Второй центроид

– Да, ты прав. Документы, как известно, выдает рука бюрократа. А с ней никак не поговоришь – это же рука! Такое решительно невозможно устроить. Слышал я, что кто-то добивался аудиенции в паспортном столе, но ничем эта смелость не увенчалась. Он не получил никакого ответа, даже предварительного.

– Кто это был? Ты его знаешь? – судорожно спросил Авгий, хватая бармена за руку. Он пытался найти хоть малейшую зацепку.

– Знал раньше. А сейчас, можно сказать, не знаю: он сильно изменился. Тебе лучше не ходить к нему, и тем более не расспрашивать про это дело.

– Ты что? Как же? Нет, ты мне скажешь, кто это! – Авгий перешел на крик. – Мне необходимо знать! Слышишь?!

Наступила поганенькая тишина. Авгий умолк, испугавшись самого себя: он никогда не кричал на друзей, и теперешняя его выходка, возможно, свидетельствовала о том, что и он уже начал меняться, как тот человек, добивавшийся аудиенции. Алик тоже не говорил ни слова: ему не хотелось сообщать имя, ведь он знал, что ни к чему кроме разочарования это не приведет. Тем не менее, ловкие руки достали откуда-то из-под стойки листочек и карандаш. Через минуту у Авгия в кармане уже лежала бумажка с именем и адресом.

6. Старая школа. Голубятня

По пути Авгий проходил неподалеку от старой школы, в которой раньше учился. Проигнорировать не получилось. Ноги сами потащили Авгия прямиком к зданию, а потом зачем-то решили обойти его вокруг. Каждое окно и каждый выступ стены проникали в память, чтобы вытащить оттуда частички прошлого – разрозненные по времени, но неразрывно склеенные в голове.

Вот он играет на небольшой футбольной площадке, оборудованной двумя маленькими, детскими воротами. Как всегда, в полузащите. Делая разрезающий пас, он сразу отходит назад, координируясь с линией обороны в попытке предотвратить контратаку, которая может начаться в любую секунду, если кто-то из игроков команды вдруг потеряет мяч. Ему нравилось быть в центре поля и следить за постоянными перемещениями соперников и партнеров. Время близилось к вечеру, и на площадке уже никого не было, да и в окнах школы горело только два редких огонька.

Память перенесла его в кабинет истории, занятия по которой всегда проходили поздно, потому что учительница, Арина Амвросиевна, была неисправимой совой. Во время урока дети часто глядели в окно, думая о том, что они будут делать после школы. А учительница изредка отрывала особо засмотревшегося ребенка, задавая простенький вопрос. И почему-то всегда случалось так, что именно он не знал ответа, хотя почти весь класс истово тянул руки. Но Арина Амвросиевна не ставила двойки. Она терпеливо отвечала на вопрос сама, слегка покачивая головой, словно поддакивая себе, а потом просила провинившегося повторить ответ вслух, перед всеми. Так материал усваивался лучше.

Половина здания осталась позади. За поворотом взгляду Авгия открылась высокая, старая рябина. Точка притяжения. Бастион, оружейный склад и маяк. Чем только не было это скучное одинокое дерево с полуоблезлыми ветвями в былые годы! Теперь же оно смотрелось куда прозаичнее. Ягоды в дефицитном количестве стыдливо прятались в глубине ветвей. Толстый шершавый ствол, слегка кривоватый, как ятаган, быстро делился на много маленьких отростков и как бы растворялся в воздухе, что совсем не походило ни на бастион, ни на маяк.

Нырнув за очередной поворот, Авгий увидел тощие, как обглоданные кости, остатки голубятни. Одной стенки не было совсем, вторая несколько шаталась под воздействием кинетической энергии ветра. Авгию вспомнилось, как любил эту голубятню школьный сторож Степан. Бывало, на большой перемене он энергично вскинет руку, и вся ребятня, слоняющаяся без дела, хлынет за ним – участвовать в ритуале кормления голубей. Авгий приостановился и посмотрел на свою ладонь. И в ней когда-то лежала горсточка пшена для урчащего птичьего семейства. Где же он сейчас, задорный сторож Степан? Уж точно не в школе: с появлением умных систем пропуска сторожа исчезли из города так же неумолимо, как мороженщики.

Ладонь ощутила легкое покалывание – это атомы снега, как крошечные клювики, впивались в кожу. Полуоторванная стенка голубятни затрепыхалась в лихорадке, сигнализируя об усилившемся ветре. Авгий поморщился и противно улыбнулся, втягивая голову. Шаги возобновились, и вот перед глазами уже мелькало школьное крыльцо, с которого, мелко перебирая прямыми, как грубый брусок, ногами, спускалась какая-то старушка. Авгий узнал ее не сразу. И уже пройдя мимо, по старой, давно забытой привычке задорно крикнул куда-то назад, в плотный войлок темноты: «Здрасьте, Арина Вросевна!». Звук был поглощен черным воздухом и остался без ответа.

7. Арина Вросевна. Воспоминания

Старая учительница после уроков засиделась в столовой. Она маленькими глотками отпивала компот, витая взглядом где-то между карнизом и потолком. Арина Амвросиевна. Так звали ее современные ученики, в точном соответствии с паспортом. И никак не Арина Вросевна, как раньше. Сокращать имя-отчество учителя нынче категорически возбранялось. Пришло понимание, что превратить духовность из метафорического понятия в духовную скрепу общества нельзя без уважения к учителю. Умом Арина Амвросиевна поддерживала этот посыл. Но ее внутренняя, неподвластная логике духовность почему-то отказывалась превращаться в скрепу. Авторитет авторитетом, но ведь раньше, когда она была для всех просто Ариной Вросевной, ее разговор с учениками шел гораздо душевнее и доверительнее. И тот проходивший мимо человек назвал ее именно так. Он у нее учился когда-то, это точно. Только вот вспомнить бы…

Учительница начала перебирать в памяти лица, ситуации, вещи. Это было непросто, ведь в те времена количество учеников в классе не позволяло опросить всех за один урок, как принято теперь. А дети вели себя так бесшабашно и безответственно. Хотя, может быть, сейчас вовсе нет детей, а люди рождаются уже взрослыми? Наверное, скоро так и будет… Численность населения Земли вышла на верхнее плато логистической кривой. Попросту говоря, стабилизировалась. Кстати, вот и еще одна иллюстрация разницы между поколениями. В детстве Арина Амвросиевна не поняла бы этой фразы про логистическую кривую, пришлось бы пояснять простым языком. Да что там, она и сейчас мысленно материализовала ее словом «стабилизировалась». А нынешние дети? Да они сразу завалят вопросами. На каком уровне стабилизировалась? Почему? Не начнет ли дальше вдруг расти? Но только скажешь им про логистическую кривую, и вопросы отпадают. Понятно же, что стабилизировалась на высоком уровне, а впереди – ровное плато.

Кажется, отголоски воспоминаний начинают складываться в цельную картинку… Фоторобот Авгия проявился: черноволосая голова, подвижные карие глаза, волнистые брови и бойкие ноги. Порой даже чересчур бойкие. Перед началом урока он носился по классу, как пробка из-под шампанского, вырвавшаяся в свободный полет. А она, молодая учительница, стояла у двери и наблюдала за тем, как в детях клокочет жизнь. Когда же она наконец заходила в класс, энергия тут же закукливалась внутри маленьких телец, но никуда не исчезала. Некоторые начинали расходовать ее тут же, задавая вопросы и обмениваясь взглядами и движениями челюстно-лицевых мышц. Другие берегли энергию до следующей перемены, мастерски притворяясь спокойными. Авгий принадлежал ко второй категории. На уроке он вел себя смирно, тихо переспрашивая непонятое у соседа, и крайне редко обращался к учителю, будто стесняясь. Но на перемене он преображался. И этот контраст отложился в памяти. Или вот еще случай. Сидела она как-то в холле, ждала кого-то. А тут Авгий – выбегает из-за угла, подлетает к выходу, открывает дверь одним махом, как бумажную, и, успевая только бросить «до свидания, Арина Вросевна», скрывается из виду. Дверь захлопывается, а по старому, тонкому стеклу бегут волны. Энергия детства передалась в материал.

Старая учительница собралась домой. Она направилась к гардеробу, что-то бормоча про себя – мысли никогда не покидали ее так скоро. Вокруг сияли декорации обновленной школы: энергосберегающие лампы с иссиня-холодным светом, рельефные обои с чудным узором, призванным развивать воображение и интерес к учебе… Из приоткрытой двери соседнего со столовой класса выглядывала интерактивная доска с потухшим экраном. Завтра опять кто-то будет рисовать на ней формулы и теоретически безупречные фигуры. И, конечно, никакого тонкого стекла. Только толстое, слегка замутненное для эффекта, абсолютно безучастное к детской энергии.

8. Семья. Вечер

Чистые, черные волосы распущенными длинными ниточками ниспадали на плечи. Они слегка блестели от влаги, создавая эффект ночных бликов на бездонно-темной, бесконечной поверхности воды. Грациозная рука Анны уверенно занесла нож над идеально вымытым, корявым бруском овоща. И лишь неровный угол, под которым она держала инструмент, выдавал ее нервное напряжение. Алая помада успела потускнеть, а маленькая сеть морщинок вокруг глаз будто потяжелела и приопустилась вниз.

Жужжание открывающейся двери заставило Анну встрепенуться. Она прищурилась, и морщинки встали в горизонтальное положение, как стрелы в натянутой до предела тетиве. «Где пропадал?» – спросила Анна как бы невзначай, чересчур спокойно. Авгий не смотрел на нее – он пытался совладать с шарфом, закрутившимся вокруг шеи подобно змее. «Долгая история», – небрежно ответил он, выбрав худшее, что можно было сказать. Удар в незащищенную зону последовал незамедлительно: «Значит, теперь ты мне уже ничего не рассказываешь?».

Нежданная передышка: Авгий, приплясывая на пятках, ушел в ванную, чтобы обдумать стратегию контрнаступления. Включив воду, он бормотал что-то под нос, то и дело оглядываясь на предусмотрительно запертую дверь, будто на ворота осажденного замка. Когда шум воды прекращался, он запускал ее снова, и все повторялось по кругу. Наконец ему надоело. Губы перестали беспокойно шевелиться. Вода затихла.

Из ванной Авгий вышел совсем другим человеком, умеющим двигаться плавно, цельно. И вдруг, в один момент, Анна тоже изменилась – колкая маска неудовольствия ушла на второй план, уступив место искорке сочувствия.

– Что-то случилось? – осторожно спросила она, заметив, что Авгий с трудом сдерживает центробежную силу пикселей, из которых, казалось, он состоял весь.

– Да, случилось, – монотонно ответило его пустое, потерявшее эмоции тело.

– Что же, Авгий? Ты меня пугаешь! Говори.

– Как хорошо, что дети уже живут не с нами. Не хотел бы я, чтобы они это слушали, – Авгий выдохнул и после небольшой паузы продолжил. – Я получил новый паспорт, но в нем… В нем указано… Мне теперь пятнадцать, Анна, понимаешь?

– Нет, не может быть, ошибки в паспортном столе – это же такая невозможная редкость… И что же, на работе в это поверили, перечеркнули всю твою жизнь?

– Конечно, еще как поверили. Аристарх что-то пытался объяснить, но кто он против директора?

– Аристарх перед тобой в долгу. Неужели он просто стоял и мямлил, когда тебя выгоняли прочь?! – крикнула Анна, цепляясь глазами за осунувшееся, неуверенное лицо Авгия, словно в попытке понять, как все случилось на самом деле.

– Нет, постой, не обижай Аристарха. Он сделал все что мог, ты же знаешь порядки. Никто не в силах исправить такое.

– Ты что, опускаешь руки? Встреться с ним еще раз, не в кабинете, а где-нибудь снаружи. Он будет совсем другим, он что-нибудь подскажет. Поверь мне.

– Моя судьба решена, Анна. Она была решена еще тогда, в паспортном столе. Я должен был сразу подавать апелляцию.

– Нет, ты сделаешь то, о чем я тебя прошу. Пусть ты не веришь, ладно. Но я верю. Хотя бы в элементарную человеческую честность.

– Тогда у меня завтра будет две встречи, – сказал Авгий и, поколебавшись, достал измятую бумажку с адресом, от которой еще слегка пахло грибами. – У меня есть брат по несчастью, представляешь? Человек, который тоже имеет претензии к паспортному столу. Я найду его, я поговорю с ним.

– Этот человек добился своего? – тихо спросила Анна, никуда не глядя и как бы боясь услышать ответ.

– Нет, он не сумел. Но мне нужно знать, что пошло не так, и тогда я, быть может, избегу ошибок.

– Хорошо, испробуем все средства. Не опускай руки, Авгий, мы же все по-прежнему люди, как и сто лет назад…

Авгий кивнул и мягкими, выражающими согласие движениями начал поглаживать ладонь Анны. Глаза его смотрели в сторону, наполненные жидким отчаянием.

9. Аристарх Авалонович. Обед

Тепло утреннего солнечного света разбудило Авгия нечаянным касанием. Легкая улыбка мелькнула на его лице, оттеняя тяжесть предстоящего дня. Анна еще спала, отвернувшись к стене, словно не желая наблюдать за мучительным пробуждением мужа. Оставив ее в неведении, Авгий тихо спустился по лестнице на первый этаж квартиры, к обеденному столу и холодильнику.

Щелкнула плоская кнопка, и в чашку, тут же появившуюся на подставке, тонкой, но мощной струйкой устремился черный кофе. Резкий запах неприрученной бодрости заполонил кухню. Пока готовился тост, Авгий достал из кармана куртки бумажку с адресом, перевернул ее и, прислушиваясь к хрусту карандаша, написал на обратной стороне: «Аристарх». Потом он смял бумажку и подбросил ее в воздух, будто монетку. Закрыв глаза, Авгий ощутил запах свежеприготовленного тоста, а руки медленно, словно сами по себе, стали разворачивать плотно скрученный бумажный шарик. «Аристарх», – объявил ему кто-то из темноты голосом Анны. – «Значит, сначала пойдешь к Аристарху». Авгий открыл глаза и прочитал имя еще раз. «Что ж, так тому и быть. Перехвачу его во время обеда», – сказал он.

Супруги завтракали вместе, обмениваясь скользящими взглядами. Авгий молча дожевывал тост, когда Анна, не выдержав, заговорила первой.

– Интересно получается, – задумчиво начала она. – Мы с тобой сейчас вроде как не можем быть вместе. Ты же ребенок – для них. Но все-таки мы вместе – спим, завтракаем, разговариваем…

– Да, да, – почти беззвучно произнес Авгий, погружаясь взглядом в мелкую рябь кофейного озера. – Аня, а что ты будешь делать, если я так и останусь ребенком? Если ничего не выйдет?

– Я и мысли такой не допускаю, – ответила она слабым, пульсирующим голосом. – Ты убедишь Аристарха сегодня, я уверена.

«Зря я спросил», – начал было ворчливо шептать под нос Авгий, уходя переодеваться, как вдруг встрепенулся от входящего вызова. Долго слушал, затем произнес несколько коротких, как точки, утвердительных слов, и отключился от линии.

– Звонил Аристарх, – воскликнул Авгий, положив Анне на плечи руку. – Сам предложил встретиться за обедом, представляешь?

– Вот видишь! Вот и прекрасно, – ответила она, крепко обняв его. Неестественная, молочная бледность стала покидать ее лицо, а на щеках, казалось, снова начал проявляться обычный румянец.

Время тянулось медленно, как в ожидании гостей. Монотонные звуки на улице не давали покоя, притягивая к себе все внимание. И уже за два часа до обеденного перерыва Авгий, вскочив, надел пальто, нежно попрощался с Анной и вырвался на воздух. Казалось, вся среда – земля, сухие камни города, да и само небо – сопротивлялась мягкому солнцу и ни капельки не нагревалась. В такой студеной обстановке разгоряченное обстоятельствами тело Авгия чувствовало себя прекрасно, а душа наслаждалась живительным свечением дневной звезды.

Аристарх попросил подождать его возле выхода, у памятника аисту. Авгий никогда раньше не разглядывал это каменное изваяние, неуклюжее и совсем не похожее на птицу. Ему говорили, что это памятник аисту, и он верил и убеждал других. Теперь же у него было время, чтобы присмотреться к безжизненной серой массе, угнездившейся на постаменте. Разве это клюв? Нет, скорее острый край холодного камня. А это крылья, аккуратно сложенные по бокам? Да нет же, всего лишь неровные отростки породы, не отшлифованные ленивым мастером. А где же у птицы глаза, источник живых устремлений? Вместо них – две твердые горошинки, которые так и хочется сковырнуть.

Глаза Авгия ошалело бегали по мостовой и фасадам разномастных зданий. Он успел заметить небольшой изъян старой плитки у подножия постамента и бессердечное безвкусие вывески ближайшего ресторана, повествовавшей о выпуклой значимости живота, потрясающую синхронность движений прохожих, спонтанно топавших друг другу в такт, и тлеющую бледность занавесок в кабинете Аристарха Авалоновича. Все эти незначительные детали перемешались в невкусный коктейль, и Авгий закрыл глаза, чтобы избавиться от них. Не помогло – теперь лютовали звуки. Со стороны дороги донеслось чье-то кряхтенье, а возле памятника захлопали крылья, будто искусственный аист проснулся и пожелал размяться. Авгий открыл глаза: нет, всего лишь голуби.

Движение в окне заставило его приподнять голову. Бледные занавески куда-то исчезли, а вместо них в окне показался бюст Аристарха Авалоновича с рюмкой настойки в руке. Значит, пора. Ждать осталось недолго. Уже через несколько секунд сухая фигура в окне растворилась. Через полминуты зажужжала дверь парадного подъезда. Статный старец подхватил Авгия в свою орбиту и мгновенно перенес в соседний ресторан, под покровительство большого живота.

– Хорошо, что ты пришел, – меланхолично произнес Аристарх, отодвинув меню в сторону.

– Спасибо, что пригласил, – ответил Авгий по-простому, как другу. – Надеюсь, ты сообщишь мне хорошую новость или хотя бы подашь надежду? – и он неуверенно улыбнулся, вглядываясь в усталые глаза собеседника.

– Давай сразу проясним, зачем я решил встретиться с тобой, – в зубах у Аристарха появилась сигарета, а его пальцы чуть слышно забарабанили по столу. – Хочу предупредить тебя, чтобы не смел. Чтобы не делал глупостей.

– В каком смысле? – внезапно осипшим голосом спросил Авгий. – Вы не собираетесь мне помогать?

– Нет, собираюсь. Но помочь я могу только словом, добрым советом.

– Нотацией? Как ребенку?! – Авгий полупривстал, приняв позицию низкого старта. – Вы с первых минут пытаетесь закрыть для меня всякую возможность барахтаться самостоятельно?

– Нет, стой! Послушай, – сказал Аристарх, удержав Авгия натянутым, как трос, голосом, – я пытаюсь дать тебе перспективу. Отличную от той, что у тебя есть. Ты должен знать, где возможности есть, а куда не стоит соваться.

– Хорошо, я слушаю, – послышался в ответ присмиревший голос. – Куда же мне лезть не нужно?

– Пойми, что теперь ты не тот, что раньше, и не в наших силах это изменить. Твоя задача сейчас – приспособиться максимально безболезненно. Не пытайся восстановиться на работе, это невозможно в принципе. Бессмысленные попытки только повредят тебе.

– Я и не хочу восстанавливаться, – холодно отчеканил Авгий. – Не хочу терпеть такое отношение, с которым столкнулся вчера. Мне нужно всего лишь исправить ошибку, после этого я сам найду, куда приложить свои силы.

– И как же я тебе помогу в этом деле? – понуро усмехнулся Аристарх. – Здесь я тебе не советчик: мой опыт подсказывает, что на этом пути ты можешь только надорваться, ничего больше.

– Ладно, я все понял, – Авгий встал из-за стола, на этот раз во весь рост, и вежливо попрощался.

– Прими свою новую природу. Только это поможет тебе, – крикнул ему вдогонку Аристарх.

10. Оскольд. Смех

Оскольд недвижимо стоял возле зеркала, разглядывая большое, неуклюжее как финик лицо, поселившееся за стеклянной гладью. Его ноги широкими корнями уходили в пол, а ладони осторожно прикасались к холодному прозрачному материалу, будто пытаясь зачерпнуть живительного воздуха из параллельного мира. Изгибы губ то и дело волновались, а глаза щурились, высматривая несоответствия в зазеркальном образе. Ноздри медленно расширялись, жадно всасывая питательный воздух, и быстро сужались, выплевывая наружу непотребную смесь газов. Так начинался едва ли не каждый день в этой квартире – неустроенной, небрежно оставленной хозяином в инертном беспорядке. У входной двери стояло несколько пар ботинок, но лишь одна была начищена. Остальные покрылись толстым сугробом пыли, потому что были лишены благосклонного взгляда владельца.

Чириканье дверного звонка встрепенуло Оскольда. Резким движением он схватил расческу, затерявшуюся где-то между шапкой и перчатками, и пару раз провел по волосам, растрепав их еще больше. Помедлив, подошел к дверному экрану и нажал на кнопку. Появилось изображение. Оно не испугало Оскольда, и он, удовлетворенно хмыкнув, позволил двери открыться.

– Авгий, – представился незнакомец, протягивая руку. Жест остался без ответа.

– А я Оскольд, – ответил хозяин, явно напирая на первую букву «О». – Не подаю руку кому попало – извини, принципы.

– Ладно, мне-то что, – переняв небрежный тон, сказал Авгий.

– Зачем пожаловал в наше скромное жилище? – с ужимками спросил Оскольд и, присев, сильно дунул на самую пыльную пару ботинок. – Сюда давно уже никто не заходил…

– По делу, – коротко брякнул Авгий, прикрываясь ладонью от серой взвеси мелких частиц, разлетевшихся по прихожей.

– Интере-есно, какое это у нас может быть ко мне дело? – хозяин пристально взглянул на гостя, но сразу же, даже не пытаясь дождаться ответа, развернулся и поковылял на кухню.

Грузное тело медленно и неуклюже двигалось в тесных, непреклонных рамках старомодного коридора. Ноги почти не отрывались от пола: казалось, что вот-вот они взрыхлят его, словно борона – мягкую почву. А покрытие поскрипывало в тон искусственному пению соловья, доносившемуся из маленького приборчика на холодильнике. Большие ладони нащупали прохладное стекло бутылки и вытянули ее за горлышко на стол.

– Выпьем? – беспардонно предложил хозяин, попутно откручивая крышку на удивление ловкими пальцами. – Раз ты пришел ко мне, времени у тебя – завались!

– Вообще-то, не так много, – промямлил Авгий, но, услышав плеск древесно-янтарной жидкости, замолчал.

– Ну чего? Излагай, чем обязан столь странному посещению, – заявил Оскольд, тут же повернувшись к окну и уставившись на динамическую автомобильную панораму.

– Начну издалека. Недавно выяснилось, что у нас есть одна общая проблема. Я очень надеюсь, что вместе мы сможем найти решение, – Авгий помедлил, отслеживая реакцию собеседника, но тот оставался статичен. – Паспортный стол – имя нашей проблемы. Вы слышали? Паспортный стол. Ну, что вы на это скажете?

– Э-э, дружище, постойте, вы меня с собой-то не ровняйте – протянул Оскольд, медленно, как лайнер, разворачивая корпус. – Проблема у вас, а не у меня. Я ее уже решил, как видите. Отгородился от всех вас, правильных, со своим ошибочным именем.

– А что у вас не так с именем? Имя как имя…

– Так ты, значит, еще и невнимательный, – со вздохом сказал Оскольд и опрокинул первую рюмку. – Не заметил в моем имени такую округлую, для кого-то, быть может, аппетитную, но для меня чужеродную букву «О»? Я Оскольд, черт тебя дери! Ос-кольд!

– А может быть, вы расскажете, почему так случилось? Дети – существа любопытные, вечно хотят все знать. Так что я от вас не отвяжусь.

– Не понял, а причем тут дети? Где тут дети? – быстро пробормотал Оскольд, окончательно развернувшись к гостю и вглядываясь в его лицо. Потом во взгляде проступило понимание, и он, усмехнувшись, затрясся всем телом.

Смех продолжался долго, изредка прерываясь булькающими звуками и возгласами: «ну ты даешь!». Авгий сидел смирно, как за партой, и ждал нового состояния среды. И оно скоро наступило: хозяин успокоился и начал рассказывать свою историю.

– В один прекрасный день я получил новенький паспорт. Однако в данные вкралась одна досадная ошибка. Они переименовали меня без моего ведома, и я вдруг, в один миг, стал другим человеком. Ты ведь, похоже, тоже столкнулся с чем-то подобным, но, очевидно, отступил, не зная, как и что требовать, ведь так?

– Угу, – кивнул Авгий, удивившись связности речи этого безнадежного, как ему показалось сначала, человека.

– А я вот стал бороться с первых же минут. Сразу постучался в дверь, и, пытаясь не замечать шипение толпы, даже дерзко дернул за ручку!

– И что же? – спросил вытянувшийся как балерина Авгий, вперившись глазами в рассказчика. – Они открыли вам?

– Мстишь, смеешься? – подзлобовато-весело выкрикнул Оскольд. – Куда там! Только чиновник за дверью неопределенно кашлянул. Все тут же стали перешептываться и суетиться, не понимания значения этого звука немощи.

– И тогда вы ушли?

– Да нет, конечно! О неслыханное – я нагло ворвался в кабинет! Но там сидело пятнадцать или двадцать человек, не помню, и все в одинаковых серых костюмах. Ни один даже не шевельнулся, и уж тем более не ответил на прямой вопрос. Я стоял там минут десять, но не происходило ровным счетом ничего. И только когда я вышел в коридор, в кабинете снова кто-то заговорил, а прием посетителей продолжился.

Над кухней повисла тишина. Бутылка, неуверенно стоявшая на кривом столе, почти опустела. Оскольд сидел в позе мыслителя и смотрел куда-то в сторону, как человек, вдруг припомнивший сюжет из безвозвратно утерянного прошлого. Авгий угрюмо опустил голову, как сонный пассажир в автомобиле. Расстановка фигур сложилась, и планировавшиеся ранее ходы теперь казались безнадежно глупыми. Что может он, мягкий мясистый человек, против неумолимого железа жизни?…