скачать книгу бесплатно
– Мало. Я хочу, чтобы это имя всегда было частью нашей семьи. Имею право.
– Конечно, имеешь, – засмеялся Антон и прижал ее к себе.
Уже много-много позже, ученики Антонины Антоновны Нечаевой прозвали ее Тонь-Тонь, что ей самой очень нравилось.
Окончив Технологический институт, Антон получил распределение на Епишевский химический комбинат. Галя, узнав о распределении, по-настоящему расстроилась: ей не хотелось опять возвращаться в глухую провинцию или, как она это называла, «кукуевку». Антону она о своем разочаровании ничего не говорила, но он и сам скоро почувствовал, что она чем-то расстроена.
– Что случилось, Галка? Не хочется из Ленинграда уезжать?
– А как ты думаешь?! Я впервые в жизни живу в большом городе. Да еще в каком! В Ленинграде! В такой красоте. А ты в ней родился, и тебя меня не понять. Ты когда-нибудь жил в провинции?
– Нет.
– Ну вот видишь. Ты поживи сначала, а потом будешь говорить.
– Это не совсем провинция – всего четыре часа от Москвы.
– Еще какая провинция. Одно название чего стоит: Епишево. Ничем не отличается от Важины.
– Галка, я тебя понимаю, но и ты пойми меня. Там в одной из лабораторий руководит группой Нечаев, ученик самого Ширяева. Он занимается люминесцирующими красками, а это была тема моей дипломной работы. Считай, что я выиграл лотерею.
– Ну тогда чего говорить? Я за тебя очень рада.
Она действительно была за него рада. Ну а она сама… С тех пор как она встретилась с Антоном, о себе она уже не думала. Да и вообще, с того самого момента, когда он вошел в комнату в том общежитии, все в ее жизни, что было до него и не было с ним связано, для нее перестало иметь значение, было абсолютно безлико, как городская жизнь за окном – кипит, шумит… ну и что из этого?… Даже родившаяся дочка была для нее частью Антона. Ей было от этого очень стыдно, но поделать с собой она ничего не могла.
Когда они переехали в Епишево, все ее опасения подтвердились – городок, несмотря на близость к Москве, по ее мнению, все равно был убогим. Поселили их в семейном общежитии, пообещав в скором будущем предоставить квартиру. Галя цену этим обещаниям знала и приготовилась к долгому проживанию в общежитии. Антон много времени пропадал в лаборатории, друзей у нее не было, и все свое время она проводила в их крошечной комнатке в обществе своей крохотной дочери. На работу она не пошла – Антон не разрешил отдавать ребенка в ясли. Проживем – заявил он. Но бабушке своей она продолжала немножко помогать – Антон, конечно же, не возражал.
После того первого обеда, на который Антон привел Нечаева, она предложила мужу, вместо того чтобы засиживаться в лаборатории за разговорами, лучше приходить к ним: она их будет вкусно кормить, а они пусть решают себе свои проблемы хоть до посинения, но только с одним условием – никакой водки. Антон с радостью согласился, но одну рюмочку перед обедом все-таки выторговал. Сергей это предложение тоже принял с радостью. Нигде он не чувствовал себя так легко и так по-домашнему, как у Вальдов. Правда, наблюдать за их открытой любовью ему было одновременно приятно и грустно.
Теперь он стал появляться у них довольно часто, по несколько раз в неделю. Эти встречи за обеденным столом проходили в непринужденной обстановке, за разговорами, в которых они с Антоном все больше раскрывались друг перед другом, обнаруживая, что у них кроме работы общие интересы, привязанности, взгляды на жизнь. Даже в искусстве их вкусы совпадали. Все это постепенно привело их к довольно крепкой дружбе, тем более что настоящего друга ни у того, ни у другого не было. И эта неожиданно возникшая дружба была с радостью принята обоими. Правда, к радости Сергея примешивалось чувство небольшой вины – ему нравилась жена его лучшего друга. Но он тут же себя и оправдывал: он же в нее не влюбился (в этом он, как ему казалось, был уверен), а то, что нравилась, – это не считается. Галя, после того как их производственные темы заканчивались, стала подсаживаться к ним за стол и с удовольствием принимала участие в их разговорах о прочитанных книгах, просмотренных фильмах и даже о политике… И Нечаев обнаружил, что она совсем не такая пустышка, какой показалась ему при первой встрече. И его еще больше стало тянуть к ней. А вместе с этим возрастало и чувство вины перед Антоном. Наконец, Нечаев решил, что ни к чему хорошему это не приведет и он должен прекратить свои посещения. Но он все тянул и тянул с этим решением, до тех пор, пока надобность в нем просто отпала…
Работа Нечаева в лаборатории продвигалась настолько успешно, что его группу выделили в самостоятельную лабораторию, поставив его начальником. Своим замом он назначил Вальда.
В своих частых вечерних беседах они все больше склонялись к мысли, что им уже давно пора серьезно заняться наукой, писать диссертации и устраиваться в какой-нибудь НИИ в Москве, где возможностей раскрыться у них будет несравнимо больше. Но мечтам их так и не удалось осуществиться.
4. Взрыв
В начале марта семьдесят девятого года Нечаеву пришлось на несколько дней уехать из города: он получил из Сибири письмо о смерти своего отца, который много лет назад уехал туда на заработки. Писала какая-то Ирина, которая, по ее словам, много лет прожила с его отцом, правда, не расписавшись. Но у нее от него два сына, которых его отец очень любил и которым обещал оставить часть своего дома в Епишево. Завещание он так и не успел оформить, но она надеется на его, Сергея, порядочность и уверена, что он не оставит сироток на улице. Сообщение о смерти отца Сергей воспринял довольно равнодушно: он его совершенно не помнил и никогда никаких чувств к нему не испытывал. Но сообщение о том, что кто-то вдруг претендует на часть его дома, его обеспокоило. Дом этот он в детстве ненавидел, но после стольких лет к нему привык и даже полюбил и делиться им ни с кем не собирался, даже с сиротками, которые якобы были ему сводными братьями. Заниматься перепиской он не собирался и решил, что проще и надежнее будет слетать на несколько дней в Искитим, откуда пришло письмо, и поставить все точки над «i». Он пошел к начальнику своего отдела Калягину, с которым был в приятельских отношениях, и попросил о незапланированном отпуске на три дня. Когда Калягин поинтересовался, почему такая спешка, Нечаев не задумываясь, как близкому приятелю, рассказал о письме и о своих беспокойствах. «Мне бы твои заботы, Серега!», – покачал головой Калягин, подписывая заявление.
Через несколько дней после его отъезда в их лаборатории произошел взрыв, в результате которого погиб Антон Вальд.
Галя кормила Тонечку, когда ей позвонили с химкомбината и сообщили о гибели мужа. Выслушав сухой официальный голос, она опустилась на стоявший рядом стул и, продолжая держать телефонную трубку в руке, застыла. Из трубки по-прежнему раздавался глухой голос, потом его сменили короткие гудки. Галя не слышала ни того, ни другого. Потом заплакала Тонечка, требовавшая еды. Галя продолжала сидеть на стуле, держа на коленях трубку, и пустым взглядом смотрела перед собой. Просидела она так долго, без мыслей, без слез… Потом в голове медленно протянулось: «Ну вот и все… Летала-летала и прилетела…», и почти сразу еще: «Сначала папа, теперь Антон…» Мысли закончилась, а новые больше не появлялись, и ей без них было даже легче, вернее – никак. Тоня уже заходилась в крике, но Галя ее крика не слышала.
Та к она и просидела долгие дни за своим столом, пока они вместе с Тоней не уехали из этой комнаты навсегда. Вернее, за ними приехал Нечаев и забрал их к себе.
После выяснения причин взрыва стало ясно, что виноват был Антон: попросив установить новый баллон с кислородом, он не проверил рабочего, скрутившего резьбу с нового регулятора давления баллона и заменившего его первым попавшимся под руку старым регулятором с уже использованным маслом, что и вызвало взрыв.
Но начальству, чтобы другие таких ошибок больше не допускали, нужно было кого-то наказать. Свалить всю вину на рабочего – это было бы не по-партийному; Вальд погиб – его уже не накажешь, и решили наказать Нечаева, которого в этот день даже в городе не было. После его возвращения на работу было срочно проведено партийное собрание, на котором выступил и Калягин, подписавший Нечаеву заявление об отпуске. В своем выступлении он с возмущением и нескрываемой издевкой рассказал о причине, по которой Нечаев оставил свой пост, – именно так он и сказал – и первым предложил исключить его из партии. Нечаева, конечно, исключили, затем сняли с должности и перевели в другую лабораторию простым инженером. Потом Калягин долго объяснял ему, что своим жестким выступлением он, оказывается, помогал Нечаеву, чтобы впоследствии он смог отстоять его от неминуемого увольнения из комбината. Он еще раз напомнил ему об этом, но уже много лет спустя, когда стал владельцем химкомбината и самым богатым и влиятельным человеком в городе.
Сейчас же ни предательство Калягина, ни потеря своей должности и тем более членство в партии, куда ему пришлось вступить, чтобы занять эту должность, Нечаева абсолютно не волновали. Его волновали только Галя и Тонечка. А больше всего он боялся, что Галя тоже обвиняет его в смерти Антона.
Прилетев в Москву из Искитима, где он пробыл всего один день, Нечаев решил из аэропорта позвонить Вальду в лабораторию и сообщить о своем возвращении. Вместо Вальда трубку взяла Людочка, хорошенькая, но не отличающаяся большим умом лаборантка, которая сразу затараторила об ужасе, произошедшем в их лаборатории. Не дослушав ее, Нечаев бросил трубку и помчался на вокзал. В Епишево он прямо с вокзала поехал в общежитие. Он постучал, но никто не ответил, и он открыл дверь. За столом сидела Галя, с застывшим, ничего не выражающим лицом, исхудавшая и непричесанная, в распахнутом халате, из-под которого выглядывала ночная рубашка. Перед ней на столе были разбросаны фотографии. Она изредка брала одну из них, долго на нее смотрела, потом клала обратно на стол, но изображением почему-то вниз. В комнате пахло немытым телом и немытой посудой. Под столом сидела такая же исхудавшая и неприбранная Тонечка и возилась с игрушкой. Нечаев так и не понял, узнала его Галя или нет. На его вопросы она не отвечала, только изредка кивала головой. Он спросил, когда она и Тоня в последний раз ели, но Галя лишь пожала плечами. Нечаев позвонил Раечке Косовой, работавшей с ним в лаборатории, – тогда он еще был ее руководителем – и попросил приехать, купив по дороге продукты.
Теперь он приходил после работы каждый день и ухаживал за ними, как за двумя детьми, – Галя от малышки дочери мало чем отличалась: сама она не ела – ей надо было дать поесть, сама не мылась – ее надо было отвести в ванную, ее нужно было одеть и вместе с Тонечкой вывести погулять на улицу. В конце концов он решился и сказал Гале:
– Я забираю вас с Тоней к себе.
Галя не ответила и только посмотрела на него. Но впервые ее глаза хоть как-то отреагировали.
– Галя, вы слышали, что я сказал?
– Да… – также впервые за все это время он услышал ее голос. – Я никуда не поеду.
– Галя, сейчас вы своим поведением, сознательно или нет, потихоньку себя убиваете. Я понимаю – вам не хочется жить. Это ваше право. Но вы убиваете и своего ребенка. А этого я не допущу. Антон был моим другом, и я не дам его ребенку погибнуть, хотите вы этого или нет. Когда вы придете в себя, можете делать, что вам вздумается, а пока вы будете жить у меня. У вас с Тоней будет своя отдельная комната, вы будете жить своей жизнью, в которую я не буду вмешиваться, но за вами будет ухаживать моя домработница, – здесь он соврал: никакой домработницы у него не было, но, сказав это, решил, что сразу и наймет. Так что давайте не будем спорить. Завтра за вами заедет грузовик и заберет вас и ваши вещи.
Галя опять молчала, глядя на ползущую к ней по полу дочку.
– Галя, вы меня поняли?
– Не надо грузовик. Я возьму только одежду.
* * *
После гибели Антона Нечаев не только забросил все мысли о диссертации, но и сама работа в новой лаборатории была ему теперь неинтересна и безразлична. Весть о причине его отъезда в Сибирь долгое время обсуждалась за его спиной в новой лаборатории, но это ему тоже было совершенно безразлично. Иначе говоря, он стал совершенно равнодушен к тому, чем он занимается, и к людям, которые его окружают. Единственное, что его волновало, – в неожиданной смерти Антона он с самого начала винил себя. Будь он тогда в лаборатории, он бы несомненно проверил этот чертов регулятор – он к таким мелочам был всегда очень внимателен. Антон же, наоборот: мелочи его отвлекали, и он доверял их простым лаборантам.
Полностью потеряв интерес к своей работе, Нечаев вдруг занялся садоводством. У него за домом был небольшой дворик, в котором он стал выращивать цветы. Это занятие его настолько увлекло, что все свое свободное время он проводил в саду – так он теперь с гордостью думал о своем дворике. Вместе с ним в саду радостно копошилась Тонечка, которая к нему очень привязалась и к которой привязался он сам.
Нечаев поселил Галю с Тоней в комнату, где раньше жила его мать. Комната была большая, светлая, с окном, выходящим во двор, который усердием Нечаева постепенно превращался в настоящий цветник. Галю он видел крайне редко: она выходила из своей комнаты только по необходимости и чаще всего тогда, когда он был на работе. Тетя Люба – домработница, которую Нечаев нанял перед их приездом, – приносила им в комнату еду, а потом докладывала Нечаеву, что Галя почти ничего не ест – прямо живой скелет, а не баба – и смотреть на доходягу у нее уже у самой сил нет. В те редкие мгновения, когда Нечаеву удавалось мельком самому увидеть Галю, он убеждался, что тетя Тоня права – Галя действительно превратилась в тень. Но больше всего его пугали ее глаза – они по-прежнему были потухшие, без какого-либо признака жизни.
Со смерти Антона прошло уже больше месяца, и к Гале понемногу стали возвращаться мысли. Но мысли эти были только об одном: жить без Антона она не может, а поэтому жить ей больше незачем. Она видела, что с Тонечкой все будет в порядке: та обожала Нечаева, а Нечаев обожал ее. Теперь в ней никто не нуждался, и ей можно было спокойно уходить к Антону. Но как это осуществить, она не знала. Сделать что-то с собой у нее не хватало ни мужества, ни сил, и она выбрала самый простой путь: перестать есть и перестать хотеть жить. Прекратить совсем есть она не могла – ей бы не дали, поэтому она ела только для видимости, а вот желанию жить ее заставить никто не мог, тут она была свободна.
Свои дни она проводила, сидя в широком удобном кресле или кружа бесцельно и без мыслей по большой комнате, которую им отдал Нечаев. Однажды она остановилась у окна и, отодвинув занавеску, посмотрела наружу. Нечаев с Тонечкой, присев на корточки, внимательно рассматривали клумбу с маленькими ростками. Тонечка что-то серьезно говорила, размахивая ручонками, а Нечаев так же серьезно и внимательно ее слушал, кивая головой. Глядя на них, Галя поймала себя на том, что невольно улыбается, и тут же задернула штору. Но через какое-то время она не удержалась и опять подошла к окну… Теперь она стала проводить у окна больше времени, чем в кресле, а однажды неожиданно для самой себя вышла из комнаты и спустилась в сад. Нечаев показывал испачканной в земле сосредоточенной Тонечке, как надо правильно держать ее детскую лопатку, когда вдруг почувствовал, что на них кто-то смотрит. Обернувшись, он увидел сидящую на садовой скамейке Галю и от неожиданности сильно сжал Тонину ручку. Тоня вскрикнула и сердито на него посмотрела.
– Извини, – погладил он ее по головке. – Ты посмотри, кто к нам пришел, – указал он Тонечке на маму. Девочка громко взвизгнула и, раскинув ручки, бросилась к матери. Галя крепко прижала к себе дочку и долго не отпускала ее. Потом взяла в руки маленькую головку и, откинув ее, так же долго рассматривала улыбающееся личико, словно много-много времени его не видела. «Боже, как она делается похожа на Антона. Те же глаза, рот…» – были ее первые радостные мысли после смерти мужа (на самом деле девочка была ее копией). И она стала лихорадочно целовать ее волосы, глаза, пухлые щечки, тоненькую шейку. Потом опять прижала ее к себе. «Как же я могу думать о своей смерти, желать ее?! Еще совсем немного, и я бы лишила ее и матери», – проносилось у нее в голове, и ей было страшно от того, что с ней стало и что она могла сделать. И еще она подумала, что если бы Нечаев их тогда не забрал из общежития и не привез бы сюда, то она погубила бы не только себя, но и их с Антоном ребенка. Подумав об этом, она приподняла голову и посмотрела на Нечаева. Увидев, что Галя на него смотрит, Нечаев широко заулыбался. Галя слегка улыбнулась ему в ответ.
Теперь она стала приходить в сад каждый день. Она садилась на скамейку, обнимала подбегавшую к ней дочку и потом, отпустив ее, наблюдала, как она с по-детски забавной серьезностью помогает Нечаеву.
Тетя Люба стала докладывать Нечаеву, что Галя теперь сама убирает комнату и сама ходит в ванную, а главное – стала много есть. Оказалось, что тетя Люба вкусно готовит, и Галино истощенное тело стало быстро поправляться и становиться таким же статным, а лицо таким же открытым, приветливым и прекрасным – по крайней мере, таким, каким оно всегда казалось Нечаеву. В один из воскресных дней она, держа за руку Тонечку, спустилась к обеду. С этого дня они с Тоней стали есть внизу, а вечером она всегда дожидалась, когда Нечаев вернется с работы, и они все, включая тетю Любу, садились за стол.
Нечаев по-прежнему старался ей не мешать и, кроме совместных ужинов, держался в стороне. Галя была ему за это благодарна. Но однажды за обедом он сказал, что они должны поговорить.
После смерти отца он стал полноправным хозяином дома и, думая о том, что произошло с Антоном, он понимал, что с ним тоже может произойти все что угодно – живем под одним Богом – и что, если это произойдет, то у Гали с Тонечкой нет никаких прав на дом, и они останутся без жилья. Это все он и рассказал Гале.
– Чтобы этого не произошло, я имею в виду, чтобы вам не пришлось отсюда уезжать и чтобы дом не достался посторонним людям, – сказав это, он вопросительно посмотрел на Галю – как она отреагирует на слово «посторонним». Галя никак не отреагировала, и он облегченно продолжил: – Та к вот. Есть единственный способ. Другого я не вижу. – Здесь он опять немного замялся, словно набираясь духу. – Мы должны с вами расписаться. Только поймите меня правильно, Галя, – не давая ей возразить, торопливо добавил он, – вас это ни к чему не обязывает. Брак будет фиктивным, и все останется как есть. Я ни на что не претендую. Просто в случае чего вы и Тонечка официально будете иметь право на дом, и все тут. Та к что вы подумайте.
– Спасибо, я подумаю.
Через месяц они расписались, но, как и сказал Нечаев, у них ничего не изменилось – они продолжали жить своими жизнями. Тетя Люба, которая была в ЗАГСе свидетельницей, решила, что ее помощь уже не нужна, и вернулась к себе в деревню. Нечаев предложил нанять новую домработницу, но Галя не задумываясь сказала «нет» и стала сама заниматься хозяйством.
В тот год, когда пришло время Тонечке идти в школу, Галя решила, что ей самой уже давно пришло время начинать работать. Ей уже исполнилось двадцать шесть лет, а она сидит на шее у чужого человека. Надо и совесть знать. Как и большинство жителей Епишево, она устроилась на химкомбинат. Имея диплом Ленинградского медицинского училища, она без проблем устроилась медсестрой в комбинатовский медпункт. Само собой, что они стали вместе с Нечаевым ходить на работу и вместе же возвращаться. Этим же летом Тонечка заболела скарлатиной. Та к как Галя только что устроилась на работу, Нечаев настоял, что он возьмет отпуск и сам будет ухаживать за ребенком. Скарлатина проходила тяжело, с осложнениями, и Нечаев буквально переселился в Тонечкину комнату (Нечаев решил, что она уже достаточна большая, скоро пойдет в школу, и у нее должно быть своя комната).
Видя, каким вниманием и любовью Нечаев окружил ее ребенка, Галя понимала, как ей, и особенно Тонечке, повезло. И если раньше она отчитывала дочь, когда та, говоря о Нечаеве, произносила «папа», то теперь, в разговоре с ней наедине, Галя сама называла Нечаева папой. Когда она впервые при нем за обеденным столом сказала Тоне: «Передай папе хлеб», Нечаев замер с недонесенной ко рту ложкой и тут же, испугавшись, что Галя почувствует его волнение, начал быстро есть свой суп.
* * *
В последнюю неделю августа они пошли все вместе покупать все необходимое для школы. Главную роль на себя взял Нечаев. Галя стояла в стороне и наблюдала, с какой серьезностью Тонечка и Нечаев относятся к покупке каждого предмета: будь то портфель или набор карандашей. Они долго обсуждали каждую покупку, внимательно выслушивали мнение друг друга. Нечаев в основном всегда соглашавшийся с Тонечкой, шепнул незаметно Гале: «Когда она поймет, что была неправа, купим другое». Наблюдая за ними, Галя окончательно убедилась в правильности своего решения: Тонечке нужен отец, и Бог послал им Нечаева, и более любящего отца для Тонечки быть не может.
В этот же вечер, уложив Тонечку спать, она немного почитала ей «Сказку о царе Салтане» и дождавшись, когда девочка заснет, поцеловала ее, вышла в коридор и, пройдя мимо своей комнаты, впервые постучала в дверь Нечаева…
После той ночи Галя уже навсегда перебралась к Нечаеву в спальню, и у них потекла обычная семейная жизнь. Галя занималась домом, а Нечаев, приходя с работы, вместе с Тоней занимался своим садом. В той, прошлой жизни у него была любимая работа – единственное, что приносило ему счастье. Но счастье это было одинокое и беспокойное. Теперь работа превратилась в службу, но зато в его жизни появились Тоня, Галя и его сад. И счастье его стало спокойным и заполненным любимыми людьми и новым любимым делом – садом.
Они с Тоней засаживали свой небольшой участок земли таким образом, что разнообразные цветы – как многолетки, так и одногодоки – рассыпали свои цветовые палитры с ранней весны и чуть ли не до начала зимы.
Первыми зацветали всевозможных расцветок тюльпаны и гиацинты, сиреневые крокусы. В мае они заменялись нежными белыми и розовыми пионами, ярко-синими ирисами, буйными красками примул. Летом царствовали розы, георгины, которым на смену к осени расцветали не менее прекрасные астры, хризантемы, гладиолусы. Занимаясь садом, они не просто сажали цветы, но и проявляли при этом фантазию. Нечаев достал откуда-то побитый огромных размеров глиняный горшок, из которого как бы рассыпались по земле фиалки; Тоня прикатила старый ржавый велосипед, который они увили звездчатыми цветками вьющегося клематиса; даже проржавевшее корыто, которое Галя приготовилась выбросить, они покрыли причудливыми «собачками» душистого горошка; забор был увит плетистыми розами. Была у Нечаева еще одна мечта: по центру сада, прямо напротив противно скрипевшей двери, ведущей в дом, посадить яблоньку, на которую он уже давно начал копить деньги.
После гибели Антона и перевода Нечаева в другую лабораторию его общение с людьми ограничивалось только работой.
Все свободное время, если позволяла погода, они с Галей проводили в саду либо читая, либо просто любуясь цветами, слушая музыку из их старенького магнитофона. Нечаев называл их образ жизни идиллией, Галя – прозябанием.
– Не гневи Бога, Галча, – покачивал головой Нечаев. – Что же тогда говорить о Еве? У бедняжки в ее райском саду в отличие от тебя не было ни книг, ни песен Кобзона, ни меня – только одна пресная физиономия Адама. И я очень надеюсь, ты не станешь ее сравнивать с моей, – продолжал Нечаев, который, с тех пор как перестал постоянно думать о своих люминесцирующих красках, обнаружил у себя чувство юмора и пристрастие к сарказму.
– Ты уверен, что твоя физиономия симпатичнее, чем была у Адама? – парировала Галя, привыкшая к сарказму мужа и научившаяся с таким же сарказмом на него отвечать. Она уже даже отдаленно не напоминала ту женщину, которая жила в ожидании смерти и которая на предложение Нечаева с ним расписаться, отрешенно подумала: «Кольцо на палец, петлю на шею – какая разница…»
С самого начала их совместной жизни Нечаев старался не обременять Галю семейными делами, помогая ей во всем, и особенно с Тонечкой, заботу о которой продолжал брать на себя. Вскоре жизнь и женское начало взяли свое, и Галя не только занималась домашними делами, но и постепенно стала руководить семьей. Нечаев это руководство без возражений и даже с облегчением принял, а Галя стала получать удовольствие от роли хозяйки такого большого дома, который она уже считала своим. Она даже какое-то время подумывала завести еще одного ребенка, но эту мысль сразу и отбросила, посчитав ее предательством по отношению к Антону, воспоминания о котором перестали посещать ее каждый день, но когда приходили, вместо прежней боли приносили смутное ощущение былого счастья.
Что касается любви между ними, то они – каждый для себя – пришли к одинаковой мысли. Для Гали после Антона любая другая любовь была просто невозможна – вместо нее это будет лишь игра в любовь. Нечаев же, чувствуя отношение к нему Гали, перенес всю свою любовь на Тонечку. И вот вместо притворной любви их отношения переросли в настоящую, искреннюю дружбу и доверие друг к другу, что, по их мнению, было так же важно для жизни, – как и любовь, зато намного ее спокойнее. И вся их жизнь продолжала вращаться вокруг Тони.
5. Тоня Нечаева
Тоня, подрастая, все больше делалась похожей на мать: слегка полноватая, что скрывалось ее высоким ростом, с довольно заметной грудью, с такими же, как у матери, серо-голубыми глазами, слегка припухлым ртом и ямочками на обеих щеках. Но если Галино лицо привлекало к себе мягкостью и приветливостью, то Тонино, несмотря на ямочки, почти всегда выглядело серьезно, а иногда просто сурово.
Мальчишки, не обращая внимания на ее привлекательность, обходили Тоню стороной, считая, что она слишком высокомерна. Ее это нисколько не огорчало. Своих одноклассников она воспринимала как малолеток, и ей было с ними скучно. Исключение составлял Стаська Родионов, который жил с ней по соседству, на Малой Тверце, почти у самого леска, спускавшегося к реке. В детстве Тоня росла сорвиголовой, и со Стаськой у них были чисто пацанские отношения: лазили по деревьям, играли в казаков-разбойников, в пристенок. Когда они подросли, игры закончились, а чисто дружеские отношения остались. Стаська был по-девичьи красив: высокий, слегка сутулый и очень влюбчивый – в классе не было ни одной девчонки, в которую он рано или поздно не влюбился бы. Влюблялся абсолютно во всех, кроме Тони, к которой, несмотря на ее уже проявившуюся девичью красоту, до сих пор относился как к другу-пацану, делясь с ней всеми своими любовными переживаниями и прося советы. Тоня на такое отношение не обижалась, переживания выслушивала без насмешек, советы давала охотно и даже объясняла, как надо правильно целоваться, хотя сама ни разу в жизни не поцеловалась – она, как и когда-то ее мать, ждала своей первой любви. Любовь пришла, и даже намного раньше, чем у матери, и не такая легкая и радостная, со многими препятствиями и трудностями, зато конец не был таким трагичным, как у матери, хотя благополучным его тоже никак нельзя было назвать.
В десятом классе Тоня отчаянно влюбилась в Виктора Марковича, своего нового учителя географии. И не просто влюбилась, а была абсолютно уверена, что любовь эта – ее судьба. Чаще всего такая отчаянная любовь в таком юном возрасте, когда, начитавшись книг, только и живешь ее ожиданием, заканчивается быстро и без серьезных последствий. Но Тоня росла человеком серьезным, настойчивым и твердо для себя решившим, что желаемого – а уж тем более, если это любовь, – надо всегда добиваться. Любыми путями.
Виктор Маркович Новицкий пришел к ним в школу после окончания Московского педагогического института. Буквально за неделю до его первого появления в их классе Тоня должна была идти на день рождения к однокласснице. Но к вечеру у нее подскочила температура, раскраснелось и заболело горло, и родители предупредили, что из дома она выйдет только через их трупы. Пришлось остаться и, завернувшись в теплый плед, уютно устроившись на диване, смотреть по телику кино. Показывали старый фильм «Доживем до понедельника». Она его когда-то смотрела, помнила в общих чертах, что он про школу и, кажется, ей тогда понравился. Они с отцом вообще предпочитали старые советские фильмы, такие, как тот же «Доживем до понедельника», «Три тополя на Плющихе», «Осенний марафон»… Современные же фильмы были совсем тупые, а если и попадались талантливые, как фильмы Звягинцева, Сигарева, Лозницы, то они были настолько депрессивны, что после их просмотра требовалось несколько дней, чтобы прийти в себя. В «Доживем до понедельника» главную роль играл Вячеслав Тихонов, которого когда-то боготворила вся женская половина страны. Когда Тоня несколько лет назад в первый раз смотрела этот фильм, ее в основном волновала жизнь учеников в классе, их школьные проблемы, школьная любовь… Сейчас же все ее внимание было приковано к отношениям учителя истории в исполнении Тихонова и молоденькой учительницы английского языка, в недалеком прошлом его ученицы. В конце фильма Тоня даже расчувствовалась, и у нее на глазах выступили слезы, хотя сентиментальность была ей совсем не свойственна. И еще несколько дней она вспоминала этот фильм с каким-то непонятным волнением и тревогой, объяснить которые она себе не могла. И только когда через несколько дней директриса школы привела в их класс нового учителя географии, Тоня, совершенно не будучи суеверной, сразу решила, что она это предчувствовала и что это и было причиной ее тревожного состояния в последнее время.
– Виктор Маркович Новицкий, ваш новый учитель географии, – представила нового учителя директриса и, предупредив класс, что это его первый урок и чтобы они даже не думали этим воспользоваться, директриса вышла из кабинета.
Учитель положил свой новенький портфель на стул, прислонился к краешку стола и, медленно оглядев класс, стал рассказывать о своем любимом предмете – географии: о том, что нельзя быть образованным человеком, не зная ее; о том, как у них будут проходить занятия…
Увидев нового учителя, Тоня почему-то сразу вспомнила учителя Мельникова из «Доживем до понедельника» в исполнении Тихонова, хотя внешне он мало был похож на Тихонова, и уже совершенно точно не настолько красив. Но Тоня смотрела на его тонкое лицо с добрыми глазами, спрятанными за большими роговыми очками, на его слегка ироничную и вместе с тем как бы виноватую улыбку, слушала его мягкий проникновенный голос, и ей казалось, что он даже прекраснее Тихонова. И еще ей вдруг показалось, что она может вот так смотреть на него и слушать его до бесконечности.
– А почему вы выбрали географию? Одни тетеньки преподают географию, – прервал поглотившие ее мысли мерзкий голос Борьки Кругницкого, классного клоуна. «Надо же, все как в „Доживем до понедельника“ – даже клоун свой есть», – подумала она, ненавидя Борьку.
– Тетеньки, говоришь, – улыбнулся учитель. – Вот тут позволь с тобой не согласиться. География – чисто мужская профессия. Все открыватели новых земель, все великие путешественники и мореплаватели были мужчинами. И это не вина женщин, просто время было такое. Сейчас мы открываем космос, и, по сути, астрономия – это та же география, только космическая, звездная география. И женщина сразу же полетела в космос. Что касается меня, то я вам признаюсь. Я не собирался становиться учителем. С самого раннего детства я мечтал стать путешественником, но профессии такой уже нет, и я решил стать моряком дальнего плавания. Но вот зрение подвело, – опять, но уже как бы виновато улыбнулся учитель.
Тут Виктор Маркович немного покривил душой. Зрение его подвело намного позже, уже в институте, а в мореходку он не попал по очень простой причине, о которой заранее знал, но не хотел в нее верить: в паспорте, в графе «национальность», в так называемом пятом пункте, у него стояло – «еврей», и попасть в мореходку с таким пятым пунктом можно было только по очень большому блату…
В эту ночь Тоня долго не могла заснуть, вспоминая сегодняшний урок и их нового учителя, образ которого у нее все время переплетался с образом учителя из «Доживем до понедельника». Она не могла дождаться следующего урока географии, который был аж через три дня, а потом следующего… Ночами, лежа в своей постели с широко открытыми глазами и в своей любимой позе: с закинутыми за голову руками – она вспоминала его урок, его голос, его лицо и с замиранием сердца думала: «Мне еще только семнадцать лет, а я уже знаю, что такое счастье…»
С этих пор все ее мысли были только об учителе. И еще о своей судьбе. Потому что то, что с ней произошло, она иначе как предопределением судьбы объяснить не могла. И то, что у нее вдруг тогда заболело горло, которое раньше никогда не болело, и ей пришлось остаться дома; и то, что по телику показывали именно «Доживем до понедельника», в котором молоденькая учительница английского языка (именно английского – Тониного любимого предмета) была влюблена в своего коллегу-учителя, еще будучи его ученицей; и то, с каким волнением Тоня смотрела фильм; и то, что волнение это несколько дней преследовало ее; и то, что их новый учитель был так похож на того учителя из фильма, – все это, естественно, было предопределено ее судьбой. И заключалась ее судьба в том, что она с первого взгляда должна была влюбиться в своего нового учителя. И она влюбилась.
– Против судьбы не попрешь, – объясняла она потом себе, а еще много позже самому Виктору.
Теперь Тонина жизнь ограничилась сорока пятью минутами по два раза в неделю – во вторник и пятницу, когда у них был урок географии. Все остальные дни были днями ожидания.
Галя давно заметила перемены, происходящие с дочерью, догадывалась, что связано это с сердечными делами, но спрашивать ее об этом не хотела – надеялась услышать от самой Тони. Однажды, когда Галя зашла к ней в комнату пожелать спокойной ночи, Тоня, ожидая ее, сразу спросила:
– Мама… Скажи… Я могу нравиться?
– Ты имеешь в виду мальчику?
– Мальчику, мужчине… Какая разница? Ты знаешь, что я имею в виду.
– Глупенькая! Ты когда последний раз в зеркало смотрелась?
– Только что. И ничего хорошего там не увидела.
– Прекрати. Тебе не в кого быть некрасивой. Твой отец был просто красавец, и на меня в твоем возрасте все парни засматривались.
– На меня на улице тоже всякие уроды оборачиваются. И что толку? Кому они нужны?
– Никак, ты влюбилась? – спросила Галя и присела к дочери на кровать в ожидании долгого разговора.
– Почему сразу – влюбилась?! – вскипела Тоня.
– Тихо, тихо. Не хочешь – не говори. Придет время, скажешь.
Прошло довольно много лет, прежде чем Тоня ей сказала, вернее, поставила перед фактом. А тогда, как бы ей ни хотелось хоть с кем-нибудь поделиться, она держала свою любовь при себе. Близких подруг у нее не было, и единственный человек, с кем она могла поделиться, был Стаська, но и ему она никак не решалась все рассказать. Так она и проходила со своей молчаливой любовью больше пяти лет.
* * *
Еще с самых первых дней своей влюбленности она решила, что если эта любовь ее судьба, то и жизнь свою она должна теперь проживать так, как жила героиня ее судьбоносного фильма: стать учительницей английского языка – хотя раньше она собиралась стать переводчицей, – вернуться преподавателем в свою школу и терпеливо добиваться Виктора (так она теперь про себя называла учителя). В том, что она своего добьется и Виктор будет ее, она нисколько не сомневалась. Она всегда добивалась всего, что ей хотелось.
Окончив школу, она поступила в московский пединститут на факультет иностранных языков. В Москву она уехала, так и не посвятив никого в свои сердечные дела и связанные с ними планы. Ее любовь принадлежала только ей, и она не собиралась выставлять ее напоказ.
Москву Тоня полюбила с первого же дня – да и как ее можно было не полюбить после их Епишево – и, если бы не Виктор, она все бы сделала, чтобы остаться в Москве навсегда. Но она знала, что Москва – не ее судьба, что она вернется домой, выйдет замуж за Виктора и начнет свою семейную жизнь, так и не узнав всей прелести жизни юной и беззаботной. Поэтому она решила хотя бы эти пять лет прожить москвичкой, получить от Москвы, да и вообще от жизни и своей свободы максимальное удовольствие. На своем курсе она была самой заметной и самой красивой девушкой – ушла даже ее школьная высокомерность, – и у нее сразу оказалось куча поклонников. Ей было приятно чувствовать такое внимание, и она для себя решила, что ее любовь к Виктору никакого отношения к ее теперешней жизни не имеет. Что все эти мальчики – это просто времяпрепровождение, возможность хоть ненадолго забыть о своей любви и получать от жизни радости, в которых она всегда себе отказывала. Она охотно принимала ухаживания мальчиков, с волнением уединялась с ними в темных комнатах общежития, с последующими головокружительными поцелуями и невероятно приятным, невероятно возбуждающим ощущением на своем разгоряченном, ослабевшем от желания теле очень нежных и вместе с тем очень настойчивых сильных мужских рук. Но как только она начинала чувствовать, что уже теряет над собой контроль, мужские руки отбрасывались, перевозбужденное мужское тело отталкивалось, иногда прямо на пол, и ничего не понимающий, даже не успевший взбеситься неудачный любовник выставлялся за дверь. Та к было всегда. Будучи по натуре очень чувственной, она сама не знала, чему ей сложнее сопротивляться: своему неукротимому желанию или тому, кто у нее это желание вызывал. В институте среди ребят она получила прозвище Дева Мария, и даже заключались пари, кто первый лишит ее невинности. В ее комнате в общежитии кто-то повесил нарисованный от руки плакат: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Плакат она сразу сорвала, но в глазах стояли слезы, что бывало с ней очень редко – плакать она себе вообще никогда не позволяла, считая это слабостью. Тем более сейчас, когда у нее была цель – приехать к Виктору нетронутой. Она почему-то решила, что тогда ему перед ней не устоять.
Стас тоже учился в Москве, и они частенько проводили вместе время в городе, вместе же ездили на каникулы домой. В каждый свой приезд она обязательно заходила в школу, куда для прикрытия тащила с собой Стаську. Они бродили по коридорам, заглядывали в классы, в учительскую, где она, поговорив с несколькими учителями, обязательно подходила к Виктору и долго рассказывала о себе, о том, как она скучает по его урокам, и о своем желании обязательно вернуться в школу преподавать английский. Виктор это ее желание поддерживал и, как ей казалось, даже с радостью.
Каждый раз, приезжая домой, она порывалась раскрыться Виктору. Она уже давно ясно представила себе, как она это сделает. Это будет обязательно в четверг, когда у него последний класс в три часа дня и ее родители в это время еще будут на работе. Она пригласит его к себе посмотреть их сад – в городе об этом саде знали, хотя видели его единицы (до сих пор все, что касалось нечаевского дома, молниеносно распространялось по всему городу, будто других проблем у города не было). И там в саду, который посадила она сама, в такой романтической обстановке она ему признается в своей давней и до конца ее жизни любви к нему. Она была уверена, что придумала все прекрасно, но совсем не была уверена, что признание нужно делать сейчас. До сих пор она во всем следовала своему судьбоносному фильму, а по фильму любовная история начиналась, когда героиня уже окончила институт и работала в школе. Тоня боялась, что, нарушив порядок фильма, она разрушит саму судьбу, этим фильмом ей уготовленную. И в каждый свой приезд после долгих колебаний она все же откладывала свое признание.
После окончания первого курса Тоня поехала домой на летние каникулы. Приехав, она узнала, что Виктор женился. Ее первым желанием было покончить с собой. Желание было недолгим, как недолгими были и ужас, впервые в жизни сковавший ее, и совсем не знакомая ей паника от непонимания, что делать дальше. Все эти мысли проскочили быстро, и, заставив себя успокоиться, она сразу пришла к решению, что женитьба Виктора никак не должно повлиять на ее судьбу, предназначенную ей фильмом. Судьба не может быть копией. Просто ее судьба поставила перед ней препятствие, как бы испытывая, насколько сильна ее любовь. И она это испытание пройдет, чего бы это ей ни стоило. Почувствовав себя преданной Виктором (каким образом он ее предал – в такие подробности она не вдавалась), она решила, что ей это развязывает руки и поэтому ни о какой порядочности с ее стороны не может быть и речи, и, вернувшись в школу уже учительницей, она с чистой совестью может отбить Виктора у его жены. В том, что она его отобьет, сомнений у нее не было.
Но судьба опять приготовила ей испытание. Когда на третьем курсе она приехала домой на зимние каникулы, одна из ее бывших одноклассниц рассказала, что у жены Виктора, которой только недавно исполнилось тридцать лет, рассеянный склероз, да еще в тяжелой форме. Для Тони это было крушением всего: она сразу для себя решила, что никакая любовь, никакая вера в свою судьбу не сможет заставить ее увести мужа от тяжело больной женщины. Со временем вслед за этой благородной и сокрушающей ее мыслью вкралась другая, совсем не благородная, даже гаденькая: а что если, не дай Бог, конечно, она долго не проживет? При такой-то тяжелой болезни? Ей сразу стало стыдно. Пришла эта мысль к ней подсознательно, но все же пришла. И Тоня, чтобы хоть как-то оправдать себя, поклялась, что пока жена Виктора жива, она не сделает ни одного шага на сближение с ним.
Через два года, протянувшихся вечностью, она получила диплом преподавателя английского языка средней школы. Как и во всем остальном, Тоня, положившись на свою судьбу, не сомневалась, что при распределении из епишевского РОНО придет запрос на преподавателя английского языка, и именно в ее школу. Когда время распределений наконец наступило, она все же занервничала. Но судьба есть судьба, и запрос из епишевской школы пришел.
