скачать книгу бесплатно
– Теперь не уверен, ему возле вашего дома и точно делать нечего, живет он совсем в другом районе города…
На следующее утро Гольверк зашел в кабинет декана. Николай Федорович искренне обрадовался.
– Михаил Борисович, извините вы меня ради всего святого! – взволнованно заговорил он. – Сам не знаю, какая муха меня вчера укусила. Сорвался самым недопустимым образом, простите великодушно.
– Я принимаю ваши извинения, Николай Федорович, – несколько чопорно, но вполне серьезно ответил академик. – И в знак нашего примирения и, так сказать, восстановления дипломатических отношений прошу, если можете, ответить на один вопрос: каким ветром занесло к вам этот навет? Анонимку получили?
– Да в том-то и дело, что нет. Есть у нас такой студент – Юрий Слащинин. Он недавно благополучно всю сессию завалил. Его даже вроде бы в список на отчисление включили. А тут приходит ко мне начальник первого отдела и просит: помогите парню. Отец, мол, у него ответственный сотрудник КГБ, надо дать студенту еще один шанс, а не отчислять сразу. Я, признаться, пошел на поводу. Сами понимаете, ссориться с первым отделом – себе дороже. Так вот этот Слащинин недавно подписывал у меня направление на пересдачу и говорит: «Если бы у меня были возможности, я бы частного репетитора нанял, но в нашей семье живут на зарплату, приходится самому все зубрить, не то что некоторым». Я, конечно, поинтересовался, кого он имеет ввиду. Тут он и назвал ваше имя и фамилию Строганова. Я спрашиваю, откуда ему это известно, а он ответил, что об этом весь факультет знает, Строганов сам охотно рассказывает.
– Гелий Строгонов – исключительно порядочный молодой человек, я в этом уверен и имел возможность убедиться. К тому же вам ли не знать, Николай Федорович, что Строганов – гордость нашего факультета, незаурядный ум. Ему ли нуждаться а дополнительных консультациях, тем более платных? И вот еще что. Вы говорите, он сессию завалил, а известно ли вам, что он мне тринадцать раз сдавал и не сдал? А потом каким-то волшебным образом получил направление на сдачу к другому преподавателю, – не удержался от упрека Гольверк.
– Помилуйте, Михаил Борисович, я уже извинился и к тому же признался честно, что не захотел портить отношения ни с нашим первым отделом, ни с сынком высокопоставленного чина с Лубянки.
***
Отец Юрия Слащинина – Иван Константинович Прутков-Слащинин никаким важным чином не был, а работал старшим механиком гаража КГБ СССР. Коренастый, красномордый, с ежиком коротко остриженных рыжих волос, этот человек с двойной фамилией и жизнь вел двойную. Отменный механик, на службе беспрекословно исполнительный, он дома превращался в деспота. Сразу после Великой Отечественной ему удалось где-то раздобыть потрепанный войной «виллис». Приведя его в идеальный порядок, оснастив огромными желтыми противотуманными фарами, Иван Константинович ездил на этом музейном экспонате еще несколько десятилетий. Получив, благодаря своей службе, такие номера, что его ни один гаишник не останавливал, Прутков на дорогах превращался в лихача.
После работы он подгонял свой «виллис» к дверям небольшого гастронома, где ежедневно, кроме субботы и воскресенья, покупал четвертинку водки, бутылку пива и консервную банку «Килька в томате». В выходные дни алкогольная норма удваивалась, а банка кильки заменялась кульком копченой мойвы.
Дома он устраивался в кресле перед телевизором, обкладывался свежими газетами, и жена бессловесно-рабски подавала ему на низкий столик ужин. Голос его в доме раздавался редко. Все здесь привыкли угождать главе семейства, так сказать, по умолчанию. Если супруга забывала подать соль или перец, салфетки или что-либо еще, он ее не звал и не ругал. Он попросту переставал есть. Тогда она, наблюдающая за мужем со стороны, подбегала и тревожно оглядывала стол. Обнаружив промах, исправляла его немедленно. Выпив и отужинав, Иван Константинович рычал: «Юрка!» – и протягивал открытую лапищу, поросшую рыжим пухом. Сын приближался на негнущихся ногах и вкладывал в отцову длань школьный дневник. Учился Юрка ни шатко ни валко, четверки перемежались с тройками, редко проскакивали пятерки, случались и двойки, которые выделялись противно-красным цветом.
Увидев «пару», отец пристально, не мигая, смотрел Юрке прямо в глаза, потом прокуренным своим басом, без всяких эмоций, вопрошал: «Ну как ты мог так жидко обосраться?» и швырял дневник на пол, снова поворачиваясь к телевизору. Других методов педагогического воздействия он не знал. Да и вообще делами семьи не интересовался, полагая, что отданная вовремя получка избавляет его от какого-либо участия в семейной жизни. Так и жили – молча.
Когда Юрка уже закачивал десятый класс, отец, чуть ли не впервые, заговорил с ним:
– Гостиницу «Россия» знаешь?
– Знаю, – несколько растерянно ответил сын, не ожидавший такого вопроса. – Новая, недавно открыли.
– Во-во. Завтра в восемнадцать ноль-ноль явишься в Северный корпус, пятнадцатый этаж, номер пятнадцать – ноль ноль.
– А кого спросить или передать чего надо?
– Ничего передавать не надо и спрашивать тоже не надо. Себя назовешь. Там все узнаешь и смотри, не обоср… короче, слушай внимательно, от этого разговора в твоей жизни много чего зависеть может.
Этому «оживленному» разговору с сыном предшествовала встреча, случившаяся накануне. В гараж частенько заглядывал солидный подполковник, у которого была «Волга»-универсал. Водителем подполковник был аховым, из тех, кого называют «не водитель, а наездник», так что машина постоянно требовала ремонта. Подполковник называл ее «Антилопа» и доверял только «золотым рукам» Ивана Константиновича. После очередного ремонта пламенный чекист извлекал из багажника неизменную бутылку перцовки, и они выпивали с механиком «по махонькой». В этот вечер, заехав в гараж, офицер сразу начал с «перцовки». После первой сразу перешел к делу:
– Я тут, Константиныч, твою анкету полистал… Да расслабься ты , чего напрягся, чистая у тебя анкета, иначе бы не работал у нас. Просто посмотрел, сколько лет твоему сыну, справки навел и выяснил, что он через месяц школу оканчивает. И вот что я подумал. У нас в вузах слишком много всяких вольнодумцев развелось – и среди студентов, и среди педагогов. Все в сторону Запада косятся, и дороги у них лучше, и магазины и вообще не жизнь, а сказка. Совсем нюх потеряли. Короче, нам нужны ребята, преданные общему делу, из таких вот семей, как твоя. Мы парню поможем в вуз поступить, а он, по мере сил, поможет нам. А там, как знать, может, и чекистом станет. Как тебе такая перспектива?
Прутков-Слащинин молча потянулся к бутылке, наполнил стаканы, выпил и протянул руку подполковнику.
***
Ровно в шесть часов вечера Слащинин-младший постучал в номер 1500 гостиницы «Россия» и, услышав громкое «войдите», переступил порог. Мебель здесь была не гостиничная, а канцелярская, за письменным с толом сидел немолодой уже полноватый мужчина. Пиджак его висел на спинке стула, рукава рубашки были закатаны до локтя, узел галстука приспущен.
– Я…
– Знаю, знаю, ты Юрий Иванович Слащинин. А меня можешь называть Иван Иванович. И фамилия моя – Иванов. Проходи, присаживайся, сейчас будем чай пить с баранками. Любишь баранки с маком?
Иван Иванович долго и пространно распространялся о той важной миссии, которую выполняют советские чекисты, охраняя безопасность своей родины, то и дело повторяя, что сегодня КГБ – это передовой и самый мобильный отряд партии. Потом поднялся и спросил подчеркнуто торжественным тоном:
– Комсомолец Слащинин, ты готов служить делу защиты и безопасности нашей Родины?
– Готов, – Юрка тоже поднялся со стула.
Подполковник придвинул ему лист бумаги, ручку, велел написать расписку: «Я, Слащинин Юрий Иванович изъявляю добровольное желание сотрудничать с органами государственной безопасности…», ну и так далее. Потом предложил придумать какой-нибудь псевдоним, каким новоиспеченному стукачу предстояло подписывать, говоря языком официальным, «сообщения», ну а попросту – доносы. Юрка задумался:
–Меня в школе «Сладкий» дразнят, может, подойдет?
– Нет, это не годится, – отверг подполковник. – Слишком явная ассоциация с фамилией. Придумай что-нибудь другое.
Слащинин призадумался, погрыз кончик ручки и написал внизу листа: «М. Горький».
– Это почему же так? – поинтересовался его нынешний куратор.
– Ну, если не сладкий, то значит – горький. А «М.» для маскировки – вроде как Максим Горький, но только не Максим, а просто «М».
– А ты молодец, хорошо соображаешь. Мы с тобой поработаем, – ободряюще сказал куратор. – Значит, так. Поступать будешь на физико-математический факультет МГУ.
– Да у меня как-то с физикой и математикой не очень, вряд ли я туда поступлю – засомневался Юрка.
– Это не твоя забота. И поступить поможем, и в учебе тоже. Нам необходим там свой человек. Есть сведения, что этот самый физмат – рассадник диссидентских настроений. И немудрено – не факультет, а самая настоящая синагога. Жид на жиде сидит и жидом погоняет. Вот и будешь приглядываться и прислушиваться, какие там настроения, какие разговоры говорят, какие анекдоты рассказывают. Да, и учти, о нашем разговоре и о наших договоренностях никому ни слова. Даже домашним.
***
Однокурсники Юрку не жаловали, недоумевая, как мог попасть на такой факультет, где конкурс не меньше, чем в знаменитое МГИМО, человек со столь скудным запасом знаний. К тому же его манера вечно все вызнавать и расспрашивать была довольно назойливой и неприятной.
На втором курсе Слащинин начал курить, предпочитая престижные в те годы болгарские сигареты «ВТ». Из-за этих сигарет, а вернее, из-за своей природной жадности получил он позорную кличку. Сигареты стоили дорого, делиться ему не хотелось, а студенты то и дело стреляли друг у друга сигаретку, а то и вовсе курили одну на двоих. Дабы у него драгоценное курево не клянчили, Слащинин придумал, как ему казалось, остроумную отговорку. И когда он однажды достал едва початую пачку и кто-то обратился к нему с просьбой дать сигаретку, с доверительностью поведал: «Да я бы дал, но ты сам не захочешь – у меня сифилис». Студенческого люду вокруг было полно, раздался смех, улюлюканье. А острая на язык Танька Туманова выкрикнула: «Слышь, Сифилис, ты у меня больше конспекты не проси, а то заражусь еще». С тех пор и до самого окончания университета, никто из студентов ни по имени, ни по фамилии его не называл. «Сифилис», и точка.
***
…Подойдя к Слащинину, Гелька с присущей ему прямотой спросил, не скрывая презрения:
– Ты зачем, Сифилис, про меня и Гольверка декану гадостей наговорил? Стукач!
– Сказал то, что думал, и не гадостей наговорил, а вовремя сигнализировал, а ты поосторожней на поворотах. И выражения выбирай. Не стукач, а честный принципиальный комсомолец. Ты же не будешь утверждать, что не платишь ему за консультации. Станет с тобой еврей бесплатно день и ночь возиться, да еще и распевать на всех перекрестках: «Ах, Строганов, ах, талант, ах, наша надежда». А вообще-то я тебе так скажу: держался бы ты от этой сионистской семейки подальше. Он со своей Ривочкой того и гляди не сегодня-завтра или в Израиль, или в Америку сбежит, а там, как пить дать, все государственные секреты продаст. Вот тут и вспомнят, кто был его любимым учеником.
Гелий до боли сжал кулаки, так ему хотелось врезать по этой отвратительной харе. Но, сдержавшись, он лишь сказал: «У меня, к твоему сведению, мама тоже еврейка…», – но не закончив фразы, круто развернулся и ушел. Не знал он в тот день, да и предположить не мог, что судьба спустя годы еще раз сведет его с этим мерзавцем. А тогда он просто прекратил со Слащининым всякое общение, вычеркнув того из своей жизни. Увы, как оказалось впоследствии, не навсегда.
***
Годы летели вскачь. Он и опомниться не успел, как перешел на пятый курс. Лекции, лабораторные занятия, тренировки в боксерском зале, даже короткий и какой-то невнятный студенческий роман с третьекурсницей мединститута – все потом смешалось в памяти в калейдоскопном мелькании.
В конце августа состоялись соревнования по боксу среди студентов Москвы Финал, по многолетней традиции, проводился 1 сентября. В этот день Гелию Строганову исполнилось девятнадцать лет. На его финальный поединок явилась чуть не толпа болельщиков. Пришли отец, мама Лара и мама Аня, рядом с ними он увидел Михаила Борисовича. Целый ряд в зрительном зале занимали однокурсники и даже студенты других курсов физмата, что удивило его безмерно – свои занятия боксом он по-прежнему старался не афишировать, а уж как ребята узнали о финальном поединке, и понятия не имел.
Соперник ему достался грозный – мастер спорта СССР, победитель и призер многих союзных и даже международных турниров. Тренер, Анатолий Иванович Топчий, волновался куда больше своего воспитанника. «Он выше тебя, значит, будет работать на дальней дистанции. Твое преимущество в том, что ты левша. Навязывай ему ближний бой, но в удары по корпусу особо не вкладывайся, у него пресс, что плита бетонная – я знаю. Силы не трать, береги для третьего раунда. Просто фиксируй удар, очки все равно идут. Измотай его, и главное, не попадись на встречный. А в третьем раунде ловимомент для сближения и – твой коронный хук. Но только наверняка», – наставлял Анатолий Иванович.
Прозвучал гонг. Боксеры сошлись на середине. Несколько отягощенный грузом своих титулов и наград, чемпион со снисхождением смотрел на свою «безусловную жертву», как выразился перед поединком его тренер, забыв, что в финал подобных турниров «жертвы» проходят не часто. Не отвечая на длинные прямые, Гелий лишь уклонялся и «нырял» под удары соперника. Покружив так почти до конца первого раунда, увидел открытый подборок мастера. Перенеся тяжесть тела направую ногу, он выбросил вперед свою «коронную левую». Когда судья открыл счет, прозвучал гонг, извещающий об окончании первой трехминутки. Выскочивший на ринг врач помог упавшему боксеру подняться, усадил его на табуретку в углу ринга. Был то нокаут или нокдаун, сказать трудно – по существующим тогда правилам поединок продолжался.
Спортивная злость – подспорье на ринге хорошее; ярость, что в боксе, что в жизни, способна только ослепить. Чемпион, ослепленный яростью от удара, нанесенного каким-то «ботаником», опрометчиво бросался вперед, нанося либо скользящие удары, не приносящие сопернику никакого вреда, либо вовсе попадая в воздух. В начале третьего раунда Гелий нанес еще один точный удар – нокдаун. Исход поединка был ясен. Когда рефери в ринге поднял руку победителя и объявил, что чемпионом среди вузов Москвы по боксу в своей весовой категории стал студент физмата МГУ Гелий Строганов, выполнивший норматив кандидата в мастера спорта СССР, в зале началась настоящая овация. Прорвавшиеся к рингу однокурсники схватили Гельку и начали его качать, чуть не уронив от восторга. Он еле-еле вырвался от них.
Возле раздевалки его ждали родственники и Михаил Борисович. Чуть поодаль в вызывающе коротком и открытом легком платьице стояла с нарочито скромным видом та самая, из мединститута, с которой они расстались около года назад.
– Когда вас ударили по голове, я думал, что инфаркт получу, – заговорил, перебивая поздравления остальных, академик. – Так же нельзя, бить по голове. Это надо вообще запретить.
– Да не было никакого удара, – успокаивал его Гелий. – Так, мазнул вскользь.
– Все равно нельзя, – упорствовал Гольверк. – Но тем ни менее поздравляю. Кстати, Гелий просветите меня: кандидат в мастера спорта – это вроде в спорте что, как у нас кандидат наук?
Гелька беззаботно рассмеялся такому неожиданному предположению ученого и, показав своей внезапно объявившейся подружке на пальцах, что будет через пять минут, убежал переодеваться.
Глава восьмая
Диплом Гелий Строганов защитил, что называется, шутя. Просто Гольверк, просмотрев его очередную курсовую работу, протянул тетрадь Гелию и сказал коротко: «Не пойдет».
– Почему? – удивился студент.
– Слишком жирно для курсовой. По этой работе будешь защищать диплом, а курсовую я тебе и так зачту. Не распыляйся и помни: твоя (после долгих просьб Гелия Михаил Борисович стал наконец обращаться к нему на «ты») главная работа – впереди.
К этому времени Гелий уже собирал материал по своей собственной теме, и профессор считал, что именно эта тема должна лечь в основу его будущей кандидатской диссертации. В итоге так оно и получилось. И снова профессор проявил недовольство:
– Опять торопишься, через ступеньки перепрыгиваешь, да не через одну, а сразу через десяток, торопыга ты этакий. – И видя, что Гелий не понимает, пояснил: – Есть определенные правила, условия, догмы – называй как хочешь, но не нами придумано, не нам и отменять, – поморщился Михаил Борисович. – Чиновникам от науки тоже надо свой хлеб отрабатывать, вот они и придумывают всякие ограничения. Не может стать доктором наук человек, не защитивший кандидатской диссертации, при этом, вместо того, чтобы посвятить себя единому исследованию, надо сдавать кучу никому не нужных экзаменов. А в ВАКе заседают люди, которые понятие «талант» понимают только применительно к себе. – И неожиданно предложил: – А знаешь что, покажи-ка ты эту работу Леониду Петровичу. Мне интересно будет услышать его мнение, а тебе так просто необходимо.
***
В те годы Леонид Петрович Строганов уже стал одним из руководителей легендарного Курчатовского института.
Он отбивался от этой должности, как только мог, уверял, что ничего не смыслит в административной работе, совершенно не умеет руководить людьми – ничего не помогло. Приказ о его назначении был подписан в одном из тех «высоких» кабинетов, где возражать не то что не принято, а исключается по определению и где признают только слова «Есть! Будет сделано!»
Вместе с должностью новый руководитель получил и государственную дачу в непосредственной близости от института. В пристройке у ворот сидел дежурный милиционер, утром приходила домработница по имени Марина, прибирала комнаты и готовила еду, раз в неделю являлся садовник. Обслуга прилагалась к даче, присутствие этих людей тоже не обсуждалось.
Леонид Петрович теперь в городской квартире почти не появлялся, Лариса Аркадьевна ездила на дачу по выходным. Вот туда и отправился Гелий. Ждать пришлось долго, отец приехал уже в одиннадцатом часу вечера. Гелию редко приходилось видеть отца «при полном параде», и сейчас он застыл от удивления, завороженно глядя на отца в темном костюме, где плотно теснились ордена и медали. Сын и не подозревал, что у отца столько наград. Увидев взгляд Гелия, Строганов-старший буркнул, что «сегодня наверх вызывали, велено было явиться при всех регалиях», и поспешил переодеться в домашнее. Прошли в летнюю беседку.
– Что-то случилось? – с тревогой в голосе поинтересовался отец.
– С чего ты взял?
– Так я и забыл уже, когда ты сюда приезжал, вот и подумал…
– Нет, все в порядке. Простоя закончил писать кандидатскую, и Михаил Борисович порекомендовал, чтобы ты с моей работой ознакомился.
– А без рекомендации Михаила Борисовича тебе и мысль в голову не пришла показать отцу свою первую научную работу? – с обидой спросил Леонид Петрович. – Ну ладно, это я так, к слову, бурчу по-стариковски, да и устал сегодня чертовски. Знаешь, сын, я от этих заседаний и совещаний устаю больше, чем от самой напряженной работы в лаборатории. Честное слово, лучше трое суток без сна и еды провести в лаборатории, чем сидеть на этих бессмысленных многочасовых говорильнях. Делом надо заниматься, а они все задачи какие-то перед нами ставят, как будто лучше нас знают, что и как надо делать, – добавил он с явным раздражением, но тут же, взяв себя в руки, предложил: – Ну давай, показывай, что ты там изобрел.
