Вы же выжили

Хейзел М.

Вы же выжили

ГЛАВА 1.

Возле небольшой мотокофейни, от которой тянуло ароматом свежемолотых зерен и бензина, кучковались компании байкеров. Стук пластиковых стаканчиков, смех и рокот моторов сливались в единую, бодрящую симфонию. Среди этого шумного братства, облокотившись на один из столов-бочек, неспешно беседовали Гриша и Артем. Запах их кофе смешивался с легким запахом кожи от курток.

Внезапно рычащий звук мотора, более низкий и бархатистый, чем у остальных, заставил несколько голов обернуться. К кофейне, плавно и почти бесшумно, подкатил новенький, сверкающий в свете фонаря мотоцикл. Им управляла стройная фигура в облегающей черной кожанке. Небрежным движением девушка заглушила двигатель, сбросила подножку и направилась к окошку кофейни, не снимая шлем с затемненным визором.

– Ничего такая! – присвистнул Гриша, тут же оживившись. Его взгляд скользнул по длинным ногам в джинсах, отточенной линии спины. – Спорим, до конца вечера будет моя? – Он оскалился в своей фирменной улыбке, которая не раз открывала ему двери в девичьи сердца. Гриша был чертовски хорош собой, и этот капитал пускал в ход с легкостью жонглера, не думая о последствиях и уж тем более о женитьбе.

– Брось, Гриш! – Артем покачал головой, его взгляд был более внимательным и настороженным. – Это же Машка Соболева. Ты что, не в курсе, что она вернулась? – В отличие от друга, Артем не обладал той самой обезбашенной харизмой, что сводит женщин с ума. Девушкам, как он давно понял, подавай искры, а не ровное, теплое пламя.

– Машка? Соболева? Да ты гонишь! – Гриша фыркнул, не отрывая глаз от загадочной незнакомки. – Посмотри на нее! Худая, на крутом байке, а какие плечи… И где этой толстушке-помпушке до нее?

– Говорю тебе, это она, – упрямо повторил Артем, но его слова потонули в шуме.

Тем временем девушка, получив свой стаканчик, вернулась к мотоциклу. Она пристроила стакан с кофе на бак, и, видимо, не в силах больше терпеть, ловко отстегнула замок. Движение было одним – быстрым и отточенным. Она сняла шлем, мечтая насладиться столь желанным напитком.

Из-под черной скорлупы вырвалась густая волна каштановых волос, которые она встряхнула, запрокинув голову. Свет уличного фонаря выхватил высокие скулы, упрямый подбородок и живые, насмешливые глаза.

Гриша замер с полуоткрытым ртом, улыбка сползла с его лица, как маска.

– Ничего себе… – выдохнул он, и в этих двух словах было все: изумление, признание и легкий, непередаваемый шок. Это была она. Та самая Машка.

Маша, Гриша и Артем когда-то были одноклассниками. Еще со школьных времен Гриша собирал восхищенные взгляды девушек, как марки, и мастерски пускал их в ход. Артем предпочитал шумным компаниям тишину библиотек, а его симпатичное, умное лицо чаще было погружено в конспекты, чем в чьи-то глаза. А между ними существовала Маша – тихая, несколько полноватая девочка, чье присутствие редко кто замечал, что не мешало классным шутам в лице Гриши и его компании метить в нее колкими комментариями о ее «пышках» и «булочках».

– Какие люди! – голос Гриши, громкий и нарочито-боевой, прорезал воздух, словно выхлоп его собственного мотоцикла. Он направился к Маше, широко улыбаясь, но в его глазах прыгали озорные, ядовитые чертики. – А что же, царевна-лягушка соизволила вернуться в наше болотце? С какой это целью, интересно? Ты не знаешь? – Он кричал через всю площадку, делая вид, что обращается к Артему, но каждое слово было отточенным клинком, предназначенным для Маши. – Ну, привет! – Гриша вплотную подошел к ней, небрежно облокотившись на блестящий бак ее железного коня, и подмигнул с видом завоевателя, вторгающегося на чужую территорию.

– Лучше бы тебе отвалить от меня, – голос Маши был ровным и тихим, как лезвие. Ни одна мышца на ее лице не дрогнула, когда Гриша вторгся в ее личное пространство. Она сделала медленный глоток кофе, будто кроме ароматного напитка вокруг ничего не существовало.

– А что такое? Разве тебе неприятно встретиться со старыми друзьями? – Гриша наклонился так близко, что кожаным рукавом касался ее куртки. Он излучал наглую самоуверенность доминирующего самца, но Маша стояла, как скала, о которую разбиваются навязчивые волны.

– Убери от меня своего дружка, иначе не поздоровится вам двоим! – это прозвучало уже как прямое обращение к Артему, который, покраснев, пытался оттащить Гришу за плечо.

– Да ладно тебе, Машка, ты что, думаешь, я не знал, что ты по мне сохла все школьные годы? – Гриша скривил губы в ухмылке.

В следующий миг его отбросило с силой, которой он никак не мог ожидать от этой хрупкой на вид девушки. Гриша, не удержав равновесия, грузно рухнул на асфальт.

– Я тебя предупреждал! – хихикнул Артем. В его смешке слышалось и облегчение, и доля злорадства.

– Ты что, в себя поверила, коза? Или жирок свой утянула, думаешь, я не вспомню, кем ты была? – Гриша, багровея от злости и унижения, выкрикивал первое, что приходило в голову, пытаясь ранить словами, раз не вышло силой.

Но Маша его уже не слушала. Спокойно допив кофе, она ровной походкой направилась к урне и выбросила стаканчик. Гриша, поднимаясь с земли, увидел ее уходящую спину. Вспышка ярости затуманила разум. Он подобрал свой смятый стакан, и швырнул его вслед. Пластик мягко стукнулся о ее плечо и отлетел в сторону.

Маша остановилась. Медленно обернулась. Ее взгляд, сверкнувший из-под челки, был таким холодным и обещающим боль, что Гриша инстинктивно отшатнулся. Она наклонилась, подобрала стаканчик, и с преувеличенной аккуратностью, бросила его в урну.

– В следующий раз я вобью его тебе в глотку, – она легким движением обняла Гришу за шею и на мгновение прижалась к нему с такой ледяной нежностью, от которой по его спине пробежали мурашки. Ее шепот был густым и сладким, как яд. Девушка резко развернулась, и, прежде чем сесть на байк, на ходу чмокнула в щеку остолбеневшего Артема. Рык мотора слился с ее отъездом в одно целое.

Гриша еще несколько минут стоял в ступоре, глядя в пустоту, где растворились огни ее мотоцикла. Потом тряхнул головой и чуть слышно, со странной смесью злобы и уважения, прошипел: «Стерва!»

ГЛАВА 2.

Когда-то давно, в туманные дни детства, затерянного в переплетении дворовых дорожек и запахе тополиного пуха, Маша была без ума от Гриши. Он был не просто хорош собой – он был подобен молнии, разрезающей скучное небо: дерзкий, стремительный, с ослепительной улыбкой, в которой пряталась опасность. Он вращался в орбите старшеклассников, и его смех звенел громче всех, словно вызов всему миру. Рядом с ним, как тень от вспышки, существовал Артем – его лучший друг, Санчо Панса при этом юном Дон Кихоте. Артем пытался перенять его развязную походку, его насмешливый прищур, но харизма – штука нелинейная; его попытки выглядели не столько подражанием, сколько неумелой пародией, от чего на фоне ослепительного Гриши, он казался еще более блеклым и нелепым.

Маша была не просто их одноклассницей. Она была частью пейзажа их общего прошлого, соседкой из дома напротив, в котором пахло вареной картошкой и старыми коврами. В незапамятные времена начальной школы, они были неразлучным трио: строили во дворе шалаши из старых покрывал, пускали кораблики по весенним ручьям и клялись в вечной дружбе, скрепляя ее обменом самыми яркими стеклышками из своей коллекции.

Но потом что-то сломалось. Не громко, а тихо, как трещина на чашке, которую пока не видно. Детские игры сменились подростковой иерархией. Гриша, как метеор, устремился наверх, к популярности и признанию. Маша, чуть более замкнутая, чуть менее уверенная, с «не той» прической и «не теми» разговорами о книгах, начала отставать, а потом и вовсе отвалилась от общей орбиты, превратившись в изгоя. Артем же оказался на распутье, разрываясь между верностью другу детства и страхом разделить участь Маши – белой вороны, над которой смеется весь школьный двор.

Угрызения совести глодали Артема изнутри, и по вечерам, когда сумерки окрашивали окна их домов в сиреневый цвет, он приходил к Маше. Предлог был всегда один – помочь с домашним заданием. Они сидели на ее кухне под мерное тиканье часов, и Артем, краснея, объяснял законы Ньютона, в то время как его сердце подчинялось куда более сложным и необъяснимым законам притяжения. Он ловил на себе ее доверчивый взгляд, видел, как она улыбается, поняв сложную задачку, и в его груди расцветала тихая, трепетная радость. Но он сам же и хоронил ее, едва переступая порог школы. Там он был другим – тем, кто смотрел в сторону, когда Гриша отпускал очередную колкость в ее адрес, тем, кто подавлял в себе порыв заступиться, потому что страх стать изгоем, был сильнее тихого чувства, зревшего в нем, как жемчужина в раковине.

А потом в его компании, вернее, в компании Гриши, появились другие девушки – яркие, громкие, с начесами и нарисованными стрелками. Они вились вокруг Гриши, как мотыльки вокруг огня, и Артем, желая быть своим, начал крутить романы с кем-то из них. Он прятал свои чувства к Маше глубоко, как контрабанду, засовывая их подальше, в самый темный угол души, и притворяясь, что их никогда не было. Быть как все, быть с сильными – казалось единственным способом выжить в этом жестоком подростковом мире.

И вот в старших классах, в один из тех скучных дней, что пахнут мелом и тоской, Гриша, развалившись на подоконнике и щурясь на осеннее солнце, бросил вызов самому себе и своей репутации.

– Спорим, я смогу добиться расположения этой серой мышки? – сказал он, кивнув в сторону Маши, тихо перебирающей стопку книг в своем портфеле. В его глазах плясали озорные чертики, – Буду встречаться с ней целых две недели. Докажу, что даже ее можно завести, как заведенную игрушку.

Для Гриши это была очередная забавная затея, способ развеять скуку, новая вершина для покорения. Острота игры заключалась не в самой победе, а в том, чтобы поиздеваться над тем, кто слабее, кто не может дать сдачи, и публично доказать свою неоспоримую власть над чужими сердцами. Он не видел в этом жестокости – лишь азарт и веселье. Для него Маша была не человеком, а персонажем в его личной пьесе, разменной монетой в игре под названием «школьная слава».

Товарищи Гриши встретили его идею с восторгом. Для них это была гениальная, циничная затея, идеально сочетавшаяся с их представлениями о развлечениях. В их глазах читалось ожидание спектакля, где Гриша был и режиссером, и главным актером.

А вот для Артема эти слова прозвучали как удар в под дых. Холодная волна прокатилась по его телу, сжимая желудок в тугой узел. Он видел, как на лицах приятелей загорелись азартные огоньки, и понял, что любое его слово будет встречено насмешками или, что хуже, подозрениями. Слова застряли у него в горле комом предательства, и он проглотил их, опустив взгляд. Молчание стало его соучастием.

Гриша тем временем уже достал телефон. Его пальцы быстро пробежали по клавишам, отправив короткое, как выстрел, сообщение: «Привет, солнышко! Как ты?»

Недалеко раздалось пищание – наивный, беззащитный звук. Маша достала свой простенький телефон. Ее глаза расширились, когда она прочла текст. Она замерла на месте, будто получив не сообщение, а легкий толчок в спину. Кровь бросилась ей в щеки. Не зная, как реагировать, она резко обернулась и встретилась взглядом с Гришей, который уже наблюдал за ней с самодовольной ухмылкой.

– Ты, по-моему, ошибся номером! – выпалила она, и в ее голосе прозвучала не злость, а смущенная паника.

Гриша медленно, как хищник, начал приближаться, рассекая толпу одноклассников.

– Почему ты так решила? – его голос был сладким и ядовитым, как пропавший мед.

– Что тебе нужно? – прошептала Маша, отступая на шаг. В глубине души она с болезненной ясностью понимала, что она – не во вкусе Гриши, что она – не из его вселенной. Этот контакт был аномалией, ошибкой в матрице.

– Соскучился! – бросил он с усмешкой, которая оставляла на душе синяки. – Сяду с тобой сегодня.

Маша, не в силах выдержать его взгляд, развернулась и почти побежала на урок, заливаясь стыдливым багровым румянцем. И Гриша сдержал слово. Он сидел с ней до конца дня, и его близость была невыносимой. Она ловила на себе удивленные, а где-то и насмешливые взгляды одноклассников. Ее мысли путались: почему он? Почему сейчас? В ее голове не было логичного объяснения, только хаос из надежды и отчаяния.

В течение следующих нескольких дней Гриша вел свою партию с мастерством тактика. Он проводил с Машей все перемены, отшивая других девушек театральными жестами, будто делая ей одолжение. Он провожал ее домой, и его тень, падающая рядом с ее тенью, казалась ей сном. А по вечерам ее телефон затихал лишь под утро, засыпанный смс-ками – смесью банальных комплиментов и отточенных, заранее продуманных фраз. Артем в эти дни стал призраком. Он лишь молча наблюдал, и каждый его взгляд, полный муки и бессилия, был немым криком, который никто, кроме него, не слышал.

И вот наступил день «Х». Компания курила за школой, в клубах пара, пахнущего осенней сыростью и подростковым бунтом.

– Сегодня вечером она будет моя! – Гриша проговорил это невзначай, сбросив пепел, но в его голосе звенела неподдельная, горделивая победа. – Делайте ставки, дамы и господа! – Его смех, громкий и раскатистый, отозвался эхом в школьном дворе, будто брошенный в колодец камень.

Артем почувствовал, как у него перехватывает дыхание.

– Может, не надо? – выдохнул он, и его голос дрогнул, выдавая всю его внутреннюю борьбу.

Гриша медленно повернулся к нему. Его взгляд, острый и насмешливый, впился в Артема, выискивая слабину.

– Пожалел? – он сделал паузу, давая словам просочиться в сознание. – Или сам виды имеешь?

Артем почувствовал, как земля уходит из-под ног. Подозрение Гриши было опаснее, чем прямая конфронтация.

– Это подло, – почти прошептал он, отводя взгляд, признавая тем самым свое поражение.

– Так я ее не силой брать буду, – с презрительной усмешкой парировал Гриша, окидывая взглядом одобряющую толпу. – Она сама попросит меня об этом!

В ответ грянул взрыв смешков и одобрительных возгласов. Артем не нашелся, что сказать. Он стоял, опустив голову, сжимая кулаки в карманах куртки. Он не мог рассказать Маше. Страх стать изгоем, быть изгнанным из этой стаи, оказался сильнее тихого голоса чести и затаенной, невысказанной любви. Он выбрал трусливое спокойствие, предав и ее, и себя.

Вернувшись в класс, Гриша тяжело рухнул на стул рядом с Машей, от него пахло ветром и сигаретным дымом. Его пальцы, грубоватые и уверенные, вдруг принялись водить по тыльной стороне ее ладони, выписывая бесцельные, ленивые круги. Ее кожа была удивительно мягкой и нежной, как лепесток, но Гриша не чувствовал ничего, кроме холодного, щекочущего нервы предвкушения. Его мысли уже были там, в вечерних сумерках, где разыграется финальный акт его маленького спектакля. Он мысленно примерял колкости, подбирал слова, которые должны были ранить больнее пощечины – отточенные, ядовитые, призванные навсегда поставить на место эту «серую мышку» и доказать всем, что ее чувства были всего лишь разменной монетой в его игре.

– Слушай, солнышко, – его голос прозвучал нарочито мягко, слащаво-медовым тоном, в котором тонула стальная нота насмешки. – У меня тут полный завал с биологией, а у тебя, я слышал, с ней все просто отлично. Выручишь? Поможешь подготовить доклад к завтрашнему уроку?

Лесть и хитрость сплелись в его словах воедино, создавая идеальную ловушку. Но Маша, ослепленная его вниманием и пьянящим прикосновением, была глуха к фальшивому тону. Она видела лишь его обращенный к ней взгляд и слышала долгожданную просьбу о помощи.

– Хорошо, давай задержимся после уроков, я помогу, – с готовностью предложила она, ее сердце учащенно забилось от мысли о дополнительной минуте наедине.

– А, нет, после уроков никак, – он махнул рукой, изображая досаду. – Дела несрочные, но неотложные. Может, заглянешь ко мне часиков в восемь вечера? Я как раз после тренировки подоспею, голова свежая будет.

Он смотрел на нее, оценивая реакцию. Расчет был точен: предложение прийти домой звучало как знак особого доверия, следующая ступень в их «отношениях».

– Ладно, – согласилась Маша, и на ее губах расцвела легкая, счастливая улыбка. – Возьму с собой материалы.

В ее голове не было места подозрениям, только розовые блики от предвкушения. Она была рада не просто помочь – она была рада стать ему полезной, внести свой маленький вклад в его жизнь, почувствовать себя нужной. Она уже представляла, как они вместе сидят над учебниками, как он улыбнется ей и скажет «Спасибо!». Она не знала, что готовит ей этот вечер, и что ее искренность станет мишенью для самого жестокого в ее жизни урока.

Вечер наступил с пугающей, неестественной скоростью, будто время, подыгрывая Грише, спешило к развязке. Артем метался по комнате, словно раненый зверь в клетке. Совесть глодала его изнутри, выедая душу по кусочкам. Он снова и снова хватал телефон, холодный и безмолвный свидетель его малодушия. Палец заносился над номером Маши, чтобы выкрикнуть правду, сорвать мерзкий фарс… но тут же опускался. Трусливый внутренний голос шептал: «Будь что будет! Если она сама такая дура, что не видит очевидного, если так легко отдастся… то так ей и надо! Переживу! Девушек других полно!». Он пытался убедить себя, что его равнодушие – это сила. Но это была ложь, и он это знал. Его честь и совесть тихо умирали в тот вечер в четырех стенах его комнаты.