скачать книгу бесплатно
Но на охоте следующей
услышала лай собачий,
тонкий такой, трепещущий,
и голос его манящий.
Переминалась с лапы на лапу,
помнит её или нет?
Она не боялась его собаки —
она не знала ответ.
Сердце стукало молотком,
от радости – не дышала.
Никто не узнал, что будет потом —
собака к нему подбежала.
И словно её, волчицу,
трепал существо по загривку,
из миски давал напиться
и прижимал к накидке.
В ответ та лизала губы,
виляла коротким хвостом.
Волчица не скалила зубы —
она отомстит потом.
Сейчас она заворожённой
стояла в кустах обглоданных.
И слёзы, гостями непрошенными,
бежали по морде содранной.
А он ничего не чувствовал.
Ласкал домашнюю «падаль»…
Она без единого хруста
бежала за ними рядом.
За несколько дней походов,
она изучила их график,
повадки собаки и тропы,
привычки и силу лапы,
оскал и длину прыжка,
настроение, страх и смелость,
время и крепость сна.
На вкус её взять хотелось.
Но волчица умеет ждать,
она знает свои законы:
где, когда и как убивать,
чтобы жертвы не слышать стоны,
чтоб не видеть просящих глаз,
чтоб поймать её жалкий страх,
чтобы взять в свои лапы власть,
разодрать её тело в прах…
Он так близко тогда подошёл,
потерял осторожность и вот:
смерть от серой иглы нашёл,
в горло взяв пару белых клыков…
Та собака скулила долго
и издохла потом рядом с ним.
А убийца осталась волком:
дикой смертью любовных льдин.
И бредёт она по дороге,
разбивая о камни лапы.
Не жалеет себя волчица.
Не умеет. Да и не надо.
«Чёрным маревом огненной желчи…»
Чёрным маревом огненной желчи
разбегаются строки по полю белому.
Всем известно, что люди не вечны.
Оттого всё по-своему делала.
Собирала пряди оставшихся
и плела из них косы прошлого,
что хвостами за мною тащатся,
борозду оставляя точную.
Чтоб по ней все грехи свершённые
подбирались к душе растаявшей
и травили Сегодня скромное
дерзкой памятью, громко лающей.
Я уже не злюсь на привычное,
отпуская желания-дротики
в сердце вынутое, остывшее,
и глотая слёзы-наркотики.
Если верить космосу мёртвому,
в этой жизни к нам всё возвращается,
выживают – сильнейшего сорта,
а у слабых не получается.
До сих пор я играю в прятки
от самой себя, одичавшей в месяцы.
Разлагаюсь на дне осадком,
убирая гнилые лестницы.
Не смотрите глазами мутными —
всё равно меня не увидите.
Ваша радость в ладонях – дутая,
горе – брошенное сквозь сито.
Мы придумали сами гордость,
чтобы жить интересней стало.
И побочный эффект – слёзы —
в нашей жизни нам счастья мало.
Сотворили себе проблемы,
чтобы время тратить на выход.
Но иначе мы не умеем.
Но иначе было бы тихо.
Любовь
Чёрной тушью глаза намазаны,
руки скрещены на груди.
Очень много друг другу не сказано…
Только ей тебя не найти.
Она стала сгустком печали,
и её не трогает дождь.
Оправданьем, что мы не знали,
её душу ты не тревожь.
Гладит ветер свободный локон,
крутит кольца унылых месяцев.
Завернулась мыслями в кокон,
что на ниточке жизни крепится.
Я смотрю из окна – удивляюсь:
всё стоит она под дождём.
Я уже неделю пытаюсь
разобраться, где её дом!
А она сухими губами
тихим голосом про своё:
«Так всегда поступают с нами,
если тело любви лишено,
если разум от дней-дублёров
неожиданно сходит с ума…
Я была твоей в жилах кровью.
Ну а ты меня прогнала…
Отказалась, сказав, так легче,
и стараешься спрятать грусть…
Нас спасти может только встреча.
И тогда я к тебе вернусь».
Но я знаю, что эти речи
отравляют сердце мечтой.
Я заочно сожгла эту встречу,
чтоб она не вернулась домой…
Мне. Заповедь в минуты помутнения рассудка
Имей силы сказать: «Прощай!»,
обрезать нити судьбы.
Нарочно смейся, но не рыдай —
бывает: распалось «мы».
Имей смелость сказать: «Прости!»
и душу забрать свою,
сквозь долгие месяцы вдруг найти
и прямо сказать: «Люблю!»
Имей волю не сожалеть
и память не делать мечтой,
назло с другими в миг не сгореть
и оставаться собой.
Имей сердце, чтоб отпустить.
Не доверяй судьбе…
Ты знаешь, всё-таки трудно жить
без неба на грустной земле…
«Нервы напичканы глицерином…»
Нервы напичканы глицерином.
Не подходи – подожгу фитиль!
Липнет жёлтая паутина,
превращая потери в пыль.
Я растаю прозрачной каплей
на измученной жаждой земле.
И повиснет засаленной паклей
моё светлое о тебе.
И, влюблённый в снег, за окном
плачет кружевом белый пух…
Никогда им не быть вдвоём.
Не найти расцепленных рук…
Сто двадцать три дня
Серые крылья
плавными взмахами
поднимают тело живое
с сердцем израненным.
Разрезают воздух
тугими струнами,
разбивая ветер
серыми копьями.
Закрывают пространство лунами,
