Практическое прошлое

Сегодня прилагаются немалые герменевтические усилия для того, чтобы прояснить это непростое содержание. Многие из них ожидаемо сводятся к констатации преобладающего влияния на Уайта волюнтаристской философии экзистенциализма, определившей его «этически мотивированный релятивизм»48. Но такой результат едва ли можно признать удовлетворительным. Ведь даже если мы согласимся с тем, что выбор прошлого происходит в бесконечно уникальной ситуации настоящего, и что он так же свободен, как и выбор будущего, остается непонятным, зачем вообще изучать историю, если ее изучение не влечет за собой ответа на кантовский вопрос: «Что мне следует делать?». Другими словами, не ошибся ли Уайт с областью своих исследований? Зачем на протяжении своей долгой жизни он неустанно критиковал профессиональную историографию c ее безжизненным историческим прошлым? Не правильнее ли было бы как можно раньше отмежеваться от нее, заявив, что только «параисторическая» проза литературного модернизма способна иметь дело с тем, что он признавал за этически насыщенное практическое прошлое? Однако проблема заключается отнюдь не в четкости определения предметной области. Джудит Батлер в своем предисловии к посмертно изданному сборнику статей Уайта, задаваясь вопросом об «этической прагматике» его работ, справедливо указывает на то, что «смысл рефлексии Уайта состоит не в том, чтобы ответить на вопрос: „Что делать?“, но в том, чтобы высветить исторические условия, порождающие этот вопрос и горизонт возможностей, необходимый для самой его постановки»49. Иначе говоря, практическое прошлое не является исключительно литературным продуктом, оно реально и принадлежит области истории, но такой истории, которая более не может служить нам в качестве руководства к действию. Как подсказывает Батлер, этическое послание Уайта следует читать на фоне таких явлений, как изменение климата, подъем авторитаризма, интенсификация административных форм насилия в тюрьмах и на государственных границах. Вызываемая ими пространственно-временная дезориентация является той сценой, на которой практическое суждение манифестирует себя как историческая проблема.

Сильной стороной этической рефлексии Уайта является чуткость к знаковым для современности событиям. В работах, предшествовавших публикации «Практического прошлого», он называл их «модернистскими»50 и относил к ним гуманитарные катастрофы, случившиеся в XX веке: две мировые войны, Холокост, применение оружия массового уничтожения, истощение природных ресурсов и др. В этой книге (вслед за Фрейдом и Альтюссером) он предпочитает называть такие события «сверхдетерминированными». Неподдающиеся репрезентации привычными средствами реалистического повествования, они упраздняют дистанцию между фактом и вымыслом, субъектом и объектом, намеренным действием и вынужденным страданием. Невероятная и буквально непредставимая реальность этих событий требует для своего сообщения таких выразительных возможностей, каких просто прежде не было в арсенале профессиональной историографии. Для Уайта это означает, что эти события нельзя превратить в «сухие факты». Они не подходят для конвенционального исторического описания. Редкий пример адекватного обхождения с такими событиями в современной историографии он находит в работе Сола Фридлендера «Годы истребления: нацистская Германия и евреи»51. Во введении к ней Фридлендер говорит о «недоверии», которое должна вызывать у читателей ужасающая правда рассказываемой им истории:

Цель исторического знания – приручить недоверие, объяснить все так, чтобы оно исчезло. В этой книге я хочу предложить тщательное историческое исследование истребления евреев в Европе, не уничтожая и не приручая это изначальное чувство недоверия52.

Этот замысел Фридлендера Уайт встречает с чрезвычайным одобрением и обращает особое внимание на повествовательные приемы, с помощью которых он осуществляется: «шероховатость изложения»; отсутствие единой сюжетной линии, позволяющее автору представить свою историю «как набор (беньяминовских?) „констелляций“, а не последовательно сменяющих друг друга „сцен“»53; отказ автора от позиции «всеведущего» рассказчика, его нахождение «внутри» акта репрезентации, дающее «голос» авторам дневников, свидетелям и выжившим. Создаваемые ими «перебои», по словам Уайта, «не столько сообщают фактическую истину, сколько передают истину ощущений»54. Приостанавливая ход повествования, они производят сильный перформативный эффект: выбивают читателя «из колеи», делают его сопричастным описываемым событиям, «позволяя истории случиться»55.

В этом, на мой взгляд, и состоит «этическая прагматика» работ Хейдена Уайта, о которой вопрошает Батлер в цитируемом выше тексте. Она определяется задачей освобождения исторического события от сковывающего его нарративного сюжета, за которым, как мы это знаем из «Метаистории», обязательно стоит какая-то предвзятая идеология. Определенные возможности для такого освобождения приуготовлены литературным модернизмом. Как пишет сам Уайт, ссылаясь на авторитет Эриха Ауэрбаха

Модернизм далеко не является бегством от реализма и истории. Он освобождает историческое событие от приспосабливающего воздействия «сюжета», покончив с самим «сюжетом». Более того, модернизм вовсе не отказывается от реальности в пользу фантазии, а демонстрирует, сколько фантастического содержится в «реальном». Модернизм не только расширяет охват исторического события в горизонтальной плоскости, позволяя ему проникать в соседние временные зоны. Он также раскрывает глубину исторического события, показывая, сколько слоев смысла в нем скрывается, как нестабильны его колебания, насколько оно устойчиво к затвердению56.

Но указывая на эти возможности, Уайт не ограничивается привычным сетованием на неспособность профессиональной историографии ими воспользоваться. В этой книге он предлагает нечто более интересное – оригинальную теорию исторического события, которое, выйдя из подчинения нарративному сюжету, обнаруживает себя как событие асинхронной коммуникации.

Не претендуя здесь на сколько-нибудь подробный анализ этой теории, остановлюсь коротко только на двух ее важнейших положениях: контингентной природе исторического события и его «отложенному во времени» (nachträglich) воздействию.

Согласно Уайту, историческое событие не равно историческому факту: первое происходит, второй устанавливается с помощью специальных процедур научной историографией. Факт – это описанное событие, ставшее частью исторического знания. Есть все основания полагать, что до того, как возникла история как специфическая познавательная практика (а произошло это в античной Греции, благодаря Геродоту и Фукидиду), исторических событий не было. Однако эта практика не возникла раз и навсегда в готовом виде, она изменялась, открывая для себя новые события (в том числе и те, которые происходили до ее возникновения) и трансформируя тем самым область исторического. Таким образом, всякое новое историческое событие находится одновременно внутри и вне этой области исторического знания. Какие, с формальной точки зрения, события могут иметь эти признаки новизны? Те, чей трансформирующий потенциал настолько велик, что из него может вытекать «альтернативный образ существования, полностью отличный от нашего»57. Каждое такое событие, при взгляде на него со стороны господствующего знания, представляет собой «замешательство и вызов»58. В этом смысле, как мне представляется, мы можем говорить о контингентности исторического события: оно не может стать элементом того «предназначения», какое уготовано ему дисциплинарной историографией, не входит в состав исторического прошлого, которое та производит.

Вместе с тем это событие обладает особой темпоральностью. Уайт объясняет его действие по аналогии с учением Фрейда об отложенном эффекте (Nachträglichkeit) психической травмы. Оно развертывается не линейно, а происходит как бы в два такта, или, можно сказать, расслаивается на два относительно независимых друг от друга события. Первое (собственно травма) относится к сколь угодно неопределенному прошлому, второе (ее болезненное осознание) к столь же неопределенному будущему. Связь между ними устанавливается ретроактивно в момент осознания травмы. По мысли Уайта, эта связь того же рода, что образуется между фигурой и ее воплощением, согласно методу христианской экзегезы, описанному Ауэрбахом59 (Грехопадение Адама воплощается в Воскресении Христа). Пройдя секуляризацию, этот метод помогает обнаружить связь между отдаленными во времени историческими событиями: Токвиль, например, видел связь между протестантской Реформацией и Французской революцией. Уайт настаивает, что в данном случае речь не идет о предопределении или телеологии. И хотя более позднее событие обладает несомненным преимуществом над более ранним (поскольку «завершает» его), оно не навязывает ему произвольные смыслы, а дает раскрыться тем его возможностям, которые ранее присутствовали в латентном виде. Размышляя над характером этой связи между двумя событиями, уместно вспомнить о беньяминовской идее «слабой мессианской силы, на которую притязает прошлое», хотя Уайт на нее здесь прямо не ссылается60.

Таким образом, на уровне практического прошлого историческое событие проявляет себя как своего рода реляционная машина61

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Interview: Hayden White: The Image of Self-Presentation Author(s): Ewa Domanska, Hans Kellner, and Hayden White // Diacritics. 1994. Vol. 24. № 1. P. 94.

2

Так, отвечая на критическую статью австралийского историка Дирка Мозеса, Уайт пишет: «Профессиональная историография не может достойно участвовать в дискуссиях по главным политическим, этическим и идеологическим проблемам, беспокоящим общество, которое, лишившись религии и метафизики, не имеет почти ничего, кроме „истории“, в качестве основы для вынесения разумных суждений по текущим вопросам». И далее в том же тексте, реагируя на упрек в том, что он не способен провести ясное различие между мифом и историей: «Я горжусь тем, что постарался показать, до какой степени этой различие никогда не работало в исторических исследованиях <…>. Вслед за Леви-Строссом я готов повторить, что „история – это миф Запада“» (White H. The Public Relevance of Historical Studies: A Reply to Dirk Moses // History and Theory. 2005. Vol. 44. P. 335–336, 337).

3

Роже Шартье выражал сомнения в том, что Уайт в состоянии критиковать историков-ревизионистов, отрицающих Холокост. Карло Гинзбург обнаружил в работах Уайта сильное влияние со стороны главного философа итальянского фашизма Джованни Джентиле. См. подробнее об этой критике: Paul H. Hayden White: The Historical Imagination. Cambridge; Oxford: Polity Press. 2011. P. 120–124.

4

О том, как американские историки преодолевали «постмодернизм», см. прекрасную статью Итана Клейнберга: Kleinberg E. Haunting History: Deconstruction and the Spirit of Revision // History and Theory. 2007. Vol. 46. № 4. P. 113–143.

5

LaCapra D. A Poetics of Historiography: Hayden White’s Tropics of Discourse // LaCapra D. Rethinking Intellectual History: Texts, Contexts, Language. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1983. P. 72.

6

Ankersmit F. A Plea for a Cognitivist Approach to White’s Tropology // Philosophy of History after Hayden White / Ed. by R. Doran. London, New York: Bloomsbury, 2013. P. 47.

7

Bal M. Deliver Us from A-Historicism: Metahistory for Non-Historians // Philosophy of History after Hayden White / Ed. by R. Doran. London, New York: Bloomsbury, 2013. P. 68.

8

Его канонизация, к слову, началась при жизни: первые две его монографии, «Метаистория» и «Тропика дискурса», давно уже стали обязательным чтением в ведущих западных университетах на курсах по историографии и методологии истории, в то время как последующие две, «Содержание формы» и «Фигуральный реализм», изучают специалисты по теории литературы. См. об этом: Doran R. Editor’s Introduction: Choosing the Past: Hayden White and the Philosophy of History // Philosophy of History after Hayden White / Ed. by R. Doran. London, New York: Bloomsbury, 2013. P. 1–34.

9

Я имею в виду прежде всего графический роман Арта Шпигельмана «Маус: рассказ выжившего», который Уайт анализирует в одном из своих эссе. См.: White H. Historical Emplotment and the Problem of Truth // Probing the Limits of Representation: Nazism and the Final Solution / Ed. by Saul Friedlander. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1992. P. 37–53.

10

Буравой М. Приживется ли «публичная социология» в России? / пер. с англ. М. Габовича // Laboratorium. Журнал социальных исследований. 2009. № 1. С. 163.

11

Буравой М. За публичную социологию / пер. с англ. А. Балджи // Социальная политика в современной России: реформы и повседневность / под ред. Е. Ярской-Смирновой, П. Романова. М.: ЦСПГИ, Вариант, 2008. С. 8–51.

12

Ее основу составили ранее опубликованные статьи: White H. The Practical Past // Historein. 2010. Vol. 10. P. 10–19; Idem. Politics, History, and the Practical Past // Storia della Storiografia. 2012. Vol. 61. P. 127–134.

13

Идею различия «практического» и «исторического прошлого» Уайт позаимствовал у английского консервативного политического мыслителя Майкла Оукшотта. В отличие от Уайта, симпатии Оукшотта целиком лежат на стороне «исторического прошлого», поскольку оно служит чистому знанию и «существует вне морали, политического устройства или социальной структуры, которые практический человек переносит из своего настоящего в свое прошлое» (Оукшот М. Деятельность историка / пер. с англ. Ю. Никифорова // Оукшот М. «Рационализм в политике» и другие статьи. М.: Идея-Пресс, 2002. С. 142).

14

Наст. изд. С. 47.

15

Там же.

16

Там же. С. 56.

17

Там же. С. 45.

18

Там же. С. 47–48.

19

Наст. изд. С. 32–33.

20

Речь идет об анархизме, консерватизме, радикализме и либерализме. См.: Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX в. / пер. Е. Г. Тубиной, В. В. Харитонова. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2002. С. 42–43]

21

См.: Lorenz Ch. It Takes Three to Tango: History between the «Practical» and the «Historical» Past // Storia della Storiografia / Geschichte der Geschichtsschreibung. 2014. Vol. 65. № 1. P. 37.

22

Уайт прямо говорит о «конститутивном анахронизме» применительно к романной исторической прозе начала XIX века. См.: White H. The Practical Past. P. 7.

23

Spiegel G. Above, about and beyond the Writing of History: A Retrospective View of Hayden White’s Metahistory on the 40th Anniversary of its Publication // Rethinking History: The Journal of Theory and Practice. 2013. Vol. 17. № 4. P. 492.

24

Domanska E. Hayden White and liberation historiography // Rethinking History: The Journal of Theory and Practice. 2015. Vol. 19. № 4. P. 644. Термин «историография освобождения» впервые начал использовать биограф Хейдена Уайта, нидерландский интеллектуальный историк Херман Пауль по аналогии с такими ранее существовавшими терминами, как «теология освобождения» и «философия освобождения» См.: Paul H. Hayden White: The Historical Imagination. P. 12.

25

Уайт в беседе с Доманской говорил, что «история родилась из заботы о будущем», и предлагал концепцию «прогрессивной историографии», задача которой состоит в формировании утопического образа будущего. См.: Domanska E. Conversation with Hayden White // Rethinking History. 2008. Vol. 12. № 1. P. 4–5.

26

Буравой М. За публичную социологию. С. 37.

27

«Как я уже настаивал, профессиональный компонент – это сердце нашей дисциплины». См.: Буравой М. За публичную социологию. С. 30.

28

Буравой М. Приживется ли «публичная социология» в России? С. 170.

29

Там же.

30

«Я рассматриваю историю или, скорее, ход общественно-политического развития на Западе от Рима до настоящего времени с марксистской точки зрения, и моя критика исторической профессии в Новое время проистекает из моего убеждения в том, что эта профессия является частью надстройки, относящейся к тому базису, где доминируют капиталистический способ производства и вытекающие из него социальные и производственные отношения». Цит. по: Domanska E. Conversation with Hayden White. P. 4.

31

White H. The Burden of History // History and Theory. 1966. Vol. 5. № 2. P. 112.

32

Ibid. P. 114.

33

Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни / пер. Я. Бермана // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 180.

34

О влиянии на Уайта экзистенциалистской философии см.: Doran R. Editor’s Introduction: Choosing the Past: Hayden White and the Philosophy of History. P. 9–16; Paul H. Hayden White: The Historical Imagination.

35

White H. The Burden of History // History and Theory. 1966. Vol. 5. № 2. P. 123.

36

Ibid. P. 132.

37

Ibid. P. 134.

38

White H. The Politics of Historical Interpretation: Discipline and De-Sublimation // Critical Inquiry. 1982. № 9. P. 117, 118.

39

Мой перевод цитаты из английского издания «О возвышенном» Ф. Шиллера, которую приводит Уайт в этой статье. См.: White H. The Politics of Historical Interpretation. P. 125–126.

40

Ibid. P. 129.

41

Цит. по: Domanska E. Hayden White and liberation historiography. P. 4.

42

White H. The Politics of Historical Interpretation. P. 129.

43

Ibid. P. 130. Именно здесь К. Гинзбург заподозрил сильное влияние Джентиле на Уайта. См. выше сноску 1 на с. 8 наст. изд.

44

Цит. по: Domanska E. Hayden White and liberation historiography. P. 4.

45

Ibid.

46

La Greca M. I. Hayden White and Joan W. Scott’s Feminist History: The Practical Past, The Political Present and An Open Future // Rethinking History. 2016. Vol. 20. № 3. P. 395–413.

47

Norton C., Donnelly M. Liberating Histories. London: Routhledge. 2018. P. 157.

48

Цит. по: Pihlainen K. The Ethics of Fictionality in History Writing // PROMETEICA. Revista de Filosofia y Ciencias. 2021. № 22. P. 50.

49

Butler J. Hayden White, Modernism, Practical Knowledge // Hayden White. The Ethics of Narrative. Essays on History, Literature, and Theory, 1998–2007 / Ed. by R. Doran, Foreword By J. Butler. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2022. P. 11.

50

White H. The Modernist Event // White H. Figural Realism: Studies in the Mimesis Effect. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1999.

51

Friedlander S. The Years of Extermination: Nazi Germany and the Jews, 1939–1945. New York: Harper Collins, 2007.

52

Наст. изд. С. 161.

53

Наст. изд. С. 147.

54

Наст. изд. С. 156.

55

Наст. изд. С. 155.

56

Наст. изд. С. 116–117.

57

Наст. изд. С. 100.

58

Наст. изд. С. 115.

59

Auerbach E. Figura [1938] // Auerbach E. In Scenes from the Drama of European Literature / Ed. by E. Auerbach, trans. by R. Mannheim. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1984. P. 11–76.

60

О том, как соотносится модель «фигуры-воплощения» Ауэрбаха с идеей искупления прошлого Вальтера Беньямина Уайт рассуждает в другой статье. См.: White H. Figura and Historical Subalternation // Hayden White. The Ethics of Narrative. Essays on History, Literature, and Theory, 1998–2007. P. 101–108.

61

На мой взгляд, теория исторического события Уайта вполне укладывается в ту его концептуализацию, которую предлагают редакторы недавнего номера журнала History and Theory, специально посвященного теме события: «Не будучи самодовлеющей сущностью, событие скорее представляет собой категорию отношений: это точка сфокусированного внимания, которая одновременно структурирует и структурируется способами, которыми люди, группы и общества относятся к своему собственному времени». См.: Jung T., Karla J. Times of the Event. Introduction // History and Theory. 2021. Vol. 60. № 1. P. 75–85.