Фуга

– Мастер, вы верите в пророчества?

– В какие?

Наступало то самое предвечернее время, когда все вокруг словно расплывается. Краски темнеют, контуры растушевываются. Не поймешь толком, с кем танцуешь – с человеком или с тенью.

– В разнообразные. В пророчества как факт.

– Я ни разу пока не наблюдал их в действии.

Цвет этой осени пока темно-зеленый. Темно-зелеными были деревья в саду, темно-зеленой иногда казалась Роуз. Как вода в лесной чаще. Тихий омут.

– Вы верите, что можно изменить русло? Что-то испортить, не последовав начертанному? И жить потом в надломленной истории?

– Но идеального русла ведь не существует.

– Правда? А ваш отец считал иначе.

Ну почему опять он? Ну хотя бы с женщиной может Томас потанцевать наедине. «Папа, – подумал, – я тебя не звал». А вслух ответил:

– Наши с отцом суждения часто разнятся.

– А есть ли что-то, в чем вы точно-точно сходитесь?

Она стремилась его подловить, вот только он не понимал на чем. Что ж, еще круг. И он, и она говорили о Карле Мюнтие в настоящем времени, и оба не обращали на это внимания.

– Город, – сказал Томас, – его мы оба чувствуем.

Он хотел сказать «любим», но не смог. Чувствуем, знаем, ненавидим – эти фонари, реку с иссиня-черной водой, мэра с ее шутками, Вечный парк, колоколенку, череду лавок – лавку белья, и лавку модных тканей, и табака, и булок, и тетрадей; туман на улицах, когда выходишь в пять утра; львиные пасти на дверях, а в пастях – кольца. Город и есть мы, ничего тут не поделаешь.

– Мастер, а вам отец оставил… что-нибудь?

– Кроме записки с пользой сохранить Приют? Должность и дом, но это очевидно.

Роуз ведь тоже танцевала с некой целью, что-то ей было нужно, как и другим, только что именно – он и близко не догадывался. Обычно нужно разрешение построить дом или утехи определенного толка. Тут ни то, ни это…

Он тоже задал неудобный вопрос:

– Как вы попали в Приют?

– Это очень личное.

– Вы из хорошей семьи.

– Это не спасение. А вы что, мастер, помните мою семью?

Разговор принимал какое-то странное, неуютное, пасмурное такое направление. Стало зябко. Томас покачал головой:

– Ваши манеры вас выдают, только и всего.

– А, это… – Роуз усмехнулась, будто была старше, и он на миг почувствовал, как у нее болит голова. До дрожи в пальцах.

VII

Рысь катал ручку по столу. Туда-сюда, туда-сюда, ой, треснула. Ручка не тесто, мог бы и запомнить. «О, вы не пользуетесь перьями?» – спрашивал Томас. Нет, братик, мы не пользуемся перьями, у нас теперь есть шариковые ручки, а еще у нас есть банановые жвачки, и апельсиновые, и клубничные, и мятные, и джинсы у нас есть, и бургеры, блин. Ворох потрепанных вещей и жратва. Поскольку сила в нас не только разрушает все вокруг, но и перемещает нас в пространстве, значит – мы все иногда можем выбраться в Кесмаллу, значит, все, что мы можем купить, – у наших ног. Кесмалла, Кесмалла – единственное место, в котором можно было б жить. Но и там нельзя. Зато достаточно как следует психануть, позволить силе себя увлечь – и вуаля, все джинсы твои, если хватит денег. Кесмалла на передовой прогресса, и ты вместе с ней. Потом ты возвращаешься в Приют, в Асн, где время отстало лет на тридцать, и на твою прекрасную одежду все пялятся в ужасе, включая собственного брата. Томас, сколько Рысь помнил, всегда был занудой и всегда чего-то не одобрял – прогресс ли, споры ли с отцом, повышение голоса.

Вечер подходил к концу, от окна тянуло холодом, а те, кто ушел на банкет, всё не возвращались. За день Рысь успел разобраться со счетами, уговорил кого-то из мелких поесть, пресек очередную битву века и тысячу и один раз разрушил надежды. «Рысь, а возьми меня! А можно мне? А можно я пойду, я платье выгладила?» Куда бы он ни шел, его сопровождала толпа, а он мотал головой – нет, нет, нет, ребята. Я знаю, что вы у меня самые лучшие, мы свой банкет закатим круче городского, но сейчас только эти пятеро. Да, я их выбрал. Вот зачем присылать такие штуки – чтоб пятеро не знали, куда деться, а остальные им вовсю завидовали? Хотя память-то у приютских короче некуда, это их губит, но оно же и спасает. Сначала они станут расспрашивать, как все прошло, а через пару дней – забудут напрочь.

Он бы тоже сейчас узнал, как все прошло, но вот беда – спросить-то не у кого. Сиди жди, жуй себе неизвестность, можешь даже мычать от нетерпения. Что еще-то тебе остается, на что ты годен? И главное, Роуз тоже все не идет, а вечер тянется, и сумерки сгущаются, и хочется не то напиться, не то взвыть, а не то двинуть кулаком по стенке со всей силы.

Рысь глубоко вдохнул и начал отжиматься. Раз. Два. О, так и до десяти недалеко. Тощий не значит хилый, вот в чем штука. Весь день страдал черт знает чем, так хоть сейчас… Десять. Четырнадцать. Хочешь орать – ори. Думаешь, одному тебе хреново? Двадцать четыре. Черт, еще и пол грязный. Ну, успокоился? Всё, тридцать. Тридцать пять.

На сороковом разе Роуз все-таки пришла и принесла с собой запах дождя. Рысь уселся за стол, будто и не ждал, а она обняла его сзади за плечи, поцеловала еще и еще. Рысь отвечал на эти перевернутые поцелуи, подставлял лицо и шею, как под ливень, и все же что-то было не так, что-то тут было…

– Милый, – сказала Роуз, – я танцевала с твоим братом.

И Рысь вздохнул протяжно – снова-заново. Раз за разом ты думаешь, что все закончилось, и раз за разом оно только начинается. Нет, конечно, все девушки Приюта падки на новых мужчин, а тем более на мастера. У всех случаются вот эти… завихрения, и абсолютно ничего они не значат: это не сами девушки, это сила в них требует новых впечатлений и объятий. Но Роуз-то могла быть выше этого? Да-да, он понимает, что ей трудно, ну так всем трудно, ему в том числе. И что теперь? И что ему сказать?

– И как тебе? – спросил.

– А ты как думаешь?

Он поглядел на нее. Ну, положим, сумрак. Но все равно, когда твоя родная женщина вдруг увлекается твоим собственным братом, это должно же как-то выражаться. Ладно, румянец… и глаза блестят, так они у нее всегда блестят. И вот чего она теперь стоит и ждет? Да еще смотрит с жалостью, скажи, пожалуйста…

Что ты ей можешь дать? За мастером город, нормальный дом, никаких всплесков силы по сто раз на дню.

– Ну что? – спросил, злясь, сам не зная на что, и от этого только больше раздражаясь. – Что тебе… Голова, что ли, болит?

Если б не эта ее реплика про мастера, понял бы раньше. И правда болит, вон как подергивается уголок рта… Или расплакаться собралась? Поди пойми… На всякий случай сгреб ее в охапку и так в обнимку и уселся на кровать. Она обмякла, стала словно бы тяжелой куклой, и это значило – устала. Очень-очень.

– Мы разговаривали, – сказала стылым голосом. – Разговаривали, и больше ничего. Ты что, подумал, я в него влюбилась?

Обнималась она как-то неловко, будто хотела спрятать лицо на его, Рыси, груди, но в последний момент передумала. Он баюкал ее, покачивался, гладил по волосам.

– Слушай, ну я не знал, что думать.

– Ты подумал, что я как все.

– Ну извини меня.

Когда он с ней танцевал в последний раз? Когда они были отдельно от Приюта? А вот взять бы и уйти на полдня, пройтись по улицам, вина попить, как люди. Роуз закажет эту свою рыбу, поковыряет, начнет воровать у него мясо. Возьмет мороженое с клубничным сиропом, и, когда облизнет ложку и губы, Рыси покажется, что им снова по двадцать.

– Хочешь мороженое?

– У тебя все равно нет.

О, издевается, значит, уже получше. Еще немного – и поведает, в чем дело, а то пока это драма на одного, точней – на одну, а Рысь дурак дураком. А интересно, мастер хоть обрадовался…

Роуз выпрямилась и вытерла глаза. Сказала:

– Ты же помнишь историю про то, как мне велели выйти замуж?

– Это когда ты удрала со мной?

– Меня за мастера и прочили. Но он не знает. Его отец… ну то есть ваш отец считал, что это как-то всех спасет. Гармоничный союз, и все такое, противоположности сольются, очень важно. То есть он нашел какое-то пророчество и думал, что это про меня и твоего брата. Но это же про нас с тобой, понимаешь?

– А почему ты раньше не сказала?

– Я не помнила.

Она врала, конечно. Всегда ведь знала больше, чем рассказывала, и Рысь это устраивало – шло бы оно все… Они же познакомились случайно, а потом она попросила ей помочь, а потом он чуть не сошел с ума, а потом его вдруг спас старый мастер. Ну а потом – Приют, Приют, еще Приют…

– Ты не жалеешь, что с ним не осталась?

– Не было никакого «с ним». «Его» как максимум.

– Ты не жалеешь?

– А как ты считаешь?

– Но тебе хочется узнать, как бы все было?

Она ответила не сразу.

– Да, – сказала. – Да, да, мне хочется. Но не из-за себя.

Допытываться, что она имела в виду, Рысь не стал. Выглянул за дверь – в лицо дул ночной коридорный ветер. Бывают ночи, когда любой шорох разносится на сотню миль окрест.

– Ты куда? – окликнула его Роуз.

– Схожу к ребятам.

Не знаешь, что сказать и делать, – делай, что можешь. Он не спеша пошел по коридору, вдыхая сырой прохладный воздух, временно оставляя позади Роуз с ее глубинами и тайнами, свою беспомощность, раздавленную ручку, весь этот вечер унизительного ожидания. Нет, надо, надо вылезти проветриться – одному или с Роуз – как пойдет.

Приют приветствовал его – когда все спали, было легче почувствовать сам дом. Рысь чуял, как по красно-бурым стенам течет его же, Рыси, злость и сила, и спокойствие старого мастера, и едкость Яблока. Казалось, ковырни стену ножом – из нее потечет прозрачно-желтое, прозрачно-рыжее, а то и вовсе кровь. На стенах никто не писал, никто их не царапал – ни признаний в любви, ни инициалов, ни рисунков поинтереснее, ничего. Об этом даже не говорили, просто знали.

Кто-то в углу привычно играл в карты, и Рысь кивнул, проходя мимо, толком не узнавая лиц в свете фонарика. Кто-то просто сидел в темноте, видел сны наяву, им Рысь тоже кивнул, хоть они не отзывались. Кто-то по-тихому распивал жидкую силу, и в другое время Рысь отобрал бы, даже наорал, но сегодня только головой покачал, прошел мимо. Пускай уж развлекаются. Вообще-то, силу разжижать себе дороже, такой дурман выходит – мама не горюй.

Он сам не мог сказать, чего искал, – просто иногда тянет прочь из комнаты, по коридору, по лестнице вниз, дальше в темноту. Заглянул в зал – здесь действительно все спали, кроме нескольких упертых – эти целовались. В темноте, чуть не ощупью, прокрался на кухню – то ли свет зажечь, то ли воды глотнуть – и увидел, что свет уже горит. Кто там сидит на кухне без гитары? Рысь тихонько открыл дверь – разбудишь еще…

В кухне сидели Александр и Я Вам Клянусь. Леди уснула на двух стульях, подложив под голову сковородку с толстым дном. Клянусь всем видом показывал, что он не с ними и вообще шел не сюда.

– Ну что? – спросил Рысь громким шепотом. – Как банкет?

Александр потряс Леди за плечо, та медленно села, моргая, приходя в себя.

– Доброе утро, – сказал Рысь. – Чего хотели-то?

Дети смотрели настороженно, молчали. Все-таки очень плохо он знал младших – отсиживаются по углам, цедят слова, учатся рисовать, читают книги. У той же Леди в прошлой жизни было все, о чем Рысь и понятия не имел, и эта разница как-то да сказывалась – в походке, в манере жевать, да в чем угодно.

Роуз тоже происходила из хорошей семьи, но в ней не было этого лоска и презрения, переходящего в брезгливость. Мелкие будто бы на все смотрели свысока: и на еду в столовой, и на утренний душ, и на игры, которые Рысь затевал по вечерам. Ладно, положим, игры и впрямь через одну дурацкие, но ведь они же ничего не предлагали взамен. Они ни о чем даже не просили. Рысь испытывал перед ними иррациональное, как он считал, чувство вины и с раздражением от него отмахивался.

Старшие рады были, что Рысь дал им хоть что-то. Младшие думали – Рысь должен был дать больше. Обеспечить, как выразилась Леди, более подходящие условия. Что Рысь мог вовсе ничего не обеспечивать – это как-то выскальзывало из их рассуждений.

– Они считают, ты причина бедствий, – сказала однажды Роуз, – а не спасение.

Рысь пожимал плечами – не вышвыривать же их. Он не за благодарность нанимался. Но вот сейчас, в ночи, очень хотелось, чтоб они просто рассказали, что хотели, и удалились спать, а не отмалчивались.

– Где Щепка? – спросил у Я Вам Клянусь. – Она не это… ничего там не сожгла?

Леди фыркнула на «не это». Рысь вздохнул.

– Ну? – спросил он. – Что нужно? Что не так?

Поставил чайник на плиту, потащил из буфета чашки. Ладно, он устарел, его понятия – как это? – архаичны, и что из этого? Что делать-то теперь? Язык, язык, все дело в языке. Он так привык казаться своим для тех, кто говорил предельно просто, из кого рыжая сила вымыла всю сложность, что теперь не знал, как быть с остальными. Мелкие засыпали на ходу и обожали строить из слов сложные конструкции.

– Благодарю, – сказала Леди и сделала символический, кошачий глоток. Чай на ее вкус, конечно, был перезаварен. – Но мы совершенно не за этим пришли.

– А зачем?

Какая она еще маленькая, хрупкая. Рыси ее и приобнять было бы боязно, не сломаешь, так платье изомнешь – а ведь сидит и презирает изо всех сил. Александр пил чай молча, ждал своей очереди вступить. Тоже осуждал.

– Мы хотим равных прав, – сказала Леди, – а мастер с твоей Роуз танцевал.

Как одно сочетается с другим-то? И почему она вдруг с ним на «ты»?

– Про Роуз не суть, – покривил душой, – а что с правами?

– Мы хотим мочь… Хотим выходить в город без разрешения и сопровождения. Наш имидж не настолько негативен, как ты это пытался нам втолковать.

– Что? Я пытался?..

– Ты говорил, что все от нас шарахаются.

Рысь постарался вспомнить. Нет, когда-то, может быть, спьяну, или с недосыпа, или чтобы отстали, мог и ляпнуть. Или, скорее, когда кто-нибудь достал его – подрались жестко, или любовь несчастная, все эти слезы-сопли, или и то и другое, – тогда да, мог заорать: мол, стыдно мне за вас, в городе с вами показаться невозможно, о чем вы думаете вообще? – ну так это старшим. А мелким – как бы это им сказать-то. Раз за разом приходят эти группки и просят-то примерно одно. И каждый уверен, что у него прокатит.

Рысь, не торопясь, вытащил из-за хлебницы флягу с узорчиками, отвинтил крышку, ухмыльнулся, отхлебнул. То есть там, конечно, просто сок гранатовый, кислый, как кое-чья физиономия, но Леди этого не знала и бесилась. Еще сильней она, конечно, разозлилась, когда Рысь развалился на стуле и вальяжно закинул ноги на другой. Хорошо бы пару царапин и разбитый нос, но в общем ладно, и такой сойдет. Кого вы там на моем месте видите? Главаря-раздолбая? Идиота?

Протянул фляжку Леди, потом Александру, но оба воротили нос. Я Вам Клянусь тенью бледной и укоризненной зевал себе в кулак на заднем плане – мол, быстрей давай.

– Так что, – сказал и погасил ухмылочку, – вы то есть думаете, что в городе нас ждут?

– Сегодня вполне в этом убедились.

– Это банкет. Там все друг другу кланяются. Вы понимаете, что есть простые жители и им-то мы ни разу не сдались? Да и не очень простым – посмотреть, как на диковину, еще сгодимся, косточки перемыть потом за ужином. Но вы же с кем-то собрались всерьез общаться? Дружить, да? А они боятся нас.

Рысь уже проходил все эти дружбы – то приютские звали в гости городских, а те потом едва не получали силой, то городские оставляли приютских ночевать и потом не могли их добудиться. Приют дает иллюзию нормальной жизни, но не больше. У старого мастера был, конечно, план, вот только что это был за план, никто уже не узнает.

– Хотим работать. Мы достойны большего. Можем вывески рисовать, в конце концов.

– Да, рисуете вы круто – не вопрос… – Рысь задумчиво сделал еще глоток. Вот налить бы виски и не париться уже, никто не осудил бы, кроме мастера, а мастер умер давно. В смысле тот, нормальный. Рысь взболтал сок на дне фляжки, опрокинул на выдохе.

Леди поморщилась.

– Как бы тебе попроще объяснить…

Он снова потряс фляжку, поглядел внутрь одним глазом. И вроде говоришь им, говоришь, чуть ли не схемы чертишь, как там обстоят дела, а все равно приходят, злятся, просят. Да чтоб вас, мастер, с вашими банкетами!

Вздохнул, спросил напрямик:

– Ты в стенку часто смотришь?

– Это к делу не относится.

– А в городе будешь в три раза чаще. Приют, он кого тормозит, а кого тормошит. Вас, например. Я вас поэтому и отпускаю только с кем-то – чтоб хоть до дома было кому довести, когда заклинит.

– Но на банкете…

– При мастере можно.

– Но старшие ведь ходят!

– И вы будете. Только старшие, как бы вам сказать, они не выздоровели, а усугубили.

Она уставилась недоверчиво:

– То есть вы хотите…

– …сказать, что эта шняга навсегда. Вы, что ль, думали, я вас притесняю? Потому, что вы младше? Или что?

– Мы думали, что вырастем и справимся.

– А с этим не справляешься, а живешь.

Надо отдать ей должное – она не плакала, хотя глаза слезами и наполнились. Да объяснял же это все не один раз, ну почему они так быстро забывают? Хотя теперь, наверное, не забудут. Леди пыталась еще что-то сказать тонким голоском, у нее даже что-то выходило, пусть с запинками:

– Нам кажется, твоя кандидатура… не способствует нашему развитию.

– Ты имеешь в виду, что я все порчу?

Она поджала дрожащие губы и кивнула.

– Нету… условий, – она все еще держалась, – надлежащих…

И все-таки расплакалась – отчаянно, с прямой спиной, прижав ладони к щекам, смотрела жалко, жалобно. Устала, что ли, с непривычки? Или осень?.. Шумно вздыхали Александр с Я Вам Клянусь, Леди все рассыпалась в мелком плаче.

Рысь принялся гладить ее по голове:

– Ну ладно, ладно. Да капец кандидатура, я б сам такого не назначил никогда. Все образуется, серьезно. Все получится. И книжки, и условия, и все это…

Она плакала, кажется впервые в жизни столкнувшись с чем-то, что нельзя исправить. До сих пор списывала все на тупость Рыси – мол, до них просто не дошло, как надо сделать, взрослые вечно тормозят, им объяснить бы… Рысь встретился взглядом с Я Вам Клянусь и показал глазами на угловой шкафчик. Я Вам Клянусь зазвенел ложечкой в стакане, Александр извлек свою тетрадку и хмуро принялся что-то черкать.

– На самом деле все прошло довольно гладко, – поделился, не отрываясь от занятия, – просто все эти ложные надежды создали почву для разочарований. Мы понравились мэру. И судье.

Рысь проглотил нервный смешок на слове «судья» и поддержал беседу:

– Что они сказали?

– Госпожа мэр отметила, что мы забавные, а господин судья – что заметен потенциал к развитию. Там, правда, был еще священник, и вот он… – Александр покачал головой.

– Ну я понял, что он.

Когда-то этот дядя делал отметку в церковной книге об их с Роуз браке, так полагалось для приезжих, и Рысь тогда едва с ним не подрался. Потому что он говорил примерно следующее: «А дети ваши будут противоестественны. Зачатые не то что во грехе, но в сердце, так сказать, природной странности». Бледная Роуз молча кивала. Она уже успела осознать, что дети, пока Рысь – глава Приюта, им не светят. Рысь примерился, вспомнил мастера, разжал кулак. Священник с аккуратностью захлопнул свою книгу, сдул пылинки с обложки и ушел.

Я Вам Клянусь тем временем наконец подсунул Леди мятную успокоительную дрянь, которую Рысь держал специально на такой случай, но Леди так тряслась, что не могла пить.

– Ну тихо-тихо, – завел Рысь шарманку снова, – ты же смелая. Ты же герой у нас, да? Ты у младших главная?

– «Пример для тех, кто разделял сей образ мыслей…» – Она процитировала сквозь всхлипывания строчку из стихотворения «На смерть одного из скандальных баснописцев», некоторое время чрезвычайно популярного в хороших домах в качестве назидательного чтения, а также для заучивания наизусть.

– У нас тут речь пока что не про смерть. Ты донесешь до остальных, что тут и как?

– До остальных?

– Ну, для кого ты там пример.

Она отхлебнула успокоительного:

– Я постараюсь, только к вам тоже придут.

Рысь мысленно застонал: только не все сразу. Сколько их плакало уже на его веку, а каждый раз как в первый. Курить хочется. Я Вам Клянусь залпом допил успокоительное, сказал вполголоса, пока Леди затихла:

– Это же мастер им внушил, понимаешь? Разрешил им приходить в любое время.

– В город или к нему?

– Кто ж его разберет… Мне кажется, он ляпнул… это как жест вежливости, небось от радости, что на сей раз легко отделался, прощальные слова, пока, друзья, рад был знакомству, до свиданья, до свиданья…

– Я понял, можешь дальше не расцвечивать.

– Да я как лучше…

– Да я понял, понял.

«Братец-братец, ну что же ты такой урод».

VIII

Ночью Джо проснулась оттого, что на нее кто-то смотрел. Она села, зевнула и поежилась. В зале все еще спали – кто раздетый и под плащом, кто в одежде, кто подложив под голову рюкзак, кто просто так. Уснули парочки, не разжимая рук.

Пахло сыростью и паленым. В этом их Приюте довольно часто кто-то что-то поджигал.

– Здравствуй, радость моя.

Нельзя отвечать. Нужно сидеть, дышать как можно тише, делать вид, что ее вообще здесь нет. Может, он пройдет мимо. Может, раздумает.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.