скачать книгу бесплатно
Анаксагор отвечает:
– Какого, простите, хера,
Вы развешиваете у меня на ушах вашу лапшу?
Отвали на семь шагов – по числу планет, а то укушу.
Парменид возражает:
– А ты Платона знаешь? А Сократа?
а бабу его лысую?[5 - Сократ был лыс как колено.Несомненноискаженье фактов, обычное в эклектическом стиле:У Ксантиппы волосы были.] А чего тогда ты
тут выеживаешься? Уйди
с моего многотрудного пути.
В общем, вырвали друг другу по полбороды.
В этом, друг Охломон, еще нету большой беды.
Одному стоику на пиру
в полемическом, сам понимаешь, жару
просто откусили нос.
Стоически перенес.[6 - Источник, скорее всего, точен, как это ни странно.Вероятней всего ссылка на Лукиана –«Философы или пир лапифов» –довольно свободное переложенье известных мифов.Мужчина, вероятно, находился в состоянии покояили атараксии. Такоеповеденье было довольно широко распространено,во всяком случае, приветствовалось как идеал.Лосев, в пятом томе «Эстетики», отмечал,что стоик и бесчувственное бревноне однои то же,хотя и очень похоже.]
Обдумывай сказанное, Охломон, днем и ночью,
и ты убедишься воочью,
что тот, кто живет созерцаньем бессмертных благ,
тот удостоен сих,
тот бессмертен. Так!
(В оригинале латынь: Sic!)
Реконструкция биографии автора письма
Автор жил, скорее всего, в Риме.
Типичный подонок
(обитатель дна). Ходил по бабам,
с ними
был добр и тонок.
Страдал малокровьем.
В связи со слабым
здоровьем
любил пожевать латук,
и мальчиков, иногда сразу двух.
Зимой ночевал в котельной при Термах Нерона,
завернувшись в попону.
Настоящий философ, замечательный человек,
истинный грек.
В возрасте 83 лет и 7 дней
переменил этот мир на иной.
Замечания
Источник можно датировать II или III веком
от Р.Х. Судя по указанной ссылке на Лукиана
I век – рано.
У нас нет никаких оснований считать автора не греком!
К «Жизни философов» отношения не имеет, хотя имитировать стиль немного умеет.
Источник представляет собой
эклектический набор фактов, имен, идей
совершенно несовместимых, практически на любой вкус и цвет,
лексики самого разного рода
от площадного жаргона до глубокомысленных эмпирей,
(что, естественно, сказалось на языке перевода)
никакой собственно философии в источнике нет.
Но если к нему отнестись внимательно и осторожно,
некоторые выводы сделать можно.
Собственно, именно такие крохи
и позволяют реконструировать климат эпохи.
После того как распались отдельные царства
Эпикура, стоиков, скептиков и так далее,
и попытки александрийских и римских контаминаций
ничего не дали,
наступила эпоха обесцениванья
и в конечном итоге смерти классического идеала.
Самым типичным приемом, приметой времени
является ядовитое жало
пародии. Это – II век на всем пространстве Рима.
Пародия действительно необходима,
чтобы вытравить с полустертых монет
профили Диоскуров, которые застят свет.
Человек не может смеяться над тем,
что близко и трогательно, этих тем
смех не касается. Смех – это средство
абстрагирования и, в конечном счете, убийства.
Лукианово безудержное витийство есть отказ от наследства.
«Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым», тем паче
с чем-то действительно дорогим и хорошим расстаются иначе.
Пародия – состоянье души, разучившейся плакать, мякоть
съедена или иссохла, остались корки,
вылущенные лозунги, слипшиеся скороговорки.
Но в этот период всегда за сценой идет работа,
и кто-то
обязательно понимает, что прошлое дороже и ближе,
чем кажется большинству, что этой разлившейся жиже
нужно поставить действительную плотину,
и тогда оседает тина,
и наступает время нового синтеза, домината, Плотина.
Библиография
Диоген Лаэрций «Жизнь философов»
и весь Лосев.
Равноденствие
За потепленьем робким, первым
метет поземка по утрам,
и вторит напряженным нервам
вибрация оконных рам.
По барабанной перепонке
капель-бессонница стучит,
и наледь около колонки
приобретает талый вид.
Как трудно я болел зимою.
Как голову не мог поднять.
Воды налью, лицо омою,
Как хорошо, ядрена мать!
Заботы сдвинуты на завтра
и, в сущности, невелики.
Как весело, как безвозвратно
горят в печи черновики.
Судьба есть цепь инициаций.
Но у меня есть твердый план:
садить капусту, как Гораций
или как Диоклетиан.
Тревожный трепет опечаток
никак нейдет из головы.
Как совершенство, слаб и краток
день равноденствия. Увы.
Я выхожу на перепутье
и опрокидываю лес –
Земля летит на парашюте
под гулким куполом небес.
«В болезни есть изысканная прелесть…»
В болезни есть изысканная прелесть.
Наверно, эта пригоршня таблеток
подействовала – тихо оглушила
и помогла насущное забыть,
остановиться, замолчать, не думать.
Как хорошо в безмысленном покое
смотреть на радужную рябь событий
текущих, чтобы стать небытием,
ни тени не оставив, ни следа,
как след дыханья на стекле морозном.
Тогда и начинает открываться
другой, криволинейный, странный мир,
в котором время движется по кругу,
в котором нет, да и не может быть
ни эволюции, ни революций.
Есть только рябь, игра воды и света.
Есть звонкое предчувствие прозренья.
Есть только небо. В плотной синеве
так сладко утопать и утонуть,
так сладко раствориться без остатка –
без драматических воспоминаний,
без вынужденных слез, без некролога,
вдовы печальной, оглушенных страхом,
на произвол покинутых сирот,
оставшихся без средств к существованью.
Свободно оторваться от Земли
и плавно, без усилия скользить
по млечной колее путей воздушных.
Куда открыта эта дверь вселенной,
куда ведет спокойная отвага,
куда… не спрашивай меня куда.
Червь сомненья
Вероятно, Россия
остается в грязи
по причине бессилья
и с бездельем в связи.
Где на этом просторе
окружная черта?
Были б горы и море,
так ведь нет ни черта.
Что нам римское вето?
Что нам англ или галл?
Символ местности этой –
вечный лесоповал.
Непомерность инерций
здесь как раз хороша:
разволнуется сердце,
раззудится душа.
А как хочется, чтобы
было как у людей,
безо всякой особой
подоплеки идей.
Чтобы сытно да ладно
и чтоб нос в табаке.
Нет, гони неоглядно
на коньке-горбунке!
Меж крутыми горбами,
ни просвета, ни зги.
