Иисус на Русской равнине, или Иррацио

скачать книгу бесплатно


Как было не возобладать после этого мнению тех, кто подозревал в конфликте на льду «руку Кремля», и считал происшедшее с губернатором «нехорошим звоночком» относительно продолжения политической карьеры Самсамыча.

Всё это не имело под собой никаких оснований (потом выяснится, что Холдин говорил вовсе не в адрес Калужского губернатора), но так уж сложилось или совпало, как это бывает, но почему и зачем – всему своё время.

Предпринятые губернатором шаги в ответ на мнимую угрозу не замедлили сказаться в течение нескольких дней после президентского выступления. В первую очередь, состоялся тяжёлый, но, в конечном счёте, результативный разговор с женой по поводу немедленного перераспределения долей в строительном и торгово-развлекательном секторе. Пришлось пойти на конспиративное прикрытие некоторых долей бизнеса и собственности, – так одна из двух загородных резиденций, а, попутно, и недвижимость в Испании и отель на Мальдивах, плюс океанская яхта были переоформлены на преданных, то есть, надёжно зависимых от губернаторского клана лиц. Кроме того, в качестве подстраховки, но тоже неотложной меры, вышло личное указание губернатора о полном расформировании и закрытии областной Неофициальной Хоккейной Лиги.

Как следствие, не возникало и речи о каких-то ответных действиях в отношении самого виновника скандала, полковника полиции Тарутина, наоборот, всё обернулось для него наилучшим образом: его стали избегать и заискивающе опасаться гораздо более прежнего, предполагая в нём чуть ли не кремлёвского спец агента, облечённого особыми правами из центра, что, конечно же, было чистой фантазией.

Между тем, ничто не отменяло привычного копошения человеческой жизни в её земной повседневности, прерываемой разве что скоротечными житейскими радостями, вроде свадеб, отпусков и, разумеется, дней рождения.

Отмечание дня рождения (или «днюхи» в современной интерпретации) – этот давно устоявшийся городской обычай, возведённый в статус почти святого дела, по-крайней мере, в России, не миновал и Алексея Митрофановича Иващука, и был соответствующим образом отпразднован вечером двадцать седьмого ноября в его просторной двухуровневой квартире на пересечении Рождественского и Октябрьского проспектов.

Г-образный стол в зале уже гудел, уже работал вовсю ножами и вилками в гуще плотно расставленного кулинарного изобилия…

– Алексей Митрофанович, если можно, я бы хотел сказать вам несколько слов… – с рюмкой в руке поднялся высокий белоусый старик, Василий Семёнович Струков, дальний родственник семьи виновника торжества, заведовавший страусиной фермой в одном из частных владений Иващуков.

– Внимание, тост! – весело и звонко призвала к собравшимся Виктория Петровна, хозяйка дома, пылавшая сорокалетней молодостью и женским счастьем.

Алексей Митрофанович, отмечавший в тот день своё пятидесяти шестилетие, оторвался от разговора с соседом справа, и улыбнулся старику, стоявшему в конце стола.

– Ну, конечно, можно, Семёныч, – позволил он.

Василий Семёнович говорил с большим чувством:

– Дорогой наш Алексей Митрофанович, я бы хотел сказать от всей души, без каких-то там подхалимств и прочего, а сказать, как оно есть, сказать, кто такой для меня, Алексей Митрофанович, и кем я почитаю вас для себя лично. Два года назад, я пришёл к вам, как говорится, нищий и босый, не было даже носков, а был я в одних худых башмаках, не говоря об остальном… Но вы, Алексей Митрофанович, вы меня не прогнали, не выставили за дверь, хоть я и не ждал особо, а думал, уж как оно будет, так будет… Но вы меня не прогнали, вы тогда отвезли меня в деревню, и сказали, вот, живи здесь в доме, вот дрова, вот печка, хозяйствуй… и вы мне дали работу, и вот прошло два года, я одет, обут, ферма приносит доход, даже хороший доход… и дали вы мне ещё трёх ребят помощников, они такие же были, как я, никому не нужные, прямо сказать, пропащие люди, и, если б не вы… – старик промокнул глаза рукавом, – если б вы тогда меня не спасли, если б не протянули руку… – он уже не мог говорить…

Сидящие перестали жевать и тихо вздыхали. Алексей Митрофанович сидел с застывшей улыбкой.

– За твоего благодетеля, Семёныч! – выручила Виктория Петровна, и все разом и радостно подхватили и зашумели…

– За Алексея Митрофаныча!.. За его человеческую доброту!.. За его душевную щедрость!.. – взлетало со всех сторон.

Гости встали с рюмками и бокалами, тянулись к порозовевшему Иващуку, – он чокался наполненной рюмкой со всеми желающими.

Застолье снова вошло в свой рабочий ритм, снова полу-трезвые разговоры и отзывчивый смех заглушали перестук столовых приборов; в проёмах, между тяжёлыми шторами, светилась и мигала огнями панорама вечернего города…

Слева от Алексея Митрофановича поднялся коренастый, с лёгкой залысиной мужчина, в расстёгнутом пиджаке: Марат Вагизович Фахрутдинов, владелец известного в области автосервиса и нескольких помельче.

– Попрошу тишины! – прозвучал его зычный голос.

Стол дисциплинированно притих, – ещё было не так много выпито.

Марат Вагизович приложил свободную руку к груди, как бы помогая себе сказать что-то важное.

– Алексей… можно я обращусь к тебе просто Лёша, как это было между нами, хорошо?

– Ну, что ты, Марат, ты же для меня, как брат, – ответил ему с улыбкой Алексей Митрофанович.

– Дорогой мой Лёша, ты понимаешь, я не могу не сказать об этом, и пусть те, кто ещё не знает, пусть услышат… Есть в моей и твоей жизни один эпизод, и он не только есть, но он навсегда останется в нас, и пока я дышу, я буду его вспоминать, буду возвращаться туда в тот день… Мы тогда попали в засаду под Кандагаром в Афгане, духи обстреляли нас почти в упор, нам пришлось отходить другим путём, чтобы попасть обратно в свой полк, и надо было успеть к своим до темна, потому что в темноте мы можем потерять друг друга, и они нас захватят в плен, а в горах темнеет так быстро, что не заметишь, как уже ночь везде…

Все смотрели на человека в расстёгнутом пиджаке.

Он говорил полуприкрыв глаза:

– Когда ты крикнул: «Отходим!» я вскочил и стал отбегать с ребятами, и тут нас накрыло гранатой, и я не помню, как упал и куда, ничего!.. Лёша нёс меня на себе целые сутки; ночью мы лежали под камнем, и слышали духов, как они говорят и смеются, и уходят, и уже их не слышно… Я терял сознание, всё горит от боли, ноги, грудь… Я помню, я лежу на земле с опущенной головой, открываю глаза, гляжу на ноги, и вижу там звёзды, много очень ярких звёзд, я так испугался – смотрю вниз и вижу звёзды!.. Это Лёша стащил меня к ручью, и что-то мне под голову подложил, а ноги остались вверху!.. Лёша, ты помнишь, как мы спускались с перевала?! Мы спускались целую жизнь! Мы видели наш гарнизон, кажется, совсем уже близко, ещё чуть-чуть и мы у своих. И Лёша падает, он не может идти, он начинает ползти, и он ползёт и тащит меня на себе, но я только лежу на его спине и плачу, потому что не могу никак ему помогать… И Лёша прополз эти сто или двести метров, и нас увидели и побежали к нам…Я хочу выпить за этого человека, за этого героя, за моего Лёшу! Дорогой, живи ещё долго-долго и счастливо!..

Алексей Митрофанович встал, они обнялись в крепком поцелуе под шумные восторги гостей, тоже вставших с мест, воздавая должное бывшему афганцу, – кто в изумлении, кто в слезах от всего услышанного про именинника, которого многие знали лишь по его служебной должности, как главу администрации областного центра, то есть, города Калуги.

– А известно ли о подвиге нашего дорогого мэра губернатору?! Об этом должны узнать все! Надо подключить нашу прессу и телевидение!.. – восклицал, размахивая рюмкой, председатель областного законодательного собрания, Сергей Сергеевич Неклюев. – Я берусь раскрутить героический факт по полной программе, завтра даю команду!

На этот спич моментально откликнулась Виктория Петровна:

– Губернатор уже лично поздравил сегодня утром. Что касается данного эпизода из афганской войны, то Алексей Митрофанович не считает нужным трубить об этом на каждом углу, как говорится, кто знает, тот знает, этого достаточно…

– За нашего замечательного, скромного, и всеми любимого мэра, Алексея Митрофановича! – провозгласил Неклюев. – Да здравствует афганское братство!..

И в этот торжественный миг позвонили: раздалась мелодичная трель дверного звонка.

– Кто же это так припозднился? – сверкнула насмешливым взглядом хозяйка дома. – Наверное, какой-то сюрприз!

– Но лучше бы без сюрпризов, – пошутил Алексей Митрофанович. – Варя, пойди, открой, дочка, – сказал своей старшей дочери.

Варя ушла, но что-то медлила возвращаться. Стол привычно гудел, не упуская из виду ситуацию со звонком, – поглядывали на арочный проём между залой и коридором.

– Я схожу, посмотрю, что там, – вызвалась, было Виктория Петровна.

Но в арке уже показалась Варя, она подошла к отцу и сказала ему о чём-то на ухо. Он промокнул рот салфеткой, встал, и, как бы нехотя, вышел из залы.

– Кто там, Варенька? – спросила мать.

– Точно не знаю, какой-то мужчина с мохнатой шапкой, сказал, что ему очень нужен папа на пару слов. Я уговаривала его пройти к столу, но он просил, чтобы папа переговорил с ним наедине. Мне кажется, где-то я его видела.

Виктория Петровна задумалась.

Мужчиной с мохнатой шапкой в руках оказался полковник Тарутин.

Иващук, увидев его, изобразил благодушие.

– Ну, здрасьте. Вот уж не ожидал… Что-то серьёзное?

– Да, милый. По-крайней мере, для тех, кому ты обязан всем, что имеешь.

– Ты не мог выбрать другое время?

– Дело в несколько слов. Завтра, в крайнем случае, послезавтра, ты вручишь ключи от новой квартиры ветерану Великой Отечественной войны Ивану Игнатьевичу Кашеварову и его супруге, Антонине Ивановне, блокаднице и ветерану труда. Да-да, от той самой квартиры, которая полагалась им по закону, и которую ты, сукин кот, украл у них, и отдал её сынку твоего подельника Неклюева…

– Погоди, послушай…

– Вручишь ключи и поклонишься до земли гвардию сержанту Кашеварову, участнику Сталинградской битвы, и тяжело раненому при освобождении города Таганрога, где родились потом твой отец и мать. А могли не родиться!

– Я не могу! Это невозможно! Они уже там свадьбу сыграли! Я не смогу! Никак!..

– Сможешь. Они сейчас в свадебном путешествии, в Венеции, кажется? Квартира ещё не обставлена, так что не составит труда.

– Я дам другую квартиру, я клянусь! Где-нибудь через полгода представится возможность, я сам лично вручу ему ключи, всё будет торжественно, подарки и все дела…

– Ты кого возомнил из себя – я дам, я не дам? Это Россия ему даёт, а ты её маленький гвоздик, который сегодня есть, а завтра другой забьют. Понадёжней.

– Не могу, хоть убей! Так не делается!..

– Или ты вручаешь ему ключи за эти два дня, или тебя с позором вышибут с должности, и не куда-нибудь, а на скамью подсудимых. Неужели ты думаешь, что эта квартира – всё, что у нас имеется на тебя? Нет, милый, всплывут, а то, что всплывут можешь не сомневаться, и свидетельства об откатах, и о хищениях бюджетных средств, и ещё кое-что похуже. Выбирай сам.

– Ну, ты пойми, ну, как я скажу об этом Неклюеву, он же родственник жены губернатора!

– Сумел своровать, сумеешь и сказать. И, кстати, передай своему Неклюеву, чтобы писал заявление об отставке, и чем быстрее, тем лучше, на него огромная туча неприятностей наползает, именно огромная… Тебе нет смысла лебезить перед ним.

– Если ты мстишь мне за те слова на хоккее, то прости меня, я тогда не понял, сглупил, я думал, ты просто выделывался перед всеми, я же не знал, что за этим стоит! Я на колени встану, только прости, пощади!..

– Ты мне сказал, что я «дешёвый популист», а я сказал, что «не дешёвый и не популист», ты понял, что это значит?! Ты понял, что дело не во мне, не в моих обидах?!

– Я умоляю тебя! по-человечески, по-христиански! Помилуй, прости!..

– Будь, хоть сейчас мужиком, ты же вроде как воевал когда-то. Два дня тебе, понял? Или приговор.

– Добро, – неожиданно твёрдо сказал Иващук. – Я всё понял.

– Всё, говоришь? Ну, тогда тебе привет…

– От кого?

– От Того, Кто стоит за этим… – сказал Тарутин, взмахнул рукой в крестном знамении, и вышел вон.

Виктория Петровна осторожно заглянула из коридора в переднюю.

– Алёша… что-то случилось?

– Думаю, да. Если я действительно понял.

Через два дня, тридцатого ноября, в субботу, ветеран Великой Отечественной войны, Иван Игнатьевич Кашеваров был приглашён с супругой в администрацию города Калуги, где им, в подобающей событию обстановке, были вручены ключи от новой квартиры. Короткий сюжет об этом показали в новостном вечернем выпуске по местному телевидению. В том же вечернем выпуске сообщалось о том, что председатель областного законодательного собрания, Сергей Сергеевич Неклюев, освобождён от занимаемой должности по состоянию здоровья. Обе новости не произвели особого впечатления на непосвящённых, а немногие из посвящённых лишь тихо присвистнули, что не помешало и тем и другим увязать всё это с основным официальным событием, которое уже набирало обороты в информационном пространстве страны – президентской избирательной кампанией.

* * *

Губернатор Калужской области, Виталий Самуилович Самосад, заметно подрастерял присущую ему повелительную уверенность, совсем недавно сквозившую в каждом слове, в каждом его взгляде и жесте, и вот теперь её сменила нервная настороженность, заставляя прислушиваться даже к болтовне своих приближённых, не говоря уже о внутриполитических новостях по центральному телевидению. Позорный эксцесс на хоккейном матче, ядовитые намёки Холдина, из ряда вон возмутительный поступок мэра, которого всегда считал своим человеком, – его гадость с подаренной квартирой, скоропалительная отставка Неклюева, всё это не могло не вызвать оторопи и, отчасти, панических настроений. Но самое ужасное было в полной непредсказуемости: ни Иващук, ни родственник жены Неклюев, никто из них не посоветовался, и даже не предупредил губернатора о своих намерениях. Неизвестно было от кого ещё ожидать подобных фортелей.