скачать книгу бесплатно
– Но осталась ведь еще правая сторона! – радостно объявил Рыжик и потащил меня на переход. Я уперлась обеими ногами.
– Достало! Хочу тишины и покоя! И чтобы мне никто каждые десять секунд не наступал на ногу.
– Это где ж ты найдешь такое место на Комендантском?
– А парк?
– Па-арк? – Рыжик с кислым видом посмотрел на другую сторону проспекта. – Че там делать-то, в этом парке?
– Как что – гулять! Дышать свежим воздухом!
– Мда?
– Там живая природа! – соблазняла я, а в голове уже вертелась та самая мысль. А не наведаться ли на полянку? Просто так – посмотреть, что да как. Разумеется, никаких проникновений в чужой домен. Да и вход наверняка давно закрылся. И вообще, со мной Рыжик. Просто постою там на травке…
– Давай, пошли. Белочек покормим!
На лице Рыжика застыло обиженное выражение: – «Но там же нет пива!»
– О'кей, компромисс, – согласилась я. – Идем в парк, гуляем там полчасика, а потом возвращаемся и обходим всю правую сторону Коломяжского в поисках твоих несчастных «трех медведей»!
На том и договорились.
До полянки в глубине парка мы добрались минут за двадцать. С прошлого раза здесь ничего не изменилось. Кажется, после нас сюда никто не забредал. Даже пачка из-под сигарет, которую Антонина бросила в траву, там и валялась. Над головой монотонно шумели березы. Ничего прозрачного, весеннего в них уже не осталось – они словно надели плотные зеленые маски… Так, а это что?
Проход между двумя березами – тот самый, через который я в прошлый раз проникла в чужой домен, – был перекрыт. Причем очень странным способом. Кто-то не поленился обмотать стволы черными нитками, густо, как паутиной. Небось, не одну катушку истратил. «Паутина» начиналась примерно от уровня колен, а заканчивалась на высоте пары метров.
Я остановилась так резко, что Рыжик наступил мне на всю ту же исстрадавшуюся ногу.
– Гелька, ты чего?
– Смотри! – я указала на затянутый нитками проход.
– Ну, нитки. Вот же кому-то делать нечего было. И что?
– Да ничего! – с досадой ответила я, внимательно рассматривая паутину. Что бы это значило? Если это не детские забавы, и не маловероятное случайное совпадение, значит, кто-то знает о том, что здесь – проход в чужой домен. Может, кто-нибудь из наших постарался? Или Антонина? Нет, это не в ее стиле…
«Не иначе, как вход закрыл владелец домена, – решила я. – Не хочет, чтобы к нему всякие шастали. Логично. Но почему нитками?»
– Гелька, пойдем отсюда.
– Подожди ты…
Я подошла поближе к «паутине», коснулась пальцем нитки. Ничего особенного не произошло – только я заметила, что нитка шерстяная. И в чем смысл? Может, тонкий намек? Непонятная ловушка?
– Рыжик, ты не отойдешь в сторону? Мне…м-м… в кустики захотелось. Да, да… Подальше. Вот туда, за деревья… Ага. И отвернись.
– «Избушка-избушка, повернись к лесу передом», – процитировал бойфренд, удаляясь в указанном направлении.
Вот теперь можно было немного поработать. Я подошла вплотную и заглянула в просвет между нитками, на ту сторону. Березы сегодня глухо молчали. Но определенно пространство там было другого качества. Вход остался. И я бы, пожалуй, смогла туда пройти. Если однажды прошел в домен, второй раз войти по своим старым следам уже несложно – лишь бы никто не мешал…
Кажется, на той стороне было темнее, чем здесь. В лицо дул слабый, но раздражающий холодный ветерок, студил кожу. Дыхание чужого домена… Ах, если бы не было Рыжика, я бы попыталась…
И тут я заметила что-то белое. Оно было приклеено с той стороны к ниткам, словно бабочка, угодившая в паутину. Нечто вроде листика бумаги, намотанного трубочкой на нитку на уровне глаз. Он висел со стороны домена, поэтому с полянки оставался невидимым. Я не без опаски просунула внутрь руку по самое плечо, стараясь лишний раз не касаться ниток, оторвала лист и вытащила – записку!
Никакого адресата на ней не было. Я с внутренним холодком развернула ее и прочитала:
«Любимая, не ходи по этой дороге, она нестабильна».
Непонятно почему, по коже пробежали мурашки. «Кто это – любимая? – волнуясь, подумала я. – Это мне? Кто же это написал?»
Я снова уткнулась в записку. Почерк был крупный, размашистый, мужской. Написано черной шариковой ручкой. Лист – обычный стикер, квадратик с клейкой полоской. Так… Это еще не все!
Внизу листа имелась приписка:
«И предупреди остальных».
В голове все перепуталось окончательно. Для кого же эта записка? Если для меня – то почему с той стороны? Чтобы случайные прохожие не заметили? Нет, вряд ли для меня. Она для того, – вернее, для той, – кто пойдет с другой стороны. Со стороны котлована.
А кто эти «остальные»?
Скорее всего, это адресовано не мне… Увы. (Теперь я почему-то испытала разочарование). Почерк незнаком. Записка прикреплена изнутри. И главное – никто никогда не называл меня любимой… Даже Рыжик.
Поклонников у меня сейчас не было – Рыжик всех распугал. А в тайную любовь я не верила. Ну не такие они, парни, чтобы по кому-то безнадежно страдать дольше двух недель. Это скорее наше, девчоночье.
Однако почерк Рыжика надо будет на всякий случай проверить.
Я закрыла вход, спрятала записку в карман и окликнула:
– Эй, избушка! Поворачивайся!
Ничего особенного в тот день больше не случилось. Выполняя договоренность, мы еще часа полтора бродили по Комендантскому в поисках пива. И все это время меня не оставляло ощущение, что кто-то смотрит мне в затылок. Или как будто холодом веет в спину – словно где-то форточку не закрыли. Несколько раз я, не выдержав, даже оборачивалась, но так никого и не заметила. Однако ощущение пристального и недоброжелательного взгляда прошло только тогда, когда за нами закрылись двери метро.
Глава 5. Матовый, прозрачный, зеркальный
В холле училища повесили объявление. В четверг, в полдень – выдача дипломов! Наконец-то! Особенно радовало, что никто не потребовал от нас пересдачи зачета по пленэру. Но оказалось, что я рано обрадовалась. В день выдачи меня разбудила звонком Антонина и без объяснений повелела явиться в училище к одиннадцати часам.
Солнечное утро, окна училища распахнуты настежь. В холле не протолкнуться. Я вертела головой, пытаясь высмотреть Антонину, но она меня сама нашла. Выхватила из толпы и притащила в учительскую. Там не было никого, кроме Костика Малевича. Костик сидел за директорским столом и хмурясь, рассматривал какую-то репродукцию.
– Костя, готов?
– Вы мне нарочно такую картинку подложили, да?
– Не болтай ерунду. Сдавай работу и выметайся, время вышло.
Костик встал из-за стола и протянул Антонине исписанный лист.
– Не думаю, что мне светит зачет, – ухмыляясь, сказал он. – Я написал то, что в самом деле думаю об этом сюжете.
– Посмотрим.
Учительница приняла работу и указала мне на директорское кресло.
– Побыстрее, у тебя полчаса. Мне еще понадобится время на проверку…Так… Что бы тебе такое задать… Попроще…
«Как же! Знаю я это „попроще“»! – подумала я, глядя, как Антонина копается в стенном шкафу.
– Ага, вот это подойдет!
Антонина достала из шкафа коробку и выложила передо мной на стол три стеклянных шара размером с кулак, лист бумаги и карандаш.
– А в чем вопрос-то?
– Это и есть вопрос. Работай.
Антонина вышла из учительской и закрыла ее за собой на ключ.
Я почувствовала, что впадаю в отчаяние. Опять! Да что ж это такое?!
Похоже, Антонина задалась целью лишить меня диплома. Во-первых, ничего подобного мы не проходили. Во-вторых – интересно, какое отношение имеют эти три стекляшки к Чистому Творчеству? Почему не дать мне нормальное творческое задание?!
Время шло, я постаралась взять себя в руки. Ладно, ничего не поделаешь, надо думать. По крайней мере, здесь есть хоть что-то – эти три сферы, – а в парке и того не было. Я сосредоточила внимание на шарах. Посмотрелась в зеркальный, поправила перед ним прическу. Ха, ну и вид у меня в нем! Разложила шары перед собой в ряд. Зеркальный – посередине, матовый и прозрачный – по бокам…
Хм, а если провести такую аналогию… Матовый шар – реальность, инертная тупая материя. Зеркальный – ну, допустим, иллюзии. Прозрачный… Что такое прозрачный? Серый мир? Домены? Что-то еще?
А что, если с помощью этих шаров выстроить схему взаимодействия трех миров? Просто взять и описать то, что видишь. Зеркальный шар отражает матовый, не отражает прозрачный. Матовый шар не отражает ничего, и даже в зеркальном он видит только самого себя. Прозрачный… через него видно оба шара, но его самого увидеть нельзя… Антонина не обманула, это действительно несложно!
Когда в замке повернулся ключ, я уже закончила. Торжественно вручив Антонине исписанный лист, я понеслась в большую аудиторию, откуда доносился звук множества голосов.
Выпускники-реалисты собрались в большой мастерской живописцев. Устроились кто где – на подоконниках, на колченогих табуретах, а кто-то и прямо на полу расселся. На бутафорском рояле высилась стопка дипломов. Николаич, наш директор, стоял рядом в затрапезном пиджаке и общался с народом. Минут через десять в аудитории появилась Антонина. Вошла и тихонько села на табуретку за спиной у Николаича. – Можно начинать, – сказала она.
Николаич как будто только ее и ждал.
– Дорогие наши выпускники!
И толкнул речь. Даже не речь, а так… что-то вроде завета отца семейства ораве блудных сыновей.
Сначала он долго распространялся на любимую тему – о братстве мастеров. Дескать, это больше, чем просто слово, и мы это еще поймем и прочувствуем на своей шкуре, когда начнем работать самостоятельно. Особенно Николаич упирал на то, что мы как бы единая семья. Что мы все из одного корня, хранители и созидатели традиции Чистого Творчества, и что мы должны всю жизнь помнить о том, какая именно замечательная школа подготовила из нас, ленивых раздолбаев, таких крутых без пяти минут мастеров реальности. Что реалисты должны всегда помогать друг другу, и что мы всегда можем рассчитывать на помощь школы и его, директора, персонально. И еще об ответственности (ну как же не напомнить-то в тысячный раз?). Типа, Дар Творчества – это ответственность перед человечеством, и чем выше наше мастерство, тем больше должна быть и самодисциплина. Что мы привыкли играть с реальностью, но теперь игры кончаются, и с этого момента спрос с нас будет – как со взрослых. И так далее в том же духе.
– …и вручая вам эти дипломы, мы символически передаем вам эстафету Традиции, – закончил Николаич. – Но помните, что традиции – это не более чем форма. А чем ее наполнить – с этого момента решать вам!
После этого директор начал раздавать дипломы. Выдача тянулась очень долго, потому что для каждого из учеников Николаич приберег пару напутственных добрых слов. Слушая, как он характеризовал достижения поочередно десятков реалистов, я только дивилась, откуда он, безвылазно сидя в своем кабинете, так хорошо нас знает. Своей очереди я ожидала с некоторой опаской – интересно, что же он обо мне скажет, в прошлом году я доставила ему немало неприятностей… Но так и не дождалась. Директор, пошептавшись с Антониной, отложил в сторону несколько дипломов, пожелал всем успехов и попрощался до субботы, когда мы все встретимся на грандиозном выпускном балу для всего нашего училища.
Довольный народ, синея корочками, пошуршал на выход. На крышке рояля остались три диплома. Отступника Костика Малевича, закоренелой двоечницы Галушкиной и мой.
Черт! Как чувствовала! Ох уж эта Антонина! Не смогла обойтись без последней подлянки! Ну и что теперь? На второй год оставят? Позорище-то какое!
Распихивая толпу, я догнала довольную, улыбающуюся Антонину и вцепилась ей в рукав:
– Антонина Николаевна, я по поводу последнего задания…
– Незачет, – бросила на ходу она.
– Почему?!
– Потом, все потом. Девочки, идите встречайте своего куратора.
– Какого еще куратора?!
Но Антонина уже исчезла в дверях учительской.
– Пошли почитаем, что там на доске объявлений, – раздался позади застенчивый голос Галушкиной.
Я почувствовала раздражение. Что она, решила, будто мы с ней одна команда? Раз нам не дали дипломов, так мы теперь с ней дружить будем?
Ничего не ответив, я рванула вперед.
Возле доски объявлений творилось что-то невообразимое. Казалось, там собрался весь поток.
– Что там? Что там? – спрашивала я, работая локтями.
Наконец удалось пролезть. Годовое расписание уже сняли. Вместо него появилось несколько новых объявлений и какая-то схема. Так: объявление для тех, кто проспал весь май, о том, где и когда будет выпускной бал; результаты зачета по пленэру… А это что за схема?
«Производственная практика»?!
Как? Зачем? Первый раз слышу!
Я пропустила живописцев, искусствоведов, иллюзионистов, скульпторов… ага, вот и реалисты, на самом верху. Нас поделили на группы от трех до восьми человек, по какому принципу – непонятно. Напротив каждой группы – номер аудитории и фамилия куратора.
Я наконец разыскала свою фамилию, и у меня упало сердце. В моей группе оказалось всего два человека – я и Галушкина. Был и кто-то третий, но его фамилию тщательно зачирикали маркером.
– Нам в десятый кабинет, – раздался сзади робкий голос – это опять подкралась Галушкина. – Пошли?
– Пошли, – обреченно кивнула я.
Десятый кабинет я прекрасно знала – крошечный закуток на третьем этаже над лестницей. Но на площадке второго этажа меня окружили несколько знакомых девчонок-реалисток. Девицы явно были чем-то взволнованы.
– Гелька, тебе не в десятый?!
– Да, а что?
– Вот повезло! – послышалось со всех сторон.
– А в чем дело-то? – с подозрением спросила я.
– Туда сейчас зашел ТАКОЙ МАЧО!
– Это, наверно, наш будущий куратор, – простодушно сказала Галушкина.
