Я разожгу огонь

– От чего ты бежишь? – напрямик спросил он.

Повсюду – в горах, в холмах и на побережье – на такой вопрос отвечают честно. Те, на чью добрую волю странник вынужден положиться, обычно бывают милостивы, если на чужаке нет крови их родичей и друзей. Гость получит и ночлег, и пищу, и защиту, если нуждается в них. Если же он не просит ни о чем, его отпустят с миром, больше не расспрашивая.

И Бреннан ответил:

– Я ни от чего не бегу. Не бойся.

Он поморщился, прижимая к груди руку. Энгус решил, что дальнейшие расспросы подождут.

– Отведите его к Иннесу кто-нибудь.

– Иннес ушел в Мелду, там кого-то бык забодал. Раньше утра не вернется, – сказал Дункан. – Один Гильдас дома.

– Ну так к Гильдасу отведи! А ты, Рэналф, сходи к князю.

На этом суровость с лица Энгуса как рукой сняло. Свой долг он выполнил, а странник был ранен, слаб и слишком юн, чтоб долго терпеть лишения. Повернувшись к Бреннану, старик снисходительно спросил:

– И как тебя угораздило? Пастушата заговорили разом:

– Это он на старой вырубке… Наверно, за Лысым холмом с тропы сошел, она там – надвое. Одна к жилью, а другая туда. Чуть не убился…

Бреннан ушел вместе с Дунканом, а Энгус стал расспрашивать мальчишек. Те рассказали, что наткнулись на чужака в сумерках, услышав, как кто-то кричит из ложбины в холмах. Пастушата побоялись злых духов и не рискнули лезть в туман. Они велели выходить на голос, и путник кое-как выбрался на тропу. Оказалось, что незнакомец сбился с дороги еще засветло, забрел на старую заболоченную вырубку, долго путался там, попал ногой в затянутую мхом промоину и с размаху ударился плечом о пень. Когда смерклось, он заметил на дальнем утесе огоньки селения, а потом услышал в холмах голоса и стал звать на помощь. Пастушеские косматые псы приняли путника неласково. Они злобно захрипели и принялись обходить его с двух сторон, как волка. Пришлось отгонять их камнями. Пастухи разрешили чужаку идти следом за ними до жилья, только не подходить слишком близко, чтоб собаки не искусали.

Бреннан оказался неразговорчив. Вот и шагая рядом с Дунканом, на все вопросы он отвечал коротко и как будто сердито. Дункану хотелось разузнать побольше про Ирландию, откуда захаживали порой веселые рыжеволосые, зеленоглазые молодцы. Но Бреннан помалкивал, и Дункан наконец неохотно успокоился. Про себя он решил, что, наверно, этот угрюмый чужак вовсе и не ирландец, а так себе, бродяга без роду без племени. Таких немало болтается по дорогам в неурожайный год.

Дункан постучал в дверь небольшой каменной хижинки. Возле нее на деревянной раме, на какой обычно сушат звериные шкуры и вялят рыбу, висели длинные связки трав. Бреннан отстал на шаг, растер листок между пальцами, понюхал. Травы здесь пахли иначе и ночь звучала по-другому.

– Гильдас, ты спишь? Помощь нужна.

В доме стукнули кремнем, зажигая светильник.

– Кто такой Гильдас? – негромко спросил Бреннан, едва ли не впервые нарушив молчание.

Вместо Дункана ему ответил мальчик, появившийся на пороге с масляной плошкой в руках:

– Лекарь.

Дункан усмехнулся.

– Дорасти сперва. Покуда сын лекаря.

В хижине было небогато. Очаг посередине, скамья, лежанка в углу, ларь для зерна, незатейливые полки из каменных плиток. Войдя, Бреннан опустился на скамью, потянулся левой рукой к застежке плаща. Вся его одежда, в темноте казавшаяся черной, на свету оказалась бурой, как и плащ – цвета палой осенней листвы. Она сидела как-то неладно, точно не на него была шита. Больше всего гость, съежившийся от боли и от холода, походил на сверток тряпья или на взъерошенную мокрую птицу. От прикосновения Гильдаса он вздрогнул, отстранился и с какой-то неожиданной злобой произнес:

– Я сам.

Гильдас кивнул и встал, сложив руки на груди: сам так сам. Бреннан стал возиться с застежкой, но тут же охнул и перегнулся чуть ли не вдвое, баюкая больное плечо. Сын лекаря подступил еще раз. Он помог гостю снять плащ и вытащить руку из рукава. Бреннан больше не сопротивлялся. Он сидел не двигаясь и даже почти не морщился.

– Отец придет утром, – сказал Гильдас. – Дай я посмотрю, что там такое. Я умею, не бойся.

Бреннан молча пожал плечами. Точнее, одним плечом: шевелить вторым было слишком больно.

Вправив кость и наложив повязку, Гильдас раздул угли в очаге. Он поставил котелок на огонь, развел в воде мед, добавил пряных трав. При свете очага стало видно, что юноша крепок, хотя и невысок ростом. Только по голосу он казался младше Бреннана.

Гость по-прежнему сидел неподвижно, сдвинув плечи, словно никак не мог согреться. Смотрел куда-то в одну точку, склонив голову набок. Гильдас сначала не понял куда… Стена как стена, ничего на ней особенного.

– Рябина-то засохла, – наконец произнес Бреннан.

– Что? А…

Гильдас вытянул руку, пошарил на полке над входом… Под пальцами что-то зашуршало, закрошилось. Он вытащил веточку рябины – совсем сухую, ржавого цвета. Листья свернулись от старости в трубочку. Рябину забыли там уже давно, наверно, с тех пор, как Иннес начертил над дверью крест. Как Бреннан ее углядел? Заметить веточку на полке было невозможно не только сидя, но и стоя.

– Ну, вы скоро там? – спросил Дункан. – Я сведу его к князю. Князь должен знать, кто ночует в Скаре. И рассудить, не будет ли от него вреда.

– Пусть сначала выпьет меду. И ты, Дункан, выпей, а то, наверное, продрог в дозоре.

Дункан ухмыльнулся и заметно подобрел.

– Есть такое дело…

Бреннан разомкнул посеревшие губы:

– Мне нечего предложить в уплату.

Дункан и Гильдас переглянулись. Хриплый и отрывистый голос гостя всякий раз звучал так неожиданно, что они невольно пугались.

– Мне ничего и не нужно, – ответил Гильдас. – А мой отец не вправе требовать с тебя платы, раз ты не застал его дома.

Бреннан помолчал.

– Чего захочет в уплату ваш князь, если позволит мне остаться здесь? Дункан решительно встал.

– А об этом ты спросишь у него сам.

* * *

– Что ты умеешь делать? – поинтересовался князь Макбрейн. Юноша ответил не сразу.

В общем зале пахло дымом, шкурами и жареным мясом. Сидя на скамьях вокруг деревянных столов, пировали и горланили дружинники Скары. Старый князь был крепок, как дуб, весь желто-смуглый, изрезанный морщинами. Бреннан стоял под его тяжелым и пристальным взглядом и не спеша осматривался.

Князь подумал, что повадки у мальчика странные: все, что было вокруг, он рассмотрел, повернувшись боком, сначала одним глазом, потом другим… Зато гость был не пуглив и не торопился с ответом. Это князю понравилось – болтунов он не любил.

– Может быть, на родине тебя обучали искусству барда? Или ты носил копье за каким-нибудь знатным воином? – подсказал он.

– Нет, – честно ответил Бреннан. – Я умею добывать себе пропитание охотой, но сейчас я болен и слаб. Я никогда не был рабом и слугой, и, надеюсь, ты не поручишь мне дела, которое меня унизит.

Князь испытующе взглянул на него. «Уж не сын ли это одного из ирландских королей?»

– Сочтешь ли ты унизительным, если я велю тебе зарабатывать свой ужин, ухаживая за тем, кто стар и немощен?

И вновь Бреннан ненадолго задумался. Наконец он сказал:

– Нет. Не сочту.

Он стоял прямо, не кланяясь, и князь не выдержал:

– Ты рожден на троне?

– Нет. Но не рожден и на соломе. Мой отец кормился трудом своих рук, однако моя мать была хорошего рода и служила одной знатной женщине. Я воспитывался в ее доме.

«Теперь понятно, – подумал Макбрейн. – Незаконный ребенок. Когда он подрос, обе семьи захлопнули перед ним дверь и велели искать счастья, где сам хочет. Пахарям не нужен белоручка, а знатной семье – напоминание о том, что их родственница связалась с простолюдином. И все-таки, почему он не остался на родине, почему не попытал счастья при королевском дворе?»

– Ты слишком смело держишься для того, чей отец не носит корону, – сухо заметил князь. – В чужом доме принято кланяться хозяину и благодарить за гостеприимство.

Только тогда Бреннан склонил голову.

– Не сочти меня невежей, князь. Я рос в уединении и не знаю ваших обычаев.

– Обычаи в Ирландии так отличаются от наших? Гость поклонился вновь, как будто не найдя ответа.

«Э-э, дружок, ты, кажется, не так прост. Или ты перешел дорогу законным наследникам и бежал, спасаясь от чужой зависти, или решил отомстить родным за небрежение. Кто знает – может быть, тебе это и удалось… Судьба порой благосклонней к юношам, чем к взрослым мужчинам».

– Если ты свободнорожденный и никогда не был рабом или слугой, я буду рад видеть тебя здесь, Бреннан, сын Бронаг, за нижним столом, где сидят твои сверстники, – сказал князь. – А когда ты придешь в силу и станешь настоящим воином, у тебя будет возможность доказать, достоин ли ты по заслугам места вблизи меня.

Бреннан, сын Бронаг, поклонился в третий раз.

Глава III

Бреннана поселили в хижине у старика Грейга и его жены Айли. Те, одинокие и дряхлые, обрадовались постояльцу. Конечно, сначала они поворчали для порядка: куда это годится, брать в дом чужака не гостем, а нахлебником. Кто его знает, к каким разносолам и к какой постели он привык. Чего доброго, не угодишь. Тогда он обязательно посмеется и над бедной лачужкой, которую строил Грейг еще в молодости, и над простыми пресными лепешками, которые ели старики. Айли пекла их всю жизнь: сперва отцу и братьям, а потом мужу.

Бреннан, впрочем, не думал смеяться. Он держался учтиво и, казалось, был рад и лепешкам, и кореньям, и обрезкам мяса. По вечерам их приносил из княжеского дома какой-нибудь мальчишка. Пока чужак не доказал, что достоин места за общим столом, его кормили остатками, из милости. Так кормят странников, больных и безродных. Правда, хватало и остатков: Скара не голодала.

У самой Айли теперь доставало сил только на лепешки: старуха почти не вставала. Когда старики совсем ослабели, одну-единственную козу и трех кур пришлось отдать соседке. Зато уж та не забывала Грейга и Айли: приносила то свежее яичко, то чулки из козьего пуха. Больше всего старуха, не привыкшая сидеть без дела, горевала по своей любимице хохлатке. Однако, поплакав, она махнула рукой: «Без скотины в доме чище будет, да и хлопот меньше. А то больно возни много».

Поутру, охая и едва шевеля больными, иссохшими ногами, Айли подымалась. Она нарочно устроила постель возле самого очага, чтобы не ходить далеко. Старуха толкла в ступе зерно, месила тесто, пекла лепешки на горячем камне и снова ложилась… Бреннан как-то предложил помочь, но хозяйка замахала на него руками: «Нельзя, нельзя!»

– Гейс[1], – коротко сказал слепой Грейг, сидевший у очага.

Бреннан понял: в этом доме хлеб пекла одна только хозяйка. Кто знает, что случится, если за ступку возьмутся чужие руки?

– Что будет, когда твоя жена умрет? – спросил он.

– Я тоже умру, – спокойно ответил Грейг.

– Наверное, ты радуешься, что твоя смерть не за горами. Что за удовольствие жить слепым и слабым?

– Когда-то я был силен и крепок, – сказал Грейг.

– Мы пережили четверых детей, семерых внуков и любимую правнучку, – подхватила Айли. – Рада ли я, что скоро умру? Рада. Одни говорят – на небе, другие – внизу, под землей, но я свижусь с ними.

– И ты не хотела бы жить вечно? Айли усмехнулась.

– Посмотри вокруг. Что в мире бессмертно? Даже камни меняют облик с годами. Ты бы хотел быть камнем?

– Да, – сказал Бреннан. – Камень не знает горя и болезней.

– А я бы не хотела. Камень терпит снег и ветер и не может стронуться с места.

– Если ты с радостью ждешь смерти, я могу сделать тебе такой подарок.

– Ты убийца?

– Нет.

– Тогда не предлагай мне то, что ты не имеешь права дарить. Я подожду, ничего. Осталось не так уж долго. Старики знают, когда придет их срок.

Дел у Бреннана было немного. Поутру он топил очаг, приносил ведерко воды для Айли, чинил ограду, если из нее от старости вываливались камни, потом садился с Грейгом за работу. Грейг вырезал из дерева незатейливую посуду – миски, плошки. Точнее, теперь сначала он указывал Бреннану, как разметить и обстругать чурбачок, а затем брался за дело сам. Старик доводил вещицу до ума – шлифовал ее куском пемзы и достругивал маленьким ножичком, который держал не за рукоятку, а прямо за лезвие. Несмотря на слепоту, орудовал им Грейг умело и ловко, хотя и неспешно. Нехитрую науку Бреннан освоил быстро. Заготовки у него выходили грубоватые, особенно поначалу, но вполне сносные.

В это время он много думал. О том, чему ему нужно научиться, если он надеется вновь вернуть милость Короля. Старейший был умен! Он знал, какое наказание окажется самым чувствительным. Он догадался не просто запереть Бреннана в человеческом теле, но и лишить сил; он даже не позволил ему стать взрослым мужчиной и воином, достойным уважения. Теперь повелитель птиц стал слабее тех, на кого всегда смотрел как на пыль под ногами. Король вынудил Крылатого с благодарностью принимать от людей помощь и хлеб… Если бы его не выручили пастухи на вырубке, может быть, он погиб бы там. Если бы мальчишка – сын лекаря не вправил ему плечо, он остался бы жалким кособоким калекой, вынужденным просить милостыню, чтобы не умереть от голода. Как смеялся бы над ним тогда Ураган! И без того Бреннан был вынужден рассчитывать каждый шаг, укрощать свои желания и сдерживать гнев. Каждую минуту он с болью вспоминал о том, что за спиной у него больше нет крыльев.

Он сделался беспомощнее смертных. Бреннан думал – и почти всегда молчал.

Иногда он хотел покончить со всем разом – выйти ночью на пустошь, где бродили голодные волки, или броситься в море с утеса. Люди с их бессмысленными разговорами, грязными жилищами, шумом, глупыми песнями и странными нуждами были ему ненавистны. Их точили болезни, и у Бреннана это вызывало особое отвращение. Князь, лучший воин Скары, был крепче остальных, но и он сильно страдал от прежних ран и подступающих старческих недугов. Ни один человек не оправился бы от такой раны, какую некогда получил Бреннан в бою за красавицу Морну. Тело у людей заживало медленно, а шрамы не сходили вовсе. Еще их постоянно мучил голод или жажда. Бреннану казалось, что люди непрерывно хотят есть и пить, совсем как животные. Он страшно удивился, когда понял, что теперь сам не может долго обходиться без пищи! И более того – тело юноши как будто требовало ее постоянно… Бреннан не находил у людей ничего хорошего.

Убранство их домов было безобразно, одежда вечно обтрепана, ноги в грязи. Украшения никуда не годились по сравнению с теми, что носили девушки из свиты Королевы. На краткий миг его внимание привлекла юная Мэрид, дочь Бригта: ей сравнялось тринадцать зим, и издалека она, светловолосая и сероглазая, походила на деву фаэри. Но стоило ей стать рядом и заговорить, как Бреннан отвернулся от нее с презрением. Рядом с девушками из народа Холмов бедная Мэрид казалась дурнушкой. Непонятно было, отчего соперничают за нее местные мальчишки. Особенно лез из кожи вон чумазый Бойд – однажды приятели даже увидели, как он тащил за ней бадью с водой, и осыпали его жестокими насмешками. Энгус вразумил мальчишек, строго сказав, что мужчине вовсе не постыдно трудиться по хозяйству; только несмышленые дети удирают со двора играть, вместо того чтобы нарубить дров и наносить воды. Бойд с тех пор задрал нос – как же, его назвали мужчиной. «И все-таки, – думал Бреннан, – разве Бойд мог подарить Мэрид белого как снег коня или драгоценный венец, прекраснее которого нет на свете?»

Когда люди пели, Бреннан едва сдерживался, чтобы не вскочить и не броситься прочь из дома. Он думал, что даже волки воют приятнее. И эти нестройные выкрики под сиплый стон дудки или бренчанье струн люди смеют называть пением! Бреннан вспоминал нежный голос Королевы, который разносился меж холмов под звуки арф. А если Король запевал охотничью песнь, его голос летел меж небом и землей, как звон литой стали.

Бреннан усмехался украдкой, и в то же время ему хотелось плакать.

А какие глупости люди болтали, когда рассказывали о случайных встречах с Иным народом… Иной народ – так они называли Короля, Королеву и их свиты. Бреннан молчал, не вмешивался – чтобы не выдать себя. Он думал: пускай люди тешатся. Что им еще остается? Их похвальба не опасна, а смешна. Пусть себе считают, что обладают какой-то властью над жителями Холмов. Пусть думают, что способны призывать их по собственному желанию и подчинять своим законам. Им невдомек, что на самом деле это фаэри снисходят к ним, если пожелают. Королеве случалось забавляться человеческой музыкой, но лишь по своей воле…

Люди ничего не знали. А власть они имели разве что над неуклюжими произведениями своих рук – плошками, табуретками, котелками, прялками. И даже здесь они боялись шалости домовиков, ведь тогда эта грубая утварь перестала бы им подчиняться. Людей охранял только собственный страх. Они оставались целы и невредимы, пока соблюдали извечные законы жизни.

Эти законы были просты и всем известны. Человеческие дети узнавали их с младенчества, раньше, чем учились говорить. Не выходи ночью на перекресток. Не оставляй на столе два скрещенных ножа. Не забывай запереть дверь, когда стемнеет. Не оставляй пряжу на ночь. Не выплескивай воду за порог в субботу. Держи за притолокой ветку рябины или кусок железа.

Бреннан думал: люди не знают подлинной свободы. Они всего боятся – зверей, темноты, друг друга. У них нет Даров. Нет бессмертия или хотя бы долголетия. Нет телесной крепости и здоровья. Нет даже тех мелочей, которые по-настоящему отличают низших от высших, младших от старших, вроде умения видеть в темноте или понимать язык птиц. Как они вообще могут жить в своем убожестве и слабосилии… и в такой грязи?

Бреннан, раньше никогда не пачкавший рук в золе и в навозе, не смеялся над людьми только потому, что законы гостеприимства, которые соблюдают и хозяева, и гости, обязывали его молчать. Как-никак Скара приютила его, поэтому следовало прикусить язык.

Король при расставании не сказал Бреннану, что будет, если он пожелает расстаться с человеческим обликом раньше времени, сведя счеты с жизнью. Король ничего не сказал… но наверняка разгневался бы. Он отправил Крылатого к людям жить, а не умирать.

Хорошо, если Король примет его дух и вернет Крылатому прежний облик… А если не сможет? Фаэри не властны над тем, каким путем люди идут после смерти. Неужели ему предстоит вечно скитаться в виде бесплотной тоскливой тени, которая пугает путников на болотах? Или, еще хуже, вдруг он превратится в отвратительного слуа – живого мертвеца?

И тогда Бреннан решил: так уж и быть, он готов учиться. Готов терпеть людей и принимать от них пищу. Ведь кормят же они ловчих птиц, привязанных к насестам. Он даже перестал кривиться от насмешливых взглядов. О, каким неумехой, наверное, казался жителям Скары этот будто бы ирландский чужак! Он ведь не был воином, охотником или мастером. Так себе, мальчишка-приемыш, которого они взялись кормить и обихаживать из милости…

Король был мудр. И поэтому Бреннан решился терпеть и ждать – лишь бы ему позволили вернуться. Хоть когда-нибудь.

Вернуться туда, где Бреннану не позволяли забыть, что он – сын смертного (а значит, хуже и ниже остальных). Туда, где из прихоти у него отняли крылья. Где запретили быть тем, кем он был всегда. Где ему не оставили никакого выбора. Не оставили вообще ничего, кроме безграничного отчаяния…

Однажды под вечер к Грейгу и Айли зашел рыжий Дункан. Пожелав старикам здоровья и спокойного сна, он обратился к Бреннану:

– Князь удивляется, отчего тебя до сих пор не было видно в его доме. Ты носишь оружие и уже достиг тех лет, когда мальчик становится мужчиной. Твои сверстники охотно бывают на княжеских трапезах. Князь чтит славных воинов, но не обделяет и юношей, которые еще не совершили ни одного подвига.

Дункан не так давно сам сидел вместе с юношами за дальним столом и теперь был не прочь намекнуть, что в Скаре его уже считают отличным воином.

Бреннан удивленно поднял бровь.

– Меня не звали. Дункан усмехнулся.

– Неужели правду болтают, что ты сын ирландского короля? Ты пришел к нам в Скару, а не мы к тебе. Князь приглашает на пир только тех, кому хочет выказать особое почтение. Остальные сами приходят и просят их принять. Ты что думаешь, князь будет первым кланяться мальчику, который ничем еще не успел себя прославить? Ведь ты здесь никому не известен. Хоть ты и явился с оружием, но, может, и не умеешь с ним обращаться.

– Я приду к князю сегодня, – коротко сказал Бреннан. – Вот только закончу.

Дункан хмыкнул и ушел. Старики молчали. Бреннан в тишине обтесал заготовку для миски, отложил ее в сторонку и встал. Он шагнул к двери… и на пороге столкнулся с Гильдасом.

– Я слышал, тебя хотят видеть в доме князя? – переводя дух, шепотом спросил тот.

– Да.

– Возьми с собой оружие.

– Ты думаешь, мне придется драться?

– Я думаю, тебя могут испытать сегодня. Дункан не зря намекнул, что тебя ждут.

Бреннан смерил сына лекаря подозрительным взглядом. Но тот, видимо, не шутил.

Тогда он застегнул на себе пояс с ножнами. Гильдас тем временем уселся на его место у очага и обвел глазами хижину.

– Тебе хорошо живется здесь?

– Жаловаться не на что. Меня сытно кормят, и спать мне не жестко. Я доволен моими хозяевами. Они хорошо выполняют приказ князя.

Гильдас спросил негромко и словно с усмешкой:

– А они тобой довольны? Бреннан пожал плечами.

– Я тоже хорошо выполняю приказ князя. Мне велено заботиться о них, и я это делаю.

Гильдас поворошил угли в очаге.

– Я побуду здесь, пока ты не вернешься. Нехорошо оставлять стариков одних.

Бреннан хотел было спросить почему – и не стал. Лекарю виднее. Положив руку на рукоять меча, он шагнул за порог, в сумерки.

Возле дома князя, под навесом, где сушились шкуры, его ждали. Первым навстречу вышел Дункан. За спиной у него виднелись еще двое – из тех, кто был не старше Гильдаса и сидел за нижним столом. Бреннан вспыхнул от негодования: неужели ему придется драться с мальчишками?

– Явился-таки? – спросил Дункан. – Гордости тебе не занимать… Не кланяешься князю, не хочешь сидеть среди воинов, не приветствуешь тех, кто входит в дом. А ведь ты сам живешь в нем из милости. Кто ты такой, молчун?

– Бреннан, сын Бронаг, – был ответ.

– Бронаг – не мужское имя. Это твоя мать?

– Да.

– Почему ты не называешь себя по имени отца?

У вас так не принято?

– Это не твое дело.

– Мне кажется, ты не только заносчив, но еще и робок, как женщина, – ехидно сказал Дункан. – Может, поэтому ты носишь материнское имя вместо отцовского?

– Нет, не поэтому! – крикнул Бреннан.

Меч со свистом вылетел из ножен, и два клинка столкнулись в воздухе.

В то же мгновение зычный голос князя произнес:

– Довольно.

Дункан послушно отступил на шаг. Бреннан остался стоять с мечом в руке.

С какой стороны ждать удара?..

– Меч в ножны, сын Бронаг, – велел князь. – Дункан не осмелился бы осмеять имя, которое ты носишь: он оскорбил тебя по моему приказу. Прости меня за это. Я не нашел другого способа испытать тебя. Я вижу, ты и вправду привык носить оружие. Ты не раб и не сын раба. Ты отвечаешь ударом на удар, не спуская оскорблений. Можешь зайти в мой дом и сесть за стол с равными.

Бреннан убрал оружие. Несколько мгновений он стоял неподвижно. В его глазах читалась затаенная угроза. Дункан и его приятели опасливо положили ладони на рукояти мечей. А вдруг этот странный ирландец решит, что над ним издеваются, и предпочтет довести дело до конца? Но чужак наконец поклонился князю. Почтительно, хотя и неглубоко.

Тогда рыжий Дункан дружески хлопнул юношу по плечу:

– Давно бы так!

Бреннан словно через силу улыбнулся…

После пира он проводил Дункана до дома, а сам зашагал к хижине Грейга. Бреннан вспоминал о прощальных подарках Короля. Возможность видеться с друзьями, меч, способность понимать человеческие шутки… А последний ведь и впрямь оказался не бесполезным: без него трудно было бы разобрать, над чем хохочут сидевшие за столом мальчишки и юноши. Бреннан не видел ничего забавного в том, что кто-то свалился с дерева, или надел чужую одежду, или по ошибке украл собственную овцу. Чего доброго, пришлось бы переспрашивать, и тогда смеялись бы уже над ним.

Еще на пиру до Бреннана вдруг дошло: старый князь, затевая испытание, на свой лад старался избавить гостя от унижения – не зря он велел встретить Бреннана юношам, а не взрослым воинам. Главным в испытании меж тем выступил Дункан – уже сидящий за столом с воинами. Высокомерному чужаку предлагали схватку с равными. Князь ведь не знал, что человеческое обличье, которое Бреннан принял бы по доброй воле, было бы, самое малое, на десять лет старше…