скачать книгу бесплатно
– двухлетнее растение, встречающееся по берегам Дона, Сосны и Оки.
– огонь, пламя
– старание, забота, внимание
– сегодня
– словосочетание соляной столб пришло из Библии. На побережье Мёртвого моря находится гора Содом, которая является символом одноимённого города, уничтоженного Господом несколько тысяч лет назад за грехи его горожан. На этой горе очень много столбов из каменноугольной соли. Один из них напоминает женскую фигуру, облачённую в плащ. Этот столб называется Жена Лота. Лот – единственный праведник из Содома, семью которого Господь решил спасти. Им было велено покинуть город и, уходя, не оборачиваться. Но жена Лота не выдержала, обернулась, и тут же превратилась в соляной столб. Почему? Она оглянулась, выходит, испытывала сочувствие. Спрашивается – к кому? К развращенным людям, погрязшим в собственных грехах? Где сочувствие – там привязанность. Душа жены Лота оставалась в городе, она была привязана к Содому. Даже сейчас, в наши дни, мы говорим: не оглядывайся назад. Почему? Потому что прошлое мешает настоящему. Оно мешает двигаться вперед, притягивая человека к себе. И человек остается привязан к тому, что прошло. Живет, по сути, иллюзиями. А этого делать нельзя. Где есть привязка к прошлому, там нет развития и трезвого ощущения себя здесь и сейчас. У верующего человека не должно быть прошлого и будущего. В монашествующих кругах говорят, что вчера прошло, а завтра еще не наступило. Есть сегодня – вот и живи сегодняшним днем.
– грязное
– укорять
8
А вот Кондратию Саввовичу не спалось. Не так он надеялся провесть днесь ночь, ох, не так! Первый раз хотелось ему приголубить да приласкать младу супружницу не по любопытству али
обязанности. А оно вона яко вышло!
Крутится Кондратий Саввович в одинокой постели, с боку на бок подушку сбивает, а пред веждами
всё Дуняшины чёрны очи горят – то угольями с багряными искрами жгутся, енто когда словами горькими в него в колготе
бросалась, то льнут с блажнью
, енто когда внимала его речам о фабрике. И ведь никто никогда его любимым делом до Дуняши не интересовался – ни тятенька с маменькой, ни Фиска
.
Крякнул от досады Кондратий Саввович, когда на ум пришла его жена пред людьми – Фиска, встал с постели, зажёг свечу да и пошёл зрети, како устроилась на ночь его жена Дуняша. Дуняшу Кондратий Саввович обнаружил на диване в гостиной свернувшейся калачиком. Чья-то добрая душа укрыла её теплым одеялом. Но и под ним она вздрагивала и всхлипывала во сне. Постоял, постоял над Дуняшей Кондратий Саввович да и пошёл к себе.
Вот ведь яко оно получается – ни Богу свечка, ни чёрту кочерга
! Куда не повернись, кругом, пред всеми виноват оказывается Кондратий Саввович. И пред чистой, яко слеза, душой Евдокии Лукинишны. И пред верной полюбовницей Анфисой Григорьевной, каку сдеял хозяйкою в дому и выставил супружницей пред людьми. А боле всего пред детками своими. Оне-то чем виновны, што не в браке пред Богом народились? Не холопы, но и не вольны люди. Бастарды – едно слово. И зачем оне с Фиской стольких зачали? Ну, ладно, Епифаний – тот от великой любови народился. А остальные? Ведь давно ужо нетути любви, так, докука
една.
– веки
– ссора
– обожание, восхваление
– полное имя – Анфиса. Красивая, нежная, чувственная личность. При первой встрече она кажется настоящим ангелом. Привлекает к себе не только изящной внешностью, но и энергичным характером, остроумной беседой, манерами. Она непредсказуема, поэтому разгадать ее планы и намерения почти невозможно. Своих воздыхателей Анфиса использует для решения личных и рабочих проблем. Знает себе цену и умеет ее получить в любых условиях. У нее отсутствует самокритика, а недостатки характера преподносятся как личное достоинство. Она никогда не признает себя виноватой в чем-то, жизненную неудачу воспринимает как временное неудобство. Анфиса умудряется подчинить посторонних людей личным планам и желаниям. Никогда не поступается собственной выгодой, ее мало интересует мнение других людей.
– чёрту нужна кочерга, поскольку на ней он зажигает для освещения лучину у себя в аду, ну а Бог пользуется для освещения свечой, также как в церкви.
– надоедливое, скучное дело
9
Пялила в потолок сухи очи в енту ночь и Анфиса. Ох, не к добру заявилась мужнина супружница к ним в дом, ох, не к добру! Что же теперича с ней и детками будет то? И зачем она стольких на бел свет народила? Епифанушка с Наденькой, те хоть от великой любови, от страстей зачалися, а остальные – по уму-разуму. Да и был ли тот ум с разумом? Сейчас, по всему раскладу получается, что и не было…
Родители Кондратия Саввовича не приняли Анфису невестой, не дали на брак родительского благословления. Послушный сын перечить родительской воли не посмел. Но молодые тако любили друг дружку, что не посмотрели на студ пред людьми, на грех пред Богом, сошлися, и стали жить яко супруг с супружницей. Только вот при ентом Кондратий Саввович остался примерным сыном и уважаемым человеком, а Анфиса – без семьи, без поддержки, без уважения света. Из вольной птицы в челядь перешла – ключницей в мужнином дому. И того, что кажну ночку с хозяином постель делила, ужо никого не касалося.
А родители Кондратия Саввовича не изменили свово решения, даже когда Анфиса на сносях ихним первенцем, Епифанушкой, оказалась. Но она от беспроторицы
челом в стенку не билася, унынию не поддавалася, ведь с Кондратием Саввовичем жили оне душа в душу.
Когда же вошла в тягость другой раз, Анфиса зараделась и сильно уверовала, что тятенька с маменькой смилостивятся, поймут, яка крепка меж ихним сыном и ею любовь, захотят с внучками понянькаться. Потому и дочурку Наденькой решила наречь.
Но надеждам сбыться не довелось. Ужо на последних месяцах тягости к ним в дом тятенька Савва Игнатьевич и маменька Арина Микулишна в гости пожаловали. Анфиса вообразила, что с нею мириться хотят да с двухлетним Епифанушкой знакомство свесть, а потому мужниного наказа тихо посидеть в уголочке не послушалась. Тако с животом и ковыляющим за ручку сыночком в гостиную и явилася, яко хозяйка в дому себя держала. Белым полотном сдеялся Кондратий Саввович, плотно поджал уста Савва Игнатьевич, а Арина Микулишна побагровела ликом и опустила очи долу. Пришлось Анфисе убираться из гостиной по добру, по здорову.
До самых родов Кондратий Саввович, яко уехал вместе с родителями, тако и нос дому не казал. Но потом вышла на бел свет Наденька, и всё между супружниками наладилось.
Годочков седмь-осемь жили Кондратий Саввович с Анфисой справно. Жили – не тужили. Кондратий Саввович фабрикой своей красильной занимался, Анфиса с детьми да по хозяйству хлопотала. Только почала
она замечать, что ужо больно часто Кондратий Саввович отлучаться из дому стал, да не по часу-два, а по два-три дни. Расспросила окольными путями челядь, что при муженьке в дороге была, да и вызнала – зазнобушка у Кондратия Саввовича в городском дому появилась. Лушка – змеюка подколодная, что с младости в дому прислуживала, в самый сок вошла. И почалась у них с хозяином страстна любовь.
Испужалась Анфиса, но колготу устраивать не стала, поумнела чуток. Приветливым словом да лаской Кондратия Саввовича до дому завлекала. А там и в тягость вошла. Третьего ребятёночка, Андрейку, Кондратию Саввовичу в подоле принесла. И то ли в городском дому страсти поутихли, то ли дитё к совести родителя воззвало, только Кондратий Саввович к Анфисе душой возвернулся, енто она точно своим женским нутром учуяла. Израду
-то продолжал творить, куды ж без ентова, но ужо по-тихому, с оглядкой.
Не успела Анфиса зарадеться, яко новая напасть на её бедну головушку – решил Кондратий Саввович жениться, законной супружницей обзавесть. Поначалу Анфиса не горевала, ужо не раз родители-то с невестами к Кондратию Саввовичу подкатывали, да он всё отнекивался. А яко поняла, что дело-то слаживается, опять решила лаской да ребёночком к себе возвернуть. Дитё-то зачать получилось, а свадьбу расстроить – нет. Только того и вышло, что выдернула на роды Кондратия Саввовича из постели с молодухой на четвёрту ночь после свадьбы. А он яко до свадьбы цельный год в дому почти не показывался, тако и после появления Софьюшки не сильно радовал своим присутствием. Едно только усмиряло Анфису – смага в очах Кондратия Саввовича не от новой любови горела, а от дела нового – организации красильной фабрики на землях, что вместе с законной женой досталися. И потому она енто доподлинно ведала, что голодный к ней под бочок Кондратий Саввович подкатывался, што кот блудливый, проталенный
. Ибо голод его не по её верной душе, не по её любящему сердцу, не по её светлому лику был, а только лишь по плоти её горячей. Не любил ужо Кондратий Саввович Анфису, ох, не любил! Да и её сердечко ужо по нему не таяло. Не было в нём любови, так, докука една.
Да и откудаво той любови взяться, коли порубил Анфисино сердечко Кондратий Саввович на чурбачки, на мелкие щепочки? Первая зарубка была, когда пред родителями своими не защитил. Вторая – што деток своих бастардами оставил. Третью зарубку израдой с Лушкой нанёс. Четвёртую – когда в их дом, её дом, няньку свою старую притащил, Матрёну
Поликарповну. И вроде с благой целью – помочь Анфисе с тремя детками управляться. Только Матрёна деток холила и лелеяла, а Анфису невзлюбила, хозяйкой признавать отказывалась. Анфиса за помощью к мужу кинулась, а он: «Пошто на стару няньку напраслину возводишь?» Пришлось Анфисе смириться, терпеть занозу.
Не успела Анфиса к четвёртой зарубке приноровиться, яко тут же и пятая приспела – женитьба мил-дружка. Да не на ней, Анфисе, верной супружницы ужо не малого четырнадцать годков, а на молодухе, Евдокии Лукинишне.
Но млада жена в их дому не появлялась. Жизнь текла своим чередом. Кондратий Саввович продолжал фабрикой своей красильной заниматься, Анфиса в дому хозяйствовала. И только Анфиса уверовала, что тако и дале продолжаться будет – она здеся супружницей, а Евдокия в городе, яко эта самая Евдокия возьми и явись, куды её не ждали. И тут нанёс Кондратий Саввович сердцу Анфисы самую обидную зарубку – велел в три дни из дому вместе с детьми вон убраться! Нет, не на улицу прочь, в домик на выселках. Но из родного дому да в чужой, енто всё равно, что и на улицу. Только и успела Анфиса дворовой девке наказ дать, яко подпортить ночку младой супружнице: волос подбросить и подушку да одеяло сбить тако, штоб поняла змеюка – не одна она тута под бочком у мужа веется. Узрети только вот сию картину маслом не довелося…
Пялила в чужом дому в потолок сухи очи Анфиса и думала: «Ох, не к добру заявилась мужнина супружница к нам в дом, ох, не к добру! И што же теперича со мной и детками будет то?»
– безысходность
– начала
– измена
– мартовский
– имя Матрена принадлежит уравновешенной, спокойной, мягкосердечной и терпеливой женщине с флегматичным, но очень хорошим характером. Она хоть и не любит конфликтные ситуации, но всегда готова отстаивать свое личное мнение. Может проявить сильную волю и твердость, которую, наверное, никто от нее не ожидает. У представительницы этого имени есть твердые нравственно-духовные принципы. Она живет, в точности следуя им. В зависимости от морально-этических установок Матрена подбирает круг знакомых и близких друзей, становясь чутким, внимательным и коммуникабельным собеседником, умеющим выслушать и понять, а также обладающим феноменальной интуицией и способностью вникать вглубь вещей. В некоторых ситуациях Матрена бывает деспотичной.
10
Дуняша проснулась ни свет, ни заря. Лежала с закрытыми очами и думу думала. Ту же, что и когда засыпала – яко же мне дале жить то? Так же как и вечером, ничего на ум не шло. Очень хотелося забедовать кому-нибудь в жилетку али совет у кого спросить, чтоб научил уму-разуму, да не у кого. Тётушка на богомолье ужо какой месяц. Да и вернётся ли – Бог весть. Тятеньке Савве Игнатьевичу и маменьке Арине Микулишне жаловаться на сына несподручно.
Думала-думала Дуняша, так и этак прикидывала, ничего не удумала и, деять нечего, поднялась с дивана. Не успела едного шагу от него отойти, яко дверь отворилася, раздались грузные шаги, и в гостиную вошла небольшого росточка пожилая женщина. Вошла, поклонилась и сказала:
– Матушка, Евдокия Лукинишна, самовар поспел ужо, хлеб на столе. Извольте откушать, чем Бог послал.
– Мне бы умыться со сна то, – ответила Дуняша.
– А пойдёмте, я Вас провожу, матушка!
И повела Дуняшу в сени. Пока шли, Дуняша искосу разглядывала провожатую – уж, не она ли та добрая душа, што укрыла вечером Дуняшу? Может, станется, она ещё в чём помочь сможет?
– Тебя яко звать-величать, добрая женщина? – спросила Дуняша, усевшись за стол, на который Бог послал: каравай ржаного хлеба только из печи, пшённую кашу с мясом, заправленную сливочным маслом, тарелку с горкой блинов с пылу-жару, вяленую рыбку, пареную репу, маринованные грибочки, узвар из сухих фруктов и ягод с медом, крынку молока, хмельной квас, а на сладкое – густой и плотный кисель.
– Матреной Поликарповной меня кличут.
– Может, присядешь за стол, Матрёна Поликарповна? Такой пир горой мне едной не одолеть. Потрапезничаем вместе. Кондратий Саввович ужо по делам чуть свет хлопочет?
– Благодарствуйте, матушка! Не откажусь, – не стала чиниться Матрёна Поликарповна, – А Кондратий Саввович завсегда в красильню до зари отправляется.
Оченно Дуняше хотелося разведати у старой женщины про житьё-бытьё в дому мужа, да несподручно было у невесть кого выспрашивать, а потому спросила напрямик:
– А ты какого званья будешь, Матрёна Поликарповна?
– Нянька я. Ещё со младенчества Кондратия Саввовича в дому Саввы Игнатьевича и Арины Микулишны обретаюся. А теперича вот самому Кондратию Саввовичу пригодилася.
– Енто на каком же поприще?
– Так нянькой и состою.
Застыла Дуняша, не донеся краюху хлеба до рта:
– Да разве… Да разве в дому Кондратия Саввовича детишки имеются? Чьи же оне будут?
– Тако его же, сердешного, и будут! Ажно четыре, мал мала меньше.
– Че-еты-ыре-е? – протянула Дуняша, пытаясь собрать разум до кучи, понеже до ентова никто ей про детишек мужа речи не вёл, – Не ведала я, что вдовый он.
– Господь с Вами, матушка! Жива их матерь! Младшенькую, Софьюшку, три месяца яко родила.
У Дуняши тако ум за разум и заскочил. Люди добрые, да што ж это деется?!? Три месяца!!! Енто значится, што, когда оне с Кондратием Саввовичем на свадебном пиру молодыми восседали, полюбовница родами маялась?!? А когда он сватов к ней, Дуняше, засылал, зрел ужо, што четвёртого она под сердцем носит?!? Да што же он за изверг такой гарипский?!? Она, Дуняша, любовь да ласку мужнину ищет, а тута днесь со смагой почтения не дождёшься, кои положены уложением Божьим мужа к жене! Она, супружница законная, значится, в дому по нём кручинится една-единёшенька, а он тута с семьёй нежится?!? А яко же его родители, Савва Игнатьевич да Арина Микулишна, неужто не о чём не ведали? Яко же оне зазор этакий допустили? Чем пред Богом и ними она, Дуняша, виновна?
– Яко же так, нянюшка? Разве можно так-то? Разве дозволено при едной супружнице к другой свататься? Студ-то какой пред людьми!
– Э-э-э, матушка! Гнева Божьего не побоялись, што ужо на людей оглядываться! Не венчаны оне. Не дали свово благословления ни родители Кондратия Саввовича, ни Фискины родители.
– Да яко же так? А когда детки народилися, неужто родители не смирилися? Неужто не захотели с внучками понянькаться? Чем пред ними детки-то виновны?
– Детки – ангелы Божьи, только вот зачаты от страстей бесовских, в беззаконии, в строптивости, в зазоре. С Кондратия Саввовича да с Фиски спрос. Особенно с Фиски. Волю родительскую ослушалась, свою девичью честь не соблюла. А мужик он, что ж, кобель и есть кобель. А кобель, яко известно, не вскочит, коли сучка не захочет.
– Так-то оно так, Матрёна Поликарповна, да только раз уж тако вышло, раз ужо така неземная любовь меж ними приключилася…
– Да кака така любовь! – перебила Дуняшу старая нянька, – Может и была когда любовь, да только вся вышла, нетути её, докука една. Родители-то в корень зрили. Ежели бы смирились пред родительской волей, перемогли беса, взбаламутившего плоть, зришь, оба бы днесь были счастливы.
– Всё равно! – заупрямилась Дуняша, – Не по-людски, не по-Божески с детками-то так!
Позрила Матрёна Поликарповна на светлый чистый лик Дуняши, на её праведные очи, слезой затуманенные, да и сказала, крякнув:
– Пошто, матушка, сварити старшим? Не хорошо енто, не по уложению! А дозвольте старой няньке сказочку Вам едну речь? Жил да был в дальнем лесу гордый Сокол. И полюбил тот Сокол красну Орлицу. И так меж ними всё было складно да гладко, што дело шло к свадебке. Да на беду появился в том лесу Ястреб. И летал он выше, и перьев было богаче, чем у Сокола. Переметнулась к нему Орлица. Да ещё и ославила Сокола, поглумилася над ним. Гордый был Сокол, но не стал мстить бывшей возлюбленной. Улетел в другой лес, а сердце его поросло коростой обиды. Долго ли коротко, но сосватали родители Соколу нежну Голубку. Не сразу, но полюбил свою суженую Сокол. За нрав её кроткий, за сердце доброе, за терпение да ласку. За то, што сына ему родила – ясна Кречета
. Долго ли коротко, вырос Кречет и полюбил красну Подорлицу. И так меж ними всё было складно да гладко, што решили молодые к родителям за благословлением на брак кинуться. Только яко узрели родные из какой семьи те вышли, дали полный своим чадам отлуп. Не желали родниться. Ястребу зависть глаза застила – ведь повыше теперича летали Сокол с Кречетом, да и перьев было побогаче. Злоба раздирала душу Орлицы, понеже прогадала она, ох, прогадала, с замужеством-то. Стародавняя обида всколыхнулась в сердце Сокола, а у Голубки ревность проснулась. Не стали старшие объясняться с младыми – нету вам нашего родительского благословления и точка. Не смирились Кречет с Подорлицей, не послушались родителей, улетели подале, свили гнездо, деток народили. Только вылупились у них не соколята и не орлята, не голубки, не ястребки, а так, неизвестной породы птенчики. Так и чья в том вина? У каждого грешного, матушка, своя правда имеется. На такой случай Бог и дал Заветы и уложения, штобы им следовать яко за путеводной звездой во мраке к свету. Так-то!
Задумалась Дуняша. Мыслей много бродило, но не одной путной.
– А што же мне-то деять, Матрёна Поликарповна? Присоветуй!
– А што положено Вам, матушка, Божьим уложением, яко законной пред ним и людьми супружницей, так и соответствуйте. На выю мужу пилу не точите, но и себя не роняйте. Коли любите Кондратия Саввовича, так и не скрывайте того. Зришь, и его сердечко на любовь да ласку откликнется. А с Фиской и детишками ихними пусть сами разбираются. Их зазор – ихнее и тщание.
– вид хищной птицы из семейства соколиных
11
Вот уж кого не ожидала узрети на своих именинах Дуняша, так енто супружника свово, Кондратия Саввовича. За те два месяца, что прошли с поездки Дуняши на красильню, окончившейся сердешной раной и непониманием, он в городском дому носу не казал. Дуняша понимала, што рассердила мужа, и тем, што колготу учинила, и тем, што сбежала домой без позволения, без разговора по душам, яко положено меж супругами…
Всю обратну дорогу бедовала Дуняша. Тако всех жалко было, тако жалко! И не только деток. Но и Савву Игнатьевича, и Арину Микулишну, и Кондратия Саввовича, и даже Фиску. Не было бы деток – вымела бы её поганой метлой Дуняша, яко Лушку, да и дело с концом. А тута… И катилась горюча слеза из Дуняшиных очей чрез ланиты, бо себя то было больше всех жальче.
По-своему уразумел слёзы хозяйки Степан. Остановил коней, слез с облучка, снял шапку с главы
и обратился к Дуняше с такой речью:
– Дозвольте, матушка, слово молвить?
Дуняша удивилась, но, понеже зрил Степан без дерзости и блажнья, позволила.
– Нетути у меня сил зрить, яко Вы, матушка, убиваетесь, слезами горючими умываетесь. Велите сдеять мне што. Любой грех за Вас на свою душу возьму.
– Што ты! Бог с тобой! – испужалась Дуняша, – Ишь, што удумал! Ты это брось!
Эх, давно надо было, сразу после Лушки, отправить куда подале и Степана, а то доведёт он со своей любовью да тщанием до греха. Да жалко его было. Нету его вины в его чувствованиях. И спросила Дуняша напрямик:
– Ты лучше скажи мне, Степан, яко ты свою судьбу дале понимаешь?
– Служить Вам, матушка, верой и правдой!
– Енто-то понятно! А вот есть ли у тебя каки мечтания? Чем тебе любо на покое заниматься?
Задумался Степан, а потом, помявшись, рёк:
– Любо мне, матушка, сбрую конску размалёвывать, всяки разны узоры на ей выводить.
