скачать книгу бесплатно
Все станции на маршруте, включая конечную, в Колокольске, платформ и навесов не имели. С подножек вагончиков часто спрыгивали, не дожидаясь, пока поезд остановится, так же и запрыгивали, догнав его на ходу. Иногда, в определённых местах, поезд делал остановки «по требованию». Машинист притормаживал состав, и те, кому было нужно, покидали его.
Как-то осенним днём мать взяла Серёжу за руку и повела на станцию, где собралось уже много народу поглазеть на несчастный случай. На запасной ветке стоял серый мотовоз с прицепленной открытой платформой, на которой в беспорядке лежали несколько деревянных скамеек. Люди топтались вокруг платформы, приседая и заглядывая под днище в то место, где платформа опиралась на колёсную тележку. Просунувшись вперёд вместе с мамой, Серёжа остановился, припав взглядом к большому женскому заду в бледно-голубых рейтузах, свисавшему почти до самых шпал. Ноги женщины в разодранных чулках торчали вперёд, переброшенные через колёсную ось. Ни рук, ни головы женщины не было видно, только задранный подол юбки был туго натянут на верхнюю часть тела, и скрывался где-то в узкой и тёмной щели под днищем платформы.
– Как тётя туда попала? – спросил Серёжа.
– С платформы спрыгнула, – объяснял кто-то в толпе, – а подол-то зацепился… её и затянуло под низ-то…
Толпа охала, сочувственно качала головами.
– За грибами в Лесной ходила, – продолжал голос, – устала и решила, значит, обратно на мотовозе доехать. Вот и прокатилась… Говорят, кричала, но машинист не слышал…
Это была первая смерть, которую Серёжа увидел в своей жизни. И, возможно, мать, показавшая ему эту смерть, в какой-то степени уберегла его от опасных шалостей, которые подстерегали подростков на каждом шагу. Из множества несчастных случаев, которые довелось ему увидеть впоследствии, только этот оставил в его памяти наиболее яркое воспоминание.
8
Посёлок Лесной Серёжа не любил. Всё это странное, дикое, неуютное и некрасивое место, что называлось посёлком Лесным, вызывало в его детской душе резкое отторжение. Находиться в таком месте не хотелось, а хотелось поскорее убежать и забыть его навсегда. Понять и объяснить причину такого ощущения он не мог.
Это серое и безликое поселение, расположенное среди старых, заброшенных торфяных разработок, где всё вокруг было усеяно белёсыми обломками древних корней, похожих на кости, словно место какого-то побоища, пугало своим жутким и серым однообразием. По центру посёлка на открытом месте, сплошь заросшим спорышом и конским щавелем, серыми шпалами лежали четыре длинных деревянных барака. В отдалении, покрытые слоем торфяной пыли, понуро стояли серые творения рук человеческих: школа, баня, контора, заброшенная пожарная с высокой покосившейся деревянной вышкой и маленький магазин, в котором из постоянного ассортимента была водка «Московская», килька бочковая, чёрный хлеб, чай грузинский и конфеты «подушечки». В другом конце чернели плотные ряды сараев. В стороне, у высокой скирды обглоданных дождём и ветром узловатых корневищ юрского периода, ютился вагончик Управления Лесного отделения торфодобычи. Рядом дремало десятка два тракторов и парочка вечно «голосующих» погрузочных кранов. Раскрытые железные тюльпаны их грейферов, зарывшись в торф, ржавели без работы.
За болотными, непролазными зарослями и мелколесьем скрывались дома старой деревни. Чтобы добраться до них, нужно было идти по глубокой торфяной тропинке, преодолевать по зыбким берёзовым жердям обрывистые дренажные канавы, перебираться через толстые, метрового диаметра, ржавые трубы, по которым на поля подавалась гидромасса. Преодолев эти препятствия, нужно было продраться сквозь цепкие стебли иван-чая и осоки и подняться на взгорок, и тогда только открывался вид на старые, покосившиеся и почерневшие домишки, уныло стоявшие в чахлых зарослях по обе стороны от дороги.
В одном из таких домов жила известная на всю округу бабка-ворожиха. Однажды, когда у Серёжи на руках появились бородавки, матери посоветовали обратиться за помощью к бабке. Мать воспользовалась советом и привела сына к знахарке. Та усадила Серёжу возле окна на табурет и ухватилась за его ладонь своей костлявой с синими прожилками холодной рукой. Серёжа сидел, боясь пошевелиться и безропотно подчиняясь воле старухи. Та водила своим тонким кривым пальцем по бородавке и что-то долго шептала. Серёжа не разбирал слов и только следил взглядом за пальцем старухи. Поворожив, бабка отпустила руку мальчика.
– Всё пройдёт, милок, иди с Богом, – сказала она.
Мать поблагодарила хозяйку и протянула ей деньги, но та наотрез отказалась.
– Ну, тогда, может быть, вот, – Нина достала из клеёнчатой сумки сизый бумажный кулёк, – возьмите конфеты к чаю.
– Вот за это спасибо, милая. Чайку-то я попью.
На том и расстались. А недели через две бородавки на руках Серёжи как-то сами собой исчезли. Бабулю и её покосившийся домик он больше никогда не видел, да и нужды в этом не было.
Как ни старался Серёжа избегать плохих мест, всё же в Лесном бывать приходилось. Там жила семья бабушкиной сестры, тёти Шуры. Муж её, Григорий, работал дежурным по станции в Полудневе. Было у них четверо детей: старший – долговязый молчун Виктор, круглолицая веселуха Людмила, вороватый губошлёп Колька и ровесник Серёжи Вовка. Жили они в последнем бараке, где занимали две комнаты, окна которых упирались в покосившиеся гнилые сараи. За сараями начинались заросли молодого подлеска, быстро растущего на торфяной почве. Вокруг бараков всё было серо и уныло даже в солнечный день. В посёлок Лесной семья Шуры переехала недавно. Всю войну они снимали комнату в частном доме в Привалове. Только после того, как было завершено строительство узкоколейной железной дороги, они переехали в посёлок Лесной, где им были выделены две комнаты в отремонтированном бараке.
Зимой 1943-го посёлок Лесной был в срочном порядке переоборудован под лагерь для военнопленных, которых привозили из Сталинграда и Воронежа – по большей части, венгров. Это были те немногие, которым повезло – их не пристрелили на месте, а взяли в плен. За особую жестокость, которую мадьяры проявляли на войне в отношении русского населения, в плен их не брали…
Под расселение военнопленных и были сделаны в Лесном эти длинные однообразные бараки, здание управления и охраны лагеря. Возможно, что лагерная атмосфера так въелась в окружающий ландшафт, что и спустя годы продолжала ощущаться.
За десять предвоенных лет, к началу сороковых, запасы торфа на ближайших к Колокольску территориях были исчерпаны. Проложенная перед войной до станции Тружный железная дорога, уже не обеспечивала подвоз необходимого количества топлива со старых выработок. Железнодорожную ветку необходимо было продлить до Подозёрского торфопредприятия, где были разведаны большие запасы торфа. Начались подготовительные работы и проектирование, но война нарушила планы. Людей не хватало, и только после победы под Сталинградом и Воронежем появилась возможность возобновить работы по строительству узкоколейки.
Работа была тяжёлая, ну а лёгких в ту пору и не было. Многие военнопленные не выдерживали, умирали. Никто не жалел их – не за что было жалеть. Сами напрягались из последних сил. Умерших пленных хоронили рядом с дорогой, где позволял песчаный грунт. Так и появилось в Полудневе братское венгерское кладбище, что расположилось невдалеке от местного православного.
9
Было Серёже лет шесть, когда он с мамой и бабушкой последний раз приезжал в Лесной.
Тётя Шура женила старшего сына Виктора и позвала сестру с племянницей помочь ей приготовить студень. Ответственным за самогон был дядя Гриша и потому уже вторую неделю ходил с красным носом от постоянной дегустации первача. Человек он был весёлый, песенный. После третьей рюмки его щёки становились румяными, как у барышни. Водилась за ним и ещё одна странность – он никогда не брился, так как ни борода, ни усы у него не росли. За эти щёки да за песни, которые он пел громче всех за столом, и полюбила его когда-то младшая бабушкина сестра.
Внутри барака по всей его длине тянулся тёмный коридор, все стены которого были увешаны старыми промасленными спецовками, тазами, корытами и стиральными досками. От всего этого в коридоре стоял крепкий мозолистый дух.
В комнатах тёти Шуры было душно и влажно, как в бане, что-то варилось и булькало в больших чугунах и кастрюлях. Запах был неприятный. Серёжа с Вовкой подошли к столу, где на широкой доске лежала свежеопалённая и разрубленная вдоль голова свиньи. Пока они изучали голову, пробуя на упругость её нос и уши, женщины занимались разделкой свиных ножек. Срезанная мякоть мелко крошилась и складывалась в глубокую миску, а очищенные суставчики выбрасывались в корзину для просушки, после которой они становились «казанками» и отдавались детям для игры. Разносившийся по всему коридору неприятный запах и вид обглоданных костей не понравился Серёже, и он выбежал во двор.
На вытоптанной лужайке за длинным дощатым столом сидел виновник всеобщей суеты – Виктор и что-то сипло и бессвязно доказывал собравшимся корешам, периодически прикладывая растопыренную пятерню к своей расстёгнутой на груди рубахе. За углом барака на солнышке местные мальчишки уже расставляли на земле две колонны свежих казанков. Постояв и понаблюдав за игрой, показавшейся ему скучной, Серёжа вернулся в дом… Снова неприятный запах ударил в нос. Зажав нос рукой, он прошёл мимо двери, откуда этот запах исходил, и вошёл в следующую комнату, где верхом на длинной лавке друг против друга сидели дядя Гриша и Колька.
Комната была нежилая, голые стены, как и в коридоре, украшали всё те же тазы и корыта, и большое круглое деревянное решето. Слева в углу у окна стоял заваленный ящиками стол, второй – находился посередине. Вдоль стен громоздились одна на одной деревянные лавки.
В руках у дяди Гриши была большая зелёная бутылка с отбитым горлышком. Колька держал намотанную на руку тонкую бельевую верёвку, другой конец которой был у отца. Верёвка петлёй охватывала бутылку. Седоки поочерёдно, как пилу, тянули на себя верёвку, пытаясь перетереть бутылку пополам. Серёжа замер, поражённый необычным процессом. Он не мог поверить, что такой мягкой верёвкой можно распилить стекло, но видя, что дядя Гриша настроен серьёзно и что даже пот капает с его лба от усердия, решил дождаться окончания процесса. Через час, не добившись результата, пильщики устали и решили перевести дух.
– Вот что, Колька, – произнёс дядя Гриша, подумав, – надо натереть канифолью, тогда скользить не будет.
Он вытер рукавом вспотевший лоб. Щёки его наполнились румянцем, какой обычно бывает на морозе у девок. Колька шмыгнул носом и почесал для умственности затылок.
– А где взять-то?
– Сходи-ка в четвёртую к дяде Саше, – сказал отец, кивая головой в сторону коридора. – Он приёмники чинит, у него должна быть.
Через пять минут Колька принёс круглую железную баночку из-под зубного порошка, в которой среди капель припоя лежал кусочек коричневой смолы. Дядя Гриша, как заправский мастер, взял смолу и, закусив набок язык, стал усердно натирать скользкие бока бутылки. После этого процесс перепиливания повторился, только верёвка стала нагреваться, скрипеть и быстро перетираться. Вновь и вновь пильщики обматывали неподдающуюся бутылку верёвкой, вновь натирали смолой уже саму верёвку, пока, вконец измотавшись, не оставили свою затею. Серёжа всё это время неотрывно наблюдал за происходящим, ожидая чуда, но оно не случилось. Поначалу он ещё думал, что дядя Гриша знал какой-то секрет, который не был известен ему, и ожидал его разгадки, но, видя, что ничего у дяди Гриши не получается, понял, что зря потерял время.
– Всё, Колька, – были последние слова дяди Гриши, – бросаем это дело – ничего не выходит, – и, покачав глубокомысленно головой, добавил. – Что-то мы не так делали…
Разочарованный Серёжа покинул комнату и снова оказался на улице, где и оставался до тех пор, пока его мать и бабушка, закончив со студнем, не поспешили на пятичасовой поезд, которым вернулись в Полуднево.
10
На исходе было лето. Отдыхающих на Купалке убавилось – только редкие парочки прогуливались по зелёным берегам и сидели на скамейках. На карьерных островах давно покинули свои гнёзда опушившиеся белыми перьями молодые чайки. Они резвились в небе, оглашая округу пронзительным криком. Заполненные водой и рыбой карьеры на многие километры протянулись на северо-восток и на юго-запад от посёлка.
Карьеры были рукотворными. Появились они в результате размывания гидромониторами слоя торфа и откачки получившейся гидромассы на карты – большие, квадратной формы поля, обвалованные бортиками. После подсыхания торфяной жижи на её гладкую поверхность запускались трактора-болотоходы, которые своими метровыми гусеницами нарезали торфяное тесто на брикеты. А дальше начинался ручной женский труд. Тысячи молодых «торфушек» в подвязанных к шеям высоких брезентовых бахилах целыми днями, как стаи ворон, копошились на торфяных полях, перекладывая, просушивая и укладывая в высокие скирды готовый торф. А на месте размытой торфяной залежи оставались лежать на песке огромные груды промытых и обглоданных временем древних корней – фантастическая картина…
В августе из Черниговки в гости к отцу приехал брат Анатолий со своей женой Любой и детьми – Юрой и Таней. Юра был на год старше Серёжи, а Таня на три года моложе. Теперь у Серёжи появился дружок-напарник, с которым можно было гулять где угодно, и даже там, где раньше было нельзя. Первым делом Серёжа показал брату Купал-ку, а вечером, когда стихли трактора, они вдвоём обошли территорию механических мастерских. На следующий день экскурсии подвергся посёлок со всеми улицами и дворами. На третий день настал черёд карьеров. Серёжа на карьерах, разумеется, бывал, но только вместе с отцом. Юра, как старший, посоветовал ничего не говорить родителям, а сходить туда по-быстрому самим. Так и сделали. С братом Серёжа чувствовал себя уверенно и спокойно.
Дорогу Серёжа помнил: от Купалки, повернув налево, идти вдоль берега широкой канавы, потом перейти по жердям поперечную канаву и повернуть направо. Дальше – канава сама приведёт к Первым карьерам. Братья прошли вдоль широкой канавы, миновали мосток и стали двигаться по узкой извилистой торфяной тропе, огибая бесчисленные кочки и торчащие из торфа щупальца древних корней. Солнце ещё припекало, и многочисленные ящерицы сновали под ногами и в зарослях болотного багульника и брусники.
Увидев застывшую в воде лягушку с поднятыми перископами глаз, Юра не сдержался и запустил в неё маленькой кривой коряжкой. Серёжа сделал то же самое, после чего они принялись сбрасывать в воду всё, что попадалось под руку. Высокие брызги и поднимаемые волны приводили их в восторг. Подобрав хорошую корягу, Серёжа изогнулся как штангист перед толчком штанги и с силой обеими руками оттолкнул от себя корягу, направляя её в воду. Он не услышал всплеска воды, не увидел, как высоко поднялись волны. Всё сразу стало темно и сыро. Через секунду он понял, что вместе с корягой лежит на дне, привязанный к ней как донная мина. Всплыть он не мог, коряга держала его, зацепившись за лямку его штанов. Он ещё не успел испугаться и делал бесполезные движения руками скорее инстинктивно, чем осмысленно. Сколько времени продолжалось это барахтанье под водой, он не помнил, только почувствовал в какой-то момент, как что-то тычется ему в бок. Потом это что-то зацепилось за него и потянуло наверх.
Очнулся Серёжа уже на тропинке. Когда он открыл глаза и немного осмотрелся, то понял, что нырнул в канаву вслед за корягой, которая утащила его за собой, и что из воды его вытащила неожиданно возникшая бабушка, случайно оказавшаяся рядом. Это её клюшка тыкалась ему в бок. Серёжа до конца ещё не осознал, что был на секунду от смерти, и потому не почувствовал большой радости от того, что остался жив. Его больше беспокоило то, что мать будет сильно ругаться, когда узнает, что он без разрешения ушёл на карьеры.
Он не задавался вопросом: откуда взялась эта незнакомая бабушка? Просто не знал, что с того самого момента, когда его младенцем окрестили в православном храме, Господь послал ему ангела-хранителя, который всегда был с ним рядом и в нужный момент спас ему жизнь. Пока Серёжа с братом шли и кидали в воду коряги, они никакой бабушки не видали… И вдруг она появилась – сама собою…
А ангел-хранитель в образе неизвестной бабули, молча постояв и убедившись, что всё в порядке, так же незаметно исчез, как и появился.
До карьеров было – рукой подать, но теперь туда идти не хотелось, и братья повернули к дому. По дороге на ветерке вода со штанов стекла, но одежда ещё оставалась мокрой. Зайдя во двор дома, братья прошли к сараю, где, катаясь на качелях, оставались до тех пор, пока Серёжины штаны и рубашка не просохли окончательно.
Дома в общей суете никто ничего не заметил, и происшествие удалось скрыть. Тётя Люба напекла блинов, и после приключений на болоте казалось, что ничего нет лучше на свете, чем есть горячие блины, макая их в сметану и запивая молоком. Недавнее приключение с корягой забылось и вспоминалось уже через много лет, как забавный эпизод детства.
11
За своим новым самосвалом отец Серёжи был послан на автозавод в Москву, откуда пригнал в посёлок новенький, сверкающий свежей краской ЗИЛ. До этого отец окончил дополнительные водительские курсы и получил водительские права первого класса. На рубеже шестидесятых, когда легковой автомобиль не был даже мечтой, главным средством передвижения на посёлке были грузовики и мотоциклы. Водители грузовиков были известны всей детворе, как первые космонавты. Их знали по именам. «Дядя Валера! Прокати!»– кричали мальчишки, завидев знакомый самосвал, за рулём которого сидел Серёжин отец. Дядю Валеру любили, он редко отказывал покатать ребят, только, если куда спешил по работе. Сажал и в кабину, и в кузов, и делал круг по посёлку. Серёжа часто ездил с отцом даже в рейсы, если это было не очень далеко: например, в песчаный карьер. Там отец подгонял свой самосвал под экскаватор, пересаживался в кабину последнего и сам загружался песком.
Дороги на посёлке были грунтовые, весной и осенью становились почти непроходимыми. Смотреть за тем, как машина буксует, было захватывающим зрелищем. Мальчишки обступали застрявший грузовик, и, раздувая щёки, каждый принимался выть и рычать, помогая мотору вытягивать грузовик. Сидя в кабине, Серёжа наблюдал за действиями отца и знал назначение всех рычагов и педалей. Иногда ему разрешалось поднимать кузов, и он делал это с удовольствием.
Само собой разумеется, что любимой игрушкой всех мальчишек был большой железный самосвал, у которого, помимо поднимающегося кузова, открывались дверки кабины и передние колёса поворачивались рулём. Лучшим местом для игры такими машинами была большая песочная поляна, находившаяся у главного въезда на территорию механических мастерских. Все обладатели больших игрушечных грузовиков собирались на этой лужайке, и начинались гонки на выживание – с обгонами и авариями. Преодолевая зыбучий песок, «моторы» грузовиков протяжно и надрывно выли, пугая проходящих мимо собак и старушек. В тот день, когда родители купили Серёже такой грузовик, он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
В какой-то из дней ранней осени отец, как обычно, заехал на обед домой. Серёжа упросил отца прокатить его один круг по посёлку, то есть проехать по треугольнику улиц. На повороте у Большого двора толпа мальчишек, которых Серёжа помнил с тех пор, когда жил здесь, обступила машину. Отец остановился, и ватага ребят школьного возраста быстро вскарабкалась через борт в кузов. Самосвал сделал круг по посёлку и вновь остановился у Большого двора, чтобы высадить пассажиров. Встретив знакомого, отец высунулся из кабины и увлёкся разговором. Прошло несколько минут. Серёжа повернулся назад и посмотрел сквозь окно – что делается в кузове. Мальчишки стояли, крепко вцепившись в борт, и не собирались покидать кузов. Тогда он потянул на себя рычаг подъёма, и кузов стал медленно подниматься вверх. Снова посмотрев в окно, он увидел, как быстро изменилось выражение их лиц.
– Чего это у тебя, Василич, кузов-то задрало? – обратил внимание собеседник отца, жамкая губами папироску.
– Куда задрало?
– Да вона… детвора посыпалась…
– Ах ты! .. Едрит-твоть… Ну, марафонец!
Пока отец, спохватившись, приводил кузов в прежнее положение, «десант покинул броню» и барахтался в луже, случайно оказавшейся под задними колёсами.
Было очень весело…
12
Детский сад, в который ходил Серёжа, был, как и школа, гордостью посёлка. Красивое двухэтажное здание заметно выделялось на фоне деревянных домов, в которых жило большинство рабочих семей. На первом этаже размещались младшие группы, старшие – на втором. Детский сад Серёжа любил, особенно – полдники, когда давали свежие булочки с изюмом и компот. Ещё он любил свою воспитательницу Анну Георгиевну и прогулки в кустарник, куда водили только старшие группы.
Кустарником называлось место за полотном железной дороги, где зарастали молодыми берёзками старые, выработанные торфяные поля. От детского сада до кустарника было не более полукилометра. Детей строили парами у крыльца и в таком порядке выводили за ворота. Маршрут лежал мимо Большого двора и дальше – узким длинным проходом между двух глухих заборов. Проход заканчивался у железной дороги, где находился переезд, от которого дорога поворачивала направо к конюшням, а прямо – начинался кустарник. Старые, заброшенные поля ещё сохраняли свою дренажную систему. Канавы были заполнены водой, берега – сплошь покрыты бурыми шкурами сухого, ершистого мха, шапками возвышались острова пахучего багульника и лоскутными одеялами пестрели коврики брусники. Здесь каждый находил себе занятие по душе. Серёжа не смотрел, чем занимались девочки, кажется, они просто бегали друг за дружкой, оглашая пространство своим визгом. Сам же он, как и его друзья, был поглощён серьёзным занятием – ловлей ящериц и головастиков. Если кому-то удавалось поймать жирную лягушку, то её, слегка подкачав через тонкую соломинку, отпускали. Лягушка смешно барахталась на поверхности воды, пытаясь уйти на глубину, и не понимала причину неожиданно возникшей непотопляемости.
Особой любовью детей пользовались загадочные росянки. Их находили среди мха, обступали со всех сторон и долго наблюдали, как липкие реснички прямо на глазах сворачивались в трубочку, поглощая «пойманную» добычу. Зрелище было захватывающее.
Через два-три часа нагулявшиеся и возбуждённые дети возвращались обратно. С трудом сохраняя пары, галдящая как сороки толпа малышей громко обсуждала, кто кем хочет стать или что хочет сделать, когда станет большим.
У мальчишек выбор был невелик: кто-то хотел быть лётчиком, кто-то шофёром или трактористом, а кто-то просто – милиционером. У девочек вариантов было ещё меньше – всего два: стать врачом или учительницей. Когда очередь дошла до Серёжи, он неожиданно для всех, а может быть, и для самого себя заявил, что хочет строить дома. Такая мечта всем показалась странной и, конечно, с ним стали спорить. Тогда он и заявил, что станет архитектором. Откуда взялось это странное слово, где он его услышал, он и сам объяснить не мог и, возможно, не вполне понимал даже его значение, но слово было сказано…
Разумеется, никто ему тогда не поверил, о споре через минуту забыли, забыл и Серёжа. Он вспомнил о нём через двадцать лет, когда окончил институт. И тогда, вспомнив давно забытый детский разговор, он подумал, что всё-таки был прав, заявив о своей мечте в тот солнечный майский день, когда возвращалась с прогулки его выпускная старшая группа полудневского детского сада.
13
Осенью Серёжа пошёл в школу. Первая торжественная линейка во дворе школы – первое осознанное и волнующее событие в жизни. Над входом в школу была растянута кумачовая лента с приветствием, в руках школьников – цветы, родители первоклассников собрались на тротуаре и внимательно наблюдали за происходящим во дворе школы. На Серёже была серая школьная форма с ремнём и фуражкой, которая ему очень нравилась. Такая же форма была и на других его товарищах одноклассниках. Девочки были нарядны в своих белых передниках и пышных бантах, заплетённых в косички.
Все школьники построились в неполное каре вокруг большого постамента, на котором ещё недавно возвышался памятник Сталину. Совсем недавно в одну из ночей памятник неожиданно сняли и отвезли на склад, где на всякий случай аккуратно укрыли и оставили в покое до новых распоряжений. Бывший фронтовик, директор школы, лишившийся на войне глаза, произнёс бодрящую речь, пообещав, что в скором времени рядом со старой школой будет построено здание новой, современной школы. Обещание своё он сдержал, и через пять лет в новой двухэтажной школе прозвучал первый звонок.
Когда известный съезд партии осудил культ личности «отца народов», многие бывшие фронтовики перестали носить боевые награды с профилем опального вождя. Кто-то даже выбрасывал такие медали, и они стали появляться в руках у мальчишек.
Однажды Серёжа взял без разрешения отцовские награды и ушёл с ними в клуб. Он прицепил их себе на грудь под пальто и только в фойе клуба, где собрались ребята, решил показать, что у него есть.
Любая тайна для подростка хороша тогда, когда ей можно поделиться со сверстниками, или удивить их чем-нибудь, иначе эта вещь просто не нужна и не интересна. Естественно, что, похвалившись тем, что у него есть, Серёжа был тут же наказан. Взрослые ребята, увидев медали, попросили их поносить, но возвращать не собирались. Серёжа испугался, что не сможет вернуть отцовские медали и что отец рассердится и будет ругать его. Он ушёл домой и признался во всём отцу. Отец немедленно отправился вместе с сыном в клуб, нашёл обидчиков и заставил их вернуть то, что им не принадлежало.
То, что было потом, Серёжа запомнил на всю жизнь.
Они сидели с отцом на полу в коридоре. Отец, разложив перед сыном медали, подробно рассказывал ему о том, за какие военные отличия каждая из них была ему вручена. Впервые Серёжа слушал рассказы отца о войне. Он чувствовал свою вину перед отцом и боялся пошевелиться, чтобы не нарушить то состояние спокойной беседы, в котором неожиданно оказался. Он скорее ощущал, чем понимал, что именно сейчас происходит что-то важное в его жизни, что он недавно совершил очень плохой поступок и что отец хочет объяснить ему это не ремнём, как поступил бы раньше в подобном случае, а словом. И это было ново, так необычно, что даже мать ни разу не вмешалась в их разговор. Впервые отец говорил с ним серьёзно, как с взрослым, и эта серьёзность пугала Серёжу. Он слушал отца, не перебивая. Постепенно до его детского сознания стал доходить смысл сказанного отцом в этот вечер. Приходило смутное осознание большой моральной ценности этих маленьких кружочков металла на ярких ленточках. Понял Серёжа и то, что в жизни есть вещи, над которыми нельзя смеяться и которыми надо дорожить, как памятью о героическом прошлом своих предков.
Рассказы отца о войне он слышал потом ещё много раз. С годами отец всё чаще возвращался в своё военное прошлое, которое не отпускало его до конца жизни. Но тот, первый разговор о войне, состоявшийся на полу в коридоре, Серёжа никогда не забывал.
14
Наступление зимы всегда несёт в себе ожидание сказки. Сезонные работы на полях давно закончены, клюква собрана и мёрзнет на чердаке, грибы высушены, засолены и замаринованы, капуста томится под гнётом в кадушках и картошка спит в тёмных погребах. На карьерах – тонкая слюда льда. С приходом зимы заканчивается томительный сезон осенних дождей и непролазных дорог. Первый лёд собирает смельчаков, а через несколько морозных ночей уже вся детвора и взрослые, накрутив на валенки «снегурки», мчатся по замёрзшим канавам на Первые карьеры. Многие берут с собой корзинки и собирают по островам недоступную ранее клюкву. Только в самом начале зимы, когда снег ещё не скрыл границу воды и тверди, можно хорошо осмотреть и изучить контуры дальних карьеров и всех труднодоступных мест на болотах. Лёд под ногами поёт, как натянутая тетива, – «Ти-иу, ти-иу, ти-иу». Далеко слышно… Кто-то занимается заготовками камыша, кто-то собирает вязанки хвороста, а кто-то тащит в руках свежесрубленные, звенящие на морозе, берёзовые жерди. Мальчишки берут из дома спички и подпаливают островки сухой осоки и камышовые заросли с коричневыми пуховыми початками филатиков. Через много лет, любуясь живописью голландских мастеров, Серёжа обнаружил в их зимних пейзажах много узнаваемого и схожего со своим детством, и эта голландская живопись стала его любимой темой в искусстве.
За неделю до Нового года отец брал санки, верёвку, топор и отправлялся на лыжах в дальний лес – на Третью подстанцию. Возвращался он обычно с двумя ёлками и ставил их в саду перед окном. Мать выбирала ту, которая ей больше нравилась, вторую отдавали соседке. Выбранную ёлку отец закреплял верёвкой в ножках перевёрнутого табурета. Ёлка ставилась в зале, и для Серёжи наступал долгожданный и самый волнующий момент всего новогоднего праздника – развешивание игрушек. Большая картонная коробка с ёлочными игрушками приносилась из чулана. На верхушку ёлки надевалась стеклянная пика, понизу развешивались гирлянды. Поверх всей этой красоты отец набрасывал гирлянду из раскрашенных автомобильных лампочек, а внизу под ёлку ставились фигурки деда Мороза и Снегурочки. И пока ёлка стояла дома, казалось, что в доме гости, хотя никаких гостей никогда не было.
Как-то, отправляясь в очередной раз в лес за ёлкой, отец решил взять сына с собой. Вышли они до обеда. Идти пришлось по сверкающей белой целине, так как ночью подвалило снега. Отец прокладывал лыжню, Серёжа шёл следом. По заснеженной равнине полей добирались долго. Через обводную канаву были брошены два бревна, чтобы преодолеть их, нужно было снимать лыжи и осторожно карабкаться по скользким брёвнам. После обеда, когда уже были в лесу, снова пошёл снег. Срубив одну ёлку, отец выставил её на просеку и стал искать вторую. Долго искал… Наконец, нашёл, вытащил из леса и поставил рядом. Посмотрел, повертел и, не найдя её совершенной, пошёл за третьей.
Зимний день тороплив, и вскоре стало смеркаться.
Скрутив и примотав ёлки к санкам, отец и сын двинулись в обратный путь. Долго они находились в лесу, довольно устали, слегка продрогли и с самого утра ничего не ели. Надо было спешить и до темноты выйти из леса. Когда, преодолев последний кустарник, наконец выбрались на границу полей, сумерки сгустились. Почти на ощупь, ползком преодолели они опасную переправу через канаву. Заходящая луна, тускло освещая снежную равнину, едва позволяла не сбиться с пути. Серёже стало страшно, но он не подавал виду и старался не отставать от отца. Щёки замёрзли и начинали болеть от ветра, коленок он не чувствовал, а руки едва удерживали палки. Отец шёл впереди, периодически оглядывался назад и подбадривал сына. Спасительный диск луны опускался к лесу, и становилось темнее с каждой минутой. Наконец, тьма поглотила всё. Серёжа выбился из сил и стал отставать. Движение замедлилось. Серёжа стал бояться, что могут появиться волки… Эта мысль стала подхлёстывать, не давала расслабиться. Из последних сил тянулся он за отцом, и, на его счастье, в эту ночь волки не появились.
Через час впереди из темноты стали пробиваться редкие огоньки, и вскоре их стало больше. Это был посёлок. Идя почти на ощупь, отец старался не сбиваться с проложенной днём лыжни. «Надо идти вперёд, – думал он про себя. – Только вперёд» … Уже стал слышен лай собак, потом обозначился силуэт подстанции… Вот и дом, наконец…
Эту ночь и тьму над снежной равниной, спину отца, идущего впереди, и холод Серёжа вспоминал каждый раз, наряжая очередную новогоднюю ёлку. Но что было потом, когда они, совсем замёрзшие, появились на пороге, память стёрла. Наверное, были упрёки, оправдания, потом горячая ванна и мамины блины с чаем и вареньем…
Ёлки в доме ставились каждый год, но Серёжа не мог припомнить, чтобы этот праздник когда-нибудь отмечался за праздничным столом с родителями. Они, не дожидаясь боя курантов, обычно рано ложились спать, а иногда уезжали в этот день в Иваново к родственникам. И Новый год Серёжа встречал с бабушкой или в одиночестве, сидя у телевизора.
Постепенно это перешло в привычку, сначала неосознанную, а затем уже и вполне осознанную. Конечно, были школьные вечера и «ёлки» в клубе, но вот самый момент боя курантов он встречал, как правило, в одиночестве. Не имея праздничного стола, во время боя курантов он просто открывал окно и впускал в комнату свежий морозный воздух нового года…
15
В середине зимы, когда сугробы поднимались выше человеческого роста, гусеничный трактор начинал таскать по дорогам отрезанный нос броненосца – тяжёлую металлическую волокушу – и её высокими бортами раздвигать по обеим сторонам дороги слежавшийся снег. Мальчишки бежали за волокушей, догоняли и забирались в неё на ходу через заднюю распорку, и в качестве дополнительного балласта катались в ней по улицам посёлка.
Часть луговины, когда устанавливались морозы, пожарные заливали водой, и получался каток. По периметру катка ставились высокие шесты или столбы, на которых развешивались самодельные гирлянды из раскрашенных лампочек. Становилось красиво и празднично. На другой части площади, ближе к Дунаю, сооружалась большая ледяная горка. Кроме этой горки было и другое место, где детвора каталась зимой на санках. На выезде из посёлка в сторону села Архангело, слева от дороги находился глубокий песчаный котлован, называемый в народе – Курашихина гора. Зимой котлован засыпало снегом, и его откосы становились хорошими горками для катания на санках. По легенде на месте котлована когда-то стоял дом, в котором жила некая Курашиха. Однажды ночью к ней в дом проникли воры, которые убили её и ограбили, а дом подожгли. Строиться на пепелище никто не хотел, много лет место пустовало, а потом появился песчаный карьер, за которым и закрепилось такое название.
К началу марта установились солнечные дни, но зима ещё не думала уступать свои права. Лишь ветки берёз сделались темнее, освободившись от следов недавних метелей, да первые проталины на теплотрассах указывали на приближение весны.
С одним из своих приятелей, Редькиным, Серёжа гулял весь день. Друзья обошли по укатанной лыжне Купалку, оттуда по зимней дороге забрели на безжизненную в такую пору площадку гаража торфоуборочной техники и, под конец, оказались на территории механических мастерских. Старый приземистый цех по самую крышу был заметён снегом. Снег был чистый и плотный, и вместе с крышей представлял большую единую снежную горку. Пройти мимо такого соблазна и не попробовать прокатиться друзья не могли и, не раздумывая, полезли на крышу. Спуск с лавиною снега и короткое свободное падение в глубокий сугроб принесло много удовольствия. Они падали и падали в слежавшийся снег, утопали в нём по пояс и с восторгом повторяли всё сначала.
Уже мало оставалось на крыше снега, уже внизу всё было изрыто и перетоптано, и пора было расходиться по домам – сушить штаны и всю остальную одежду. Что ни говори, сегодняшняя прогулка удалась. Редькин решил съехать с крыши последний раз. Серёжа остался ждать на дороге. Редькин не спеша поднялся к самому коньку, нацеливаясь на оставшуюся нетронутой последнюю полоску снега. Его превратившиеся в сплошную ледянку штаны и такое же, замызганное снегом, старое пальто напоминали броню белого носорога. Усевшись на нетронутый ещё снег, он оттолкнулся и, прошуршав по ржавому железу обледенелыми штанами, исчез с головой в сугробе. Серёжа постоял некоторое время, дожидаясь появления из снега улыбающейся головы товарища, но голова не появлялась. Оглядевшись по сторонам, как бы убеждаясь, что он по-прежнему один стоит на дороге, Серёжа направился к тому месту, где скрылся Редькин. Осторожно ступая по насту, он подобрался к самому краю снежного провала. На всякий случай он лёг на живот и осторожно заглянул в дыру. Глубоко внизу шевелилось что-то непонятное и чёрное. Серёжа смотрел, стараясь прикинуть, что бы это такое могло быть, пока из чёрной мазутной жижи на него не уставились два Редькиных глаза. И тут Серёжа вспомнил, что летом видел в этом самом месте врытую в землю широкую железную бочку с мазутом. Именно в неё-то так ловко угодил его приятель. «Ну и ну!»– удивился Серёжа.
– Давай, вылезай, – предложил он Редькину.
Но Редькин молчал, боясь раскрыть рот, и только разглядывал свои руки, с которых стекал чёрный густой мазут, и моргал глазами. Он по шею был погружён в этот чёртов мазут и выбраться самостоятельно не имел никакой возможности. Подумав, Серёжа решил, что самому ему, пожалуй, не справиться и не вытащить товарища из этой ловушки, и побежал за подмогой.
Оставшийся один, Редькин смотрел через толщу пробитого им снежного колодца на свет и думал, что всё-таки ему повезло, что он попал точно в центр бочки, а не на край её…
– Могло бы быть и хуже, – успокаивал он себя. – Только вот мать пороть будет… Это точно.
До дома было рукой подать. Через пять минут Серёжа вернулся с бабушкой и мотком толстой верёвки. Подобравшись к краю провала, бабушка опустила конец верёвки почти окоченевшему от холода юнцу и, когда тот намотал верёвку на руку, потащила наверх. Сначала из снега показалась чёрная голова, а затем и весь Редькин, как чёрное чудище, вывалился на белый снег, тут же окрасив его коричневой и вязкой жижей. Вот так – из тьмы на свет – и родился Редькин во второй раз.
Не каждому выпадает такое везение…
Два подростка шли по дороге, ведомые бабушкой. За одним из них до самого дома тянулся тёмный мазутный след. Серёжа с бабушкой проводили «везунчика» до дома и передали в руки онемевшей от ужаса матери…
Довольный благополучным завершением прогулки, Серёжа вернулся домой и, развесив у печки мокрую одежду, сел за стол обедать.
Редькин появился в школе только через неделю, старательно отмытый в бензине и заново одетый.
