Психология социализма

Различные события, посредством много раз повторявшегося подбора отрицательных качеств, содействовали значительному уменьшению числа людей с наиболее развитыми энергией, самостоятельностью и жаждой к деятельности. Латинские народы расплачиваются теперь за прошлые свои ошибки. Инквизиция систематически уничтожала в Испании в течение нескольких веков то, что она имела наилучшего. Отмена Нантского эдикта (Людовик XIV, 1685 г.), революция, империя, междоусобные войны уничтожили во Франции самые предприимчивые и энергичные натуры. Слабый прирост населения, отмеченный среди большей части латинских народов, еще усиливает эти причины упадка. Если бы еще воспроизводились лучшие части населения, то беды не было бы никакой, так как не число жителей данной страны, а их высокие качества составляют ее силу. К несчастью, численный уровень населения еще поддерживается только самыми неспособными, самыми слабыми, самыми непредусмотрительными.

Нет никакого сомнения, что достоинство народа определяется числом производимых им замечательных людей на разных поприщах. Упадок народа происходит вследствие уменьшения, а затем и исчезновения высших элементов. Недавно в «Revue scientifique» Лапуж высказал аналогичные заключения относительно римлян:

«За двухсотлетний период наиболее знаменитые старейшие фамилии исчезли и заменились менее достойными, вышедшими из разных слоев и даже из освободившихся невольников. Когда Цицерон жаловался на упадок римских добродетелей, знаменитый арпинянин забывал, что в городе, даже в самом сенате, римляне старых фамилий были редки и что на одного потомка квиритов[49] приходилось десять латинян нечистой крови и десять этрусков; он забывал, что римское государство начало приходить в упадок с того дня, когда открылся доступ в него чужестранцам, и что причина, по которой титул гражданина беспрестанно терял свой блеск, была та, что между носителями его было более сынов народов побежденных, чем народа-победителя. Когда путем последовательных натурализации право римского гражданства было распространено на все народности, когда бретонцы, сирийцы, фракийцы и африканцы облеклись в это звание, которое было им не по плечу, то родовые римляне уже исчезли».

Причина быстрых успехов некоторых рас, как, например, англосаксов в Америке, заключается в том, что подбор у них совершился не в отрицательную сторону, как в латинских государствах Европы, а в обратном порядке – в сторону прогресса. Действительно, Соединенные Штаты в течение продолжительного времени заселялись людьми разных стран Европы, преимущественно Англии, отличающимися своей независимостью и энергией. Надо было обладать необыкновенным мужеством, чтобы рискнуть переселиться с семьей в отдаленную страну, населенную воинственными и враждебными племенами, и создать там цивилизацию.

Здесь важно отметить, на что я много уже раз обращал внимание в своих последних трудах, что народы приходят в упадок и исчезают с исторической сцены не вследствие понижения своих умственных способностей, а всегда вследствие ослабления характера. Закон этот некогда подтвердился примерами Греции и Рима; немало фактов подтверждают его верность и для нашего времени.

Это основное положение мало понято и часто еще очень оспаривается, но тем не менее уже начинает распространяться. Я нашел его очень хорошо выраженным в недавнем труде английского писателя Бенджамена Кидда и не сумею лучше подтвердить правильность моего тезиса, как позаимствовав у него некоторые места, где он вполне верно и беспристрастно указывает различия характера, разделяющие англосаксов и французов, и исторические следствия этих различий:

«Всякий беспристрастный ум, – говорит этот автор, – должен признать, что некоторые характерные черты французов ставят Францию во главе умственно развитых народов Европы… Умственное влияние этой страны действительно чувствуется во всей нашей цивилизации, в политике, во всех отраслях искусства, во всех направлениях отвлеченной мысли… Тевтонские народы вообще добиваются наивысших умственных результатов там, где необходимы исследования глубокие, кропотливые и добросовестные, там, где надо постепенно собирать один за другим элементы, составляющие работу; но этим исследованиям недостает идеализма французского ума… Всякий добросовестный наблюдатель, впервые близко соприкасающийся с французским умом, должен тотчас же почувствовать в нем нечто неопределенное, но неопределенность эта возвышенного умственного порядка, что не свойственно по природе ни немцам, ни англичанам. Это нечто неопределенное чувствуется и в искусстве и в текущей современной литературе не менее, чем и в высших творениях национального гения в прошлом».

Признав это превосходство французского ума, английский автор настаивает на преобладании в социальных явлениях характера над умом и показывает, в какой мере ум мог быть полезен народам, которые им обладали. Рассматривая историю колониальной борьбы между Францией и Англией во второй половине XVIII века, он выражается так:

«В середине XVIII века окончился между Францией и Англией поединок, самый необычайный из всех известных в истории событий, зависевших от исхода этой борьбы. Последствия этого поединка предчувствовались во всем цивилизованном мире еще до начала борьбы. Она завязалась в Европе, в Индии, в Африке, в Северной Америке, на всех океанах. Если судить по данным, действующим на воображение, то все обстоятельства казались благоприятными для более блестящей расы. Она, казалось, имела перевес и в вооружении, и в средствах, и в численности населения. В 1789 году Великобритания имела 9 600 000 жителей, Франция – 26 300 000. Годовой доход Великобритании составлял 391 250 000 франков, а Франции – 600 000 000. В начале XIX века во Франции было 27 000 000 жителей, тогда как все население, говорившее на английском наречии, вместе с ирландцами и обитателями Штатов Северной Америки и колоний, не превосходило 20 000 000.

В настоящее время, в исходе XIX века, население, говорящее на английском языке, не считая покоренных народов, индусов и негров, дошло до громадной цифры – 101 000 000, тогда как французский народ едва достиг численности в 40 000 000. Повсюду в продолжение уже долгого времени народы, говорящие на английском языке, одерживали верх, где только затевали борьбу. Они стали хозяевами почти всей Северной Америки, Австралии и земель Южной Африки, наиболее ггоигодньгх для поселения европейцев. Никакой другой народ не утвердился более прочно и совершенно во всех этих странах. Не видно, чтобы будущее должно было остановить это распространение английской расы; напротив, оно в предстоящем XX веке, по-видимому, неизбежно должно дать этим народам преобладающее влияние во всем мире».

Рассматривая качества характера, благодаря которым англичанам удалось достигнуть таких огромных успехов, столь удачно устроить свои гигантские колониальные владения, преобразовать Египет и даже в течение нескольких лет поднять до высшей степени процветания кредит нации, близкой к совершенному банкротству, тот же писатель прибавляет:

«Не качествами, бросающимися в глаза, и не умом достигнуты такие результаты… а качествами из числа тех, которые не поражают воображения. Эти качества по преимуществу: сила и энергия характера, неподкупная честность, простая преданность долгу и сознание его. Те, кто приписывает огромное влияние в мире народов, говорящих на английском языке, вероломным комбинациям их государственных людей, бывают часто очень далеки от истины. Это влияние в значительной своей части – результат качеств, мало бросающихся в глаза».

Итак, мы теперь подготовлены к пониманию того, каким образом народы, сильные умом, но слабые энергией и характером, всегда естественно стремились вручить свою судьбу своим правительствам. Беглый взгляд на прошлое этих народов покажет нам, каким образом форма государственного социализма, известная под именем предлагаемого нам ныне коллективизма, вовсе не будучи новостью, представляет собой естественный расцвет прежних учреждений и наследственных потребностей рас, у которых он и развивается в настоящее время. Доводя до минимума запас энергии и предприимчивости, которыми должен обладать отдельный человек, и освобождая его от всякой ответственности, коллективизм представляется весьма удобоприменимым к нуждам народов, у которых воля, энергия и личная инициатива постепенно ослабли.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПОНЯТИЕ О ГОСУДАРСТВЕ У НАРОДОВ ЛАТИНСКОЙ РАСЫ

§ 1. Каким образом у народов устанавливаются понятия. Народы неизбежно должны подчиняться традициям, а затем уметь освобождаться от них. Немногие народы обладали достаточной гибкостью, чтобы удовлетворить двойному условию – изменяемости и устойчивости. Невозможность освободиться от ига традиции, когда она прочно установилась. Сила авторитета власти у народов латинской расы. Авторитет власти политический и религиозный. Почему народам латинской расы не пришлось страдать от своего подчинения традиционным догматам власти до самых новейших времен и почему они в настоящее время страдают от этого подчинения. Вынужденная неустойчивость их правительств. Понятие о государстве во Франции одно и то же у всех партий.

§ 2. Понятие о государстве у народов латинской расы. Почему успехи социализма являются естественным последствием эволюции этого понятия. Старый режим. Революция внесла в него лишь весьма слабые изменения. Подробности приемов правления при старом режиме. Постоянное вмешательство государства в мельчайшие дела при старом режиме. Разные примеры. Современное развитие социализма у народов латинской расы представляет собой расцвет их прошлых учреждений и их понятия о государстве.

§ 1. КАКИМ ОБРАЗОМ У НАРОДОВ УСТАНАВЛИВАЮТСЯ ПОНЯТИЯ.

Мы только что изложили, изучая психологию народов латинской расы, каким образом характер последних способствовал развитию у них некоторых учреждений. Нам остается показать, каким образом учреждения эти упрочились и как, сделавшись в свою очередь причинами, они кончили тем, что породили новые явления. Мы уже обратили внимание на то, что цивилизация может возникнуть лишь при том условии, если народы долгое время подчинялись силе традиций. В течение периода формирования народа, когда его элементы несходны между собой и имеют интересы различные и колеблющиеся, прочные учреждения и верования имеют значительную ценность.[50] Важно, чтобы эти учреждения и верования отвечали умственному складу и потребностям народа, управлять которым они призваны. Важно также, чтобы учреждения эти и верования были достаточно тверды. Это последнее положение является основным, и мы уже на нем настаивали. Но указав на то, что народы должны быть долгое время подчинены силе установившихся традиций, мы показали также, что они прогрессируют лишь при том условии, если могут освобождаться затем постепенно от влияния этих преданий.

Они никогда не освобождаются от них путем насильственных переворотов. Такие перевороты всегда скоропре-ходящи. Общества, как и породы животных, меняют свой облик лишь благодаря наследственному накоплению незначительных последовательных изменений.

Немногие народы обладали гибкостью, необходимой для удовлетворения двойному условию – устойчивости и изменяемости. Без достаточно большой устойчивости никакая цивилизация не может утвердиться; без достаточной способности к изменениям никакая цивилизация не может прогрессировать.

Нужно рассматривать учреждения народа как последствия, которые делаются причинами в свою очередь. Продержавшись известное число поколений, учреждения эти придают совершенную определенность психологическим особенностям народа, бывшим до того времени несколько неопределенными и колеблющимися. Кусок глины, сперва тягучий и упругий, скоро теряет свою мягкость, затем приобретает твердость камня и может скорее разбиться, чем изменить форму. Приобретение известной совокупности твердых и сплоченных чувств и понятий дается иногда народу с большим трудом, но зато ему несравненно труднее впоследствии ее изменить.

Когда гнет традиций укоренялся в душах в течение слишком долгого времени наследственным путем, народы могут от него избавиться только ценой больших усилий, а чаще всего они от него и вовсе не избавляются. Известно, как жестоко был потрясен западноевропейский мир, когда во времена Реформации народы северной Европы захотели освободиться от религиозной централизации и господства догматов, которые отнимали у них всякую независимость и от которых все более и более отвращался их разум.

Латинские народы также захотели освободиться от гнета прошлого, и великая революция не имела никакой другой цели. Но было уже слишком поздно. После нескольких лет потрясений узы прошедшего забрали свою прежнюю власть. Эти узы были действительно слишком могущественны, отпечаток их в душе народной был так глубок, что порвать их в один день было невозможно.

Проникнутые необходимостью принципа власти, правительства в продолжение веков препятствовали латинским народам мыслить, желать и действовать, и все воспитание имело целью поддерживать этот тройной запрет. Зачем людям было мыслить и рассуждать? Это запрещалось религией. Зачем им было желать и действовать? За них желало и действовало правительство. С течением времени латинский дух поддался этой необходимости; люди привыкли подчиняться без рассуждений догматам церкви, признанной непогрешимой, и королей, представителей божественного права, также непогрешимых. Они всецело предоставили политическим и духовным главарям заботу о направлении своих мыслей и действий. Это подчинение было необходимым условием их единства. Оно придавало им в известные моменты большую силу. Латинские народы переживали периоды большого блеска только тогда, когда во главе их стояли гениальные люди.

От этого безусловного подчинения власти латинские народы не особенно страдали до тех пор, пока экономическая эволюция всего мира не перевернула старых условий существования. Пока способы сообщения были весьма несовершенны и успехи промышленности почти сводились к нулю, нации оставались разобщенными и, следовательно, совершенно находились в руках своих правительств, которые поэтому и могли всецело управлять жизнью и деятельностью народов. С помощью правил, подобных изданным Кольбером правительства могли управлять промышленностью до мельчайших подробностей так же легко, как управляли они учреждениями и верованиями.[51]

Открытия научные и промышленные, так глубоко изменившие условия существования народов, изменили вместе с тем характер деятельности правительств и мало-помалу ограничивали возможные пределы этой деятельности. Вопросы промышленные и экономические стали преобладать. Телеграф и пар, уничтожая расстояния, обратили весь мир в единый рынок, свободный от всякой регламентации. Правительства должны были вполне отказаться от желания подчинять правилам промышленность и торговлю.

В странах, где личная предприимчивость развилась уже давно и где действие правительств стало более ограниченным, последствия современной экономической эволюции переносились без труда. Страны, где этой предприимчивости у граждан не существовало, оказались безоружными, и население их вынуждено было прибегать к помощи своих правителей, которые столько веков и думали, и действовали за них. Таким-то образом правительства, продолжая свою традиционную роль, были приведены к необходимости руководить столькими промышленными предприятиями. Но ввиду того, что изделия, производимые под контролем государства, по многим причинам обходятся дорого и изготавливаются медленно, народы, предоставившие правительству то, что сами должны были бы делать, очутились в положении менее выгодном, чем другие.

Очевидно, правительства латинских народов, отказавшись от прежнего стремления управлять всем, хотели бы как можно более сузить круг своего руководства, но очевидно также, что теперь уже народы настоятельно требуют, чтобы ими руководили. Изучая эволюцию социализма у латинских народов, мы покажем, до какой степени их потребность в регламентации увеличивается с каждым днем. Государство и продолжало регламентировать, управлять и покровительствовать просто потому, что не могло поступить иначе. Эта задача становится более и более тяжелой, более и более трудной и требует исключительных и потому весьма редких способностей. Малейшие промахи правителей вызывают теперь громадные последствия. Отсюда происходит их крайняя неустойчивость и постоянные перевороты, бывшие у латинских народов за последнее столетие.

Эта неустойчивость правительств, впрочем, на деле вовсе не соответствует неустойчивости режима. Франция с первого взгляда кажется разделенной на множество партий, но все они – республиканцы, монархисты, социалисты и прочие – имеют одинаковые понятия о государстве. Все требуют расширения его функций. Под разными ярлыками скрывается, следовательно, одна партия, партия латинской расы, вот почему все изменения правительственных ярлыков на самом деле никогда не производили никакой действительной перемены в режиме.

§ 2. ПОНЯТИЕ О ГОСУДАРСТВЕ У НАРОДОВ ЛАТИНСКОЙ РАСЫ. ПОЧЕМУ УСПЕХИ СОЦИАЛИЗМА ЯВЛЯЮТСЯ ЕСТЕСТВЕННЫМ ПОСЛЕДСТВИЕМ ЭВОЛЮЦИИ ЭТОГО ПОНЯТИЯ.

Определяя, каким образом установились основы начальных понятий у латинских народов, мы достаточно указали, в чем состояло у них понятие о государстве. Теперь нам остается показать, почему развитие социализма является естественным последствием этого понятия.

Разобрав характерные признаки латинских народов, можно прибавить, что едва ли найдутся другие народы, совершившие более переворотов и вместе с тем столь упорно привязанные к своим старым учреждениям. О французах можно сказать, что они – одновременно самый революционный и самый консервативный из всех народов мира. Наиболее кровавые из французских революций всегда оканчивались лишь новым наименованием самых устаревших учреждений.

Это потому, что если в действительности легко создавать теории, устраивать революции и произносить речи, то невозможно изменить сложившийся веками дух народа. Можно, в крайнем случае, силой навязать ему на некоторое время новые учреждения, но он скоро возвращается к прежним, так как только они одни соответствуют потребностям его умственного склада.

Умы поверхностные воображают еще, что революция как бы обновила французские учреждения, создала всецело новые начала, новое общество. В действительности, как давно уже показал Токвиль, она только грубо опрокинула то, что в старом обществе уже было источено временем и разрушилось бы само несколькими годами позже. Но учреждений, не устаревших вследствие того, что они отвечали духу своей расы, не могла коснуться революция, а если и могла задеть их, то лишь мимолетно. Несколькими годами позже те, кто пытался уничтожить эти учреждения, сами же их восстанавливали под другими названиями. Нелегко изменить наследие, создавшееся в течение двенадцати веков.

Особенно революция не изменила ничего и не могла ничего изменить в утвердившемся среди французов понятии о государстве, т. е. понятии о все более возрастающем расширении его функций и о постоянно суживающемся ограничении инициативы граждан – этих основах современного социализма. Если хотят понять, до какой степени это стремление все передать в руки правительства, а следовательно, и увеличить число общественных должностей, присуще духу расы, стоит только перенестись мыслью за несколько лет до революции. Действие центрального правительства было почти так же сильно, как и теперь.

«Города, – пишет Токвиль, – не могут ни устанавливать пошлин, ни взимать податей, ни отдавать в залог, ни продавать, ни вести тяжбу, ни отдавать свои имения в аренду, ни управлять ими, ни распоряжаться избытком доходов. На все это надо постановление Совета министров по рапорту интенданта. Все работы исполняются по планам и сметам, утверждаемым решением Совета. В присутствии интенданта или его заместителей работы отдаются с торгов и ведутся обыкновенно инженером или архитектором от правительства. Вот что удивит тех, кто думает, что все происходящее во Франции – ново… Нужно было испросить разрешение Совета, чтобы исправить причиненное ветром повреждение церковной крыши или восстановить обрушившуюся стену дома священника. Самый дальний от Парижа деревенский приход был подчинен этому правилу, как и самые близкие. Я знавал приходы, испрашивавшие у Совета право израсходовать 25 ливров».

Тогда, как и теперь, местная провинциальная жизнь с давнего времени была сведена на нет развивавшейся централизацией, явившейся следствием не самодержавной власти, а равнодушия граждан.

«Удивляются, – говорит тот же автор, – той поразительной легкости, с какой Учредительное собрание могло уничтожить разом старое деление на провинции, многие из которых были древнее самой монархии, и методически разделить государство на 83 отдельные части, как будто речь шла о девственной земле Нового Мира. Ничто другое так не поразило и не испугало остальную Европу, не ожидавшую подобного зрелища. «Впервые, – говорил Бэрк, мы видим, что люди так варварски кромсают свою родную землю». Действительно, казалось, что раздирали живые тела, занимались же только кромсанием мертвых».

Именно благодаря исчезновению провинциальной жизни облегчилась возрастающая централизация старого порядка.

«Не будем удивляться, – говорит Токвиль, – с какой поразительной легкостью была восстановлена централизация во Франции в начале этого века. Люди 1789 года разрушили здание, но фундамент его уцелел в самой душе разрушителей, и на нем они могли заново воздвигнуть разрушенное и построить его с небывалой до того прочностью».

Постепенное поглощение государством личной инициативы граждан при старом порядке вызвало необходимость в увеличении числа должностей, и все граждане мечтали добиться таковых.

«В 1750 году, в одном провинциальном городе средней величины, 129 человек было занято отправлением правосудия, а на 126 человек было возложено исполнение их приговоров; все эти чиновники были жителями этого города. Ревность жителей к занятию этих мест была поистине несравненна. Как только кто-либо из них приобретал маленький капитал, вместо того чтобы пустить его в оборот, он спешил воспользоваться им для получения места. Это жалкое честолюбие более повредило успехам земледелия и торговли во Франции, чем цехи и даже подушная подать».

Значит, не принципами 1789 года, как это часто повторяют, живем мы в настоящее время. Мы живем принципами, созданными старым режимом, и развитие социализма представляет собой только их высший расцвет, последнее проявление идеала, преследуемого в течение веков. Идеал этот, несомненно, был некогда очень полезен в такой несолидарной стране, как наша, которую можно было объединить только энергичной централизацией. К несчастью, по установлении единства, привычки, глубоко укоренившиеся в душе народа, не могли измениться. Убитый в гражданах дух предприимчивости не мог возродиться с уничтожением местной жизни. Умственный склад народа создается медленно, но также очень медленно изменяется, когда он, установился.

Всё – как учреждения, так и воспитание – было направлено к поглощению государством всех функций, приведшему, как мы покажем, к страшным последствиям. Одной нашей системы воспитания было бы достаточно для полного уничтожения самой живучей из наций.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ПОНЯТИЯ ЛАТИНСКИХ НАРОДОВ О ВОСПИТАНИИ, ОБРАЗОВАНИИ И РЕЛИГИИ

§ 1. Понятия латинских народов о воспитании и образовании. Понятие о воспитании вытекает из понятия о государстве. Основания нашей учебной системы. Как она создает у целых категорий лиц банальность мысли и ослабление характера. Нормальная школа. Почему учебные заведения являются могущественным очагом государственного социализма, стремящегося все уравнять и нивелировать? Современная полемика о печальной роли нашего классического образования. Сравнение принципов воспитания и обучения у англосаксов и латинских народов; Общее непонимание этого предмета. Не то важно, чему обучают, а то, как учат. Разные примеры результатов наших методов обучения.

§ 2. Понятие латинских народов о религии. Религиозные понятия, оказав в течение продолжительного времени весьма хорошее влияние на народы латинской расы, в настоящее время сделались для них вредными. Как англосаксы сумели согласовать свои религиозные верования с современными потребностями. Непримиримость религиозных догм латинских народов и ее результаты. Общие следствия понятий латинских народов с социалистической точки зрения.

§ 3. Каким образом понятия латинской расы наложили свой отпечаток на все элементы, цивилизации.

§ 1. ПОНЯТИЯ ЛАТИНСКИХ НАРОДОВ О ВОСПИТАНИИ И ОБРАЗОВАНИИ.

Понятие латинских народов о воспитании является следствием понятия их о государстве. Так как государство должно было всем управлять, то оно должно было руководить также и воспитанием. Думая и действуя за граждан, оно должно было позаботиться запечатлеть в душах чувство повиновения, уважение ко всякой иерархии и строго подавлять все поползновения к независимости и инициативе. Ученик должен был ограничиваться заучиванием наизусть руководств, передающих ему лишь то, что решено авторитетами по всем вопросам – политическим, религиозным, философским и научным. Это был всегдашний идеал иезуитов, мудро довершенный Наполеоном. Учебная система, какой ее создал этот великий деспот, является наилучшим образцом методов, которые следует использовать для порабощения интеллигенции, обезличивания характеров и превращения латинской молодежи в рабов или мятежников.