скачать книгу бесплатно
– Если ты можешь спать в такое время, то спи. А я… подожду еще…
– Хорошо. Ложись.
Проводив жену взглядом, Николай Иванович еще долго сидел в одной позе – в темной комнате, на неудобном плетеном стуле, обхватив подлокотник рукой и напряженно вглядываясь в темную пустоту за окном.
В ту ночь Максим Заморин спал плохо, очень плохо. Ему снились кошмары. Он не находил себе места и проснулся раньше обычного – в половине шестого утра – в холодном поту. После увиденного ложиться вновь уже не хотелось, и остаток темного времени суток он провел, блуждая в дебрях Интернета. Кошмары списал на алкоголь, а странное поведение горожан в отношении Насти Игнашиной – на специфику местного недоразвития. Спрятал голову в песок. Так легче.
…Летучая мышь завязла в густой топкой луже на полу подвала. Одно ее крыло и лапка попали в какую-то муть и не могли освободиться, сколько бы она на била вторым своим свободным крылом в воздухе, стараясь спастись. Я наклонилась над ней и поначалу просто долго и внимательно вглядывалась. Ее конвульсии были так отчаянны, она так хотела свободы. На минуту мне даже показалось, что в этой кромешной тьме я вдруг увидела и разглядела ее глаза. В них было столько боли и мольбы о помощи, что я не удержалась.
В этот миг позади себя я услышала отчетливый голос: «Не надо. Это опасно».
«Что опасно?», переспросила я.
«Она укусит тебя», ответил голос
Я не поверила ему. В этих глазах я видела что-то, что с очевидностью для меня не могло причинить мне боль. Я знала, она на это не способна. Она не укусит, не нанесет мне увечий. Ведь никто из животных никогда не ранит и не убивает тех, кто несет им добро. Свободу. Счастье. Обратное, к сожалению, свойственно только людям.
Не опасаясь укуса, я протянула к ней руки. Взяла ее за тельце и потянула не себя. Она запищала – освобождение сопровождалось болью, так тоже часто бывает. Но уже секунду спустя она была свободна… Она не укусила меня. Только пискнула и улетела в темную пустоту. И мне подумалось, будто этим странным ночным звуком она поблагодарила меня, свою спасительницу. Ведь к утру ее бы уже не было в живых.
И от этого звука я почувствовала радость – впервые за все прошедшее время. Ни одно событие мне не доставляло радости столько, сколько этот странный ночной звук. Я испытала встречную, ответную любовь к этому странному и может быть бездушному существу. Любовь, граничащую с материнской. Благоговение. Трепет творца, создателя жизни, спасителя. Мне стало легко и свободно. Поразительно, но именно в кромешной тьме, в грязи, вони и сырости этого полузаброшенного и мрачного подвала, куда в добрую пору не заглянет ни один человек, я почувствовала себя наивысшим и счастливейшим из одухотворенных существ.
Тьма позволила мне ощутить это чувство. Я оглядела себя с головы до ног. Черная, в черных одеждах, в грязи и крови, пробиралась я сквозь эту темноту. А на лице у меня, вопреки законам жанра, была улыбка. Счастливая и прозрачная. Почти детская.
Скаредников вышел из магазина около часа ночи – когда Максим Заморин на другом конце города уже спал без задних ног, а отец Насти, напротив, не мог сомкнуть глаз в пустом и бездонном ожидании. Вышел и первым делом открыл только что купленную бутылку «Балтики». Отхлебнув немного, он поплелся во двор – начавшийся вчера день десантника не планировал заканчиваться. Тем более, что продолжения банкета требовали приятели Петра Ильича – внезапно вспомнившие о своем десантном прошлом забулдыги наподобие него, которые, впрочем, хвастали славной биографией в канун едва ли не каждого праздника, отмечаемого в стране.
Дорога предстояла через длинную арку, соединявшую углубления двух дворов. Именно ее длина позволяла использовать ее не только по прямому назначению – в теплые летние ночи тут кипела жизнь: здесь занимались любовью, пили, спали, так что поводов для беспокойства появившаяся на другом конце арки фигура у Скаредникова не вызывала, пока он не поравнялся с ней. Здесь снова было людно – и хоть рассмотреть кого бы то ни было в деталях ночь не давала возможности, голоса были слышны отчетливо.
Поравнявшись с фигурой, Скаредников случайно задел ее плечом – и развернулся, желая уже было вступить в диалог, как вдруг почувствовал в плече нестерпимую боль. Это не он задел фигуру, это она задела его. Такая мысль внезапно осветила не просыхавшую от алкоголя уже много дней голову Петра Ильича.
– Ты ох…, – договорить он не смог. Пакет с бутылками выпал из его рук и с грохотом рассыпался по асфальтовому покрытию. Вслед за пакетом на землю упало еще что-то, и Скаредников почувствовал себя абсолютно обессилевшим. Он упал на колени и только тут сумел разглядеть, что на пакете лежала его конечность – то, что еще несколько минут назад было его рукой и сжимало бутылку пива.
От ужаса он заорал. Завопил, что было силы. Не в надежде воззвать на помощь – никто из прописавшихся в арке в эту ночь и значения бы не придал такому кличу. От отчаяния. Вторая светлая мысль – жизнь кончена – пронеслась в его голове, прежде, чем то же самое мачете, что минуту назад отсекло ему руку, со всего размаху нанесло удар по шее. Артериальная кровь фонтаном брызнула в разные стороны, заставив Петра Ильича захлебнуться, а его голову повиснуть на одной кости.
Да, он умер, подавившись своей же кровью. Но с философским выражением на лице. Ведь столько разумных мыслей за столь короткий промежуток времени не посещало его голову уже много лет. Жаль, что реализоваться как последователь Ницше Петр Ильич не успел…
Мягкая белая рука провела по плащу. Он был в крови. Но ночью все кошки серы – и разглядеть цвет окрасившей его массы вряд ли было возможно. Да и кому надо ночью разглядывать прохожих. Да еще и пьяных. От них ведь всего можно ожидать – даже убийства.
След крови остался на руке. И всю оставшуюся дорогу убийца с любопытством разглядывал свою ладонь. Разглядывал, как красная жидкость проникает в капиллярные узоры, заполняя пространство между едва различимыми на первый взгляд витиеватыми загогулинами и кривыми. Смотрел – и ни о чем не думал. Просто наслаждался зрелищем…
Утром следующего дня главный врач городской больницы Петр Петрович Давиденко собрал заведующих отделениями на долгую планерку, с которой вышли руководители подразделений в весьма удрученном состоянии. Максиму по роду работы необходимо было увидеться со своим непосредственным руководителем, и на уровне десяти часов он стоял возле приемной кабинета Олега Алексеевича Бородько. Ждать пришлось по здешним меркам долго – около получаса, по истечении которых Олег Алексеевич появился на пороге приемной.
– Тебе чего, Заморин?
– Олег Алексеич, у меня по графику дежурств вопросы…
– А, своевременно…
– Что имеете в виду?
– Заходи, узнаешь. Да, кстати, позови кто там в ординаторской есть…
– Всех?
– Давай всех…
Спустя несколько минут добрая половина отделения набилась в кабинете Бородько, начисто лишив его самого личного пространства. И без того утомленный, заведующий с прискорбием начал освещать перед присутствующими итоги планерки у главного врача:
– Значит, так, уважаемые коллеги. Довожу до Вашего сведения, кто не знает, что за ночь по нашему городку прокатилась волна убийств… Вероятнее всего, на хулиганской почве…
Присутствующие женщины вздрогнули:
– Убийств? О Господи! И кого же убили?!
– Да каких-то троих полубомжей, полупьяниц, в общем черт их там разберет…
– Но Вы же сказали волна!
– Калитина! В нашем городе жителей шестьдесят тысяч. И потому три убийства за ночь – это, к сожалению, волна.
– Мне кажется, Олег Алексеич, Вы преувеличиваете…
– А у меня иное мнение. И у Петра Петровича тоже. И основано оно на том, что в городе всего одна центральная станция «скорой помощи». Которая, как вы все здесь присутствующие понимаете, с ее катастрофической нехваткой личного состава с этой волной не справилась. Пришлось привлекать дежурных специалистов из городской больницы, которым по закону в связи с выходом в «скорую» теперь пришлось снять плановые дежурства из графика, а потому весь график теперь меняется. И дабы не понуждать Вас суровыми драконовскими мерами к принятию этих почетных обязанностей на себя, я обращаюсь ко всем… В первую очередь, касается несемейных. Кто желает добровольно подежурить вне графика в ночь?
Несколько секунд висела тишина, пока наконец голос Максима – юного и беззаботного вчерашнего интерна – не озарил своим спасительным звучанием стены кабинета:
– Я могу.
Со всех сторон посыпались к нему предложения и благодарности от женщин… и покручивание пальцем у виска от мужчин. Однако, принесенной жертвы огню Олега Алексеича, очевидно, было мало и он продолжил:
– Заморин проявил прекрасную инициативу. Но его одного мало. Давайте еще хотя бы человек двух-трех… Калитина?
– Олег Алексеич, я никак не могу… У меня мама из деревни приезжает…
– Хорошо. Акулин?
– А у меня отпуск в этом месяце. Я и так второй год сижу…
Так или иначе, препирательства эти могли продолжаться сколь угодно долго – в итоге, дабы их прекратить, порешили оставить решение вопроса на вечер. До вечера все подумают и добровольно (вот умора!) решат, кому на себе предстоит нести этот тяжелый крест в течение всего следующего месяца…
… -Так и сказали, до вечера коллективное обсуждение? – на лице Дениса Савченко читалась плохо скрываемая усмешка.
– Ну да. А что в это необычного?
– Да нет, просто…
– Просто у людей всякие обстоятельства, сам же понимаешь. У всех дом, семья, дети там маленькие…
– Заморин, ты серьезно?
– А почему нет?
– А потому что практика жизни показывает, что, когда люди говорят «да, но позже», это означает «нет».
– Ты что же хочешь сказать, что указание главного всем по боку, что ли?
– Я хочу лишь сказать, что париться с этими дежурствами ты один будешь весь оставшийся месяц. Назвался груздем – полезай в кузов.
– Да я как бы сознательно это сделал, и о принятом решении не жалею.
– Мда… Долго еще тебя перевоспитывать будет эта грешная жизнь. Но в один прекрасный день ты все-таки поймешь, что молодость потратил впустую… Правда, надеюсь, что я этого уже не увижу…
Максим пожал плечами и с недоумением посмотрел вслед удаляющемуся приятелю.
И быть может обеденному предсказанию Савченко и суждено было бы сбыться, если бы сегодня же ночью загорский Джек-Потрошитель в очередной раз не внес коррективы в графики дежурств местной поликлиники…
Главный инженер хлебокомбината Игорь Владиславович Сергеев сидел в совершенно пустом вагоне электрички и пялился в окно. Пробегающие мимо пейзажи ни о чем ему не говорили, не вызывали никаких ассоциаций и воспоминаний – как ввиду врожденной черствости этого человека, так и ввиду обогревающего его душу с раннего утра алкоголя. Выезды на дачу всегда сопровождались для него возлиянием. Хотя списывать его пьянство только на садовые работы было бы оскорбительно по отношению к нему – Игорь Владиславович не гнушался распитием ни на работе, ни во время отдыха, ни утром, ни вечером. И если на определенном этапе его жизни возлияния эти практически заменили определенную интеллектуальную сторону его существования, и его знакомые даже стали про него говорить что-то вроде «спивается», то с назначением на почетную должность главного инженера его пьянство приобрело поистине руководящий размах. Теперь он был не только индульгирован от чьих-либо замечаний на тему его морального облика, но даже напротив – его трезвость (а вернее ее отсутствие) стала индикатором настроения начальства и превратилась в характерную черту, вызывающую среди челяди раболепное почитание. Как, например, у Брежнева или Ельцина. Игорь Владиславович вконец возгордился и стал позволять себе высказывания и жесты, о которых в былые времена и помыслить не мог. При этом, списывая все на алкоголь, он поражался всепрощению, которое к нему применяли его подчиненные – не в силу уважения, но в силу страха.
И потому с недавних пор он вовсе перестал утруждать себя мыслями (а, тем более, светлыми) и ассоциациями. Взирая на окружающий мир, он делал это с чувством непогрешимости и непоколебимости. Ничто не предвещало изменения сложившегося алкогольного беспорядка его жизни. И этот вечер тоже вроде бы не нес в себе ничего особенного…
Двери электрички открылись на конечной станции – это был Загорск. Правда, не главный вокзал, а Восточный парк – маленькая станция на окраине, откуда до дома Игоря Владиславовича было километра три. Можно было добраться пораньше, сев на последний автобус, но Игорь Владиславович решил не спешить и по дороге еще хлебнуть заранее припасенного пивка.
И так, с открытой бутылкой в руке пошел он через темную аллею, тускло освещаемую то тут, то там попеременно горящими фонарями. Озираясь время от времени на лавочки – дряхлые, раздолбанные невменяемыми подростками – он исследовал окружающую обстановку на предмет открытия чего-нибудь нового или интересного, поскольку обычная его жизнь давным-давно перестала вызывать в нем это чувство.
Внезапно у подножия одной из лавочек он увидел закрытую бутылку водки. Поначалу пройдя мимо, метров через двадцать Игорь Владиславович поймал себя на недопустимости такого халатного поведения и решил вернуться. Наклонившись над бутылкой, он попервах долго исследовал ее на предмет срыва акцизной марки либо наличия какого-нибудь другого подвоха. Не обнаружив последнего, он протянул руку, чтобы прибрать находку себе, как вдруг неведомая сила – то была протянувшаяся из-под лавочки рука – ухватила его за запястье и больно опрокинула лицом оземь.
Он и сообразить ничего не успел, когда некто в длинном плаще выпрямился над ним во весь рост и железной хваткой развернул его к себе вполоборота. От постоянного пьянства реакции Игоря Владиславовича притупились, и он, забыв, что в таких ситуациях обычно кричат и зовут на помощь, лежал как полумертвый тюк, пока незнакомец, черт которого Сергеев не разглядел (да и не торопился разглядывать) производил с ним какие-то хитрые манипуляции. А может просто времени на это не хватило – уж больно шустро реализовывал задуманное нападавший.
Стянув руки Сергеева за спиной, он вставил ему в рот железную распорку – такими пользуются стоматологи иногда, – и с силой потянул за нее. Тут только главный инженер понял, что то, что с ним происходит, отклоняется от общепринятых представлений о поведении в обществе даже в условиях ночного времени суток. Он засучил ножками, но было уже поздно – нападавший ударил концом железной распорки об угол лавочки с такой силой, что сознание покинуло нашего героя. А в следующую секунду раздался еще один удар, после которого за сознанием последовала нижняя челюсть Игоря Владиславовича.
Память и возможности анализаторов так и не вернулись к нему до самого утра – когда на рассвете он умер от потери крови. А фигура в длинном плаще еще долго игралась с вырванной челюстью – такой игрушки у нее даже в детстве не было. И впрямь занятная вещица…
Совещание у мэра было созвано экстренно и носило закрытый характер. Здесь присутствовали прокурор города, главный врач городской больницы Давиденко, начальник полиции Никитин и еще пара каких-то людей. Николай Иванович пребывал в подавленном состоянии духа и вещал быстро и малоразборчиво:
– Товарищи, у нас ЧП. Город захлестнула волна каких-то… чудовищных убийств… Чудовищных как с точки зрения исполнения, так и с точки зрения выбора жертв – все отборные пьяницы…
– Естественный отбор, – пробормотал Давиденко.
– И что предлагаете? Плюнуть на них?
– Плюнуть нельзя. У меня с этими убийствами персонала ни на «скорой помощи», ни на местах не хватает… Все-таки в масштабах нашего, простите, Мухосранска это действительно ЧП.
– Вот и я о том. Не так, может быть, страшен сам исполнитель, как страшны те негативные социальные последствия, которые эти убийства несут – у Вас не хватает персонала, у начальника полиции – снижена раскрываемость, показатели вниз летят, у прокурора – и того хуже. А в целом представление о нас с вами, товарищи, обо всех складывается весьма удручающее. А последнее убийство… Это ж из ряда вон!
– А почему собственно? – подал голос прокурор. – Такой же пьяница, как и предыдущие, просто при должности. Что еще хуже, на мой взгляд.
– Но это говорит о том, что ареал потенциальных жертв расширился. И что-то мне подсказывает, что скоро убийца перейдет и на несовершеннолетних жителей города…
– Почему Вы так думаете?
– Я же не первый год здесь сижу. И во избежание этого мы должны… объявить в городе комендантский час на ночное время суток для лиц, не достигших совершеннолетия….
В кабинете повисла тишина. Но не та, которая обычно случается на рабочих совещаниях – когда все обдумывают сказанное оратором. А какая-то тупая, безмозглая, словно молчание коров перед забоем.
– Этим мы убьем и еще одного зайца.
– Какого именно? – с напускной серьезностью на лице будто бы проснулся начальник полиции.
– Мы все сможем оправдаться в глазах нашего с Вами начальства. А вернее предупредить возможные выпады в нашем отношении с их стороны.
– Откуда такие выводы?
«Ну и идиот», – подумал Игнашин и добавил в тон раздражительности.
– А оттуда, что скрывать дальше нет никакой возможности. С бомжами еще куда ни шло. Но вот убийство главного инженера градообразующего предприятия соломой не закидаешь. И скоро в Москве все станет известно. Те сразу, естественно, в губернию. А те уж, в свою очередь, к нам. Почему, мол, мер не принимаете? А мы – как так? Принимаем. Вот и комендантский час объявили. И сыскари местные с ног сбиваются ищут супостата… А там…
– Да кстати. Хорошее начало…
– ???
– А что «там»? Глобально-то как решать ситуацию? Делать-то что прикажете?
– А там… или ишак помрет, или падишах сдохнет…
Теперь становится понятно, почему присутствующими владела эдакая мертвенная тишина. Ведь в любом нормальном обществе подобное высказывание градоначальника было бы воспринято как минимум с недоумением. А здесь все с ним безмолвно согласились. Ведь каждому надо было делать свои дела, а эти убийства да внеплановые совещания, ими вызванные, в график свободного времени не добавляли. И потому для участников круглого стола, казалось, годилось даже самое абсурдное предложение – все равно никто из них не хотел (да и не мог) предложить ничего более вразумительного.
Не был исключением и Петр Петрович Давиденко – выходец из комсомольской партийной школы, в лучших традициях которой было «спускать» директивы начальства на подчиненных, дабы долго не нести на своих плечах ответственности за их исполнение (которое чаще всего превращалось в неисполнение). Следуя им, по возвращении от мэра, лекарь собрал заведующих отделениями на аналогичную закрытую планерку, по итогам которой все ее участники вернулись на рабочие места с еще менее живыми лицами, чем вчера.
– Значит, так, уважаемые коллеги, – начал Бородько, войдя в ординаторскую и застав многих своих сотрудников на местах. – Вчерашняя инициатива Заморина так оставаться не может.
– Выгоним его, Олег Алексеич? Правильно, давно пора за такое наказывать, – с вечной улыбкой на лице продекламировал Савченко.
– Не смешно, Денис. Я не о том.
– А о чем? – подала голос Калитина. Сегодня она говорила тише обычного – чутье ей подсказывало, что после беседы с главным добрых вестей от непосредственного начальства ждать не приходится.
– А о том, что вчера вечером произошло еще одно убийство, которое обнаружили только утром. Это, как вы понимаете, также потребовало привлечения дополнительных ресурсов из дежурного медперсонала. Что вносит дополнительные коррективы в график. Теперь дежурить сверх нормы будет каждый из вас. Единственное, чем я могу вам помочь – так это тем, что предоставлю возможность полюбовно определить даты внеурочных выходов. Справитесь?
– К вечеру, Олег Алексеич, – начал было Савченко.
– Нет, – отрезал Бородько. – Сейчас.
Тон заведующего подсказывал присутствующим, что в этот раз он настроен серьезнее обычного.
И это позволило товарищам по несчастью полюбовно разобраться в том, кому и сколько этого несчастья приходится подушно. По общему согласию и собственному героизму львиную долю мужественно принял на себя Максим Заморин. И пить из этой чаши он начал сегодня же ночью.
В ординаторской они сидели вдвоем с Калитиной. Она вечно что-то писала, а Максим играл за компьютером в шахматы, когда на часах пробило десять.
– О, – хлопнул себя по лбу Заморин. – Наташ, время-то десять.
