Лимонник. ВЫПУСК №2 по материалам израильских литературных вечеринок

– Вы мои дети, вы меня простите. Вы-то со своими мужьями ночью помиритесь.

И действительно, зятья боготворили бабушку и дедушку до самой их смерти.

Фамилия моей бабушки была Купершток, а дед назвал ее Куперштучка. Бабушка чаще всего называла деда не по имени, а Шлимазл. Бабушка опасалась его кулаков совершенно не зря, хотя за всю их жизнь, которая происходила при мне, она вывела его из себя по-настоящему всего один раз. В комнате стоял старинный дубовый стол, дед ударил по нему кулаком, и стол разлетелся в щепки. Несмотря на все ее провокации, он ни разу в жизни не поднял на бабушку руки. Она оскорбляла его по-всякому, мол он тряпка, бабник и вообще никчемный, и как ей жаль, что она так и не встретила в жизни настоящего мужчину. Тут же вспоминались австрийские веники, и они переходили на идиш. Потом с возрастом я понял, что это у них была такая игра, без которой им было просто скучно жить. Дед в семьдесят лет после двойной операции, чтобы показать, что он по-прежнему силен, крутил над головой два полных ведра воды.

В восемьдесят лет ему показалось, что ему надоело все это терпеть от бабушки. Сколько я его помню, он всегда носил прическу «под Котовского», а тут решил назло ей отпустить волосы, которые упорно отказывались расти. Он заявил, что решил с ней развестись, и все родные сделали вид, что поверили. На что бабка сказала:

– Иди, разводись, если дойдешь до загса, старый пердун.

После этого их ссора на идиш была на особенно повышенных тонах.

В восемьдесят шесть лет дед полез менять лампочку на кухне. Под ним развалилась табуретка, и он упал. Я не знаю, есть связь или нет, но у него начал быстро развиваться рак. Через несколько месяцев он умер. Когда санитары приехали забирать его в морг, бабушка дотронулась до его шеи:

– По-моему, он еще теплый, – сказала она.

Она не могла поверить, что ее Изя умер. У нее куда-то сразу исчезла ее энергия, которая всегда била ключом. Она разговаривала, ела, но это уже был другой человек. Через два года она умерла спокойно во сне. На кладбище в подмосковной Малаховке они лежат рядом под одним памятником. Я абсолютно уверен, что их души вместе. Они по-прежнему разговаривают по-русски, а ругаются на идиш. Иначе и быть не может.

Суицид

Боже. как болит нога! Раньше она болела только при ходьбе. Правда, после нескольких шагов болела абсолютно жутко, но я ложился, и через 15—20 минут боль утихала, а потом и проходила вовсе. Я уже больше десяти лет не могу сходить в магазин или пойти погулять с собаками. Всё на жене. На мое предложение оставить меня, она отвечает, что я полный идиот, и что я для нее больной лучше, чем любой другой здоровый. Я понимаю, что загоняю ее, но ничего не могу сделать. А здесь новая напасть – эта чертова нога воспалилась, и боль не отпускает ни на секунду, ни сидя, ни стоя, ни лежа. Она все усиливается, и уже две ночи я не могу сомкнуть глаз. Семейный врач прописал обезболивающие таблетки, которые абсолютно на меня не действуют. Вроде надо идти ложиться в больницу, но я всего два месяца, как вышел оттуда из-за сердечных проблем. Один бог знает, как я не люблю лежать в больнице.

Жена подошла ко мне:

– Попробуй заснуть и давай завтра поедем в приемный покой.

– Посмотрим, – прошипел я сквозь боль.

К моему удивлению, через некоторое время глаза мои закрылись. Когда я открыл их, было уже утро. Боль не отпускала. Я позвал жену. Потом вспомнил, что с утра она должна была ехать сначала к моему семейному врачу, потом в аптеку за моими же лекарствами. Вдруг в голове промелькнула шальная мысль – я подумал, это же мой шанс. Надо освободить ее от обузы, а себя от мучений. Я дополз до ящика в спальне и взял оттуда тысячу шекелей. С трудом одевшись, вылез на улицу, взял такси и поехал на рынок. На рынке мне нужно было найти Ицика, которого мне показали еще лет 20 назад. Говорили, что он может достать абсолютно всё. Ковыляя, я вошел на рынок и сразу узнал Ицика. Я подошел к нему.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал я.

– Что ты хочешь?

– Нужен яд. Это не для других, это для себя.

– Детали меня не интересуют, – сказал Ицик. – Давай триста шекелей.

«Недорого же стоит человеческая жизнь», – подумал я, давая ему деньги.

– Жди здесь, сейчас принесу.

Вскоре он вернулся и протянул мне что-то, свернутое как козья ножка.

– Это надо добавить в воду или еду. Через 20 минут все будет кончено.

Я забрал бесценный сверточек и на такси быстро вернулся домой. Я раздумывал, во что бы мне его подсыпать. Сил раздеться не было, и когда вернулась жена, я так и сидел в верхней одежде на диване.

– Давай я сварю кашу, – предложила она.

«Ну конечно, каша», – подумал я.

– Сейчас сварю, – она пыталась пройти на кухню мимо двух приветствовавших ее наших очаровательных собачек.

Когда каша была готова, жена поставила передо мной тарелку и принесла кофе. Каша была очень горячая. Улучив момент, когда супруга вышла из комнаты, я высыпал содержимое пакета в тарелку. Через несколько секунд жена вернулась.

– Кстати, почему ты одет? – спросила она.

– Хотел выйти на улицу, покурить на лавочке.

Дойти до лавочки во дворе я был еще в состоянии.

– Ну, так пойдем, – сказала она. – Каша всё равно должна немного остыть.

«А собственно, почему бы и нет», – подумал я. Напоследок покурить на улице не так уж и плохо. Мы вышли, сели на лавку и закурили.

– По-моему, я забыла запереть дверь на ключ, – сказала жена.

– Ничего, докурим и вернемся. А у нас дома какие ни есть собаки, – мне не хотелось портить последний в жизни перекур с женой.

Докурив, мы поднялись в квартиру. На моем диване сидел мой московский друг Сашка.

– Ты как здесь?! Почему не позвонил, что приедешь?

– Хотел сюрприз тебе сделать. Если б я позвонил, Маринка поехала бы встречать меня в аэропорт, а она и так занята. Что ты такой мрачный? Ты что, не рад меня видеть?

Тут я с ужасом увидел, что на столе нет тарелки с кашей.

– Извини, каша выглядела так аппетитно, а я так проголодался с дороги. Я думаю, ты меня простишь, – сказал Сашка, заметив, что я ищу взглядом тарелку.

– А где тарелка?

– Собаки выпросили остатки, я им отнес на кухню.

Я взмолился, чтобы Ицик надурил меня и дал мне вместо яда какой-то левый порошок. Забыв о боли в ногах, я вбежал в кухню. Собаки уже бились в конвульсиях, из пастей текла пена. Не чувствуя боли, я упал на колени. Я уже ничем не мог помочь. Господи, там же Сашка! Не успел я подняться с колен, как услышал, как упало что-то тяжелое. Я закричал.

Глаза открылись. Передо мной стояла улыбающаяся жена.

– Ну сколько можно дрыхнуть? «Скайп» надрывается – Сашка звонит.

Забыв о боли, я рванулся к компьютеру. На экране была улыбающаяся физиономия моего друга.

– Извини, – сказал он. – Не смогу приехать до Нового года. Постараюсь прилететь весной, чтобы мы вместе могли отметить наше шестидесятилетие.

Мы с Сашкой дружим с первого класса, и дни рождения у нас рядом.

– Отличная идея, – сказал я ему. – Буду тебя ждать.

Услышав, что я проснулся, из соседней комнаты выскочили мои собаки. Я нагнулся к ним, чтобы погладить, и они попытались лизнуть меня в лицо. Я не приветствую такое проявление нежности, но на этот раз сам поцеловал каждую из них.

Господи, какое счастье, что это был всего лишь сон! Какая физическая боль может сравниться с потерей близких? «Ты сегодня встанешь, тряпка, – сказал я себе, – и поедешь в больницу. Ты с помощью врачей будешь пытаться вернуть себе возможность хоть как-то двигаться. Если ты мужчина, ты обязан это сделать».

Мы с женой быстренько собрались и поехали в больницу.

– Не бойся, я верю, что все будет хорошо, – сказала жена.

Я не боялся и верил. Ведь моя любимая никогда меня не обманывала.

Кантор

Эта история началась около 40 лет назад, на Хануку. Я тогда учился на первом курсе института. Моя бабушка, хоть и была дочерью раввина, никогда не была религиозной. Но свой день рождения она отмечала в разные дни. По паспорту она родилась 8 марта, но точно знала, что родилась в первый день Пурима, всегда звонила в синагогу и уточняла, когда первый день Пурима, и на этот день звала гостей, чтобы отметить свой день рождения. И все же эта история не пуримская, а ханукальная.

Моей бабушке сказали, что появился новый кантор с каким-то чудесным голосом, и стоит сходить его послушать…

Я на еврейские праздники очень часто ходил к синагоге, что в Москве на улице Архипова. Там собиралась молодежь, чтобы потанцевать. Мы вставали в круг, пели и отплясывали. Зачастую мальчики знакомились с девочками. На площади у синагоги ходили люди с официальными лицами, вглядываясь в веселящуюся молодежь… И хотя петь и танцевать никто не запрещал, казалось, они хотят запомнить каждого в лицо. Кстати, у некоторых в институте потом были неприятности.

Узнав, когда начнется служба, я в первый раз в жизни вошел внутрь синагоги. Я совершенно не знал, как себя вести. Мужчины, окружавшие меня, начали бить себя по голове. И только тут я заметил, что я единственный, кто зашел в помещение без головного убора. У меня не было шапки, и надо было срочно что-то придумать. Слава богу, в кармане имелся носовой платок, которым я накрыл свою тогда еще роскошную шевелюру. Ко мне подошел какой-то сердобольный старичок и протянул старую соломенную шляпу…

– Будешь уходить, повесь на вешалку при выходе, – сказал он мне.

В большой синагоге я еле-еле нашел свободное место. Я даже представить себе не мог, что в Москве столько евреев. Мужчины находились внизу, женщины наверху… Вскоре появился маленький тщедушный человек с всклокоченной бородой. Он начал говорить и петь, и все вокруг меня исчезло. Это был не просто голос, это была душа. Я сначала не мог никак понять, как у кантора не разорвется сердце. Казалось, что он выкладывал его, как на блюдечке, каждому, кто его слушал. Я сидел, закрыв глаза, совершенно загипнотизированный этим голосом. Передо мной стали проплывать картинки тех немногих еврейских историй, о которых мне рассказывала моя бабушка. Я увидел, как брат убивает брата. Как Моисей выводит евреев из Египта и водит их по пустыне, как он приводит их на Землю Израилеву. Я ни слова не понимал из того, что он говорил. Это все было в его волшебном голосе. Вдруг служение прервалось.

– Это всё? – спросил я соседа.

– Нет, примерно через пятнадцать минут он продолжит.

Очень хотелось курить, но я, как пригвожденный, сидел на лавке, боясь, что после перерыва не найду свободного места. А я никогда не прощу себе, если пропущу продолжение.

Вскоре служба продолжилась. Я опять закрыл глаза и перед ними встали новые картинки. Я вдруг увидел, как сжигают бабушкину родню вместе с отцом-раввином в Белоруссии. При этом я сам испытывал почти физическую боль. Но я продолжал внимать его голосу. Я увидел, как первые переселенцы под палящим солнцем строят страну. Как солдаты гибнут от рук арабов, и снова испытал почти физическую боль, как будто убивали меня. Я увидел современный Израиль, хотя и представления не имел, как он выглядит.

Служба закончилась, а я все сидел на лавке, не в силах подняться. Тщедушный человек с всклокоченной бородой, который только что совершил со мной это чудо, выглядел уставшим. Мне хотелось подбежать к нему и поблагодарить, но я не посмел. Я понял только одно – что никогда не буду сам профессионально заниматься музыкой, хотя у меня было несколько предложений от разных ансамблей, – потому что спеть даже близко, как он, я не смогу никогда.. И что когда-нибудь приеду в Израиль, потому что, наверно, слушая этого кантора, я стал евреем. Не по происхождению, а по сути.

Я так и не стал религиозным. Но, слушая этот голос, я перестал быть атеистом. Потому что такой голос мог дать только сам Господь. Я специально выбирал время, чтобы приехать в синагогу и слушать этого чудесного кантора. Я даже купил специально кепку, которую надевал при входе в синагогу.

Однажды я собирался в очередной раз пойти послушать моего кумира, но плохо себя почувствовал и не пошел. Когда я пришел на следующее его выступление, оказалось, что кантор умер прямо во время службы в тот день, когда я не смог прийти.

Появился новый кантор. Но это было совсем не то. И я перестал посещать синагогу.

Действительно, судьба сложилась так, что я приехал в Израиль. И сегодня, когда мне бывает плохо физически или душевно, в моей душе как будто открывается какая-то дверца и внутри себя я слышу голос того великого кантора. И мне сразу становится легче.

Наездница

Во второй половине 80-х годов я работал на заводе в отделе снабжения. Моей коллегой на другом заводе, чуть покрупнее нашего, была молодая женщина. Естественно, мы поддерживали деловые отношения, время от времени поддерживая друг друга.. Я недавно развелся и у меня было увлечение – каждые выходные я ходил на ипподром. Чисто городскому жителю, мне нравилось следить за бегом лошади.

Как раз накануне очередных выходных я по делам заехал на завод моей коллеги. Она поинтересовалась, чем я занимаюсь на выходные. Я сказал, что поеду на ипподром. На что она сказала, что давно мечтала там побывать, и попросила взять ее с собой.

– Никаких проблем, – сказал я Оле.

Тогда последовало еще одно, совершенно неожиданное для меня предложение.

– Говорят, ты недавно развелся? Я своего тоже послала. Давай я приеду к тебе на ночь, и от тебя поедем на ипподром.

– Почему бы нет, – сказал я.

В пятницу вечером она ко мне приехала. Мы были знакомы, в основном, по работе. Оля оказалась женщиной без комплексов, то есть, совсем без комплексов. Она вошла ко мне в комнату, разделась догола, надела мою рубашку и пошла в ней в ванную, не обращая внимания на то, что я жил с отцом. Когда она мылась, я занес ей махровый халат, чтобы она, во-первых, не замерзла, а во-вторых, не смущала отца. Меня трудно вогнать в краску, но Оле это удавалось раз за разом. За ужином она села так, чтобы не только я, но и отец прекрасно видели ее, честно говоря, не очень аппетитную грудь.

Наконец настала ночь и мы пошли спать. Я думал, мы по-быстренькому займемся сексом, и будем спать. Но у Оли были совсем другие планы. Было похоже, она решила оторваться минимум на год вперед. Под утро мысль ехать на ипподром показалась мне дикой. На мне и так всю ночь скакали, как на лошади.

Наверно, вечером я сказал ей, во сколько начнутся бега. Я был безжалостно разбужен, а Оля, не одеваясь, пошла на кухню делать кофе. Когда я вошел туда, я с удивлением увидел, что отец тоже находится на кухне. Мне было даже страшно подумать, какой разговор мне с ним предстоит вечером. Но он не стал дожидаться и отозвал меня в другую комнату.

– Где ты нашел эту страшную шлюху? Если тебе доставляет удовольствие смотреть на ее прелести, то мне не очень. Надо, сынок, быть поразборчиве.

Дело не только в том, что Оля вела себя неподобающе; отец считал, что я сделал огромную ошибку, когда разошелся с женой. Но в отношении Оли он был прав – нормальные женщины так себя не ведут.

– Мы договорились провести ночь, но я не мог знать, что она будет так себя вести. Ничего серьезного здесь и быть не может. Просто решили немного расслабиться. Сейчас мы поедем на ипподром, и обещаю тебе, что больше ее в нашем доме не будет.

Я не стал объяснять отцу, что секс у нас был чисто механическим, мне было неудобно ему сказать, что ничего приятного в таком сексе я для себя не нашел.

К началу заездов мы были уже на ипподроме. Оля засыпала меня вопросами. Но я после бессонной ночи довольно плохо соображал и отвечал чисто механически. Оля с каким-то обожанием смотрела на пробегающих мимо лошадей. Если бы хоть часть этого тепла была бы ночью, возможно, все, что произошло между нами, было бы намного романтичнее, и я бы не чувствовал себя как использованный презерватив.

Оля нашла группу знатоков и начала общаться с ними. Я был счастлив, что она наконец оставила меня в покое. Когда заезды закончились, я не смог найти ее на ипподроме. Мобильных телефонов тогда, слава богу, не было, и я спокойно поехал домой отдыхать.

Началась рабочая недели, и мне пришлось звонить на завод, где работала Оля. Ее на месте не оказалось. Трубку взял ее начальник и спросил меня, не знаю ли я, куда она делась.

– С начала недели она не появлялась на работе, и мы не можем ее найти.

Я рассказал, что мы были вместе на ипподроме и с тех пор я больше ее не видел.

Ипподром – место довольно криминальное, и я забеспокоился, не случилось ли с ней чего-нибудь. Я попросил, чтобы мне сообщили, когда она объявится на работе. Но Оля бесследно исчезла.

Примерно через год судьба занесла меня на Раменский ипподром, он недалеко от моей дачи. Участником одного из заездов, как было написано в программке, была наездница второй категории О. Н. Петрова. Я не сразу узнал в наезднице ту самую Олю. Увидев меня, она остановилась и попросила подождать ее до окончания состязаний, и поехала на старт. Но еще во время последнего заезда она оказалась рядом со мной.

– Ты удивлен? – спросила она.

– Не очень, – сказал я. – За тот единственный вечер, что мы провели вместе, я понял, что тобой руководит вовсе не разум, а инстинкты, ты уж меня извини…

– Действительно, я всегда добиваюсь того, чего хочу, – сказала она. – Через две недели я переведусь на Московский ипподром.

Я уже не сомневался, что у нее это получится.

Судьба сложилась так, что на ипподром я стал ходить все меньше и меньше. Но я вовсе не удивился бы, узнав, что наездница О. Н. Петрова достигла больших высот.

Свидание с прошлым

Александр Бинштейн

Рубашка

По мотивам «Рубашка Бланш»

Лютни настройте струны,Публика – благословиПесню о деве юной,Не испытавшей любви.Жизнь – золотая клетка,Блюдечко и шесток,Позолоченная ветка,И изумруд-замок.Темные своды замка,Холод пронзил ночной,Злая судьба подранка —Быть старику женой.Полем, дорогой тёмной,Слажено, на рысях,Движутся трое конных,И латы на их плечах.Бледной луны мерцаньеНа спрятанной в сталь груди,Слышно мечей бряцанье,Замок на их пути.Страх, как на одре смертном,Надежда – как светлячок.Кто же из них первым,Взойдёт на её порог?..Стража – поднять ворота!Герцог спешит к гостям,«Жена, не мешкай, чего там.Выйди скорее к нам».Сердце – испуганной птицей,Душа опустилась до пят,Перед прекрасной девицейРыцари гордо стоят.Первым – высокий и статный,Укрытый богатым плащом,Рока баловень знатный,Могучий и гордый Белон.За ним, благозвучный, прекрасный,Мечу предпочевший перо,Вечно влюблённый и страстный,Восторженный бард Огриё.Третий – взгляд его бешен,Исподлобья сверкает вдруг,От волнения побледневшийБедный барон Элидюк.«Несите вина и мяса!Зовите скорее шутов!Разбудим мы замок пляскойИ светом ночных костров.Веселым встречаем пиромМы дорогих гостей,А утро начнём турниром,С призом – четверкой коней,Самой почётной наградой,Того, кто себя не щадит, —Мечом с перевязью в смарагдахЖена моя наградит».Об этом турнире романсы,Барды будут слагать,Прибудет герцог Нормандский,Готовый вызов принять.Пока ни в одном состязаньиГерцог не был побит,Сладкие славы лобзанияТому, кто его победит.Ночное небо светлеет,Стена увита плющом.Кто там идет галереей,Укрывши лицо плащом?К даме в опочивальню,Сняв бархатный капюшон,Дверь отворив нахально.Входит храбрец Белон.Ларчик слоновой костиУкрыт под плаща полой,Прими от ночного гостя,Что он принёс с собой.Золото, жемчуг, рубины,Мерцают в огнях свечей.«Все они будут твоими,Если станешь моей.Владенья мои огромны,Вассалы мои верны,Ты только промолви слово —Сбежим из твоей страны.На всех рубежах владенийСвоих подниму я рать.Твой муж избежит сражений,И струсит тебя искать.Пока же, ночная пташка,Как символ моей любви,На ворот своей рубашки,Жемчужину приколи».Глаза опуская долуКрасавица говорит:«На что вы, сеньор, готовыРади моей любви?Суть моего ответа:Раз вы пленились мной,Завтра в рубашке этой,Выйдете смело в бой».«Как же в рубашке драться?Может быть, вы больны?Выйти на бой с нормандцемБез шлема и крепкой брони?Я часто подвластен чувствам,И многих женщин любил,Но такого безумства,Никто ещё не просил.Я вас покидаю, прощайте,Слова вспоминайте мои:Разумнее назначайте,Цену вашей любви».Воздух рассвета хрустальный,Трели слышны соловьёв,Пред девой в опочивальнеСладкозвучный поэт Огриё.«Милая, внемли песням,Что для тебя я пою,Слово – и будем вместе,Стихами тебя упою.Во славу дамы прекраснойЯ напишу сонет,И о любви нашей страстнойЧитать будут сотни лет».«Сеньор, речи ваши опасны, —Дама ему говорит. —Скажите, на что вы согласны,Чтобы слова подтвердить.Я дам вам мою рубашку,Что помнит моё тепло.Вы в бой в ней идите бесстрашно.Согласны, сеньор Огриё?»«Простите, я шутки вашейНикак не могу понять,Приказываете рубашкуМне на доспех надевать?»«Нет, вы не поняли, рыцарь,Я жду, что, вепря смелей,Вы выйдете завтра сразиться,В одной лишь рубашке моей».«Жестокая, вам поэтаВлюблённого вовсе не жаль.Но кто же будет в сонетахСвою изливать печаль?Я мог бы приказ исполнитьИ голову завтра сложить,Но кто же будет влюблённыхУчить о любви говорить?Прощайте, я вас покидаю,Мой бессердечный кумир.Жестокость вашу узнает,Весь христианский мир».Солнце восходит томноЛуна уходит с пути,Кто там в тени у колонныСтоит, не решаясь войти?«Сеньора, признаться, понынеЛюбви не ведал, но вдруг…Сражаться теперь в Палестине

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

אני אשה ואני יודעת ללדת – «Ани иша вэ ани йодат лалэдэт» (иврит).