скачать книгу бесплатно
Лоб его чистый —
На нем весна.
Сорвалась с ветки птичка —
И путь несется,
Моли, моли, —
Вознеслась и – лети!
Были высоки и упали уступчиво
Башни!
И не жаль печали, – покорна небесная.
Приласкай, приласкай покорную
Овечку печали – ивушку,
Маленькую зарю над черноводьем.
Ты тянешь его прямую любовь,
Его простодушную любовь, как ниточку.
А что уходит в глубину?
Верность,
И его башни уходят в глубину озер.
Не так ли? Полюби же его.
* * *
Когда он уже слег, – он все повторял: – Нет, я знаю, я не рыцарь, я просто Алонзо Добрый! – И просил у них прощение, что беспокоил их своим безумием. Его утешали и забавляли, его называли нарочно: – Рыцарь!
Как погремушку, ему это вернули теперь, когда он все равно слег и умирал. «Ну, напоследок пусть поиграет бедняк своей мечтой!»
– Нет, я не рыцарь. Вы образумили меня, я ведь знаю, теперь я уже не безумец-гордец, – я просто Алонзо Добрый.
«Спи, болезный», – от ласки не знает, что сказать, старая.
– «Какие у тебя уши-то смешные, долгие, не как у других…
Какой же ты худой-то, ребра-то все торчат!» – И за ухом ему потрет и за ухо потянет.
– Отдыхай, на здоровьице…
Гуль, гуль,
Песочек солнышком горит,
Гуль-гуль, курлы-курлы,
Гуль-гуль, – песочек крупный
Гуль-гуль!
* * *
– Мама, а Дон Кихот был добрый?
– Добрый.
– А его били… Жаль его. Зачем?
– Чтобы были приключения, чтоб читать смешно.
– Бедный, а ему больно и он добрый. Как, жаль что он уже умер.
– А он умер давно?
– Ах, отстань, не все ли равно. Это сказка, Леля, Дон Кихота не было никогда.
– А зачем же написали книжечку тогда? Мама, неужели в книжечке налгали?
– Ты мешаешь мне шить, пошла спать.
– Если книжка лжет, значит, книжка злая. Доброму Дон Кихоту худо в ней.
А он стал живой, он ко мне приходил вчера, сел на кроватку, повздыхал и ушел…
Был такой длинный, едва ногами плел…
– Леля, смотри, я тебя накажу, я не терплю бессвязную болтовню.
* * *
Мир был прост и ласков, как голубь, и если б его приголубили, он стал бы летать.
Но его запрягли в соху, заперли в тюрьму, и он стал торжищем и торговой казнью для простодушных, нежных и любящих.
* * *
Шел дождь, было холодно. У вокзала в темноте стоял человек и мок. Он от горя забыл войти под крышу. Он не заметил, как промок и озяб. Он даже стал нечаянно под самый сток…
Он не заметил, что озяб, и все стоял, как поглупевшая, бесприютная птица, и мок. А сверху на него толстыми струями, пританцовывая и смеясь, лилась – вода…
Дня через три после этого он умер.
Это был мой сын, мой сын, мое единственное, мое несчастное дитя.
Это вовсе не был мне сын, я его и не видала никогда, но я его полюбила за то, что он мок, как бесприютная птица, и от глубокого горя не заметил этого.
* * *
И так нежен и милосерд этот вечер с высоким задумчивым лбом, что, право, он заслужил, чтобы его наказывали за милосердие и сострадание, и любовь. Чтобы его больно наказали за его высоту и чистоту.
И так же имел право быть распят этот нежный вечер, похожий на весну и на далекую позабытую родину души…
* * *
Подошел к молодому безумцу мудрец и спросил его: «Какое имеешь ты право сметь?» Мальчик отвечал дерзостью: «Мне приходится сметь, потому что вы все слишком много умеете!»
А за дерзость ему связали на спину руки и отняли у него солнце. И отняли у него голубые небесные луга с белыми утренними барашками… И вместо всего мира, дали на всю жизнь темный, сырой, каменный ящик…
Он больше уже не видел солнца. – Да это же был мой сын, мой сын!..
Нет! но того из мальчиков земли, с кем это сбудется, – я люблю, как сына.
* * *
Жил-был еще один мальчик, нежный, застенчивый, чистоплотный, аккуратный…
Но он посмел жалеть и любить, и от жалости он становился смелым – и за это его взяли, как преступника, и увели от матери…
В первый раз он очутился без нее.
Его страданья, неженки, брошенного в каземат, – были ужасны, и он мучился тем еще, что был одинок в своем страданье, его лишения были больнее лишений неряшливых, грубых преступников, почти не замечавших грязного режима тюрьмы. Никто этого не понимал, и никому до этого не было дела.
Он не умел спать на жесткой наре. Как утром его повели к доктору – он был совсем болен от бессонницы и дрожал…
– Трусишка! Однако, как ты дрожишь!..
– Нет, я не боюсь, как вы смеете так говорить. – Я дрожу потому, что я больной… Я третью ночь не сплю, г-н офицер!.. И потом, там кажется… кажется, на койке паразиты!.. Над ним смеялись. Его допрос доставлял даровую комедию. Он не мог есть пищу тюрьмы и болел. От паразитов и грязи у него сделались раны.
Над ним смеялись и товарищи по заключенью. Они чурались «дворянчика», – они прекрасно здесь ели, спали и уживались…
Нет! но дерзкого неженку, барчонка, умеющего говорить правду, я люблю больше героев…
Я хотела бы погладить его сбившиеся на грязных нарах в бессонные ночи волосы.
* * *
День сквозь облако – дюна.
Сосны тихо так стоят кругом
Спи, пора…
Видит сон при море сойма —
Гляди, – ей снится,
Видится лес легкотуманный….
Засни, – засни.
СОЛНЕЧНАЯ ВАННА
Ну, теперь на тело поэта, лей лучи!
Горячей! – На прозрачные пальцы, где просвечивают благородные кости г-на Маркиза облаков.
Жарь горячей! – Верни им розовый цвет!
Посмотри, как неохотно слабые жилы привязали длинную шею к плечам.
Будь к нему щедрым, – он растерял много, сумасбродный разиня! – И вот кости светлыми узлами просвечивают под его терпеливой кожей – и на высоких висках голубое небо.
Шпарь его хорошенько! – Так ему и надо!
Он смеется? – Что?!.. Возвращается жизнь к тебе, мот, расточитель, смешной верблюжонок?!..
Радуешься небось!..
На дюне лошади пофыркивают тревожно, протянув морду и распустив хвост, – когда духи в светлых одеяниях проходят близко мимо и истаивают. Они проходят, и сейчас же растаивают белым паром.
Жарко!
– Но нет, я все-таки не могу без мечты: я в себе ношу золотистое голубое тело юной вещи, и когда я впиваю жизнь, пьет и она: – таковы поэты. Что делать?
– Быть экономными.
– Я так и делаю.
ИЮНЬ
Глубока, глубока синева.
Лес полон тепла.
И хвоя повисла упоенная
И чуть звенит
от сна.
Глубока глубока хвоя.
Полна тепла,
И счастья,
И упоения,
И восторга.
* * *
Пески, досочки.
Мостки, – пески, – купальни.
Июнь, – Июнь,
Пески, птички, – верески.
И день, и день,
И июнь, и июнь
И дни, и дни, денечки звенят
Пригретые солнцем,
Стой! – Шалопай летний,
Стой, Юн Июньский,
Нет, не встану, – пусть за меня
лес золотой стоит, —
Лес золотой,
Я июньский поденщик,
У меня плечи – сила,
За плечами широкий мир,
Вкруг день да ветер —
Впереди уверенность.
У меня июнь, июнь и день.
СТРЕКОЗА
Но, ведь, ты голубей неба, стрекоза. – Я царевна! – Небо синее. Слышен густой пчелиный звон, он пахнет медом и смолой. Небо синее. Как поет земля и дышит лес! С золотых стволов шелестят чешуйки. Точно от солнца откололись. И от жара все кругом хочет радостно расколоться, как вот эта щепка с танцующим звуком.
