего, знаешь?

– Знаю, знаю, – неохотно ответил больной.

Историю своего имени, которое ему доставляло в общении со сверстниками немало неприятных моментов, была ему хорошо известна. И монотонно пробормотал давно заученное: «химический элемент атомной группы номер два, температура кипения самая низкая из всех известных на Земле веществ».

Ответ привел Курчатова в неописуемый восторг.

– Феноменально! Не зря мы пили сейчас за нашу смену, вот она, смена эта, перед нами! – и спросил строго:– Так что же с вами случилось, молодой человек, что у вас болит?

И Гелька, неожиданно для себя, сказал этому человеку с необыкновенно проницательным взглядом то, чего не говорил ни родителям, ни врачам:

– Ничего не болит. Просто вставать неохота.

– Ну, это понятно. Чего ж тебе вставать, если у тебя, в соответствии с именем, самая низкая температура кипения. Вот тебе кипеть и неохота. Но надо, просто необходимо нам в этой жизни кипеть. Всем надо кипеть, и мне, и тебе, и вот отцу твоему. Иначе жизнь остановится. А этого допустить никак невозможно. Ты понимаешь, о чем я говорю? – и ласково погладил мальчика по голове.

Вряд ли восьмилетний мальчишка понял в тот день глубинный смысл слов великого академика Курчатова. Но слова эти и даже интонацию, с какой они были сказаны, запомнил накрепко. И спустя годы вспоминал их не раз.

А Игорь Васильевич, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, сказал: «Я, конечно, не врач, но смею полагать, что у мальчишки вашего интереса к жизни никакого нет. Его бы в спорт отдать, все бы хвори отступили. А так – прекрасный парень. И память какая – ну просто вундеркинд…

***

О том, как отец, молодой ученый-физик, попал на бал выпускников химического факультета МГУ, в семье ходило несколько легенд – одна противоречивее другой. Неизменным было только одно: Лариса сама пригласила на танец Леонида, который пытался отказаться, ссылаясь на то, что совершенно не умеет танцевать. Девушка самонадеянно заявила, что враз его научит, и уже вскоре пожалела о своем решении, с тоской думая, что ее новые белые босоножки, с таким трудом добытые к выпускному балу, теперь, скорее всего, придется выбросить. Кавалер, топчась, как конь в стойле, не замечал, что беспрестанно наступает на ноги своей партнерше. К тому же он оказался на редкость молчаливым, слова из него приходилось клещами вытаскивать. Но не зря ж на химфаке среди студентов бытовало мнение, что любовь – это процесс скорее химический, нежели физический. Узнав, что ее новый знакомый – физик, Лариса взяла инициативу в свои руки. Она еще сама не понимала, чем ей так приглянулся этот молодой мужчина, явно намного старше ее по возрасту. Молчаливый, довольно нескладный, давно не стриженные вихры торчат в разные стороны – он тем ни менее обладал какой-то огромной притягательной силой.

Леонид исчезал внезапно и надолго, иногда не появлялся по нескольку недель кряду. На вопросы Ларисы отвечал уклончиво – мол, ездил в командировку. А куда и по каким делам, не отвечал вовсе. Просто молчал, будто и вопроса не слышал. Ларису эта его манера невежливо отмалчиваться злила, но каким-то внутренним чутьем она понимала – не врет, уезжал действительно по делам. Сама-то она была откровенной полностью.

Уже вскоре после знакомства рассказала Строганову, что ее отец, профессор-гинеколог Аркадий Соломонович Заславский, которого боготворили все женщины Москвы, в свое время был арестован по знаменитому «делу еврейских врачей-вредителей», после тюрьмы так оправиться и не смог и вскоре скончался. Мама, Анна Яковлевна, как работала участковым врачом, так и работает. Сама Лариса с отличием окончила химфак, но даже красный диплом не помог открыть перед ней двери аспирантуры, приняли только после вмешательства кого-то из ныне влиятельных друзей покойного отца. Да и то не в МГУ, а в Бауманку.

Слушать Леонид умел. Вот что он хорошо умел, так это молчать и слушать. Только на свадьбе, которую отметили в узком кругу коллег жениха, Лариса кое-что узнала о своем избраннике. Вернее, свадьбу пришлось отмечать дважды. Сначала в квартире новоявленной тещи Анны Яковлевны собрались немногочисленные родственники. В основном со стороны невесты, у Леонида из родни в Москве никого не было. Потом, отдельно, пригласили коллег Строганова – таково было его условие. «По роду деятельности моим коллегам не рекомендуется широкое общение»,– так туманно высказался жених. На свадьбе Лариса с удивлением услышала, что муж ее практически гений в своей области и именно поэтому так внимателен к нему сам Игорь Васильевич. Имя неведомого Игоря Васильевича на свадьбе упоминали не раз. «А кто это?» – поинтересовалась у мужа Лариса.

– Курчатов, – коротко ответил Леонид.

– Ты работаешь с Курчатовым?! – обомлела Лариса. Только теперь она поняла, почему Лёня никогда не рассказывал о своих командировках и вообще предпочитал на вопросы о его работе отмалчиваться.

В те годы имя Курчатова на страницах советской печати практически не появлялось, но в научных кругах о главном атомщике СССР, разумеется, кое-что было известно. Уникальные способности молодого ученого Леонида Петровича Строганова Курчатов подметил сразу. Леонид был блестящим аналитиком, как никто другой мог в самом начале испытаний увидеть конечную цель и шел к ней непреклонно. Самые сложные расчеты поручал Игорь Васильевич Строганову. Одна из работ Леонида Петровича легла впоследствии в основу его докторской диссертации и учебника, появлению которого в немалой степени способствовал академик Курчатов. По этому учебнику и по сей день учатся студенты-физики не только России, но и многих других стран. И именно за завершение проекта, в разработке которого участвовал в том числе и Строганов, получил он орден Ленина. Это событие совпало с его сорокалетним юбилеем. Но только много лет спустя из рассказов отца узнал Гелий, чем тогда занимался Курчатов и его сподвижники.

На сорокалетие снова собрались в их квартире, и опять в самом тесном кругу. Заранее договорились, что все явятся при полном параде. У Гельки, когда все собрались, в глазах зарябило от блеска орденов и лауреатских медалей, которыми были украшены костюмы гостей. А от трех золотых Звезд Героя Социалистического Труда Курчатова он просто взгляда отвести не мог. Тем более что Игорь Васильевич сам усадил сына юбиляра рядом.

Отца в этот вечер ждал еще и сюрприз. Когда готовились документы, выяснилось, что в годы Великой Отечественной войны капитан Строганов был представлен к ордену Красной Звезды, но награду не получил – его часть была срочно передислоцирована. И вот теперь, как сказал академик, «награда нашла героя».

Игорь Васильевич недолго тогда побыл в доме Строгановых. Ему нездоровилось и он вскоре, извинившись, уехал. Леонид Петрович пошел проводить гостя до машины. Взял с собой и Гелия. Уже стоя возле открытой дверцы блестящей черным лаком «Чайки», Курчатов обратился к Гелию:

– Вижу, подрос, окреп. Так что? Теперь тебе жить охота? – и, не дожидаясь ответа, произнес: – Живи, и обязательно радуйся жизни. Поверь мне, это так здорово – просто жить.

Через месяц академика Игоря Васильевича Курчатова не стало.

Глава вторая

Имя, которого Гелька стеснялся все свое детство, ему придумал отец. Буквального накануне родов аспирантка Высшего Бауманского училища Лариса Заславская (в память об отце решили, что Лариса сохранит его фамилию) закончила работу над своей кандидатской диссертацией, посвященной исследованию гелия. Узнав, что у него родился мальчик, Леонид Петрович тотчас помчался в ЗАГС и оформил свидетельство о рождении, где в графе «имя» значилось «Гелий». Он искренне полагал, что жене это будет чрезвычайно приятно.

Первой свидетельство о рождении увидела теща. Анна Яковлевна, отдавая должное тому, что зять ее незаурядный ученый, считала его человеком к жизни абсолютно неприспособленным, а посему нуждающимся в постоянном контроле, если не сказать диктате и помыкании. Вот и теперь, увидев, что долгожданного внука нарекли каким-то непонятным именем, теща подумала не о том, что это зять чего-то напортачил, а о том, что именно она недоглядела, отпустив его в ЗАГС без своего присмотра.

– Леонид!– Имя зятя теща произносила нараспев, делая явное ударение на «о» и заметную паузу между слогами, так что получалось как бы два отдельных имени: Лео Нид, —Ну что такое Гелий? Почему нельзя было назвать мальчика в честь Ларочкиного папы – Аркадий, или, в крайнем случае, в честь вашего отца – Петр?

Леонид Петрович пропустил мимо ушей обидное «в крайнем случае» и лишь заметил:

–А по-моему очень красиво – Гелий, в будущем – Гелий Леонидович.

Поставив стакан с недопитым чаем прямо на новенькое свидетельство о рождении, Строганов удалился на маленький застекленный балкончик, где было оборудовано некое подобие его кабинета. Он уже давно научился легко проникать за неприглядную оболочку жизненных неурядиц, уходя в собственный, замкнутый и закрытый от всех посторонних мир, где царили цифры, формулы, исследования и логический анализ того огромного дела, которое ему было поручено. Это дело поглощало его полностью. До такой степени, что обо всем ином просто подумать как-то было недосуг. Выходя из дому, он частенько забывал завязать шнурки на ботинках. Если Лариса не напоминала: «Надень пальто», – мог в январскую стужу выйти на улицу в одном костюме. Галстук завязывать так и не научился и искренне недоумевал, почему завтракать, обедать или ужинать нужно непременно сидя, а не расхаживая, – ведь так думалось лучше. Его, наверное, можно было бы назвать смешным, нелепым или чудаковатым, если бы не те достижения, которых он добился в науке. А о том, что его достижения получили к тому же еще и явное практическое применение, убедительно свидетельствовали многочисленные награды – ордена и две медали лауреата Государственной премии СССР.

***

…Детские болезни маленький Геля «собирал» с той истовостью, с которой пополняет любимую коллекцию коллекционер. К нему липло абсолютно все – корь, коклюш, ветрянка, а скарлатиной умудрился заболеть дважды и даже легкую форму тифа невесть где подцепил. Анна Яковлевна была теперь с внуком постоянно, ложилась с ним в больницу, давала ему свою кровь для переливания – благо группа крови у них оказалась одинаковой. Свой протест к странному имени внука она выражала по-своему, называя его исключительно «сыночек» и никогда не произнося «Гелий» – ни полностью, ни ласкательно. И мать, и бабушка называли его сыном, так что в раннем детстве малыш считал, что у него две мамы – мама Лара и мама Аня. А потом, уже по укоренившейся привычке, так и продолжал к ним обращаться. Да и остальные члены семьи тоже.

Внука мама Аня боготворила, считая самым гениальным ребенком на свете, рассказывала сказки, своим чудовищно скрипучим голосом пела колыбельные, чуть позже – учила читать и считать, бурно радовалось каждому, даже мало-мальскому успеху.

Как и все медики, ежедневно имеющие дело с человеческими нечистотами, Анна Яковлевна была в высказываниях резка и порой даже грубовата, в суждениях достаточно цинична и «сыночку» жизненные сентенции внушала сообразно собственному пониманию окружающего ее мира.

***

Совет Курчатова «отдать парнишку на спорт» семья Строгановых – Заславских восприняла как указание к действию. Долго спорили, какой именно вид спорта следует ему предпочесть. Внезапно в спорвмешался сам Гелий:

– Хочу заниматься боксом.

– Боксом? – скептическим тоном переспросил Леонид Петрович. – Значит, ты хочешь, чтобы тебя каждый день били по твоему «хрустальному сосуду», методично вышибая мозги и превращая в идиота?

– По какому еще сосуду? – не понял Гелька.

– Древние голову называли хрустальным сосудом, полагая, что голова, предназначенная думать, самое драгоценное, что есть у человека. – и терпеливо-просительно добавил: – Ну рассуди сам, сынок, зачем тебе этот бокс и вообще какой из тебя боксер? Займись лучше бегом или прыжками в высоту, очень здоровый вид спорта и голове не вредит. Вот взять, к примеру, Валерия Брумеля. Вполне успешно занимается наукой…

– А олимпийский чемпион по боксу Геннадий Шатков защитил диссертацию и стал доктором юридических наук. Я знаю, я читал книжку, «Мальчик из Дворца пионеров» называется. Шатков тоже в детстве слабым был, а потом стал олимпийским чемпионом.

– Не вижу ничего плохого в том, что в нашей семье вырастет мужчина, который сумеет за себя постоять, – неожиданно для всех поддержала внука мама Аня.

– Ну знаешь, мама, от кого, от кого, а от тебя я этого не ожидала, – возмутилась Лариса Аркадьевна. Но зная, что властную Анну Яковлевну переубедить невозможно, умолкла.

Сказано – сделано. На следующий день Анна Яковлевна повела внука записываться в секцию бокса. Тренер скептически оглядел тщедушного мальчишку, помял ему плечи, двумя пальцами для чего-то больно прижал кончик носа, пристально поглядел в глаза, потом высказал свой вердикт:

– Мне кажется, у мальчишки есть характер и со временем из него действительно может получиться неплохой боксер. Но сейчас он слишком слаб, чтобы выдержать наши тренировочные нагрузки. Я бы вам посоветовал на полгодика, ато и на год отдать его на плаванье. Очень хорошо укрепляет. А потом – милости просим.

В тот же день мама Аня записала внука в бассейн. А через год Гелий уже сам явился в секцию бокса. Тренер узнал его сразу. И, похоже, даже обрадовался, что мальчишка проявил такую настойчивость. В прошлом сам известный боксер, Анатолий Иванович Топчий стал замечательным тренером. С мальчишками он возился без устали и с явным удовольствием. Гельке все нравилось – «бой с тенью», работа на боксерских мешках и грушах, даже скакалку он осваивал с удовольствием, чувствуя, как с каждым днем крепнут ноги. Угнетало только одно – в ринг на спарринги Анатолий Иванович его не пускал. Видя искреннее огорчение своего нового ученика, однажды задержал его после тренировки и счел нужным серьезно с ним поговорить.

– Не обижайся, но скажу тебе напрямую. Ты только-только набираешься силенок, да и техники пока никакой. Упорство твое вижу, вижу и ценю. И запомни: Гераклом тебе не стать никогда. Твоей силой должна быть техника. И перво-наперво необходимо освоить технику защиты. Ну, если говорить яснее, на ринге ты должен пропустить как можно меньше ударов, а атаковать в тех случаях, когда атака точно достигнет цели. Тогда и удар будет настоящим ударом.

Беседу с тренером паренек понял по-своему. В домашнем книжном шкафу отыскал «Анатомический атлас» и стал изучать строение человеческого тела. Свой первый спарринг он практически не запомнил – слишком волновался. Бестолково размахивал руками, разом позабыв все, чему учился почти год. Через минуту, дабы не доводить до беды, Анатолий Иванович этот бестолковый поединок остановил. Но уже к третьему тренировочному бою собрался, был сосредоточен и заслужил похвалу тренера.

***

В школе и во дворе Гелий скрывал, что занимается боксом. Сверстники считали, что он по-прежнему ходит в бассейн. Но однажды произошел инцидент, когда ему пришлось продемонстрировать свои новые навыки. Мечтой всех пацанов была тогда офицерская линейка. Сделанная из прозрачного пластика, с множеством геометрических фигур, эта линейка продавалась только в Военторге и стоила немыслимых для школьников денег – 50 копеек. Экономя на школьных завтраках и на мороженом, Гельке удалось скопить эту внушительную сумму, и однажды перед уроком математики он извлек из портфеля чудо-линейку.

В их классе учился Вовка Куликов по кличке Папаша. Был он тупоголовым лентяем, по два, а то и по три года остававшимся в каждом классе. Старше всех по возрасту он, понятное дело, – на голову выше даже самого рослого одноклассника. Увидев в руках у Строганова новенькую офицерскую линейку, Папаша вразвалочку приблизился к его парте, не слова не говоря, вырвал линейку из рук Гелия, повертел ее в руках и, хмыкнув, изломал на мелкие кусочки, бросив искореженные обломки на пол. Вот тут-то и произошло непредвиденное, повергшее всех одноклассников в восхищенный ступор. Гелька вскочил на парту и, оказавшись лицом к лицу со своим могучим обидчиком, нанес ему удар в челюсть. Ударил коротко, без замаха, так, как долго и тщательно учил его Анатолий Иванович. Это был классический хук. Никто из находившихся в классе этого удара даже не заметили. Только увидели, как Гелька повел плечом, а Папаша после этого почему-то грузно рухнул на пол.

– Что за шум, что здесь происходит?! – раздался грозный оклик пришедшего на урок учителя математики.

– А это, Сан Саныч, Костыль Папашу уделал! – восторженно заверещала главная ябеда класса Лидка, и тут же, ойкнув, поправилась: – Ну, в смысле, Строганов ударил Куликова, прям по лицу…

– Видно, Строганов хорошо анатомию изучал, если нашел у Куликова лицо, – пробурчал себе под нос учитель и велел всем занять свои места.

С этого дня Гелия Строганова никто Костылем не называл. Никогда.

***

История с Папашей стала известна во дворе в тот же день. Надо сказать, что отношения между соседями, как взрослыми, так и детьми, складывались совсем не просто. Воздвигнутая в одном из переулков Марьиной рощи хрущоба казалась дворцом на фоне покосившихся от времени бараков, которые стояли здесь с незапамятных времен, чуть ли не с первой советской пятилетки. Марьина роща во все времена считалась в Москве районом, мягко говоря, не самым спокойным. Обитали здесь ворье и жулье, пьянь да дрань, драки были делом обыденным, и если по улице с визгом бежала полуобнаженная растрепанная баба, а за ней гнался пьяный муж с топором или кухонным ножом, то никто бедной женщине на помощь не спешил и милицию вызывать не торопился.

Обитатели бараков с жильцами нового дома находились в состоянии холодной войны. Исключение составляли только те случаи, когда нужно было одолжить деньги, которых барачным на выпивку хронически не хватало. И когда надо было стрельнуть трешку или пятерку, то говорили «пойду в дом», что означало «пойду займу денег». Впрочем, понятие «займу» было весьма условным, так как долги эти практически никогда не возвращались. Пьяницы полагали, что у зажиточных не убудет, а им нужнее, иными словами, осуществляли ту самую экспроприацию, к которой еще с начала двадцатого века призывал большевиков вождь мирового пролетариата и что впоследствии в песне гениального Высоцкого звучало так: «У них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает».

Самой легкой добычей становился Леонид Петрович, «профессор», как его немедленно окрестили во дворе. Если очередному просителю везло и дверь открывал профессор, то дело было решенным. Леонид Петрович пропускал мимо ушей объяснения, что деньги срочно нужны на перевод больной мамаше-старушке, молча извлекал из кармана деньги и спешил вернуться к прерванным занятиям. Случалось, что у него пытались одолжить трешку, а в кармане обнаруживалась пятирублевка, он и на такую мелочь внимания не обращал. Благодарить за одолженные деньги здесь было не принято, да Строганов никаких изъявлений благодарности и не ждал. Узнав, что зять опять кому-то ссудил деньги, – а она каким-то неведомым образом узнавала об этом практически всегда, – теща корила зятя с присущей ей грубоватой прямотой:

– Ах, Леонид, Леонид, ну сколько вам можно повторять: ни-ко-гда не торопитесь целовать чужую жопу и отдавать собственные деньги. Ну что вам стоило сказать, что у вас нет сейчас денег? А еще лучше – сразу в таких случаях зовите меня, а то мы с вашей добротой, которая хуже воровства, скоро сами по миру пойдем.

– Но деньги же у меня были, отчего же не дать? – смущенно оправдывался зять, и мама Аня, махнув рукой на незадачливого родственника, удалялась на кухню, что-то сварливо бормоча про горб, могилу и лопату.

***

Свои отношения складывались и у дворовой ребятни. Верховодил здесь Колька, сын местного дворника, мужичка невзрачного, худосочного, всегда полупьяного; для всех – дяди Коли. «Дражайшая супружница», как ее почтительно величал дядя Коля, муженька частенько поколачивала, и не за какую-то там провинность, а срывая так на нем раздражение от жизненных невзгод. Ширококостная, громогласная Антонина, «Тонька», как называли ее соседи, была первой в округе скандалисткой, а материлась так виртуозно, что мужики рты открывали, когда она входила в раж.

Сын пошел в мать – не по годам рослый, плечистый, сильный и ловкий. Даже старшие ребята держались с ним уважительно, как с равным, зная, что кулаки у Кольки Доронина тяжелые. Впрочем, обращаться к нему с пренебрежительно-фамильярным «Колька» он мало кому позволял, требуя, чтобы называли его не иначе, как Николай Николаич. На такую же мелюзгу, как Гелька, предводитель дворовой шпаны и внимания не обращал – пацан из пятой, «профессорской» квартиры, вот и все, что он о нем знал. Услышав, что какой-то задохлик посмел ударить Папашу, да еще и с ног его сбил, Колька сильно усомнился – Папашу он знал хорошо. Как-то раз сам с ним сцепился и силу Папашиных кулаков ощутил на собственных ребрах, а фингал под глазом после той драки не заживал еще долго.

– Эй, ты, ну-ка поди сюда, – поманил он Гельку, едватот появился во дворе. – Это ты, что ли, Папашу уделал? Чем ты его, соплей? Или тетрадкой по арихметике?

– Ну, так получилось, – замямлил вдруг оробевший Гелька. – Наверное, случайно.

– Случайно, – передразнил Колька и тут же догадливо спросил напрямую: – Занимаешься чем?

– Боксом.