скачать книгу бесплатно
– Значит, пастырь. А вы, как пастырь, положите свою голову за меня? Вот прямо сейчас? Пойдёте за меня на смерть прямо сию минуту?..
– Что вы имеете в виду? Не понимаю.
– Чего ж тут не понимать, я вам, как в Евангелии говорю: «Пастырь добрый душу за своих овец полагает», так ведь? Вы положите свою за меня?
– А, так это вы в евангельском, так сказать, в образном смысле. Допустим, я готов, то есть, в принципе… но вы же понимаете, что должна быть причина, очень веская причина, соответствующая ситуация…
– Сейчас ворвётся сюда кто-нибудь с топором и кинется на меня – вы закроете меня собой, подставитесь под его топор?
– Вы предлагаете смоделировать ситуацию, так сказать, ролевую игру. Что ж, давайте попробуем… Он замахивается на вас топором, а я должен как бы стать вместо вас, и тогда топор обрушивается на меня…
– И раскалывает ваш черепок, как арбуз! – дорисовал картину Фёдор.
– И что дальше? Потом он точно также расправится и с вами, и что мы в результате имеем?
– Да какая разница, что дальше и что в результате! – Фёдор встал.
– Ну, как это, какая разница? Разница колоссальная! К чему напрасные жертвы?..
– Значит, вы не хотите положить за меня свою душу? – уточнил Фёдор.
– В данном контексте это представляется безсмысленным. Поймите, Фёдор, пастырь поставлен над многими, у пастыря не одна овца, у него их много, он обязан думать о всех, а, если не станет пастыря, что с остальными будет?
– А в Евангелии Христос бежит за пропавшей овцой, спасает её, и идёт с ней к девяносто девяти не пропавшим…
– Что вы всё меня в Евангелие тычете, – раскраснелся отец Иаков. – Можно подумать, вы по Евангелию живёте!
– Не живу, это правда. Только вы-то вот не хотите за меня душу класть, а Иисус, который там, в бане, он за меня положит душу, и без всяких ваших «допустим»! Знаю, что положит, чувствую, что положит!.. Ещё я не всё понял про него, ещё многого не знаю о нём, но то, что он душу свою за меня отдаст, если надо, в это я верю! Простите, коли, чем обидел.
Фёдор приложил руку к груди, нескладно поклонился, и вышел.
– Иди с Богом! – сказал отец Иаков, когда дверь за гостем уже закрылась. – Уж если на то пошло, это ещё ничего не доказывает! – бросил он ушедшему Фёдору. – Не нужно было поддаваться на провокацию… осёл!.. – укорил себя.
Опять затренькал телефон на столе, но он всё сидел, теребя свои чётки, и прикусывая за ус…
* * *
Как и следовало ожидать, после всего, что натолковали и навыдумывали в Галелееве и окрест него о «каком-то Христе», и о чудесах его, сто раз пересказанными, первые наиболее доверчивые и любопытствующие сельчане потянулись в направлении бани, обдаваемые дождями хлёсткими, по топким осклизлым тропкам со своими просьбами и вопросами.
Фёдор запускал их в предбанник по одному или по двое, – смотря по обстоятельствам, и редко, кто задерживался более получаса. Иисус же никого не лечил, не учил, отпускал без всякого приговора, и некоторые уходили разочарованными, но на следующий день приходили новые посетители, предшественниками вдохновлённые, а после того, как он отказался от своей причастности к упомянутым чудесам, – число его сторонников резко выросло…
Иисус сидел, слушал, и слышал порой такое, что глаза его разбухали от слёз.
Приходила к нему колхозный диспетчер Кашина Анна, жившая более-менее сносно замужем за Никитой Савельичем, бригадиром механиков, говорила о дочери девятикласснице:
– Не знаем с отцом, что делать с ней, ходит, словно чужая, если что не понравится ей, неделю не разговаривает; на уме одни парни, наряды да танцы; по дому помочь, посидеть с меньшим братиком не допросишься, или плати ей деньги за это… И она не одна такая, но вся их компания; все грубят с высока, всё что-то скрывают, будто их сюда заслали с секретным заданием. Господи, отчего с нами дети так, как с врагами, ведь они наши дети, от нашей крови и плоти! Их вскормили, вырастили, себе отказывая, а они нам теперь даже в малом помочь не хотят, что же дальше-то? В семье, как говорится, не без урода, отчего же, Господи, у нас столько уродов-то?.. Может, мало рожаем? Раньше такого не было между нами, с детства всё сами делали, ну, почти всегда, без окрика, без напоминания; старших слушались, пусть не во всём, не сразу, но чтобы послать их матом?!.. Что ж это с народом станется?..
– А вы-то их любите сами? – спросил Иисус.
– Я-то? конечно, я мать… – но задумалась. – люблю ли? уж я и не знаю… Не знаю.
Анна прервалась на слове. Никто не мешал ей ушедшей в себя…
Какое-то время спустя, сказала:
– Вот она в чём загвоздка. Любить. А что такое любить? Никогда об этом не думала, просто говорила: люблю то, люблю это, ребёнка, мужа… Наверное, когда что-то нравится сильно-сильно… нет, не то, нравится, это другое, а любить… Ну, как мне любить его, если он всё поперёк мне делает, и говорит поперёк, чтоб по его всё было… И как мне её любить, уж и так и сяк перед ней танцуешь: «доченька», «дочура», всё для неё, а она простого спасибо не скажет! Обидно же! Разве я не любила бы?! Да я бы, ой… Я бы, так, может, хотела любить, как никто. Обида душит…
– Лучше не скажешь, – отозвался Иисус.
– Правда? Я чувствую, что правда, так и есть. Обида. А когда обида, тут и психанёшь, да ругнёшься, да сама и обидишь, и вся душа чадит, вся в дыму, и всё застит, где уж там белый свет… – Анна вздохнула и выдохнула, и чуть улыбнулась, – вроде полегше стало…
Приходил к нему отец Артёмки, сорокалетний «Камаз» (по прозвищу от сельчан), Андрей Михайлович Комонь, мужик большой и надёжный, но вспыльчивый, водитель-дальнобойщик, работавший на известную торговую сеть. Увидев, что Фёдор по-свойски остался послушать их, всё же сказал:
– Фэд (так он называл его), ты выйди, ладно? У меня тут… в общем, надо, пойми. Без ссоры, слышь? – крикнул уже вдогонку Фёдору, выходившему на крыльцо.
С крыши крыльца свисали струи дождя, наполнявшие длинную лужу, похожую контуром на Байкал. Фёдор поёжился, осклабился на взгляды стоявших под зонтами посетителей, подмигнул, и перепрыгнул на траву подвялую, нашёл в ней два булыжника подходящих, приладил их в луже, сверху наложил залежалую под крыльцом, с погнутыми на изнанке ржавыми гвоздями – червяками, доску, смирившуюся было со своей негодностью (а и сгодилась под старость-то!), встал на неё, притопнул – надёжно! Снова взбежал на крыльцо довольный по-детски…
– Чтоб не утонули!
И все улыбнулись.
В это время Камаз, он же Андрей Комонь, всё никак не мог начать разговор, видать, набирался духу…
– Даже не знаю, как сказать, потому что, в общем-то, я нормальный, – усмехнулся Камаз. – Может быть, для начала, немного о себе нужно пару слов?.. Живу здесь со своей Людмилой, она местная, заведует в детском саду, я челябинский, в Анапе познакомились, ну, и… вот Тёмка подрос уже, второго ждём. Я это к тому, что у нас всё в норме, и машина есть, «Шевроле-Нива», я ж за нормальные бабки мотаюсь, пока хватает, чтобы как-то держаться. И вот, к чему я это… Если честно, чувствую себя безпросветно. Спроси меня почему? Я скажу почему. Потому что нет тяги жить, понимаешь?! Нет во мне интереса ни к чему на свете. А ведь раньше был! Раньше всё куда-то бежишь, то в кино, то с ребятами на рыбалку, то к девчонке своей на свиданку, то на футбол, на работу даже!.. Утром проснёшься, глаза ещё не продрал, а в внутри уже – ага! – сегодня у друга праздник, или Тёмку встречаем из лагеря, или что-то сделать надо, смастерить чего-то такое дельное, или в лес за грибами собрались, да мало ли! Каждый день хоть что-нибудь до радовало, какая-нибудь малость, чепуха, казалось бы, а к жизни притягивало. И вот, какой уж год, живу, как по инерции, на автопилоте, куда ни глянешь – везде одно и то же, и всё заранее знаешь. И главное, всё осталось, и семья, и друзья, и рыбалка, и футбол, и дела, и праздники разные, а меня тошнит – какой в этом смысл?! Я ж не ромашка, не муха, ведь должен быть смысл жить! Скажи, я болен, или это психическое, ненормальное что-то?.. Но я вот смотрю вокруг, и вижу, что я не один такой, что и все остальные такие же, только делают вид, что их ещё что-то тут держит, что впереди, может, что-нибудь светит…
– О, если бы все! Но не все, – услышал от Иисуса.
– Странно. Не ожидал. Так разве вот с этим возможно жить? Ну, как жить, если мне, что зима, что лето – всё давно фиолетово. На детей гляжу, как они растут, что наши, что городские, так они ещё жизни не видели, а уже устали, уже всё знают, чуть подрастут и уходят, из жизни уходят! – сколько самоубийством кончают, с крыши высоток сигают, травятся всякой гадостью, и всё запросто, играючи… Я дальнобой, езжу по стране, наблюдаю, и скажу тебе, везде картина приблизительно одна и та же, люди барахтаются, кто как, в этой нашей действительности, даже вроде чему-то радуются, вроде чего-то могут, всё куда-то спешат, а у каждого, у кого на лбу, у кого на затылке вот такими буквами – «безнадёга»! Или это мой взгляд такой?.. Кажется, вот настоящее, вот оно! а тронешь – и пустота. А эти «господа», которые в телеящике нам на мозги капают, мол, всё идёт, как надо, ребята, а я вижу, пустые лица говорят пустые слова! Скоро снова выборы, снова будут наперебой обещать всё подряд: пустота в упаковке из слов. Тошно мне в этом всём!.. Что-то я разошёлся, нагородил с три короба, но есть же какой-то выход? Скажи. Ты же всё-таки, говорят, Иисус.
– А как ты хотел бы жить?
– Как? Да понятно как, не так, как сейчас. Я до того дошёл, что начал уже желать в душе, чтобы что-то стряслось большое, огромное, вроде войны, уже стал прислушиваться к новостям, ловлю, уже жду не дождусь, когда всё рванет и ухнет, может тогда станет ясно, и я пойму, куда надо жить, а куда не надо…
– Что же ты до сих пор не ушёл из жизни?
– Я, будь моя воля, ушёл бы, да детей и жену жалко, им без меня нельзя никак, да и грех вроде. В общем, не знаю, как быть, потому и пришёл к тебе.
– Есть другая жизнь.
– Вечная, что ли? Вроде рая? Да знаю я.
– Знал бы, так не отчаивался, не пришёл бы сюда.
– А что мне до рая? Он там, а я здесь, мне до него, как пешком до Полярной звезды, не дойти никогда! Туда, ведь, просто так не пускают. Говоришь, не отчаиваться, ладно, согласен, но не отчаиваться ради чего? Ради рая? Но, если в него всё равно не попасть?!
– Другие же попали, не хуже тебя.
– Предлагаешь мне с этим жить на земле… Значит, всё вокруг будет то же самое, а внутри меня, а во мне… – Андрей, словно, что-то прикидывал, – ну, не знаю. Жить ради рая, так что ли?
– Попробуй, это реально: жить по правде Божьей и ради правды, ведущей в рай. И всё наладится. Ради этого стоит жить.
– Не ожидал. Но это… Это меня забирает!..
Он медленно встал, прощаясь. Приговаривал, пока шёл до двери, как бы запоминая:
– Жить по правде… ради рая…
Придя домой, он достал из холодильника бутылку пива, налил в свою синюю кружку, и выпил. Людмила ещё не пришла с работы. Из комнаты Артёма доносился футбольный матч… Андрей постоял, посмотрел на бутылку, но не допил. Зашёл к сыну.
– Всё футбол смотришь?
Артём не обернулся, кивнул.
– И кто играет?
– «Барса» с «Реалом», в записи.
– Так видел уже.
– Ну и что? Ещё посмотрю, наши так не играют.
– Сто раз одно и то же. Других дел нету?
Артём пропустил мимо ушей.
– С тобой отец разговаривает! – вспыхнул Андрей.
– А что делать-то?
– Кроме футбола никаких дел, да?
– А какие? Дождь идёт…
– Пошёл бы в сарай, смастерил что-нибудь. Я помню молодым из мастерской у дядьки не вылезал, всё чего-то строгаешь, вытачиваешь, паяешь…
– Пап, ты и сейчас молодой, иди там поделай что-нибудь.
– Надо будет, сделаю!
– Надо будет, и я сделаю! – огрызнулся Артём.
Андрей постоял, глядя на сына, видно, хотел уже уйти. Не ушёл.
– Тём, а чем ты ещё живёшь, кроме футбола, квадроцикла, своей компании, каких-то там мелких удовольствий?
– А что, мало? Да, квадрик, ребята, футбол, учёба, ещё кое-что…
– Это понятно, я о другом. Что внутри у тебя? Что-то должно гореть в душе…
– У меня такое горит! Выбежать на поле, получить пас от Месси, и влепить в самую «паутинку», а ты бы гордился мной! Вот.
– Подарок хоть приготовил матери? Завтра день рождения.
– Я-то приготовил… – Артём развернулся к отцу, и хитровато спросил его: – Пап, а куда это ты ходил? Целый час тебя не было. И, кажется, я догадываюсь…
– Ладно, смотри свой футбол.
Артём рассмеялся.
– Надо было раньше спросить тебя, не приставал бы.
– А если скажу, что ходил туда, в эту баню, то что? Или ты просто так спросил?
– Можешь не говорить.
– Тебе всё равно?
– Вообще, говоря, интересненько, – опять отвлёкся Артём, – и даже очень. Кто только ни побывал уже там…
– Что ж сам не сходил? Казак бы тебя пропустил, кореш твой.
– Нет уж, я пока воздержусь.
– Почему?
– Ещё нарвёшься на какое-нибудь повеление, типа: иди, исполни то-то и то-то… Нет уж!
– А мне сказал. Правда, я сам просил.
– И что сказал?
Андрей присел на диван рядом с сыном.
– Может, выключишь?
Артём нажал на пульт и телевизор погас.
Андрей опёрся руками в колени.
– В общем, я спросил, чем человек, ну, то есть, я, должен жить, чтобы эта жизнь не казалась пустым занятием, когда живёшь, как по инерции, по привычке, потому что все также живут и я тоже, а ради чего всё это? Ради чего?!
– Ну, ты титан, батяня!
– Подкалываешь?
– Да нет. И что тебе сказал этот Иисус? Ради чего?
– Ты говоришь, «этот Иисус», я бы посмотрел на тебя, если бы ты побыл с ним один на один! И что бы ты потом говорил.
