Охотясь на Аделин

При осознании, что Дайю тоже могли похитить, я почти слепну от ярости. Никто не смеет трогать мою девочку, это же касается ее друзей и семьи.

Адди похитили семь дней назад, и все это время я думал лишь о том, как добраться до Макса. Мне даже в голову не пришло, почему Дайя, лучшая подруга Адди, все еще не вышла со мной на связь, разыскивая ее.

Если уж начистоту, то я едва могу мыслить здраво, каждый орган в моем теле охвачен непрерывной агонией от того, что ее нет рядом.

– Где Дайя сейчас?

Макс смеется, влажно и безрадостно.

– Насколько я слышал, бро, она все еще у Люка. Повторяет свои любимые воспоминания с ней.

Дерьмо. Похоже, чтобы умереть окончательно, Максу придется подождать. Сначала я убью его друга и вытащу Дайю.

– Хмм…

Я разрезаю кожу между его мизинцем и безымянным пальцем. Макс сжимает зубы, однако это нисколько не мешает крику прорваться сквозь щели зубов.

– Боже, мать твою! – вырывается у него, он задыхается от боли.

Я продлю его жизнь на промежуток, достаточный, чтобы успеть выручить Дайю. А потом вернусь и закончу свою работу – уже насовсем. У меня больше нет времени возиться с ним.

– С кем ты общался, когда ответил на объявление? – наседаю я.

– Они не представились. Думаешь, они называют свои имена, когда подходят к телефону? – огрызается он. – Я сказал им, что знаю, где она и кто мне помог. Мне ответили, что деньги переведут, когда Адди будет у них. Все!

Я хватаю его вторую руку и кромсаю кожу между указательным и средним пальцами ножницами просто потому, что мне не нравится его ответ.

– Знаешь, сколько человек лежало на этом самом столе до тебя? – небрежно спрашиваю я, глядя на его разбитое лицо.

– Н-е-е-е, – воет он, горестно растягивая гласную.

– Я тоже. – Пожимаю плечами. – Сбился со счета. Но что я точно помню, так это то, что я сломал каждого из них.

Наклоняюсь вперед, и Макс закрывает глаза, не решаясь посмотреть своему мучителю в лицо.

– Но ты первый, кому удалось сломать меня, Макс. Это я могу признать. Ты разбил меня на мелкие кусочки, когда забрал у меня Адди. Из-за тебя я перестал быть человеком.

Я выпрямляю спину.

– Знаешь, что это значит для тебя? Это значит, что во мне не осталось человечности. Сочувствия. Чувства вины. Ничего. Я могу делать это весь гребаный день, и даже когда твое тело сдастся, я просто верну тебя назад.

Из уголков его глаз текут слезы, но на меня они не действуют.

– П-прости меня, мужик. Это была всего лишь ошибка, – стонет он. – Я сделал это только из-за моего отца.

– Похитил девушку и продал ее работорговцам, ты хочешь сказать? Обрек невинную женщину на пытки, травмы и изнасилования только потому, что твой папочка умер?

К концу речи мой голос начинает дрожать, и я сжимаю челюсть, пытаясь удержать остатки здравомыслия, которые у меня еще остались. Я трещу по швам, на мои глаза наворачиваются слезы.

Он трясет головой и смущенно блеет:

– Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я сказал.

Медленно вдыхаю и выдыхаю, восстанавливая самообладание. И киваю, принимая этот ответ таким, какой он есть. Мы оба знаем, что он уже ничего не может сказать, чтобы искупить содеянное.

– Все, что было нужно, это провести небольшое расследование, парень. Даже если бы ты оказался достаточно вспыльчив, чтобы угрожать мне напрямую, – это действительно могло спасти тебе жизнь.

И мою душу.

Он хлюпает носом, ему нечего ответить. И тогда я беру маленькую циркулярную пилу и завожу ее. Его практически черные глаза широко раскрываются от ужаса.

Я уже изрядно порезал его лицо, когда внезапно нашел пиле гораздо лучшее применение.

– Ты хоть представляешь, что сейчас могут делать с Адди, пока мы тут разговариваем? – спрашиваю я, и пряжка его ремня звенит под тихим жужжанием лезвия.

Он снова зажмуривает глаза, а я расстегиваю его брюки и стягиваю их вниз. Морщу нос. Он все-таки обмочился.

– П-пожалуйста, чувак, – всхлипывает он, к его горлу подкатывают рыдания.

Из его носа текут сопли, которые попадают в рот, и все, что я вижу перед собой, – это человека, который сожалеет только о том, что его поймали. Человека, который был слишком самонадеян и слишком глуп, чтобы думать, что он не пострадает от последствий своих действий.

– Не делай этого.

Дыра в моей груди разрастается, поглощая то, что осталось от совести.

Внутри чудовища нет места душе.

Поэтому я избавился от нее.

– Ее будут насиловать, – говорю я ему, и мой голос становится все глуше от безудержной ярости. Жуткие картины преследуют меня. – Знаешь, сколько мужчин это сделает?

Он качает головой. Его ноги дрожат, когда я стягиваю с него боксеры, радуясь, что на моих руках толстые нейлоновые перчатки.

– Это все, о чем я могу думать, – задыхаюсь я. – Меня мучают пытки, через которые она, должно быть, проходит. Ее боль и возможное желание умереть.

Я тоже хочу умереть.

Хватаю его за ноги, не видя ничего, кроме слайд-шоу мучений Адди, крутящегося на повторе. Я легко мог бы отпилить себе пальцы и не заметить этого.

Ей больно. Страшно. Она плачет.

Лезвие рассекает кожу и мышцы, и раздается крик, который фильмы ужасов никогда не смогут воспроизвести. Этот звук может быть рожден только тем ужасом, который на деле испытывают очень немногие люди.

И он звучит словно музыка.

Такой ли звук издает сейчас Адди?

Хлынувшая кровь окрашивает нас с Максом в багровый цвет. Он глубоко вдыхает, готовясь испустить еще один крик, который никто никогда не услышит, но теряет сознание.

Девчонка.

Теперь буквально.

Выключаю пилу, вцепляюсь пальцами в его нижнюю челюсть и дергаю вниз, чтобы поместить оторванный кусок плоти ему в глотку. А затем прижигаю рану, чтобы он не истек кровью, пока я отсутствую.

Я еще не закончил с ним.

* * *

Выяснить, где живет Люк, было несложно. Этот имбецил публикует всю свою жизнь в социальных сетях. Кроме того, он держит девушку в заложниках прямо у себя дома. Они всегда забывают о подобных нюансах.

Из-за входной двери слышны неразборчивые крики. Вслед за этим раздается громкий треск, и я улыбаюсь, так как уже знаю, что сейчас увижу, как Дайя задает этому парню жару.

Вставляю шпильку в замочную скважину и заклиниваю ее, выводя замок из строя. А затем вхожу в его дом, словно в свою любимую забегаловку.

– Зачем ты все время дергаешься? – кричит Люк из коридора. Я вытаскиваю пистолет и начинаю прикручивать глушитель, направляясь в сторону шума. – Я же пытаюсь помочь тебе!

Завернув за угол, останавливаюсь.

Дайя привязана к опрокинутому на пол стулу, ее руки неудобно прижаты ее собственным телом. Она кричит сквозь клейкую ленту, излучая взглядом лишь смерть. Когда она замечает меня, ее глаза расширяются, а затем она начинает извиваться еще яростнее, словно пытается обратить на себя внимание.

Я не могу разглядеть ее отчетливей, хотя она находится прямо передо мной.

Заметив реакцию Дайи, Люк поворачивает голову, и его глаза тоже распахиваются шире, прежде чем он бросается за пистолетом. Я делаю выстрел в подколенную ямку до того, как он успевает сделать хоть шаг, и не испытываю ровным счетом ничего, даже когда он с воплем падает на землю.

– Остынь, Дайя, – говорю я, подходя к ней. – Я вижу. Извиваясь, как червяк на крючке, ты только натрешь себе кожу.

Она недовольно хмыкает, нетерпеливо ожидая, когда я подниму ее вместе со стулом, развяжу веревки и помогу подняться. Она смотрит мне в глаза, замечает темные круги под ними и пустоту во взгляде. А потом крепко обхватывает меня руками.

Я растерянно моргаю, замираю на мгновение и обнимаю ее в ответ. Дайя тут же разражается слезами, и я ощущаю ее рыдания своей грудью. Успокаивающе кладу руку ей на шею. Это единственное, что я могу сейчас сделать, чтобы убедить ее, что я действительно здесь и она в безопасности.

В моем горле стоит ком, мешающий говорить. Потому что, как бы я ни был рад, что с Дайей все в порядке, я не в состоянии прочувствовать это.

– Пожалуйста, скажи мне, что знаешь, где она, – умоляет она, стискивая мою толстовку пальцами.

Я вздыхаю, отнимаю ее руки и осторожно отстраняю от себя. Она выглядит ничуть не лучше, чем я. Ее зеленые глаза красны от слез, черные волосы растрепаны, а на смуглой коже синяки.

– Еще нет, – шепчу я, не в силах произнести эти разочаровывающие слова громче.

Ее глаза закрываются, принимая поражение, однако она кивает головой.

– Мы ее найдем. Обязательно.

– Что он с тобой сделал? – спрашиваю я, возвращаясь к разговору о паразите, ползущем по полу к своему оружию.

Пистолет лежит на журнальном столике метрах в трех от него. Я поворачиваюсь и стреляю в пистолет, тот отлетает куда-то под белый диван.

Держу пари, что на этой штуке никогда не сидела ни одна задница.

– Ничего такого, чего я не позволяла ему делать раньше, – бормочет она.

Я качаю головой.

– Мы оба знаем, что в этот раз все было не по обоюдному согласию.

Она отворачивается, выглядя смущенной.

– Ты ведь в курсе, что не просила ни о чем таком, да? – Я встряхиваю ее, чтобы привести в чувство.

Она кивает, несмотря на то, что полностью убежденной не выглядит.

– Макс у меня. Так что с Люком разберемся здесь. Если хочешь, можешь даже отыграться на нем.

Я уже собираюсь отвернуться, когда она кладет руку мне на запястье, останавливая меня.

– Не теряй свою человечность, Зейд. Адди сильная, и она сможет это пережить.

Я устремляю на нее пристальный взгляд. Мне интересно, видит ли она во мне то, чего не вижу я.

– Уже потерял.

* * *

Я бью сильнее. Черт, нужно еще жестче.

Стоны, раздающиеся в ответ, пробегают по моему позвоночнику разрядами удовольствия.

И каждый раз, когда я их слышу, я думаю только об Адди. Я не перестаю думать о ней, даже когда мольбы сменяются криками. Жестче.

– Пожалуйста.

Голос сбивается от недостатка кислорода.

Недостаточно жестко.

– Пожалуйста что? – требую я сквозь стиснутые зубы, по моему виску течет пот от напряжения.

Все еще недостаточно.

Достаточно не будет никогда. Только когда ко мне вернется Адди.

– Зейд, – зовет меня Дайя. – Пожалуйста.

Я оглядываюсь на нее, и мой молоток замирает над массивным гвоздем, торчащим из ноги Люка. Она выглядит позеленевшей, но я не могу найти в себе желание разбираться с этим сейчас.

Последние несколько минут я вбиваю гвоздь в его предплечье, и мне удалось загнать его достаточно глубоко, чтобы тот прошел насквозь и вонзился в деревянный стол, но это очень большой гвоздь, и его можно забивать дальше.

Стоны Люка полны агонии, и его отчаянные мольбы заставляют меня чувствовать себя так хорошо, насколько это вообще возможно.

Но и этого недостаточно.

Я хочу, чтобы он кричал так громко, пока не потеряет голос окончательно.

На мою руку ложится рука Дайи, шум в моей голове прорезают уже ее мольбы.

– Он тебя обидел, – категорично заявляю я.

Она кивает.

– Да. И теперь я готова взяться за дело сама.

Я выпускаю молоток, и тяжелая резина с размаху падает на его руку, а затем отскакивает на стол. По всему дому эхом разносится крик.

Все еще недостаточно.

Вытираю нос и отворачиваюсь, руки дрожат от необходимости продолжать вбивать гвоздь, пока его головка не впечатается в плоть.

С тех пор как я затащил Люка на стол в столовой и начал пытать, прошло уже больше часа. Я нашел в его гараже несколько инструментов и решил воспользоваться ими максимально эффективно, поскольку у него такой возможности уже не будет.

Дайя откашливается.

– Люк? Просыпайся, дружок.

Я слышу шлепок и, оглянувшись, вижу, как она с силой бьет его по щекам. Его голова откидывается в сторону, и из горла вырывается еще один стон.

– Пожалуйста, – хрипло шепчет он.

Его нужно выжать досуха. Но даже тогда я не буду удовлетворен.

– Знаешь, я уже неделю твержу тебе то же самое, – произносит Дайя, и ее голос срывается.

Ее глаза наполняются слезами, и это только разжигает пламя в моей груди. Они с Адди неимоверно близки. А поскольку Адди – моя семья, значит, Дайя тоже моя семья.

Он станет показательным примером, чтобы все вокруг поняли, что их никогда нельзя обижать.

А то, что он сыграл не последнюю роль в похищении моей девочки, только усугубит его участь.

Это… это непростительно. Несовместимо с жизнью.

Люк сглатывает, но какое-то время не может вымолвить ни слова.

– Ничего личного, – хрипит он. – Я делал лишь то, что велел мне Макс.

– Макс сказал тебе вставить в меня свой член? – спрашивает Дайя, ее маленький кулачок сворачивается в тугой комок.

Надеюсь, она им воспользуется. И я бы остановил ее лишь для того, чтобы самому нанести несколько ударов, прежде чем позволить ей оборвать его жалкую жизнь.

– Нет, Дайя, просто… я так по тебе скучал.

Дайя закрывает глаза, сквозь ее ресницы просачивается слеза. Я понятия не имею, были ли у этих двоих отношения после одной ночи, проведенной вместе, но это и не мое дело. Это не имеет значения, потому что, что бы Люк ни украл у Дайи, она собирается вернуть этот должок.

– Я не скучала по тебе, Люк, ты ведь знаешь это, да? – отвечает она, ее взгляд пылает. Он открывает рот, но она не дает ему заговорить. – Если я и думала о тебе, то только с отвращением. Я должна была догадаться, что ты найдешь способ меня удивить и окажешься намного хуже, чем я предполагала.

– Послушай, мне жаль, что я оказался втянут во все это, но ты должна меня понять, Макс сумасшедший.

Я подхожу ближе, и в моих глазах нет ни тени понимания. Люк приходит в еще большее отчаяние.

– Я серьезно, мужик! Если я не сделаю то, что он говорит, он меня грохнет!

– Он сказал тебе обидеть Дайю? Изнасиловать ее?

Его рот беспомощно открывается и закрывается в поисках правильного ответа. Или, скорее, правильной лжи.

Глаза Дайи прикованы к нему, она выжидательно протягивает ко мне руку. Я, не глядя, беру со стола рядом со мной нож и передаю ей, понимая, о чем именно она просит.

Она не теряет времени даром. Не колеблется ни секунды. Она просто сжимает рукой черную рукоятку, и, когда она поднимает над ним нож, металл блестит в свете ламп столовой. Дайя погружает лезвие в горло Люка. Острый металл прорезает плоть и кости, обрывая его мольбы.

Глаза Люка превращаются в огромные блюдца, он, не веря, смотрит на своего жнеца. В их глазах всегда отражается неверие. Будто они совсем не ожидали такого исхода. Или, быть может, они просто не могут принять тот факт, что действительно умирают.

Люди, живущие эгоистично и безразлично относящиеся к жизням других, хотят жить вечно.

Но они никогда не поймут, что именно это и делает их такими чертовски слабыми. Люди, которые не заботятся о своей собственной жизни, – люди вроде меня – и есть самые смертоносные.

Ведь когда я буду умирать, что помешает мне забрать с собой и других?

Верно, ничего.

16 июня 2008

Я нашла выход. Я, мать его, НАШЛА ЕГО!!! Но тссс. Я не могу написать, как именно я выберусь. Никто и никогда не найдет мои записки, но я пишу их и чувствую, будто уже ускользнула. Я так взбудоражена, что меня аж трясет. Меня не выбрали для выбраковки. Мудаки лопухнулись, потому что им так и не довелось попробовать меня. Они думают, у них еще будет шанс, когда они меня купят.

Но у них не будет шанса.

Я нарисовала картинку, где мы с Лайлой. Скоро мы будем вместе. А потом исчезнем. Навсегда.

Молли

Глава 7. Алмаз

– Ты притащил в мой дом товар в таком виде? – резко шипит женщина, смерив меня взглядом.

Задрав рубашку, я стою спиной к большому грязному зеркалу, изучая через плечо швы на своей спине. Кожу покрывают огромные уродливые синяки.

Я опускаю свою безразмерную выцветшую рубашку, откашливаюсь и поворачиваюсь, чтобы встретиться с ней взглядом.

Это красивая высокая женщина – с макияжем, надушенная цитрусовым парфюмом, в обтягивающем платье и туфлях на шпильках с ремешками, в которых она кажется настоящей амазонкой.

Ее наряд не соответствует погоде за окном, однако она выглядит так, словно легко могла бы пройтись босиком в метель, не моргнув и глазом. На вид ей около тридцати, и, несмотря на красоту, она кажется уставшей и потрепанной жизнью. Что ж, служение аду накладывает отпечаток.

Должно быть, это Франческа.

И сейчас она смотрит прямо на меня, пронзая кинжалами своих золотисто-карих глаз.

Дерьмо.

Рио неловко переминается с ноги на ногу, но никак не отвечает на ее возмущенный вопрос. И это о многом мне говорит. Если уважительной причины для ошибки нет, то нужно держать рот на замке. Или, даже если она есть, язык все равно стоит держать за зубами.

Ее глаза сужаются и скользят по моему телу, пока она подходит ближе. Оценивает меня, определяет, сколько денег я могу ей принести, наверное.

И я благодарна Рио за то, что он принес мне одежду из комнаты другой девушки и на мне больше не больничная сорочка. Ее реакция была бы намного хуже, чем сейчас.

Она останавливается передо мной, и сильный запах ее духов щекочет мне нос. Когда она приподнимает мою грязную белую рубашку двумя пальцами, я не издаю ни звука. Она замечает уродливые синяки на моем теле, и ее взгляд становится жестче. Они везде, и у меня появляется тошнотворное чувство, что она собирается рассмотреть каждый из них.

Затем она обходит меня кругом, и тишину пронзает резкий вздох, когда она замечает две большие борозды на моей спине.

– Что ты с ней сделал? – рычит Франческа.

Рио опускает глаза на свои черные ботинки, на них все еще видны пятна засохшей крови.

– Автомобильная авария, – коротко отвечает он.

– Дурак. На заживление уйдут недели. Когда можно будет снять швы?

Он наконец-то поднимает голову, его темно-карие глаза пылают ненавистью, но на лице извиняющееся выражение. Натянутое специально для Франчески. На самом деле ему ни хрена не жаль.

– Доктор Гаррисон сказал, от четырех до шести недель.

Она шипит, отпускает рубашку и снова появляется передо мной.

– Она принимает противозачаточные?

Я нахмуриваю брови: почему она спрашивает об этом у Рио и откуда ему, черт возьми, вообще это знать?

– Гаррисон сказал, что у нее внутриматочная спираль.

На глаза у меня наворачиваются слезы, и мне требуется приложить усилия, чтобы сдержать их. Мне хочется блевать от того, насколько сильно меня унизили. Я понятия не имела, что он это проверял, а значит, он осмотрел меня, пока я была без сознания.

Она хмыкает, довольная ответом, и наконец обращается ко мне напрямую:

– Тебе известно, кто я такая?

Чтобы обуздать свои эмоции, мне требуется несколько секунд, однако все же удается отодвинуть их на задний план и ответить.

– Франческа, – уверенно произношу я, как можно громче. Она не выглядит как человек, которому нравится бормотание.

Полагаю, это одно из преимуществ писателя. Я придумала и создала так много воображаемых персонажей, что мне уже несложно распознать таких в реальной жизни.

Франческа, например, не отличается большим терпением и не выносит наглость, лень или слабость. Она излучает силу и именно ее ожидает в ответ. Но не стоит путать ее с непокорностью.

Она приподнимает идеально очерченную бровь.

– Да, – произносит она. – Меня так зовут. Но я спрашивала тебя не об этом.

Свожу брови, не зная, что еще ей сказать. И внезапно, прежде чем я успеваю что-либо сообразить, ее длинные акриловые ногти хватают меня за щеки. Я порывисто втягиваю воздух, ногти впиваются в кожу еще глубже. Она притягивает мое лицо к своему – со спокойным, но угрожающим выражением.

– Я твоя госпожа. Ты не будешь что-либо говорить, делать и даже думать без моего разрешения, ты меня поняла?

– Да, – шепчу я, несмотря на то что со сжатыми губами ответ выходит нечленораздельным.

Она резко отталкивает мое лицо от себя, я теряю опору и падаю на задницу. У меня вышибает воздух из легких, что сразу же перерастает во всхлип, и я зажмуриваюсь от боли, пронзившей мой позвоночник.

Этим мудакам так не нравится получать товар в синяках и крови, но они никак не могут убрать от меня своих чертовых рук. В этом же, черт возьми, и есть весь смысл.

Даже мне, далеко не эксперту в работорговле, понятно, что битое яблоко никто есть не станет. Им нужны красивые блестящие яблочки, в которые можно вонзить зубы и рвать их на части, кусочек за кусочком.

Франческа фыркает, презрительно глядя на меня. Медленно выдохнув, я встречаю ее взгляд, изо всех сил стараясь не проявить даже намека на гнев.

– Послушание – это главное, о чем я тебя прошу. Лично мне не нравится накачивать девушек препаратами, чтобы они стали послушными. Мне нравится, когда мой товар в сознании и контролирует себя, это улучшает впечатления наших покупателей. Никому не нужна наркозависимая шлюха, которая едва может смотреть прямо и не может удержать член в руке. Это значит, что, если ты ослушаешься меня или не выполнишь моих указаний, ты будешь наказана. Поняла?

Я опускаю глаза, прежде чем она успевает заметить, как из них выплескиваются эмоции, словно жир с раскаленной сковородки. Проглотив камень в горле, я выдавливаю:

– Да, мэм.

Она издает звук отвращения.

– Никогда не зови меня так, – рычит она. – Это напоминает мне о матери. – Последнюю фразу она бормочет себе под нос.

– Как бы вы хотели, чтобы я к вам обращалась? – спрашиваю я, находя в себе мужество поднять голову и еще раз встретиться с ней взглядом.

Сама-то я знаю, как бы я хотела называть эту злобную суку.

Рио у порога усмехается, но сразу же затихает, как только Франческа бросает на него пронзительный взгляд через плечо.

Она устремляет свой прищур на меня и, похоже, что-то обдумывает.

– Зови меня просто Франческа, – произносит она. – Сейчас Рио вживит тебе устройство слежения и вытатуирует твой идентификационный номер рабыни. У каждой здесь он есть, и он будет удален только после того, как ты обретешь своего хозяина.

Мое сердце сжимается и замирает, когда она говорит об устройстве слежения. Не знаю, чему именно я удивлена, но это впрыскивает в мою кровь очередную дозу паники, болезненно скручивающую мое нутро. Мои глаза начинают жечь слезы, безнадежность становится все глубже.

– Да, Франческа, – выдавливаю я, сгорбив спину от нахлынувших эмоций, настолько сильных, что они едва не переламывают мой позвоночник пополам, заставив рухнуть на пол у ее ног.

Насколько бы временно это ни было, она выглядит довольной и направляется к двери, останавливаясь только для того, чтобы взглянуть Рио в глаза и приказать:

– Дай ей успокоительное. Неделя на выздоровление, потом она будет осваиваться и приступит к подготовке. Ты ее покалечил, ты и чини, так что до дальнейших распоряжений ты за нее отвечаешь.

Он поджимает губы, но кивает. Несмотря на сообщение о том, что на меня поставят клеймо, словно на скот, по моему телу пробегает волна облегчения. Как только Франческа исчезает, плотно закрыв за собой дверь, я встаю настолько быстро, насколько позволяет мое изломанное тело, и шаркающей походкой приближаюсь к кровати, а затем падаю на нее.

На моих плечах сидят ангел и дьявол: первый мягко уговаривает меня свернуться в клубок и рассыпаться на мелкие кусочки, а второй кричит, чтобы я продолжала бороться – и не ломалась, словно все мои надежды бессмысленны.

Крепись, маленькая мышка. Ты выживешь. Ты это переживешь.

Выпрямив позвоночник, я сдерживаю слезы. По крайней мере, у меня есть неделя, прежде чем я узнаю на собственной шкуре, что такое быть проданной в рабство. Неделя пребывания в неведении обо всех тех ужасных вещах, которым подвергаются здесь девушки.

Рио берет в руки черную сумку с комода, стоящего рядом со мной. Я обратила на нее внимание, еще как только вошла в комнату, и с тех пор относилась к ней как к мешку, полному змей. Похоже, я не ошиблась в своих предположениях. Укус питона ничем не должен уступать клеймению.

Затаив дыхание, я внимательно наблюдаю за приближающимся Рио. Его вес придавливает край бугристого матраса. Медленно он расстегивает молнию, и от этого звука мои нервы рассыпаются. Он достает небольшую тату-машинку, чернила и что-то очень похожее на пистолет для пирсинга, но… это не он.

– Вначале устройство слежения, – сообщает он, держа в руках этот пыточный инструмент.

Он достает из сумки микрочип, вставляет его в пистолет, а затем крутит пальцем, давая мне знак повернуться.

Я с опаской отворачиваюсь от него и вздрагиваю, когда чувствую, как его пальцы проводят по моему затылку, собирая волосы.

– Будет больно, – предупреждает он за секунду до того, как острая колющая боль пронзает мою шею.