Секундант одиннадцатого

Между тем компьютер вместе с пожитками, пусть деликатно, но со вчерашнего дня отнят и как-то не верилось, что когда-либо вернется к хозяину целым и невредимым. Доносившиеся со второго этажа звуки, походившие на вспарывание ткани, выстраивали такую перспективу; туда, наверх, секьюрити перенесли весь его скарб.

Его изолировали в одной из нижних спален с санузлом, двумя кроватями, письменным столом и телевизором, «подселив» Вольфганга для круглосуточной вахты. Тот как в воду в рот набрал, отвечая только на предложения поменять телеканал. Столовались они тут же, подавала и прибирала Марина, скорректировавшая свой недавний имидж – увлеченности Алексом (как казалось), на сложную гамму чувств – от растерянности до предвосхищения беды.

По всему выходило, что вредоносная воронка, то прихватывавшая, то дававшая передышку, заработала вновь. Но что это – цикл временной активности или конечное поглощение жертвы – Алекс пока не знал.

Тем временем строение лихорадило: к вечеру входная дверь то и дело хлопала, впуская визитеров с незнакомыми Алексу голосами, сам же актив, помимо Вольфганга, пребывал в движении, заполняя пространство энергетикой аврала. При этом новых автомобилей возле особняка не замечалось, и было не понять, откуда брались неизвестные действующие лица. Впрочем, какая разница? У шпионов своя логистика…

К исходу вторых суток возня вокруг своей персоны гостю надоела, и он затребовал аудиенции у Бригитты, ранее представленной ему комендантом объекта. Особых иллюзий между тем он не питал, в общих чертах представляя, что и в шпионаже всем правит протокол. До последнего параграфа, а то и буквы. Стало быть, пока технологическая цепочка «просвечивания» себя не исчерпает, права голоса у него нет.

При этом Вольфганг, передавший эсэмэской его просьбу о рандеву, спустя час внезапно убыл, буркнув jawohl на переданную звонком команду. И, казалось, поблагодарил за компанию, дружелюбно помахав Алексу рукой. Но была ли то вольная или замысловатый трюк, гость не знал.

В неведении он пребывал некоторое время, склоняясь к мысли отправиться на боковую (учитывая поздний час), когда прозвучали знакомые звуки – так поскрипывала дверь Марина, доставляя очередную трапезу. Между тем они с Вольфгангом отужинали тремя часами ранее…

В дверном проеме вновь Марина, в ее руках привычная картонка, только меньшего размера.

– Почему вы затворничаете, Алекс? – огорошила домашнего арестанта визитерша, для позднего часа расфуфыренная с перебором.

Алекс онемел, не беря в толк, что набег гранд-дамы, за пару часов удвоившей свою капитализацию, значит. Не дождавшись не только приглашения, но и отклика, Марина вздернула брови. Тут Алекс неуклюже посторонился, не сопроводив свой маневр ни жестом, ни словом. Поплелся вслед за Мариной. Подняв с кровати пульт, хотел было выключить телевизор, но передумал, ибо, как правило, избегал радикальных решений. Приглушил звук.

– Как на предмет отпраздновать – в знак наших извинений за доставленное неудобство? – обратилась Марина, доставая из коробки бутылку рейнского и закуску.

– Мне же нельзя… о чем вам, должно быть, известно… – делился сокровенным арестант, похоже, уже расконвоированный. – Замучаетесь в магазин за обновкой бегать.

– А кто вам позволит? – указала на его место гостю Марина с некоторым нажимом, будто нехарактерным для нее. После чего озадачилась: – Вы сюда, зачем приехали – пьянствовать или?.. – мятущийся взгляд гранд-дамы мог быть истолкован двояко: приглашением к близости, давшимся нелегко, или разочарованием в кандидате на интим, не оправдавшем надежд. – Ладно, открывайте бутылку.

Алекс не то чтобы с опаской относился прекрасному полу, был крайне осторожен в контактах с малознакомыми ему женщинами. Подход сказывался как на его интимных поползновениях, так и проявлял себя при нестандартных обстоятельствах. За такой осмотрительностью стоял, ему казалось, неудачный опыт, бывшим, скорее всего, продуктом самовнушения. Ибо одна из основных черт Алекса – одержимость своим суверенитетом и, как ее производное – чистоплюйство.

Поскольку его текущая проблема – из регистра экстремального, то присутствие женщины в том клубке противоречий, по аналогии с корабельным уставом, он находил неприемлемым. В особенности женщины, которая, презрев весьма нетривиальные инструкции, теряет контроль над своими пристрастиями. То, что за знаками вниманиями в его адрес, по большей мере улавливаемыми интуитивно, может крыться заурядная ловушка, он не то чтобы не предполагал – отвергал как лишенную очевидных признаков. И здесь был верен себе, доверяя своему чутью, пусть и нередко дававшему сбои.

– Меньше всего хотелось бы обидеть… – заговорил Алекс, орудуя штопором.

– Вы это обо мне или о пробке? – перебила Марина, казалось, в некоем затмении. – Если о ней, то будто на фетишиста вы не похожи.

Алекс покрутил глазными яблоками, точно столкнулся с чем-то непостижимым или, того хуже, непреодолимым. Потупился и глухо изрек:

– Давайте лучше помолчим, а то я нагорожу такого…

– Меня устраивает. Задумчивым вы мне больше нравитесь, – чуть подумав, откликнулась Марина. – Не Сократ, но вполне ничего. Самец думающий. Ваш типаж мне прежде не встречался… И спохватилась: – Да и ваш легкий украинский акцент ухо резать не будет.

Алекс вновь уставился на Марину, но, будто вспомнив о своем предложении сыграть в молчанку, комментировать сентенции гостьи – то на грани, то за гранью фола – не стал. Растерявшись, не нашел ничего лучшего как разлить вино. К слову, не худшее из решений. Главное – объединяющее, этнографически мотивированное.

Тем временем неповторимого фасада шовинистка ушла в себя, выказывая досаду, сомнения. И не напоминала лощеную аристократку, которой предстала перед Алексом на пути из «Тегеля» в Потсдам. Впрочем, ничего нового. За последние двое суток, полных страстей и подспудных коллизий, Марина зримо «обабилась», являя собой вполне приземленное, всегдашних мотивов существо.

Она подняла глаза, заметив, что Алекс галантно протягивает ей фужер, как бы снисходя к ее благоглупостям, недавно прозвучавшим. И вспыхнула в приливе благодарности и восхищения. Одной рукой подхватила фужер, а другой – чувственно приземлила ладонь на руку визави. Казалось, еще секунда-другая и разразятся токи возвышенного, сметая перегородки недоверия, условностей. Ведь Алекс от того прикосновения если не расцвел, то воспрянул.

Между тем Марина незаметно убрала ладонь и одним усилием мобилизовалась, будто прогоняя вольности души. Изящно имитировала чоканье и, дождавшись того же ритуала от визави, чуть пригубила. Улыбнулась с неким оттенком извинений: дескать, что с нас, слабых и путаных, возьмешь… Глуповато улыбнулся и Алекс, похоже, прощаясь с образом застегнутого на все пуговицы, придавленного судьбой отшельника.

– О чем будет ваш следующий роман? – с хрипотцой в голосе обратилась Марина.

Алекс застыл, будто встревоженный неким открытием, его посетившим. В его взоре засверкали искорки интереса, передавшие эстафету осмыслению и, наконец, цепь замкнулась – он поднял два пальца вверх. При этом, казалось, мысль столь свежа, что автор все еще ее обживает, приноравливаясь к ней – сомкнутые пальцы ритмично двигались вверх-вниз. Тем временем Марина, чуть приоткрыв рот, наблюдала за той пантомимой мыслей и чувств, похоже, сомневаясь, не сболтнула ли она снова лишнего. Наконец мим-сочинитель откинулся на спинку стула и изрек:

– Тема нового романа, можно сказать, на поверхности – моя развеселая история, разворачивающая второй месяц к ряду. Голая стенография с моей стороны, требующая только впрыскивания красок и минимум авторского вымысла. И, так или иначе, я этому просветлению обязан вам…

– Даже?

– Да, я не льщу.

– Муза?

– Не думаю. Я слишком стар, чтобы та мне благоволила. Да и муза, имейся такая, всего лишь благоприятный фон. Зарождение фабулы – это поцелуй бога, у которого может быть предтеча, но напрочь отсутствует логика, почему и как сюжет себя закольцевал. При этом автор не проводник замысла, он его главный бенефициар.

– Как это?

– Видите ли, Марина, действие любого наркотика несопоставимо с опьянением, которое дарует творение чего-то нового, сколько оно ни было второсортным или малозначимым. Это единственное, что придает жизни смысл. Да, там есть свои приливы и отливы, переосмысления и разочарования, но твое эго лишь этими прорывами и живет. Причем неважно, твой творческий вклад общепризнан или у него есть считанные поклонники....

– Подождите, какова моя роль в вашем озарении, раз вы на нее ссылаетесь?

– А бог его знает! Можно, конечно, пуститься в спекуляции: мол, удачный вопрос в удачное время, когда разум по максимуму мобилизован, или, дескать, сработал компенсационный механизм, выдавший психическое противоядие той гауптвахте, куда вами я был заключен…

– Саша, не заговаривайтесь! Уж позвольте мне вас называть, как в оригинале… Сюда вы прибыли добровольно, представляя яснее ясного, с кем предстоит иметь дело. Спрашивается, оправданно ли обвинять рекламщика, всеми правдами и не правдами склонившего вас к спорной покупке, или, скажем, руководство компании, уволившее вас как сотрудника, не пришедшегося ко двору? Да и что это за гауптвахта меньше двух суток? Так, рутинная проверка безопасности, как в аэропорту. А с учетом того, чем вы «порадовали», едва приехав, и вовсе щадящая диета…

«Так кто здесь главный – австрийка или Марина?» – озадачился Алекс. – «И вообще, что этой секс-бомбе, меняющей свои амплуа, как перчатки, от меня нужно?»

– Но не будем о грустном, – продолжила Марина с загадочной интонацией. – В ваших книгах, плотно заселенных сомнительными героями, спивающимися, без меры рискующими и потому женской аудитории чужими, безупречно лишь одно – хорошего вкуса эротика, зашкаливающая порой воображение. Диссонанса здесь не находите?

– Вопрос на вопрос, – чуть подумав, откликнулся Алекс, – кем находите себя вы, кадровый сотрудник спецслужбы? Отталкиваясь от того, что мои шпионские романы ваше ремесло – с позиций нравственности – не привечают. Уточняю: принадлежите ли вы к элите или к пестрому сословию маргиналов?

– Если хотели меня обидеть, то у вас получилось, – гранд-дама густо покраснела, голос ее дрожал. – Вас в чем угодно можно было заподозрить, только не в хамстве. Не ожидала…

Тут Алекс уразумел: к закружившей его стихии присовокупился некий «сквозняк», на первый взгляд безобидный, но чей вектор, с учетом обстоятельств дела, угрожающе опасен. В том, что Марина, вразрез правилам разведки, на него запала, он уже не сомневался. А поскольку его стартап с СВР держался на соплях, то любое не просчитываемое потрясение его могло обрушить, хороня слабое звено. Ведь сфера интима – феномен нерациональный, нередко граничащий с одержимостью, а то и безумием. Сумасшествия в его истории с лихвой хватало и без экзальтированной гранд-дамы, ломящейся в жилище подопечного в полуночный час. Стало быть, пока не поздно, придумай что-то…

Алекс медленно встал на ноги, навлекая на себя образ дружелюбия. Постояв так немного, присел подле Марины на корточки. Стал всматриваться в женщину-мечту, транслируя готовность выполнить любой каприз. Та даже не шелохнулась, являя собой буку, разобидевшуюся на весь мир. Хотел было зарядить дежурные слова поддержки и комплименты, когда оные внезапно растворились.

Вдруг ему стало жаль эту шикарнейшую из женщин. Не потому, что сострадание для здравого человека естественно, а оттого, что в нервном срыве Марины он как-то уловил общность их жизненных коллизий. Не была ли Марина таким же заложником обстоятельств, как и он? И, возможно, дело не во влюбленности, а в некоей драме, ей пережитой, прочертившей между ними событийную параллель и оттого взбаламутившей ее травмированный мир. Хотя, весьма похоже, без стрелы Купидона здесь не обошлось…

– Дорогая моя Марина, – жарким полушепотом заговорил он, – даже не представляю, какой дурак отважится хамить обладателю титула «Мисс Россия», по меньшей мере… Да за право посидеть с вами рядом многие на этом свете выложили бы миллион. Кроме того, более интересной собеседницы я не встречал. Вы же героиня романа, за право воплощения которой дрались бы маститые, не чета мне, писатели. И не будь вас, я в этом отстойнике зачах бы давно…

Будто преодолев ступор, Марина медленно перевела взор на шептуна-ценителя женских чар, казалось, в настрое внимать истинам, незнакомым ей прежде. И заплакала, беззвучно и трогательно. Подняв правую руку, погладила щеку сладких речей беллетриста.

Тот на мгновение смешался, но личину воздыхателя не покинул. Вытащил из вазы ажурную салфетку и участливо вытирал слезы на лице будто компаньонки по несчастью. Покончив с профилактикой старения, то ли всматривался в качество процедуры, то ли искал зацепку, куда путь держать. В конце концов, озвучил:

– Я вас такую, разобранную, никуда не отпущу – приземляйтесь на любую кровать. Если буду смущать, скоротаю ночь в кресле, а то и вовсе на полу.

Ответом стал обволакивающий неясных смыслов взгляд и дружеское объятие, признаков интима не содержавшее. Приобняв Алекса, Марина проследовала под его опекой к ближайшей кровати.

Дальнейшее походило на перетаскивание театральных декораций как воплощение некоего художественного экспромта. Режиссировала Марина, предложившая Алексу соединить разделенные тумбочкой кровати в единое пространство. Нет, не плотских утех, а возлежания в полном облачении друг против друга, когда рука подпирает голову. Точно заведенный, он исполнил просьбу, лихорадочно размышляя, в какие дебри эта перепланировка заведет и как скрипы будут восприняты персоналом.

Перебазировался к спаренному лежаку и питейный комплект. Алекс пытался было Марину от выпивки отговорить, помня сколь противопоказан алкоголь при истерике, но натолкнулся на непреклонный взгляд. Чем бы разведчица ни тешилась, лишь бы не плакала…

В такой диспозиции они пообщались часа два. Алекс пробавлялся своими байками, которые Марина на полсюжета обрывала. Казалось, будто нечто уточнить, но в результате сворачивала сказ. Порой она даже перекрывала ладошкой рот рассказчика, но делала это столь неожиданно и импульсивно, что причина не проявлялась. Чистый невроз, потеря фокуса и выпадение из реальности.

Между тем Алекс варьировал тематику, точно психоаналитик выискивает точку психической сборки пациента. Но всё без толку – ни собеседницы, ни слушательницы из Марины не получалось. Ее реакции – речевой сумбур, перемежаемый неуклюжими движениям.

Умное, глупое, сумасбродное сплелись в клубок делирия, который то притормаживал, то бил фонтаном. Пока Алекса не осенило обнять Марину – дабы сообщить тепло своего крепкого, массивного тела. То, в чем ее развинченная, галопирующая душа единственно нуждалась.

Прижавшись, Марина замурлыкала междометиями и обрывками каких-то невероятных фраз. Под тот аккомпанемент они вскоре заснули; последнее, что в памяти Алекса отложилось: «Через пару дней, пройдя медосмотр, ты уедешь в Москву. Обещай, что зашьешься». Но говорилось такое или нет, он убежден не был.

Алекс проснулся от стука в дверь и приглашения на завтрак, озвучиваемого Вольфгангом.

Голова тяжелая, язык сухой, скорей бы минералки. Но это частность, ведь он абсолютно гол, одежда на полу, там же опрокинутая бутылка и не понять, когда и как он разоблачился.

Впрочем, пустая емкость хоть какое-то объяснение похмелью – после воздержания отравление не редкость. Ведь он давно не пил, притом что пол-литра вина – доза детская. Но когда на душе раздрай, а будущее в свинцовых тучах, даже баловство с алкоголем чревато.

– Начинайте без меня, я позже… – в конце концов, отозвался Алекс, осознав, что вольная ему – свершившийся факт.

В ванной он воспроизводил свое полуночное приключение-драму и немного ежился. Было от чего – никогда прежде он не врачевал психические раны в комплекте любовных претензий на него – неотразимой, большого ума, но скрученной неврозом женщины. При этом сострадания к ней уже не испытывал.

Его бередила загадка, каким макаром он остался в чем мать родила, никаких сальных намерений не имея. Впрочем, как и Марина, домогавшаяся чего угодно – взаимности, внимания – только не сексуального контакта. Да и в одиночке ее психоза физическая близость казалась невозможной.

Тогда что все это значит? Марина актриса-провокатор, сымитировавшая под камеру изнасилование? Или в вино подсыпали наркотик, турнувший разум их обоих, чтобы к якобы изнасилованию подтолкнуть? А может, преднамеренно сдвинутая с фазы Марина – предостережение, кем ему стать, нарушь он правила Синдиката? Наглядно…

Каким же идиотом надо быть, что дать себя втянуть в такое? Не в этом кривом эпизоде, а в целом, согласившись на внедрение в российский проект – вопреки изначальной реакции отторжения. Надо же, сыграть в рулетку с казино под вывеской «Путинская Россия», одной из главных угроз цивилизации! Со страной боев без правил! Да любая западная тюрьма – филиал Комиссии по борьбе за права человека, по сравнению с правовым произволом, укоренившимся в ней.

Н-да, рвать когти и как можно скорее! В одних портках, пока и их не отобрали!

Алекс быстро оделся и начал снимать через окно рекогносцировку, увы, шансов дернуть, судя по ракурсу – задний двор, огороженный по периметру высокой стеной от другой виллы – не суливших. Однако горечь разочарования его пыл не охладила, и он решил присоединиться к завтраку, чтобы нащупать варианты бегства по фронту здания, обращенному к улице.

Его смутили радушные улыбки персонала, будто индикатор новой, благоприятной для него инструкции из Москвы. Малейших признаков фальши не замечалось, но Алекс уже никому и ничему не доверял, одержимый целью покинуть проект, сделав из особняка ноги.

Марины отсутствовала, но это лишь подстегнуло его решимость довершить задуманное, хотя он не давал себе труда понять, почему.

Глава 9

На следующий день, Берлин

Алекс ухмылялся, размышляя о сути свершившейся метаморфозы. Мягко выражаясь. Он – в следственном подразделении германской контрразведки (Федеральная служба защиты конституции Германии), которое обилием решеток и запоров любые тропы сводит на нет. Так что цена, заплаченная им за выход из кремлевского стартапа, столь же ужасающа, как и его глупость, подвигнувшая повестись на посулы СВР.

Был бы облом его виной, то полбеды. Весьма похоже, его угораздило попасть под чужую раздачу, разгромившую опорный пункт СВР в Потсдаме. Причем, без малейших намеков на постановку, кем-либо инициированную. Если Бригитту и двух бодигардов спецназ при захвате идентифицировал мгновенно, то с ним вышла полная неразбериха. «Это кто?» – то и дело допытывался старший наряда у персонала объекта, прежде отправив его фото куда-то. Требовал представиться и его самого, раздражаясь от предложения свериться с паспортом, которого, как оказалось, в особняке не было. Ничего удивительного – «семисвечник» шпионы изъяли вместе со скарбом три дня назад, после расконвоирования не вернув.

В пользу стечения обстоятельств говорило и то, что во время обыска не раз звучало «Марина Фокина», которую группа захвата, похоже, рассчитывала здесь захомутать. Но тщетно – троица закулисных дел с каменными лицами молчала.

Теперь же, сидя перед дознавателем, Алекс всячески оттягивал момент истины – то придирался к русскому переводу, отказавшись от протокола на английском, то пикировался вопросом на вопрос. Пытался разобраться, на самом ли деле его гипотеза о случайном замесе, не связанном с его персоной, верна. Когда же склонился к ее предпочтительности, то ужаснулся от дилеммы: на чьей поляне играть? Если на своей, то правдоподобно прозвучит только подлинная версия событий, в немалой степени опирающаяся на его допущения и субъективных оценки. Но у нее лишь один плюс – предсказуемый итог проверки на детекторе лжи.

Только кто из чиновников сыска, взращенных на установках тотального недоверия, в тот детективный сюжет поверит, даже если его недавние опекуны, решив сознаться, его частично подтвердят? (В том, что персонал объекта посвящен лишь в частности стартапа, Алекс не сомневался). Следовательно, из жертвы обстоятельств он превращался в стержневой элемент российского заговора, реализуемого операторами, замазанными статьей «Измена родины».

Посему ничего не оставалось, как выбрать большее из зол, подыгрывая команде СВР. Так упрощалась сложившаяся конфигурация – эссенция конспирологии и зигзагов судьбы, несоизмеримых со скромным масштабом его личности. Кроме того, как человек, сам ходивший под статьями УК и с машиной репрессий знакомый не понаслышке, руководствовался импульсивной солидарностью с братьями по нарам. Но это так, между криминальным прочим…

Определившись с выбором, Алекс понял, что лучшая тактика защиты – это умелое комбинирование правды, полуправды, вымысла и умалчиваний. По-другому гонцов СВР, включая себя самого, не отмазать, пряча уши заговора.

Алекс выставил ладони, казалось, сигнализируя призыв к конструктивному диалогу. Нарочито чеканно заговорил:

– Системой распознавания лиц вы, не сомневаюсь, мою личность установили. Подтверждаю: фото, автобиография, телефон, место жительства, которые содержит Интернет, – мои и ничьи другие. Могу еще назвать мой израильский идентификационный номер, что, думается, необязательно.

Следователь одобрительно, если не с облегчением кивнул, как только услышал перевод. Но тут же спросил, верный имманентной тяге дознавателей – больше слушать свой внутренний голос, нежели подследственного:

– Тогда, где ваш паспорт, господин Куршин?

– Не знаю, – пожал плечами Алекс. – До вашего набега он был в пиджаке; неудивительно, что в бедламе обыска потерялся…

– Придумайте более оригинальное объяснение, – перебил дознаватель. – Обыск вели профессионалы, которые не могли что-либо потерять. Ведь в доме отсутствовал не только пиджак, но и прочие вещи, учитывая ваш редкий размер… Зато в мусорном баке обнаружилась коллекция искромсанной одежды, включая вспоротый чемодан. Не сомневаюсь, анализ ДНК ваше «отцовство» докажет.

– Не понимаю! – Алекс хлопнул руками по столу. – У вашего брата, силовика, независимо от подданства, изумляет общая для цеха черта – поверхностность, а порой и невежество. На дворе двадцать первый век, а ничего не меняется! Скажите мне: что криминального в тряпье, на которое ссылаетесь, или в паспорте, завалившемся куда-то? Почему бы не подготовиться к допросу, но если точнее – определиться с личностью опрашиваемого лица? Главное-то известно! Интернет двумя-тремя кликами мою персону, я уверен, обрисовал: перед вами политический комментатор и автор нескольких книг остросюжетной прозы, вдвое вас старше и на несколько порядков – хочется сказать «умнее», но ограничимся «мудрее». Путать меня зачем, ходя вокруг да около и пуская деньги налогоплательщиков на ветер?

– Хорошо, – невозмутимо отреагировал следователь, выслушав перевод. – Сведем все наводящие вопросы к одному: что вы делали на законспирированном объекте российской разведки в Потсдаме? Учтите, о шпионской активности ваших коллег у нас достаточно доказательств. Если ответ подтвердит вашу непричастность, вас тут же освободят, прежде извинившись за доставленное неудобство.

– Как-как? Вы сказали – шпионы!? – неподдельно удивился Алекс. – Эти жулики – разведчики!? Да я сам двумя руками за, чтобы этих прожженных аферистов посадили! Но за дело, а не за мифический шпионаж. Знаете ли, писатель – это нравственный барометр; возводить напраслину, точно в свой галстук сморкаться.

И Алекс поведал свою историю, если не считать сочинительских фантазий и наростов, от истины отклонявшейся не принципиально, то есть в своей основе достаточно правдивой. О том, что в начале сентября во французском Тонон-ле-бен он познакомился с очаровательной Мариной, с которой сблизился на почве общего пристрастия к литературе. Та, узнав о конфликте автора-израильтянина с московскими издательствами, предложила свое посредничество, понятное дело, не бесплатно. При расставании они условились встретиться в Берлине в определенный день и час. Для материализации своих намерений он передал Марине аванс, часть которого ушла на покупку билета, впоследствии поступившего на его электронный адрес.

Между тем, по прибытии в «Тегель», все пошло не так. Вместо Берлина они отправились в Потсдам. Там с места в карьер была затребована сумма, куда большая, чем оговоренная первоначально, при этом нарушалась общепринятая технология таких сделок «договор с издательством – расчет с посредником». Более того, оказалось, Марина отнюдь не одиночка, а член команды махинаторов с самым широким спектром жульнических услуг – от банковского дела до протекции в назначениях на престижные должности. Обрывки телефонных бесед недвусмысленно указывали на это.

Убедившись в подлоге, он запил в горькую. Когда же спустя два дня собрался за доппайком, его, якобы для его же блага, заперли в комнате. Не в силах перебороть синдром абстиненции, он, хронический алкоголик, в знак протеста изрезал весь свой багаж, притом что «шинкование» лишь в общих чертах помнит. Не исключено, под той гильотиной безумия сгинул и его паспорт. И спасибо бундесполиции, прекратившей этот кошмар, ведь по тому жулью камера и правда давно плачет. А поскольку с немецким явная проблема, он будет крайне признателен за изменение шапки «Показания» на «Жалоба», которую у него руки чешутся подписать.