скачать книгу бесплатно
На взмыленной лошади прискакал Крегор, доложил: дорога свободна. Да, была засада. Восемнадцать горцев из клана Шусси, все с луками. Семнадцать изрублены либо сброшены со скал, один взят в плен. Свои потери: двое ранены да есть оцарапанные, застрелена одна лошадь.
– Пленного сейчас доставят, мой господин.
Барини сморгнул. С век на скулы соскользнули две мутные капли пота.
– Пусть догоняют. Едем в тень.
В тени скалы к нему подвели пленного – избитого мальчишку лет пятнадцати со связанными за спиной руками.
– Хочешь жить? – спросил его князь.
Мальчишка молчал. С лицом, начавшим опухать, с разбитыми губами и расквашенным носом, пленный пытался сохранить достоинство, как он понимал его: с ненавистью глядел на Барини и скалил подпиленные по горскому обычаю зубы. Волчонок. Гроза овец.
– Значит, ты не хочешь жить? – спросил князь.
Мальчишка молчал. Князь развел руками.
– Ну, дело твое… Семнадцать убитых или восемнадцать – скажи, пожалуйста, какая мне разница? Попытка нападения на пилигримов, идущих к святому Гаме, – это не прощается, ты должен знать. Ежовый мех! Клан Шусси невелик, а теперь, когда обо всем узнают другие кланы, вам понадобится каждый воин. Боюсь, твоему клану придется туго, он теперь вне закона…
Мальчишка сверкнул глазами и промолчал.
– Не желаешь разговаривать со мной? – усмехнулся Барини. – Признаюсь, мне также не доставляет удовольствия беседа с разбойником… таким неумелым. Поэтому скажи мне только одно: почему клан Шусси пытался устроить мне западню? Скажи правду, и я отпущу тебя. Даю слово.
На сей раз Крегор, снявший с головы шлем, чтобы лучше слышать, хорошо понимал мысли господина. Клан Шусси не посмел бы шалить на дороге, ведущей в горную обитель пророка Гамы, да и никакой клан не посмел бы здесь шалить. Ясно как день: горцам обещали заплатить за голову князя Барини, и притом заплатить столько, что у грабителей – а какой горец не грабитель? – глаза на лоб полезли. Вожди клана, разумеется, не устояли перед соблазном обрести богатство немедленно, а не когда-нибудь потом, в следующей жизни. Кто заказал убийство, тоже не тайна. В Империи спят и видят, как бы вновь прибрать к рукам Унган. Но откуда горцы могли знать, что князь собрался поклониться Гаме? Вплоть до границ Унгана в цель путешествия были посвящены немногие…
Значит, предатель. Еще один предатель в ближайшем окружении князя. Через перевалы Малого хребта путь в горы неблизкий, но все же короче, чем в обход, через язык Пестрой пустыни. А еще есть почтовые нетопыри… Горцы были извещены загодя и ждали.
Крегор ощутил неприятный холодок. Имперских агентов и своих предателей Барини казнил более или менее мучительно, смотря по занимаемому ими посту и нанесенному ущербу. Случалось, заменял сажание на кол, сдирание кожи или костер обыкновенным повешением за шею. Но казнил всегда, ибо пророк Гама учит, что предательство – худшее из злодеяний.
Но кто предатель? Князь все понял. Князь ничего не скажет, но начнет негласный розыск. Под навет могут попасть невинные. Правда, Барини предпочитает десять раз подумать, прежде чем совершить что-нибудь необратимое, но ведь он только князь, а не святой… Могут полететь головы. Пресветлый Гама, не дай гневу его светлости затмить ясный разум! Господи, заступись за невинных перед государем, помоги им!..
Мальчишка вдруг оскалился, выкрикнул шипящее оскорбление и плюнул, целясь в князя. Не попал, рванулся вперед, забарахтался в цепких солдатских руках. Крегор творил молчаливую молитву. Боже, сделай так, чтобы князь велел пытать этого звереныша! Пусть его милость выйдет из себя и прикажет Думбе ломать гаденышу кость за костью до тех пор, пока тот не заговорит! Но вряд ли… Единовластный владыка Унгана знаменит на весь мир выдержкой и отвращением к чрезмерной жестокости. Истинный последователь Гамы не заставит пленного выть от боли, выхаркивая вместе с кровью бессвязные, но такие ценные слова…
Так и вышло.
– Этого – за разбой и святотатство – удавить, – приказал князь. – И в путь, дети мои, в путь!
Глава 2
В пещере было сухо, потрескивали горящие свечи. Обыкновенных паломников Гама принимал на лужайке перед обширной дырой в меловой скале, куда мог бы въехать и всадник, если бы только посмел. Но князь Барини, конечно же, заслуживал большего внимания святого человека. Хотя и Барини оставил коня и всю свиту внизу. Расположившись на опушке горного леса у подножия Святой лесницы, солдаты кутались в плащи возле экономных костров, шепотом проклиная паломников, что за двадцать лет перевели в лесу весь сухостой. Шепотом же обсуждали таинственные свойства этого места, благословленного, по слухам, самим Гамой. За лошадьми и оробевшими в непривычных для них горах, а потому очень тихими вьючными птицами приглядывали вполглаза: всякий знал, что Гама проклял и изгнал отсюда летучих крыс-вампиров, а что до горцев, то даже самый дикий из них не осмелится ни напасть здесь, ни угнать лошадь. Напротив, горцы с великим удовольствием проломят череп вору-святотатцу и поделят между собой его имущество. Здесь земля Гамы. Он все видит, все слышит. Одним сказанным вполголоса словом он может изменить судьбу человека.
По Святой лестнице, выбитой в скале неведомо кем и когда, полагалось подниматься пешком и поодиночке. О ней тоже шептались, передавая друг другу легенду о том, что давным-давно в этих краях жило племя оборотней, похищавших младенцев в горских селениях; когда же горцы в отместку нападали на разбойное гнездо, убивая по пути всех зверей без разбора, чтобы не дать уйти ни одному оборотню, враг отступал – нет, убегал! – вверх по этой узкой лестнице, и глуп был тот, кто преследовал их. Летящие сверху валуны сметали преследователей. (В подтверждение своих слов рассказчики указывали на валяющиеся повсюду камни и попорченные там и сям ступени.) В конце концов пророк Гама истребил дьяволово отродье, изгнал поселившихся в скалах злых духов, очистил лестницу от древних проклятий и поселился на самом верху, куда нет хода человеку с дурными помыслами и бездельными просьбами. Там, в своей пещере, он беседует с богом. Мало кто входил в пещеру. Князь входил, но разве у него спросишь, каково там? Рассказывают всякое: и то, что стены пещеры отделаны платиной, золотом и драгоценными камнями размером с лошадиную голову, и вовсе обратное: скромное, даже очень скромное жилище отшельника. Широко известно, что богатые дары Гама ласково, но твердо отсылает назад, принимая от паломников лишь скромную пищу да старые книги. Иногда еще свечи и грубую ткань на одежду. Возможно, он богаче всех королей, а возможно, богатство интересует его не больше, чем полет мухи над помойкой. Так или иначе, могущество Гамы велико, и последнему дураку ясно, что ни золото, ни камни тут ни при чем.
Рассказывают также, что человека с черным сердцем и дурными намерениями на Святой лестнице ждет страшное. Нет, уже не падающие камни, а нечто худшее и, главное, непостижимое. Сама лестница может сбросить негодяя в пропасть. Из скалы с ревом вырвется фонтан всесжигающего пламени. Некоторым грабителям, соблазнившимся выдумками о несметных сокровищах, будто бы везло больше, чем сожженным заживо и разбившимся в брызги: задолго до конца подъема они просто умирали непонятно отчего – засыпали на ходу, ложились на каменные ступени и уже не просыпались никогда. И это пугало сильнее огня и высоты.
О князе у костров не говорили, но все видели редкое зрелище: спешившийся Барини поднимался по лестнице, один, без провожатых, и на княжью спину давил тяжелый заплечный мешок с дарами. Несмотря на грузность и годы, князь оставался силен, как встарь, и взбирался без отдыха, пока не исчез за поворотом скалы. Потом – лишь потом, после возвращения в Марбакау – очевидцы растрезвонят повсюду о недюжинной силе и благочестии князя. И пойдут разговоры за дубовыми столами в трактирах близ казарм: «Знаешь, что я тебе скажу, приятель? Благочестие – это, конечно, богоугодно, ну и смирение тоже, и за князя нашего мы молиться должны, а только как бы не заплакать нам горькими слезами…» – «Что-о? Повтори! Что ты сейчас сказал?!» – «А то и сказал, что нечего нам ждать, когда имперские дерьмоеды прочухаются да соберутся с силами. Пора, пора самим начать, не то дождемся пирогов с требухой… Дураков-то и в алтаре бьют». – «А-а, так бы сразу и говорил, а то я уж подумал, что ты против нашего князя…» – «А ты меньше думай – надорвешься. Лучше вот что прикинь: зачем наш князь ездил к святому Гаме, а? Скоро начнется потеха, вот увидишь. Да и давно пора…»
И то верно: при всем благочестии Барини не решился бы в такое беспокойное время оставить Унган почти на три недели ради заурядного паломничества. Это понимали умные люди в Марбакау. Понимали старейшины опального Дагора. И уж подавно это понимали в Империи. События близки. Они надвигаются. Их время придет очень скоро.
Война.
Достигнув лужайки перед пещерой, запыхавшийся Барини постоял в хорошо известном ему месте, чтобы наверняка сработал емкостной датчик. Хотя встреча была оговорена заранее, не стоило провоцировать святого отшельника. Подходы к его жилищу защищены не только жутковатыми легендами, но и кой-чем посерьезнее, да и сам Гама может перенервничать, а глаз у него по-прежнему верный.
Гама не вышел навстречу. Он ждал князя в малом зале за первым поворотом – высокий, костистый, седовласый. Властный старик в белой хламиде, умеющий, когда надо, быть и ласковым. Умеющий быть и не стариком. На грубо сколоченном столе перед ним имелся глиняный кувшин – по всему видно, с его любимой сливянкой, вымороженной на леднике. По столу были разбросаны крошки сыра.
– Видел? – спросил он вместо приветствия.
– Видел, – кивнул Барини, снимая с плеч мешок. – Это точно был «Пилигрим»?
– А что же еще?
– Связь проверял?
– Конечно. Глухо. Что сгорело, то не отзовется.
– Он горел и не разваливался, – сказал Барини. – Ровно так горел, как большой прочный метеорит. Я почему и подумал, что это, может быть, еще не «Пилигрим».
– Он начал распадаться на куски позже, уже по ту сторону хребта, – пояснил Гама. – Ты просто не видел.
– А-а. А куда он упал?
– Думаю, в океан или в тундру. Лучше бы в океан.
– Какая разница, – сказал Барини, рукавом утирая багровый лоб. – Все равно в тундре никого нет.
– Цивилизации нет, а люди есть, – возразил Гама. – Мало, но есть. Нищие кочевники, жалкий народец.
– Ты пророк, тебе положено думать о людях. – Барини поискал глазами по сторонам, нашел деревянный чурбак, подкатил к столу, сел. – А у меня, извини, заботы государственные.
– У нас с тобой одна забота.
Барини пожал плечами – мол, старый и бессмысленный спор. Цель вроде ясна, программа действий намечена и выполняется… вот касательно методов ее выполнения, как всегда, нет единодушия.
– Отто уже здесь? – спросил он.
– Передал, что летит. Вот-вот будет.
– Скажи ему, что у меня внизу свита. Не надо ее пугать.
– Он знает. Он через черный ход.
«Через который?» – хотелось спросить Барини, но он смолчал. Пещера Гамы была велика, она пронзала меловую гору множеством ходов, туннелей и колодцев. Естественный выход из нее, был, правда, только один. С помощью портативного «крота», ныне вышедшего из строя и валяющегося в дальнем углу железным хламом, Гама еще в первые годы отшельничества пробил еще два – на всякий случай. Два ли? Можно спросить, но ведь не скажет…
Нет полного доверия, того, что было раньше. Уже нет. Те, кто уверяет, будто нельзя доверять частично, – поэты либо максималисты. Любой политик знает: еще как можно. Этому доверил бы кошелек, но не жизнь, потому что он труслив, хоть и хорохорится, но честен. А этому – жизнь, но не кошелек, потому что он храбр, но глуп и алчен. Единицам можно доверить государственную тайну. И никому – свои тайные мысли.
– Пьешь? – спросил Барини, показав глазами на кувшин.
– Употребляю. – Гама и в самом деле не выглядел нагрузившимся. – Тебе налить? Устроим поминки по «Пилигриму».
– Налей.
Гама поискал под собой, добыл две глиняные кружки, протер их обода рукавом, со стуком водрузил на стол и плеснул в обе.
– А сыр я весь съел, извини. Есть лепешки, только черствые. И комбикорм из синтезатора.
– Я не голоден. – Барини поднял кружку. Принюхался: пахло неплохо. – Ну… светлая память «Пилигриму». Хороший был корабль.
– Не мог же он вечно болтаться на орбите, – промолвил Гама. Будто извинялся.
Выпили.
Да, подумал Барини, теперь у местных не будет над головой Летящей звезды. Или дьявольской звезды. А может, ангельской. Имперская церковь так и не успела выработать свое окончательное отношение к ней. Многих она пугала, многих притягивала, а удивляла всех, даже самых тупых. Даже крестьян, если те в своих каторжных буднях могли иногда взглянуть, пусть случайно, на звездное небо. А в городах, оплотах вольнодумства, ее в последние годы стали называть звездой Влюбленных.
Кончилась звезда. Упала и сгорела. То, что уцелело, рассыпалось дождем оплавленных обломков неведомо где. И очень хорошо, что далеко от густонаселенной части планеты. Пройдут века, прежде чем аборигены узнают, что такое радиоактивное заражение местности. Или даже тысячелетия, если все пойдет по плану.
– Я тебе книг принес, – сказал Барини, указав глазами на мешок.
– Что-то интересное? – Гама немного оживился.
– Да как сказать… «Опыты сомнения» Пурсала Ар-Магорского, три трактата по медицине и алхимии, одна из них пера знаменитого Фратти, вторая книга «Размышлений о феноменах натуры» Тахти Марбакауского, «Новейшие наставления по тактике осады и обороны крепостей» маршала Глагра… кажется, больше ничего интересного. И еще пуда два богословских трактатов.
– Это для тебя они неинтересны, – уточнил Гама, – а мне как раз по специальности. Я потом посмотрю. Очень тебе признателен.
Князь пожал плечами. В прежние годы Гама рысцой кинулся бы к книгам. Теперь – сидит, потягивая сливянку. Обленился?
Нет. Устал. За двадцать лет немудрено устать. Ожидание – тяжкий труд.
И можно ждать и ждать, ждать и ждать, вымотать себя до предела нескончаемым ожиданием начала – и так и не начать.
Смешно до слез. Ну так посмейтесь же, люди, над слезами! Над слезами бестолковых робких глупцов! И над самими глупцами, конечно, – они того стоят!
– Одна из этих богословских книг, – веско сказал Барини, – напечатана типографским способом.
Глаза святого человека округлились, как у совы.
– Ну? – сказал он с испугом и восхищением. – Где?
– В Ар-Магоре. Первый и пока единственный печатный станок. Кстати, качество печати очень приличное. Показать?
– И так верю… Погоди… Это не Отто?
Барини грузно заворочался, но ничего не уловил – ни звука шагов, ни какого-либо индикатора, возвещавшего о прибытии славного парня Отто, самого ужасного существа для трех четвертей населения этой планеты. И тем не менее через минуту из глубины пещеры возник Отто – средний рост, легкий крадущийся шаг, орлиный нос на смуглом лице, мефистофельская бородка… В прежние времена местный люд намыслил себе совершенно иного дьявола – отвратительным хрякоподобным уродом изображался он на храмовых фресках, и какой-нибудь святой непременно попирал его ногой и пронзал либо расчленял тем или иным оружием. За двадцать лет деятельность Отто в роли нечистого изменила образ врага рода человеческого в представлении как попов, так и мирян: теперь он был худ, жилист, имел загнутый крючком нос, козлиную бородку и стал, конечно, еще более опасен. Да так, в общем, и было.
Двадцать лет назад при распределении ролей Отто совсем не хотел себе такой работы: «Ну какой из меня дьявол? Рехнулись, что ли?» Потом, кажется, начал находить удовольствие в новом амплуа. Потом привык.
– Силам Света – мое почтение! – отвесил он шутовской поклон.
– Как ты? – спросил Барини.
– Как обычно, – ухмыльнулся Отто. – Что с дьяволом станется? Он вечен. Пугаю обывателей, гоняю дур, мечтающих сделаться ведьмами, организую грозные знамения, порчу скотину, насылаю мор, глумлюсь над благочестием мирных поселян, воняю серой… – Он всхохотнул.
А похож… Немецкие корни и смуглая кожа, доставшаяся в наследство от матери-турчанки, – кому же еще быть дьяволом? И наплевать на то, что в мифологии аборигенов нечистый совершенно не походил на Мефистофеля. Аборигены тоже привыкнут. Они уже привыкли.
– А если не дура, а умная захочет стать ведьмой?
– От таких я сам бегу, – сказал Отто, чуть-чуть запнувшись. («Ага», – подумал Барини.) – Да! В пределах твоего Унгана не появляюсь, как договорились. За исключением сам знаешь каких случаев.
– Попробовал бы ты…
– А что? – Дьявол преобразился, в темных глазах мелькнуло любопытство. – Собьешь? У тебя уже есть зенитные бомбарды?
– Понадобятся – сделаем, не велика премудрость. Шутник.
– Что это у вас? – спросил Отто, поводя носом. – Никак тризна по сгоревшему «Пилигриму»?
– Видел? – спросил Гама.
– Видел и проводил до места падения. Что не сгорело, то свалилось в океан. Меньше заботы.
Он тоже подкатил к столу чурбачок, сел и стал глотать вино прямо из кувшина.
– Э-эй! – потянулся к нему Гама.
Барини молча отстранил его руку. Пусть нечистый промочит горло. Тризна так тризна. Отто ни за что не признается, как ему тошно, для этого он слишком хорошо вошел в роль. Да и никто не признается, никто не станет произносить ненужных слов. Однако каждому ясно: сегодня перейден некий водораздел.
Пусть кажущийся. Скользящий над планетой «Пилиргим» с самого начала был лишь иллюзией, последним вещественным аргументом, связывающим трех человек с ТЕМ миром бесполезной уже пуповиной. Чудо, что на остатках топлива удалось доковылять до этой планеты. Один шанс на тысячу. Да и с топливом «Пилигрим» уже никак не мог вернуться на Землю. Судьба его была ясна: в течение нескольких лет кружиться вокруг планеты, понемногу меняя орбиту под воздействием солнечного ветра, рано или поздно начать эффективно тормозиться в атмосфере и в конце концов сгореть при входе в плотные слои, как горит в них любой неуправляемый кусок металла. Зато горючего к флаеру хватало с избытком. Его запасы и все, что можно было перевезти на поверхность планеты, давно уже было перевезено. Теперь флаером владел Отто, ибо дьявол должен быть вездесущ, а к пророку люди придут и сами. Князю же, как человеку публичному, пристойны совсем другие транспортные средства.
Однако на орбиту уже не слетаешь. Не взглянешь на планету свысока, не зажмуришься от колючего света звезд, собранных в чужие созвездия. Конечно, флаер может выйти в ближний космос, но что теперь там делать? «Пилигрима» больше нет. Кончено. Отрезано.
Отто наконец оторвался от кувшина. По мефистофельской бородке стекало густое вино. Глаза, однако, не обессмыслились – просто стали человеческими.
– Закуски хотите? – вопросил он. – У меня во флаере есть, могу сходить.
– Позже, – отозвался Барини. – И хватит пить. Пока мы еще трезвые…
– С этой жижицы разве окосеешь? – презрительно сказал Отто. – Слабенький компотик. Сколько в нем – градусов двадцать?
Гама пожал плечами:
– Пожалуй, все двадцать пять. Вымороженное все-таки.
– В Ар-Магоре Фратти-алхимик спирт гонит. Сам, правда, не пьет и больным внутрь не дает, а язвы лечит и гнид морит.
– Ну, – сказал Барини. – Уже и спирт? Заметьте, коллеги: спирт, печатный станок… Это тенденция. Давно ты был в Ар-Магоре?
– Вчера ночевал там, – ответил Отто.
– И не страшно?
