Тайный Союз мстителей

– Скажи, а как ты ко мне относишься? Подлец я, да?

– Не знаю. Думаю, что ты хороший.

В темноте выросли первые дома Бецова. Альберт и Друга остановились.

– Тебе разве скотину не надо кормить? – спросил Друга.

– Нет, – сказал Альберт. – Коровы у нас сдохли. Только Лотта жива осталась. А со всем остальным старики сами управятся. Да и все равно уже поздно.

– А сколько у вас было коров?

– Три. И теленочек… десять дней ему только было.

Друга вытянул руку, поймал несколько снежинок и дал им растаять на ладони.

– Знаешь, что моя мать иногда говорит? – произнес он тихо, скорее для самого себя.

Альберт повернулся к нему.

– Она говорит: снежинки – это как счастье. Беленькие такие, сверкают красиво, и очень хочется их поймать. А когда поймаешь – они согреваются и тают. Вот так и счастье – хочется его поймать, такое оно беленькое, красивое, манит оно тебя. Ну, а потом если ты беден, счастья как не бывало, нет его! Бедность для счастья, что тепло для снежинок.

Альберт провел ногой по снегу.

– Да, – сказал он, – не может у нас быть никакого счастья. Мы бедные. А тут еще русские.

– Не понимаю, о чем ты? – спросил Друга.

– О чем? Об излишках. Кулаки наживаются на них, а мы еле-еле норму сдаем.

– Не думаю, чтобы это русские так определили, – сказал Друга, – но это, конечно, неправильно.

– Разве не все равно, кто определяет? – решил Альберт и потер себе уши. Стало холодно.

Навстречу из темноты выехал велосипедист. Они подождали, пока он не отъехал подальше.

– Пойдем пройдемся еще немного, – предложил Альберт. Он думал о том, что из Други надо сделать другого человека. Такой, каким был он сейчас, – смирный, тихоня, – он никакой пользы не принесет.

Альберт взглянул на своего спутника со стороны и усмехнулся.

– Знаешь, мне что-то охота напасть на тебя. – Он проговорил это очень тихо. – Скажи, на тебя нападал кто-нибудь?

– Ты что, очумел? – только и успел сказать Друга и уже в следующий миг почувствовал, как ему сдавили горло. Он вздрогнул от обуявшего его страха.

– Очумел, говоришь! Нет, не очумел. – Альберт говорил, растягивая слова, все сильнее сжимая горло Други. – Внимание, сейчас начнется!

Друга попытался рассмеяться. Мысли его путались. Неужели Альберт… Он рухнул наземь.

Это Альберт подставил ему ножку. Теперь он стоял, нагнувшись над ним. Друга хотел закричать, но не мог произнести ни звука.

Альберт выпрямился, стряхнул снег с колен.

– Вставай! Меня тебе нечего бояться. – Он снова говорил спокойно, почти ласково.

Другу била дрожь. «Надо бежать!» – подумал он. Но ведь Альберт его все равно догонит.

– Зачем ты это сделал? – с трудом проговорил он.

Альберт повернулся к нему.

– На, бей, если я тебе сделал больно! Не шелохнусь. Честное слово!

– Нет, мне не больно, – ответил Друга. – Но зачем ты это сделал?

– Думал, ты защищаться будешь. Ты бы мне еще больше понравился. Не станешь защищаться – они тебя без конца лупить будут. Вот оно как! – Альберт говорил очень убежденно.

– Не умею я драться, – заметил Друга. – Мне всегда достается.

– Научить?

– Чему?

– Драться.

– Разве этому можно научиться?

– Еще как!..

…Фрау Грубер сидела у печи и штопала. Пальцы ее двигались быстро и проворно, как будто она всю жизнь ничем другим не занималась, но вдруг движения ее замедлились и наконец совсем затихли. Руки фрау Грубер теперь покоились на черной юбке. Она была хрупкой женщиной; во всей ее повадке чувствовалось что-то отрешенное от этого мира. Но, быть может, это была самая обыкновенная робость. Фрау Грубер выглядела гораздо старше своих лет, волосы ее уже побелели, на добром лице запечатлелось все пережитое – и радость и горе. Только вот следы радости были далеко не столь глубоки, как следы горя. Да, радость уже давно не навещала дом фрау Грубер.

Долго она сидела задумавшись, затем, покачав головой, снова принялась за штопку. Но прошло немного времени, и воспоминания снова отвлекли ее от работы.

«Знаешь, Мартель, я встретил одну девушку. Замечательную девушку. И сердце у нее чудесное, и руки золотые. Я совсем голову потерял. Не знаю, что мне делать, чтобы она пошла за меня». Давным-давно когда-то, чуть ли не пятнадцать лет назад, эти слова сказал ей один парень. За него она потом и вышла замуж. Тогда-то она разревелась, думала, что Франц нашел себе другую. Но нет, это он о ней так говорил, и все было так хорошо!

На Бецовских выселках у него было свое небольшое хозяйство, и она переехала к нему. Теперь можно было и не батрачить – свой ведь двор у них! Много-то он не давал, но жить можно было, и они сразу начали строить большие плацы. Они будут прилежно трудиться, копить, а потом купят большой участок в самом Бецове, где живут все настоящие хозяева и где земля тучная. И построят себе каменный дом, посадят сад, а потом и батраков наймут, из тех, что ютятся на Бецовских выселках…

Родился мальчик, и тогда весь их нелегкий труд приобрел настоящий смысл. Тут уж они себя совсем перестали жалеть.

Пусть малыш никогда горя не знает. В его свидетельстве о рождении было записано – Эрвин Грубер, но они звали его просто Сынок. И правильно, ведь сынком могли звать только того, у кого были счастливые родители. Но вдруг настал день, когда рухнули все их мечты и планы. Грянула война!

Ее муж, ее Франц, отец Сынка, ушел на фронт, и она осталась одна с малышом. Извелась вся, состарилась на проклятой крестьянской работе. Только и была у нее одна надежда – вернется Франц, и они начнут все сначала…

И Франц вернулся. Но он и не думал начинать сначала. Его как подменили. Хвастун, и только. Ничего от ее старого Франца не осталось. Даже для Сынка не находил доброго слова. Скоро, очень скоро он увидел, что в деревне есть женщины и помоложе и покрасивей, чем она. И стал пропадать из дому. Люди шушукались. И Сынок, подрастая, тяжело переживал дурную молву. А она все берегла его, лаской хотела утешить. От этого Сынок еще больше злился и, вместо того чтобы поговорить по-хорошему, кричал на нее.

Фрау Грубер все еще сидит у печи, в руках заштопанный чулок, глаза открыты, но ничего не видят вокруг.

На кухне звякнула посуда. Фрау Грубер вздрогнула. Сынок, значит, вернулся. В горшки заглянул.

– Здорово, мать, – сказал он, когда фрау Грубер вошла в кухню. – Чего-нибудь вкусненького бы!

– Погоди минутку, – ласково кивнув, ответила она. – Я тебе яичницу приготовлю. Мигом. А то поздно ведь уже.

Ничего не поздно! – оборвал он ее грубо. Ласковая манера матери раздражала его. Лучше бы выругала: где, мол, он шатался так долго. А она «уже поздно», и вид такой, будто сама в чем-то виновата. Злой-презлой, Сынок садится за стол и, как барин, ждет, когда ему подадут.

Очень скоро на столе появляется сковородка с шипящей яичницей. Она аппетитно пахнет поджаренным салом.

– Сама-то ела уже?

– Ну что ты, Сынок, я подожду.

– А отец?

– Ушел, как скотину накормили.

– Куда?

– В трактир, должно быть.

Сынок вскочил. Хлопнула дверь. Нет его.

Фрау Грубер застыла на месте, словно жизнь вдруг покинула ее. Она смотрит на дверь и не верит. Ей кажется, будто сердце ее кто-то сжал огромным кулачищем. Она опускается на стул и роняет голову. Проходят часы, и она наконец засыпает.

Выскочив на двор, Сынок подбежал к риге и прижался лбом к воротам. Губы его дрожали. Стыд и обида сжимали горло. Ночная прохлада немного успокоила его. Но стыд гнал неведомо куда. Он вышел на улицу и зашагал по дороге на Штрезов – только бы подальше от дома.

Часто, не зная покоя, бродил он бесцельно по дорогам. Дома он теперь никогда долго не выдерживал. «Дома» – это было равнозначно наказанию. Высокомерие отца и тихое, безмолвное горе матери гнали его прочь, он искал одиночества. И никогда ни с кем не делился ни своими мыслями, ни своими чувствами. Да никто и не интересовался ими. Он чувствовал себя лишним, изгнанным, и, быть может, это и было то общее, что связывало его с ребятами из Тайного Союза. Ну, а вдруг это и есть самая сильная и крепкая связь?

Сынок зашагал быстрее, потом остановился. Справа виднелась крыша электрической мельницы, где они после обеда подкарауливали Лолиеса.

Сынок вспомнил исказившееся от ужаса лицо кулака, когда позади него вдруг разорвалась бутылка с карбидом, и рассмеялся.

Что-то похожее на гордость шевельнулось у Сынка в груди. Нет, не такие уж они жалкие, могут и постоять за себя – на свой манер, конечно.

– Ну, погодите, еще узнаете нас! – проговорил он. – Когда-нибудь все по морде получите! – Сынок и сам не отдавал себе отчета, кому именно адресованы эти угрозы, но говорил он вполне серьезно.

Он снова зашагал вперед, еще быстрее и уже несколько минут спустя очутился в самом Штрезове. Он прошел один, другой переулок и в конце концов остановился перед домом, стоявшим поодаль от других.

Дом этот очень похож на скворечник. В одном из двух окон горит свет. Оно полуоткрыто, и из комнаты тянет табачным дымком, порой слышится грубый мужской голос и женский смех. Сынок стоит под окном и не сводит с него глаз. Он только что слышал голос своего отца. Сынок не замечает, что идет снег, что одежда его промокла, он не чувствует стужи, он видит только это одно окно. Там играет радио, и там смеется человек, виновный в несчастье его матери.

Сынок не мог бы сказать, как долго простоял так, но вдруг, решившись, отошел немного. Нагнулся и поднял камень. Отойдя подальше, он размахнулся, и – дзинь! – зазвенело разбитое стекло. Сынок не стал ждать, а повернулся и зашагал прочь. «Хоть холодно теперь там будет», – подумал он со злостью.

– Все вранье! – изрек Альберт, захлопнув учебник истории. – Вот поэтому у меня и в башке ничего не остается.

– Просто ты ленивый очень, – заметил Друга. – Тогда и неинтересно учить.

Они сидели в чистой комнате Бергов, правда больше походившей на какую-нибудь кладовку, забитую всякой рухлядью. Мебель была изъедена древоточцем, от сырых стен обои отстали, а сквозь белила на потолке проглядывали железные балки, покрытые черно-зеленой плесенью.

Вот уже несколько недель, как Друга и Альберт вместе готовили домашние уроки. Вначале и Родика занималась с ними, однако, убедившись, что она одна гораздо быстрее подвигается вперед, оставила ребят одних.

Новый способ подготовки домашних заданий предложил Друга, и Альберту он понравился. Но он был очень ленив, и Друга часто выходил из себя.

Взглянув на товарища, Альберт прищурился и сказал:

– Будешь ворчать – сожру учебник и воды запить не попрошу!

Хотя Друга и злился, он все же не сумел сдержать улыбки.

– Идиот! – сказал он.

– А может, мне и правда ничего не лезет в башку, – возразил Альберт, – потому, что там вранье одно.

Теперь и Друга захлопнул учебник и сунул его в портфель.

– Был бы честен, сказал бы, что неохота, и все!

– А я правда честный. Ты сам подумай: ведь все, кто тогда жил и знал, как оно было на самом деле, – все они давно померли.

– Ну и пускай! – с чувством превосходства ответил Друга. – Это же ничего не меняет. Всегда находилось достаточно людей, которые записывали историю.

– Да уж записывали! – смеясь, воскликнул Альберт. – И им хорошо платили за это. В конце концов все хотят жить. А вот ты скажи лучше, что они делали, когда тем, которые им платили, не нравились некоторые события? – Альберт смотрел на Другу, не закрывая рта. Так и не дождавшись ответа, он продолжал: – А я скажу тебе, что они делали. Очень даже просто – они вырезали все такие события из истории и вместо них вписывали какое-нибудь вранье. Надо было только подобрать такое вранье, которое понравилось бы людям, платившим деньги за эту писанину, – и полный порядок. Вот так оно и получается, Друга. А что потом через сотни лет остается от всамделишной истории, ты и сам можешь себе представить. Одному не нравится то, другому – это, и каждый заказывает себе новое вранье. Вся история сплошное вранье!

Друга слушал внимательно, и Альберту приятно было выступать в роли учителя.

– Знаешь, – заговорил наконец Друга, – есть ведь книги по истории, которые люди писали не за деньги. Они писали их в подвалах и других местах, где прятались от полиции. Это были настоящие герои. Из бедняков, между прочим. Им незачем было врать, раз они за свой труд ничего не получали. – Он погладил свой учебник истории, лежавший рядом на столе, словно сам прислушивался к тому, что говорил. Должно быть, и его эти слова в чем-то убедили.

– Наверное, так оно и было, – согласился Альберт. Подумав, он добавил: – Всегда бедняки правду говорят. Вот оно что. И прятаться им из-за этого приходится, как и нам.

– Да, – протянул Друга, – как и нам.

Несколько минут оба молчали. Каждый думал о том, о чем они только что говорили. Вдруг Альберт вскочил и крикнул:

– Тренировка! Пошли.

Он вышел во двор, а затем направился в сад. Друга нерешительно шагал следом. Он не любил этих тренировок, во время которых вся задача заключалась в том, чтобы каким-нибудь подлым приемом вывести противника из строя. Но Альберт был неумолим. Он во что бы то ни стало хотел сделать из Други драчуна, и следует признать, что Друга в последнее время сильно изменился. Движения его уже не были такими неуклюжими и угловатыми, да и говорить он теперь стал с большей уверенностью.

– Ну, чего спишь? – прикрикнул на него Альберт, так как Друга явно не собирался усваивать новый прием. – Теперь мы схватимся, а ты старайся высвободить руку. Будешь давить мне на лицо как можно сильнее. Это больно, голова невольно подастся назад, я потеряю равновесие и упаду. Дошло?

– Дошло.

– Начали! – Альберт бросился на Другу.

Тот делал все, как ему только что объяснили, но надавить на лицо не мог – боялся сделать Альберту больно. Альберт этого не понимал. Он рванулся вперед, и Друга полетел наземь.

– Тебе бы в кукольном театре выступать! – с издевкой заметил Альберт, когда Друга, пошатываясь, встал. – Надавить надо, а не гладить меня. Я тебе не собачка.

Друга смиренно выслушал Альберта, как ученик слушает учителя.

– Давай еще раз! – приказал Альберт.

Снова они ринулись друг на друга. Но все кончилось опять тем же.

– Нет, так не пойдет! – сказал он. – Так ты никогда не научишься!

– Где же мне научиться, когда ты сразу орать начинаешь? – защищался Друга, состроив кислую физиономию.

– Мэ-мэ-мэ-мэ! – передразнил его Альберт. – Ты бы пасть поменьше разевал, мы здесь с тобой не историю учим. Там ты можешь трепаться сколько влезет, а здесь помалкивай и слушай меня. А потом я вообще не орал.

Альберт сел рядом прямо на снег, а Друга предусмотрительно не встал.

– Дрянь дело! – философски заметил Альберт, приняв позу мыслителя.

– Да, дрянь! – повторил за ним Друга, и это прозвучало очень искренне.

– Что ж нам теперь делать?

На этот вопрос Друга ответа не знал.

– Ура, нашел! – воскликнул Альберт, вскочив.

Но Друга не последовал его примеру.

– Чего это ты нашел? – спросил он, не ожидая ничего хорошего.

– Сейчас покажу, – ответил Альберт нетерпеливо. – Пошли со мной! – И он тут же направился в сторону риги.

Друге не оставалось ничего другого, как пойти за ним.

По приставной лестнице они поднялись на сеновал. Вместо пола здесь на очищенные от коры слеги были набросаны доски разной длины и ширины. Они шатались, скрипели, малейшая неосторожность – и ты летишь вниз. А высота – восемь метров! Альберт все время молчал. И Друге сделалось не по себе. Ловко, уверенно, словно он шагал по асфальтированной дороге, Альберт перебрался в дальний конец сеновала и стал поджидать его там, где кончались доски. Дальше зияла дыра. Внизу виднелась охапка сена, вряд ли представлявшая собой достаточно мягкую подстилку при падении с такой высоты.

– Ну вот, – сказал Альберт. – Теперь мы здесь наверху проделаем с тобой все с самого начала.

Друга не на шутку перепугался.

– Ты с ума сошел! – воскликнул он, посмотрев вниз. – Тут же руки-ноги переломать можно.

– А ты не падай! – ответил Альберт с ухмылкой. – Дерись всерьез, не то полетишь вниз.

– Нет, не буду! – решительно заявил Друга, нервно подув вверх – волосы опять упали на глаза.

– Баба! – отрезал Альберт. Боязливость Други выводила его из себя. – Ты что думаешь, я тут шутки с тобой шутить пришел?

– Я боюсь! – признался Друга, всем своим видом моля о снисхождении.

– Черт с тобой! Сейчас покажу тебе, как отсюда падать. Но с уговором: если я не сломаю шею, ты перестанешь хныкать, мы начнем драться по-настоящему.

Не ожидая согласия Други, он сделал несколько шагов назад и опрокинулся прямо в дыру. Какой-то миг руки его казались Друге крыльями. Вдруг Альберт перевернулся в воздухе и ничком упал на сено. Тут же вскочив, он крикнул наверх:

– Давай и ты за мной! Лучше, чем с парашютом!

Друга в ужасе смотрел вниз. Набравшись храбрости, он даже присел для прыжка, но снова отошел от края.

– Нет, лучше я подожду. Вниз-то я все равно успею упасть.

– Тоже верно, – подтвердил Альберт, поднимаясь наверх. Взобравшись, он тут же подал команду: – На старт! Внимание! Марш!..

Теперь они и впрямь походили на боевых петухов, хотя Альберт, добросовестно играя роль тренера, боролся только в полсилы. Об ожесточенности схватки свидетельствовала наступившая тишина. Слышалось только кряхтение противников да изредка скрип досок. Оказавшись на краю пропасти, Друга со всей силой – а страх перед падением удвоил ее – надавил на лицо Альберта и заставил его откинуть голову назад. У Альберта глаза вылезали из орбит, вот-вот он рухнет, – слишком много фору он дал Друге. Невероятным усилием ему все же удалось вывернуться, на это Друга не рассчитывал. Он упал, и Альберт – на него. Друга снова тут же попытался нажать рукой на лицо противника – теперь Альберт стал на самом деле его противником.

Помимо их воли, схватка принимала все более ожесточенный характер. Друга даже вспомнил прием, которому его Альберт научил за несколько дней до этого. Теперь уже слышались и неподдельные стоны, и оба катались по сеновалу, забыв обо всем. Неожиданно Друга ощутил под собой пустоту, и оба они, крепко сцепившись, рухнули вниз. Несколько секунд они так и лежали на сене, не понимая, где это они вдруг очутились. Наконец Друга поднялся.

– Тоже мне придумал: «лучше, чем с парашютом»! Все кости болят! – ворчал он.

– У меня тоже, – признался Альберт, удивленный исходом сегодняшней тренировки. Он сидел на сене и ощупывал левый глаз. – Ты мне поставил фонарь! – деловито констатировал он.

– Не повредит! – съязвил Друга.

– Ишь ты! На себя лучше посмотри – вон какая ссадина! – несколько приглушил его пыл Альберт.

– Где это?

– На лице, где!

Друга достал носовой платок и вытер лицо. Платок оказался в крови.

– Не повезло, значит.

– Бывает, – сказал Альберт. – Давай посидим вот тут.

Они взобрались на поперечную балку и уселись, свесив ноги над воротами.

Только теперь Друга осознал, что сегодня он впервые дрался по-настоящему, и при этом не так уж плохо. Ему страшно захотелось выбежать на улицу и подраться с первым встречным – просто так, чтобы попробовать свои силы. Он почувствовал себя как бы богаче, хотя и не мог бы сказать, в чем. И правда, пусть теперь кто-нибудь только попробует сунуться! Он не испугается.

Альберту тоже не верилось – неужели с ним только что дрался тот самый трусливый и такой слабый Друга? Да, фонарь под глазом довольно красноречиво свидетельствовал об этом. Альберт взглянул сбоку на Другу.

– А ты здорово меня стукнул!

Друга неуверенно пожал плечами.

– Без лишней скромности, пожалуйста! – сказал Альберт.

Друга опять над чем-то задумался.

– Слушай, вот научусь я драться, а зачем, собственно? Гораздо лучше ведь научиться чему-нибудь другому, чему-нибудь интересному, хорошему…

Альберт спрыгнул вниз, облокотился на балку, положил голову на руки и посмотрел на Другу. Долго он смотрел так, словно пытался прочитать, что творится в голове у Други. Потом сказал:

– Послушаешь тебя – в попы бы тебе податься. У них как раз место освободилось. – Альберт намекал на умершего две недели назад в Ридале приходского священника, который и в Бецове читал проповеди, и готовил ребят к конфирмации.

– С тобой о таких вещах не поговоришь, – отмахнулся Друга. – Тебе бы только посмеяться.

– Ничего я не смеюсь, – возразил Альберт – Не понимаю я этого – и все. Так вроде ты умней меня, а насчет драки никак понять не можешь.

– Ничего подобного. Очень даже хорошо понимаю.

– Тогда о чем же мы с тобой спорим?

– Все это не так…

– Что?

– Да насчет драки.

– Не дошло. Объясни-ка!

Друга взглянул на него.

– Что надо защищаться – в этом ты прав. А в остальном… Мы же не только защищаемся, чаще мы нападаем…

Альберт сплюнул. Почесав в затылке, он сказал, с любопытством поглядывая на Другу:

– Ясно, что нападаем. Не нападай мы – другие бы напали на нас. Или ты знаешь лучший выход?

– В том-то и дело, что я тоже не знаю, – очень серьезно ответил Друга. Он сидел на балке и совсем не был похож на драчуна.

– Видишь, ты этого не знаешь, я этого не знаю – никто этого не знает! Нет такого пути, который был бы лучше!

– Должен быть такой путь! – размышляя вслух, возразил Друга, мечтательно посмотрев куда-то вдаль. – А ты этого разве не чувствуешь?

Альберт не знал, как ему ответить. Над этим он никогда не задумывался. Но он почувствовал какую-то тревогу, пришедшую вместе с этими мыслями.

– Это трудно объяснить, – снова заговорил Друга. – Но, может быть, вот как: ты, например, хочешь, чтобы у тебя были хорошие отметки, и ты их заслужил, старался. Но учитель тебя терпеть не может и все время занижает тебе балл. Сколько бы ты ни старался, ничего не помогает. Учитель даже использует других ребят против тебя, как бы тыл себе обеспечивает. Но тебе во что бы то ни стало надо добиться справедливости. И что же ты делаешь? Ты ночью пробираешься в школу и сам выставляешь себе отметки в классном журнале. Заслужить-то ты их заслужил, но то, что ты сделал, все равно обман. Учитель вскрывает это дело, и теперь у него есть повод – ему ничего не стоит выгнать тебя из школы. А ты… ты выбрал неверный путь – стал обманщиком!

Подумав, Альберт сказал:

– Может быть. Но как ни верти, другого-то пути не было.

– Был! Надо учителя выгнать из школы.

– Вот было бы здорово! – сплюнув, согласился Альберт. – Да его не выгонишь! Ему ж скорей поверят, чем тебе. В конце концов тебя же выставят склочником. Хорошего, мол, учителя хотел сжить со свету. Вот оно как!

– Да, – признался Друга, – у него власть, и потому мы всегда будем в проигрыше.

– Точно, – подтвердил Альберт, обрадовавшись, что разговор принял такой оборот. – С учителем ты уживешься, если будешь подлизываться. Вот и получается – лучше уж неверный путь.

– Да, тогда уж лучше неверный, – сказал Друга, подумав при этом, что на таком неверном пути он впервые встретил настоящих друзей.

– Скоро четыре, – ответил Альберт.

Друга спрыгнул вниз. В четыре у них был назначен сбор в сарае у Альберта. Опустив в задумчивости голову, они вышли во двор.

Мартовское солнышко припекало, снега становилось все меньше. С крыш капало, и капли, на мгновение сверкнув, словно жемчуг в лучах солнца, падали в лужи. Воздух, хотя и терпкий, манил вдаль, воробьи скандалили особенно громко, ветер доносил с полей запахи земли, освободившейся от своего белого бремени. Весь мир был полон веселого смеха, и в душе рождалось необыкновенное чувство легкости.

Сморщив нос и прищурив глаза, Альберт посмотрел на огненный шар, висевший над горизонтом, и, вдруг чихнув, стукнул своего приятеля под ребро и крикнул:

– Эх, Друга, старая ты клякса! Как-нибудь мы с тобой уж сварганим дельце, а?

Друге все казалось теперь гораздо проще, чем несколько минут до этого. Во всяком случае, он поспешил согласиться с Альбертом:

– Еще как!

На дворе показался Манфред Шаде. Не обращая никакого внимания на Альберта и Другу, он, как всегда, сразу же стал совать свой нос во все углы, до которых ему, по правде говоря, не было никакого дела. Бывают же дурные привычки у людей! Манфред даже у собачьей конуры остановился и просунул в нее свою голову с оттопыренными ушами. Вот-вот сам туда залезет, но нет, вон снова показалась его совиная физиономия. Подойдя к Альберту, Манфред сказал пискливым голосом:

– На бойню пора скотину. Долго не протянет. У меня глаз верный.

– Сам ты скотина! – огрызнулся Альберт и подошел к конуре.

Он уже несколько дней не видел Белло и сейчас ужаснулся. Собака лежала, вытянув ноги в сторону, глаза затянуты серой пленкой, под шкурой можно было сосчитать все ребра. Из пасти текла слюна.

Альберт вытащил Белло на свежий воздух. Но животное уже не в силах было держаться на ногах и тут же рухнуло наземь.