Русские отцы Америки

И последнее. В августе 2012 года на поверхность Марса высадился аппарат «Curiosity» для подробного изучения этой планеты. Тем ознаменовалось новое гигантское достижение человечества. Как выяснилось, главная деталь в процедуре посадки нового марсохода, реактивная платформа, была разработана Игорем Сикорским ещё пятьдесят лет назад. Он уже тогда использовал эти платформы для десантирования тяжёлой военной техники с грузовых вертолётов. Вот и теперь, оказалось, главные победы человечества без Сикорского не возможны…

Использованная литература

Михеев В. Р. Игорь Иванович Сикорский: герой, изгнанник, отец авиации. «Природа» № 9. 1998

Самые знаменитые изобретатели России. Сб. М., «Вече». 2002.

Воспоминания об И. И. Сикорском. Журнал Православие и мир. № 17 май – июнь 2010 г.

О вещем сне изобретателя. О. Сметанская. «Факты» (Москва). 31.05.2012

Финне К. Н. Русские воздушные богатыри И. И. Сикорского. – Белград, 1930.

В.Маевский. Игорь Сикорский. http://rus.ruvr.ru/2010/08/26/17320267/

И. И. Сикорский. Воздушный путь Нью-Йорк. 1920

Катышев Г. И., Михеев В. Р. Крылья Сикорского. М.: Воениздат, 1992

Сикорский в Новой Англии. Алекс Д. Портнягин, проф., США. Опубликовано на

сайте Усадьба Урсы. Клуб любителей переводов.

Архиепископ Иоанн (Шаховской). Книга свидетельств. Нью-Йорк, 1965

* * *

На этом пока можно бы и остановиться. Рассказ о вкладе русских эмигрантов в жизнь Америки, Европы и прочего мира можно продолжить до бесконечности. И он не лишится от того горькой своей занимательности. Подсчитано, что сразу после 1917-го года за рубежом оказалось около 2.5 миллионов изгнанников из России. Каждый из них стоил бы отдельного нашего рассказа. Ведь в этом числе большая часть интеллектуальной элиты дореволюционной России. Люди с мировыми именами – писатели Бунин и Куприн, певец Шаляпин, композитор Рахманинов, актриса Ольга Чехова, крупнейший голливудский композитор Дмитрий Тёмкин, основатели двух ведущих школ мирового балета Михаил Фокин и Джордж Баланчин, номинировавшийся на Нобелевскую премию сибирский писатель Георгий Гребенщиков, «эйнштейн лингвистика» Роман Якобсон, корифей немого кино Иван Мозжухин, непобедимый шахматный чемпион Алёхин. Россия потеряла громадное количество первоклассных специалистов. Дипломированных инженеров, например, среди эмигрантов только первой волны насчитывалось около трёх тысяч. О качестве людей, ставших ненужными тогдашней России, говорит тот факт, что восемнадцать человек, получивших образование на территории Российской империи и оказавшихся в изгнании, стали лауреатами Нобелевской премии.

Вот один из таких лауреатов – Саймон Кузнец. Он вполне может стать ещё одним героем, и он стоит того, нашего цикла о российских отцах Америки и осуществлённой американской мечты. Самое известное его открытие – это детальный анализ и разработка методов подсчета показателя внутреннего валового продукта (ВВП) в его современном понимании. Сейчас это понятие известно даже школьнику, но в 1937 году его доклад о ВВП произвёл настоящий фурор в научном сообществе. В то время никто ещё не имел детальных представлений об экономике страны, даже сам термин «макроэкономика» до 1934 года не звучал, а бизнес считался чем-то абсолютно непредсказуемым.

Закономерным итогом многолетнего труда стала Премия Шведского государственного банка по экономике имени Альфреда Нобеля за «эмпирически обоснованное толкование экономического роста, приведшее к новому, более глубокому пониманию экономических и социальных структур, и процесса развития», которую Саймон Кузнец получил в 1971 году.

«Самым большим капиталом страны являются её люди с их мастерством, опытом и побуждениями к полезной экономической деятельности», – сказал учёный в своём нобелевском выступлении.

Или во ещё, открыл я в своих поисках великолепное русское имя Георгий Гребенщиков. Если я когда-то буду писать подробную историю его жизни, то и заголовок уже для того придумал – великий русский писатель, которого не знает Россия. Судьба его удивительна даже для русского, чья доля жить выпала в России переломного времени. Родился он на одном из алтайских рудников, умер и похоронен в американском городе Лейкленд, штат Флорида. Жизненная кривая между двумя этими земными точками поразительна. Она включает отдельными вехами многочисленные сибирские маршруты, русско-германский фронт, Украину при гетмане Скоропадском, военный Крым, морской путь в Тунис, потом Париж, далее – Америка. Та Сибирь и Россия, которую унёс он в своей душе, нашла неожиданное воплощение. На американской земле, купленной у обретавшегося тоже на чужбине сына Льва Толстого, он построил деревню Чураевку, повторив в ней мельчайшие детали подлинных сибирских деревень. Это не было чудачеством человека, впавшего в ностальгический транс. Первая Чураевка была заложена там, где легендарный Гайавата, собрав индейских вождей, закурил «трубку мира». Это был особого рода символ и Чураевка стала восприниматься в среде русской эмиграции неким объединяющим центром. Такие Чураевки возникли потом в Харбине, в других частях планеты, где оторванные от России русские пытались сохранить присутствие духа.

В 1933-ом году Нобелевский комитет предложил на обсуждение творчество двух писателей в качестве кандидатов на премию.

Небывалое дело – оба эти писателя были русскими: Иван Бунин и Георгий Гребенщиков. Конкурса, однако, не случилось. Гребенщиков отказался от участия в нём в пользу Бунина. Теперь может показаться странным, что не все почитатели двух писателей были единодушны в том, что премия в этот раз попала достойнейшему. Авторитетный в эмигрантских кругах В. Е. Рейнбот, бывший председатель Петербургского окружного суда, так выразил тогдашнее настроение части зарубежных русских: «После наших классиков, разом появившихся плеядой в 60-х годах, я не знаю ни одного таланта, близкого Гребенщикову по красочности языка, по выработке и выдумке сюжета, по разнообразности прекрасных психологических начертаний действующих лиц, главных и третьестепенных, и, наконец, по развитию философской перспективы». Странным сожаление о том, что Нобелевская премия не досталась Гребенщикову кажется нам, конечно лишь потому, что не было у нас возможности хорошо знать этого писателя. Тем более велико должно быть наше желание, наконец, узнать его. Путь для этого существует только один. Надо собрать и издать его наследие. Часть этого нужного нам дела начата уже сотрудниками Барнаульского музея литературы, искусства и культуры Алтая, заведения самого по себе уникального, замечательного во многих чертах. В те давние уже «застойные» годы у людей нашлись силы и возможность начать дело подлинно патриотическое. Сюда поступила тогда часть американского архива Гребенщикова. Новые времена не дали делу этому завершиться.

Опять вспоминаются мне знаменитые слова имама Шамиля, который узнал, что, воевавшего против него Лермонтова, убил на дуэли свой же, русский, светский лоботряс Мартынов: «Да, богатая страна Россия!».

И нынешнюю Россию легко назвать богатой в том же расточительном смысле. Богатыми можем показаться мы, коль у нас в небрежении память о таких богатырях культуры, как сибирский русский писатель Георгий Гребенщиков.

Вошедши в возраст, я мало теперь чему завидую. Но вот если бы нашёлся богатый человек с умом, да попробовал издать всего Гребенщикова, я бы такому человеку страшно позавидовал. Великою ценой окупились бы его затраты – золотом памяти потомства. А то, что оно, потомство наше, будет таким, что сможет оценить этот подвиг, я не сомневаюсь…

Но главное, пожалуй, в том, что русские изгнанники изменил само повседневное течение экономической и духовной жизни Америки. К началу 30-х годов в университетах и других ведущих научных учреждениях США работали около двух сотен крупнейших учёных русского происхождения. Именами этих людей пестрели страницы газет и журналов, а перед войной все двести прославлены были в США престижным ежегодником «Кто есть кто?». Но ещё большее значение в эти десятилетия, по признанию американских же историков, сыграл труд русских в качестве фермеров, шахтёров, металлургов и работников других ведущих отраслей промышленности.

«Каждая волна иммиграции оставила на американском обществе свой собственный отпечаток, каждая привнесла свой характерный вклад в становление нации и эволюцию американского образа жизни». Это слова президента Джона Ф. Кеннеди.

Эмигрировал в США сам топоним «Москва». Так здесь называются и теперь шестнадцать небольших населённых пунктов. И пшеничка русская разделила с русским крестьянином его судьбу. На Среднем Западе, забывшем уже, конечно, откуда это пошло, колосятся американские злаки – «крымка», «арнаутовка», «малаховка», «кубанка», «харьковка».

Вот удивительные, пронзительной точности слова, которые принадлежат эмигранту последней волны бесконечного русского исхода, которые сказаны уже почти в наши дни: «Я – американский гражданин. Сегодня Америка получает гуманитарную помощь от России, которая не сравнима ни с чем. Я не оговорился: именно Америка получает её с притоком русской эмиграции, влияние которой на американскую науку, технику и культуру чрезвычайно велико. В ней десятки тысяч представителей российской интеллигенции – учёных, врачей, инженеров… Америке они вполне пригодятся, а Россия их потеряла. Безвозвратно».

Нам же осталась горькая память и ощущение не закончившейся беды.

А ведь талантливых русских охотно и с надеждой приветила тогда не только Америка. Сколько же мы утратили их тогда, известных, а больше безвестных.

Теперь попробую я отправиться по русскому следу в Европе…

Русский след в Европе

Забытый реформатор мирового театра

Николай Николаевич Евреинов (1879–1953)

Русский и французский режиссёр, драматург, теоретик и историк театрального искусства, философ, музыкант, художник, одна из ключевых фигур Серебряного века. Евреинов – один из четырёх выдающихся режиссеров-реформаторов русской сцены начала прошлого столетия. Вместе с именами К. С. Станиславского, В. Э. Мейерхольда и А. Я. Таирова имя Евреинова отмечено в статье знаменитой энциклопедии «Британника», посвященной известнейшим режиссёрам русского театра начала ХХ века.

След в России

«Евреинов, можно сказать, родился с мечтой, перешедшей у него в магию, в идеологическую одержимость о театре, преобразующем жизнь в нечто гораздо более выпуклое и яркое, чем жизнь», – говорил о нём поэт Сергей Маковский. К этой мечте шёл он недолго. В 1893 году был принят в привилегированное учебное заведение – Императорское училище правоведения в Санкт-Петербурге. Здесь к тому времени высококлассную подготовку прошли уже более двух тысяч будущих государственных деятелей России. Окончив его, стал чиновником Канцелярии Министерства путей сообщения и, судя по всему, тут ждала его блестящая карьера. Но это его не удовлетворяло, он начинает поиск своего пути в творчестве. Его первые драматургические опыты замечены и оценены, их ставят на многих сценах, столичных тоже. Уже в 1908 году выходит трехтомник его драматических сочинений.

А годом раньше он создал и возглавил театр, какого в России ещё не было, – Старинный театр. Задача была поставлена необычайная: «Надо изучить все <…> театральные эпохи, когда театр был в расцвете, и практически их осуществить: тогда составится богатый набор сценических приёмов, навыков, действенность которых будет проверена и которые лягут в основу нового искусства театра».

Считается, что, начав этим свой творческий путь в начале ХХ века, в эпоху наивысшего расцвета всех видов искусства и одновременно в эпоху неустанного поиска новых художественных форм, Евреинов явился основателем одного из трёх направлений сценических реформ (первое принадлежало К. С. Станиславскому, второе – В. Э. Мейерхольду).

Осенью 1920 года Евреинов поставил к третьей годовщине Октября массовое революционное действо «Взятие Зимнего дворца». Оно стало самым крупным «массовым зрелищем» века. В нём участвовали более восьми тысяч статистов, несколько сот солдат и матросов действующей армии, многие из которых принимали участие в настоящих революционных событиях. «Октябрь» С. Эйзенштейна с его инсценированной версией штурма Зимнего дворца лишь подражание знаменитой постановке Евреинова. Она долгие годы влияла на наше восприятие истории.

Творческие искания Н. Н. Евреинова были удивительно созвучны эпохе серебряного века, в достижения которого он внёс свой неоценимый вклад. Так что Василий Каменский не посчитал преувеличением назвать его «пламенным философом-режиссером-музыкантом, избалованным толпой театральным Колумбом». А ещё один яркий представитель своего времени, профессор-лингвист и знаток театра Б. В. Казанский считал, что именно к теоретическим исследованиям и творческим экспериментом Евреинова «восходит вся идеология нового театра».

Причины бегства

21 октября 1922 года берлинская газета эмигрантов «Руль» приветствовала только что ступивших на чужую землю изгнанников из России, опубликовав беседу с одним из них – публицистом, редактором издательства «Задруга» Венедиктом Мякотиным. В интервью читаем: «На пароходе “Preussia” в Германию, кроме высланных, прибыл ещё ряд представителей петербургской интеллигенции: академик Нестор Котляревский, – директор Пушкинского дома, проф. Петербургского Политехнического Института Ф. Ю. Левинсон-Лессинг, бывший директор Технологическ. Института Кирпичев, известный режиссер Н. Н. Евреинов…».

Нет, он не был интернирован (воюющим со своей интеллигенций государством) насильно. Евреинов просто отказался поддерживать какие-либо, а особенно творческие, отношения с идеологами советского искусства. Заигрывая с мировым общественным мнением, большевистская власть впала тогда на недолгое время в грех либерализма. Врагам своим она разрешила бежать из страны по собственной воле. Этим и воспользовался Евреинов. В последней, написанной незадолго до смерти статье «Нас было четверо», он напишет о причинах этого своего решения: «Потому что всё, что радовало раньше, в нашем новом театре, и заражало своими замыслами, передовые театры Европы и Америки, стало в СССР гонимым, как нечто чуждое – по мнению “начальства” – советской общественности и искажающее революционную действительность, а также непонятное, своими “упадочными течениями” массовому зрителю».

От первого лица

Из письма Н. Евреинова другу: «Когда я думаю о себе, о своей жизни, мне представляется оторванное облако и его одинокий путь. Оно далеко от земли, от людей, и вместе с этим так близко и земле, и людям, ведь они его создали! И правда, часто, когда оно оранжево-знойное, красное, кажется, что испарения крови людской, пота и слёз людских образовали эту страшную массу! – что насыщенная раздражением, усталостью и горем, она должна сломить кого-то, уничтожить, сделать ужасное. В другое же время – напротив! – оно как будто из опалов, перламутра, из лунных камней, легкомысленное, красивое, немножко смешное… Родных, знакомых, товарищей много, но из всех их вместе не выжать и пол- друга!».

Что он сделал в Европе

Первым этапом его заграничной жизни была Польша. Потом он выехал во Францию и поселился в Париже. Здесь начались два десятилетия триумфальной европейской «моды на Евреинова». Это объясняется его поразительной работоспособностью и упорством в отстаивании творческих идей, выработанных ещё в России.

В сентябре 1931 года получил от Французского союза драматических писателей звание Профессиональный драматург, что позволило ему первому из «русских» быть избранным в национальный Синдикат драматических писателей и киносценаристов.

В Париже он ставил оперные спектакли в знаменитой Русской частной опере М. Н. Кузнецовой, создал Театр русской драмы, ставил спектакли в театре Ж. Копо «Вьё-Коломбье», организовал «Объединение русских артистов». Режиссировал оперные и драматические спектакли в Пражском национальном театре, участвовал в подготовке программ эмигрантских театров миниатюр – «Летучая мышь» и «Бродячие комедианты», учил студентов Сорбонны реконструированию спектаклей средневекового театра. После войны Евреинов отошёл от режиссуры, чтобы написать о том, что важного накопил в сложном жизненном пути. Выступил на французском радио с циклом передач о выдающихся деятелях русской культуры – К. С. Станиславском, Римском-Корсакове, А. Я. Таирове, М. М. Зощенко, В. В. Маяковском.

Театральные идеи Евреинова предвосхитили и повлияли на теорию и практику европейского театра XX века. Новаторские принципы и произведения Евреинова оказали большое воздействие и на европейскую драматургию, в частности на творчество нобелевского лауреата Луиджи Пиранделло и Бертольда Брехта.

Во время последней войны, Евреинов, пожилым уже человеком, эмигрировал в Соединённые Штаты Америки и умер в Нью-Йорке, он прожил 74 года. Похоронен в Париже на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Портрет в несколько штрихов на фоне времени

Василий Каменский, личный друг и биограф в «Книге о Евреинове»

Василий Каменский понимал – чтобы объяснить явление по имени Николай Евреинов, нужно говорить в полную меру собственного таланта, искать особые слова, которые приложимы только к этому человеку – и ни к кому другому:

«Талант – это рысак на бегах, гений – степная лошадь. Н. Евреинов – породистый рысак в степи. Неожиданно – как танго с коровами.

Истинный Робинзон театра и Колумб сегодняшнего «Театра для себя», Король режиссеров, мудрый арлекин-любимец толпы, Н. Евреинов, зычной трубой созвавший нас на представление жизни и подаривший нам новое мерило ценности жизни – театральность, сегодня дает новое откровение: он зовет к сценической реформе жизни, он убеждает обрести нам режиссуру жизни, он говорит:

– «Меня все интересует в спектакле жизни, каждая мелочь, ибо на всем здесь, поскольку это культурный театр, может и должна лежать печать некой режиссуры, некоего театрального Логоса, некоего духа живого!»

Боже мой, ведь стоит лишь на минуту задуматься о режиссуре и ее значении в нашей жизни, как душу охватывает яркий пламень новых надежд и близких возможностей сотворить жизнь по образу и подобию лучших сказок и песен о царствах на земле.

Были эпохи, когда такие гении режиссуры жизни как Рамзес II, Перикл, Клеопатра, Александр Великий, Юлий Цезарь, Нерон, Карл Великий, Савонаролла, Лютер, Людовик XIV-ый, Наполеон I-ый, Петр и Екатерина Великая – широким размахом режиссерской фантазии создали свои эпохи, про которые Н. Н. Евреинов считает:

«В праве говорить с тем-же чувством, с каким вспоминаем исторические моменты настоящего театра: «когда во главе театра стоял Лентовский», «во времена Кронегка», «при режиссуре Макса Рейнгардта», «в эпоху Антуана»…

Но с большим правом и с гордым чувством, учитывая исторический момент настоящего театра, мы должны торжественно признать «Эпоху Евреинова» с минуты, когда открылись пасхальные врата «Старинного театра» и больные вопросом «о сущности театра» получили чудесное исцеление, а здоровые и радостные духом живым поняли, что наконец-то пришел тот желанный Режиссер, откровения которого заставили молиться неверующих, который – единственный обнажил душу театра и на благородных руках вынес ее – обнаженную – нам, зрителям и сказал: возьмите и поймите: жизнь – это театр, а я и все вы – арлекины.

Мы взяли и поняли. И совершилось неожиданное – мы взглянули на жизнь глазами гениального Н. Евреинова – этого Робинзона театра – и как-то странно было сразу поверить иной правде о жизни, новой земле в океане плаваний.

А когда за праздником целого ряда книг явилась новая книга Н. Евреинова «Театр, как таковой» и с высоты своего величия возвестила нам о режиссуре жизни и о театрализации ее – мы все вспыхнули единым желанием «обратить уродливую внешность жизни в невиданную и неслыханную красоту».

Мы все прониклись глубинным сознанием формы жизни, и природное чувство театральности стало для нас руководящим.

Мы все – действующие лица на сцене жизни, все «актеры для себя». «В нас постоянная воля к театру, наша каждая минута – театр, мы все в известной мере Дон-Кихоты и Робинзоны, и вся наша жизнь волей-неволей проходит под режиссерской ферулой». («Театр для себя»).

От розовой колыбели, украшенной звонкими и цветистыми игрушками, до серебро-с-черной похоронной процессии проходит свой назначенный путь человек-арлекин.

И пусть сегодня звенит кумачовая песнь во славу пестрого, веселого Карнавала Жизни – завтра никому не будет скучно умирать. И быть может больше – последние сочтенные минуты кончатся словами умирающего Арлекина:

– «Не плачь, Коломбина! Я ухожу отсюда с улыбкой на губах. Я хочу умереть, как хотят уснуть, когда поздно, устали и хотят на покой. Я спел все свои песни! Я выплясал все свое веселье! Я высмеял весь свой смех!… Мои силы и здоровье радостно растрачены вместе с моими деньгами. Никогда я не был скупым и потому был вечно весел и беспечен. Я Арлекин и умру Арлекином… Я выполнил в жизни свое назначение и умираю спокойно… Ну, пожалуй, еще поцелуй, глоток вина, взрыв веселого смеха – и будет!» («Веселая смерть», II-ой т. драм, сочин.)

В «инвенциях о смерти» Н. Н. Евреинов готов продолжать даже красивую позу умирания.

– «Если думаешь о смерти, то все, по счастливой инерции, «в плане театральности»… например лежишь бледный, с загадочными глазами, восковые руки прижались к сердцу в предсмертной муке, а на эффектно-страдальческих устах улыбка… красивый вздох… в ногах рыдает белокурая возлюбленная…»

Театр и театр! Опускается занавес – прерывается смысл жизни.

Попробуйте на мгновение представить жизнь без театра – вы услышите трупный запах смерти красоты и увидите черный ужас на веки осиротевшей жизни.

И напротив – бодро и весело взгляните подкрашенными глазами арлекина на жизнь, как на единый театр, и перед вами шумно закружится карусель красоты жизни в ярко-цветных блестках творческих ценностей, и, опьяненные очарованием, вы глубже поймете идеал Н. Н. Евреинова:

«Моя заветная мечта – облечь жизнь в праздничные одежды, стать портным Ее Величества Госпожи Жизни – вот карьера, завиднее которой я не знаю».

О, стать портным жизни, не слишком-ли это скромная карьера для мощных размахов вольного короля.

Если сам Бог создал Н. Евреинова Режиссером Ее Величества Госпожи Жизни, то нам-ли чутким и жаждующим чудес не преклониться перед величием божественной мудрости. Нам-ли, талантливым «актерам для себя», возрожденным в эпоху Евреинова, не осталось стать под благословение помазанного на царство Режиссера-Поэта Жизни Н. Н. Евреинова, чтобы начать творить живую сказку на сцене жизни.

Творить вольно-мудро-ярко-сознательно, созерцая каждый свой жест во имя красоты смысла преображения».

Русский, ставший знаменитым немецким мыслителем

Фёдор Августович Степун (1884–1965)

Религиозный философ, историк культуры, социолог, теоретик искусства, писатель и публицист.

След в России

После окончания частного реального училища в Москве изучал философию в Гейдельбергском университете, защитил докторскую диссертацию. Воевал в чине прапорщика на фронтах Первой мировой войны. Награждён орденами Анны и Святослава, был представлен к золотому оружию. Написал об этом книгу «Записки прапорщика-артиллериста», изданную в 1918-м году.

Февральскую революцию встретил восторженно, считал её «всенародной мистериальной трагедией», которая вознесла русскую жизнь «к неведомым вершинам». Политическая ориентация его была близкой к эсерам. От этой партии и был он избран армейским представителем во Всероссийский Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, потом назначен начальником политического управления в Военном министерстве правительства Керенского. Работал под руководством Б. Савинкова. После Октября призван в Красную армию, ранен. Некоторое время состоял литературным и художественным руководителем «Показательного театра Революции» в Москве. Не принял концепцию классовой (пролетарской) культуры и был снят с должности. Сотрудничал с созданной Н. А. Бердяевым «Вольной академией духовной культуры», был издателем литературного сборника «Шиповник», публиковался в журналах «Искусство театра», «Театральное обозрение», преподавал в театральных училищах.

В голодные годы военного коммунизма Степун уезжает в деревню, занимается натуральным хозяйством. Этот факт его биографии становится литературным достоянием. В романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго» подобное переживёт один из его героев, а именно – философ Веденяпин. Сохранивший в этой обстановке эстетическое в себе начало, Степун и в деревне открывает театр, в котором он – режиссёр, а крестьяне окрестных деревень – актёры.

Несмотря на то, что Степун не избежал увлечения большевистской революцией и даже пролил кровь за «красных» – в 1922 году его ожидает всё тот же «философский пароход». Правда, опять надо объяснить, что для самого Степуна этот термин, которым позднее исследователи озаглавили новый этап исхода духовной элиты из пределов отечества, имел всё тот же переносный смысл. «День нашего отъезда, – писал он о последнем дне на родине, – был ветреный, сырой и мозглый. Поезд уходил под вечер. На мокрой платформе грустно горели два тусклых керосиновых фонаря. Перед не освещённым ещё вагоном второго класса уже стояли друзья и знакомые…». Это был один из дней ноября 1922-го года.