скачать книгу бесплатно
И опять сказал он себе: «Скучно мне в лесу; надо мне добыть себе товарища», – взялся за скрипку, и звуки ее снова огласили лес. А из лесу заяц бежит. «Ну заяц бежит! – сказал музыкант. – Этого я тоже не хотел вызвать!» – «Ах, милый музыкант! – сказал зайчик. – Что ты это так хорошо наигрываешь? Я бы и сам этому не прочь научиться!» – «Выучиться нетрудно, – сказал музыкант. – Вся сила в том, чтобы ты выполнял все мои приказания». – «О, господин музыкант, – сказал зайчик, – да я тебе буду повиноваться во всем, как ученик своему мастеру!» Пошли они дорогою, дошли до прогалины в лесу, среди которой росла осина. Музыкант привязал зайчику длинную тесьму на шею, а другим концом закрепил ее к осине. «Ну живо, веселее, зайчик, обскачи раз двадцать кругом дерева», – крикнул музыкант, и зайчик повиновался, и когда он двадцать раз обскакал кругом дерева, то тесьма двадцать раз кругом дерева окрутилась, и зайчик оказался к нему крепко-накрепко привязанным и мог тянуть и рваться сколько угодно – только тесьма въедалась ему глубже в мягкую шею. «Ну вот и жди, пока я вернусь сюда!» – сказал музыкант и пошел дальше.
А волк между тем и бился, и рвался, и зубом камень пробовал, и добился-таки того, что высвободил лапы и вытащил их из расщелины дуба. Ярый и злобный, поспешил он вслед за музыкантом, готовый растерзать его. Как завидела его лисица, давай визжать и кричать что есть мочи: «Брат волк, приди мне на помощь, меня музыкант обманул!» Волк пригнул деревца книзу, перегрыз веревки и освободил лисицу, которая пошла вместе с ним и тоже хотела мстить музыканту. По пути нашли они и зайца, привязанного к осине, также освободили и его, и затем уже все вместе стали искать своего врага.
Музыкант между тем на пути своем через лес еще раз заиграл на своей скрипке, и на этот раз ему посчастливилось. Звуки его скрипки услышал бедняк-дровосек, который тотчас волей-неволей покинул свою работу и пришел с топором под мышкой слушать его музыку. «Ну вот наконец идет ко мне настоящий товарищ! – сказал музыкант. – Я ведь человека искал, а не диких зверей». И заиграл так прекрасно, так задушевно, что бедняк-дровосек и с места сойти не мог, словно заколдованный, и на сердце у него было так радостно… Как раз в это время подошли и волк, и лисица, и заяц, и дровосек сразу заприметил, что у них недоброе на уме. Тогда поднял он свой блестящий топор и выступил вперед, как бы желая выразить: «Кто против него задумал, тот берегись – тому со мной придется иметь дело». Тогда звери струхнули и побежали обратно в лес, а музыкант еще поиграл в благодарность дровосеку за оказанную им защиту и пошел своим путем.
9. Двенадцать братьев
Жили да были король с королевой; жили они в согласии и прижили двенадцать человек детей – и все были мальчуганы. Вот король и говорит королеве: «Если тринадцатый ребенок, которого ты родишь, будет девочка, то всех двенадцать мальчишек велю убить, чтобы и богатства у ней было больше, и все наше царство ей одной принадлежало». Он так и велел заготовить заранее двенадцать гробов, которые уж и были наполнены стружками и в каждый даже небольшое покойницкое изголовьице положено; по его приказу эти гробы были поставлены в особую, замкнутую комнату, от которой король отдал ключ королеве и никому не велел о том сказывать.
И вот мать стала по целым дням горевать, так что меньшой сын, который был постоянно при ней (она его по Библии и назвала Веньямином), спрашивал ее: «Милая матушка, отчего ты такая грустная?» – «Милое мое дитятко, – отвечала она, – не смею я тебе этого сказать». Однако же он не отставал от нее с вопросами до тех пор, пока она не пошла, не отперла комнаты и не показала ему в ней двенадцать готовых гробов, наполненных стружками. Затем она сказала: «Дорогой мой Веньямин, эти гробы отец ваш приказал приготовить для тебя и для твоих одиннадцати братьев, потому что он решил: если у меня родится девочка, то всех вас он велит умертвить и в этих гробах похоронит». Говорила она все это и плакала; а сын утешал ее и сказал: «Не плачь, милая матушка, мы уж как-нибудь сами о себе позаботимся и сами от него уйдем». А она отвечала ему: «Ступай ты со своими одиннадцатью братьями в лес, и пусть один из вас всегда стоит на страже, на самом высоком дереве, какое в лесу найдется, и пусть смотрит на замковую башню. Если у меня родится сынок, то велю выставить на башне белый флаг, и тогда вы все можете спокойно вернуться домой; если же родится доченька, то велю выставить на башне красный флаг, и тогда бегите как можно скорее, и да хранит вас Бог. Каждую ночь буду вставать и молиться за вас Богу: зимою, чтобы был у вас огонек, около которого вы могли бы погреться, а летом – чтобы жара вас не сморила».
После того она благословила своих сыновей, и они вышли в лес. Все они, чередуясь, взлезали на высочайший из лесных дубов и стояли там настороже и глядели на башню замка. Когда прошло одиннадцать дней и пришел черед Веньямина, тогда он увидел, что на башне поднят какой-то флаг, но то был не белый, а красно-кровавый флаг, всем им возвещавший смерть!.. Как только услышали об этом его братья, все они вскипели гневом и сказали: «Неужели же мы осуждены на смерть из-за девчонки! Так мы же клянемся, что отомстим за себя: где бы ни повстречали мы девочку на пути нашем – она должна погибнуть от нашей руки».
Затем они углубились в самую чащу леса и среди нее, в самой глухой лесной трущобе, нашли небольшой заколдованный домик, пуст-пустехонек. Тогда они сказали: «Здесь мы и поселимся, и ты, Веньямин, самый младший из нас и самый слабый, должен здесь быть постоянно и заниматься домоводством; а мы все остальные – будем кругом рыскать, о пище заботиться». И вот пошли они бродить по лесу и стали стрелять зайцев, диких коз, птиц и голубков – что в пищу годилось; все это сносили они к Веньямину, и тот уж должен был им из этого изготовить обед, которым бы они все могли насытиться. Так прожили они в этом домике десять лет, и годы протекли для них незаметно.
Доченька, которую королева родила, успела тем временем вырасти, и была девочка предобрая, и собой красоточка, и во лбу у ней горела золотая звезда. Однажды, когда в замке была большая стирка, она вдруг увидела среди белья двенадцать мужских рубах и спросила у матери: «Чьи же эти двенадцать рубах? Ведь отцу-то они слишком малы». Тогда мать с великою скорбью отвечала ей: «Милое дитятко, это рубахи твоих двенадцати братьев». – «Да где же эти двенадцать братьев? Я о них еще никогда не слыхала». Мать отвечала: «Единому Богу известно, где они теперь? Бродят где-нибудь по миру». Затем взяла девочку за руку и, открыв заветную комнату, указала ей на двенадцать гробов со стружками, с изголовьицами. «Эти гробы, – сказала она, – были предназначены для твоих братьев; но они тайно ушли, еще до твоего рождения». – И рассказала ей, как было дело. Тогда девочка сказала: «Милая матушка, не плачь, я пойду и отыщу моих братьев».
И вот взяла она с собою двенадцать рубах, ушла из замка и прямо вошла в большой дремучий лес. Шла она целый день, а под вечер пришла к заколдованному домику. Вошла в домик и встретила в нем молодого мальчика, который спросил ее: «Откуда идешь – и куда?» – и немало был удивлен тем, что она была так хороша и наряжена в королевское платье и во лбу у ней горела звезда. Тогда она отвечала: «Я королевская дочь и ищу моих двенадцать братьев и пойду хоть на край света белого, пока не найду их». При этом указала она на двенадцать рубах, которые принадлежали королевичам-братьям. Тогда Веньямин увидел, что это их сестра, и сказал: «Я – Веньямин, твой младший брат». И она стала плакать от радости и Веньямин тоже, и они целовались и миловались от всего сердца. Затем он сказал: «Милая сестрица, тут есть еще некоторое препятствие… Ведь мы пообещали, что каждая девочка, с которой мы встретимся, должна будет умереть, ибо мы из-за девочки должны были покинуть наше родное королевство». А она на это: «Так что же? Я охотно умру, если смертью своею могу освободить моих двенадцать братьев от ссылки». – «Нет, – отвечал он, – ты не должна умереть; садись вот под этот чан и сиди, пока не придут остальные одиннадцать братьев; уж я с ними как-нибудь улажусь». Так она и сделала. С наступлением ночи вернулись и остальные братья с охоты, и ужин им был готов. И когда они сидели за столом, то спросили: «Что слышно новенького?» Веньямин отвечал: «Неужто вы ничего не знаете?» – «Нет», – отвечали те; а Веньямин продолжал: «Как же это так? Вы по лесу рыщете, а я дома сижу, да более вас знаю!» – «Ну так рассказывай нам!» И он отвечал им: «А обещаете ли вы мне все, что первая девочка, которая нам встретится, не будет убита?» – «Да, да! – крикнули они все разом. – Она должна быть помилована!.. Ну-ну, рассказывай!» Тогда он и сказал: «Наша сестра здесь!» – и приподнял чан, и королевна вышла из-под него в своих богатых одеждах и с золотою звездою во лбу, и явилась им такою прекрасною, такою нежною и стройною. И все они ей обрадовались, бросились ей на шею, целовали ее и полюбили от всего сердца.
И вот она осталась вместе с Веньямином в их доме и стала помогать ему в работе. А остальные одиннадцать братьев по-прежнему рыскали по лесу, били всякую дичь, диких коз, птиц и голубков, чтобы было им что поесть, а сестра с братом Веньямином заботились о том, чтобы им еду приготовить. Она собирала валежник на топливо и коренья на приправу и горшки около огня ворочала – и ужин был всегда на столе, когда возвращались домой ее одиннадцать братьев. Она и вообще наблюдала за порядком в домике, и постели им постилала чистенько и беленько, и братья были ею довольны и жили с нею в большом согласии. По прошествии некоторого времени случилось однажды, что Веньямин с сестрою приготовили братьям отличное угощенье, и когда они все сошлись, сели за стол, то стали превесело и есть, и пить. А позади заколдованного домика был небольшой садик, и в том садике росли двенадцать лилий. Сестра задумала братьям доставить удовольствие, сорвала эти двенадцать цветков и хотела каждому из них поднести по цветку после ужина. Но как только она цветки сорвала, в то же мгновение ее двенадцать братьев обратились в двенадцать воронов и полетели за лес, а дом и сад – все исчезло, как не бывало. И очутилась бедная девочка одинешенька в диком лесу, и когда стала оглядываться кругом, то увидела рядом с собою старуху, которая ей и сказала: «Дитя мое, что ты это наделала? Зачем ты сорвала эти двенадцать белых лилий? Ведь эти цветки были твои братья, и вот теперь они навек обратились в воронов». Девочка отвечала ей со слезами: «Неужто нет никакого средства их спасти?» – «Нет, – сказала старуха, – одно только и есть средство во всем свете, да и то такое трудное, что ты этим средством их не избавишь… Ты должна сама семь лет быть немою, не должна ни говорить, ни смеяться, и если ты хоть одно слово проронишь, а до семи лет недоставать будет хоть одного часа, то все твои труды пропали, и это одно твое слово убьет всех твоих братьев».
Тогда девочка произнесла в сердце своем: «Я знаю, что спасу своих братьев», – и пошла по лесу, отыскала себе высокое дерево, залезла на него и стала прясть, и не говорила, не смеялась. Случилось, однако же, так, что один король заехал в тот лес на охоту, а у того короля была большая борзая собака, которая прямо подбежала к тому дереву, на котором девушка сидела, стала около него кружить и лаять вверх. Подъехал к дереву король, и увидел королевну-красавицу с золотою звездою во лбу, и так восхитился ее красотою, что крикнул ей прямо, не желает ли она быть ему супругою. Она ему ничего не ответила, только головкою кивнула. Тогда он сам влез на дерево, снял ее оттуда, посадил к себе на лошадь и привез домой. Свадьбу отпраздновали великолепно и весело, но невеста короля не говорила и не смеялась. Когда уж они года два прожили друг с другом в полном согласии, мачеха короля, женщина злая, стала на молодую королеву нашептывать и клеветать королю: «Вывез-де ты из леса простую нищую, и кто ее знает, какими она безбожными делами занимается втайне от нас! Если она точно немая и не может говорить, так ведь она, по крайней мере, могла бы смеяться; ну а уж кто не смеется, у того, конечно, совесть нечиста!» Король долго не хотел верить этим наговорам, однако же старуха так настаивала на своем и обвиняла свою невестку в стольких злодеяниях, что король наконец поверил этим наговорам и приговорил жену к смертной казни.
Во дворе королевского замка был разведен большой костер, на котором должны были ее сжечь, и король стоял у верхнего окошечка замка и смотрел сквозь слезы на все эти приготовления, потому что все же очень любил свою жену. Когда она уже была привязана к столбу и пламя костра длинными красными языками стало лизать край ее одежды, истек последний миг заветных семи лет. Тогда в воздухе послышался свист крыльев, и двенадцать воронов явились над костром и опустились наземь; и чуть земли коснулись, обратились в ее двенадцать братьев, которые ей обязаны были своим спасением. Они разбросали костер, погасили пламя, отвязали сестру от столба и стали ласкать и целовать ее. Тут уж, когда она могла открыть уста и говорить, она рассказала королю, почему была нема и никогда не смеялась. Король с радостью узнал о том, что она невинна, и они все вместе жили в согласии до самой смерти. А злая мачеха была отдана на суд, и суд присудил посадить ее в бочку с кипящим маслом и ядовитыми змеями, и она погибла злою смертью.
10. Всякий сброд
На белом свете жили-были петушок с курочкой. Вот и сказал петушок курочке: «Теперь самое время орехам зреть; пойдем на гору и наедимся ими досыта, пока их белка все к себе не перетаскала». – «Ладно, – отвечала курочка, – пойдем, потешим утробушку». И пошли они на гору, и так как день был светлый, то они и оставались там до самого вечера. И право уж, не знаю, наелись ли они чересчур плотно или высокомерие их обуяло, но только не захотелось им возвращаться домой пешком, и петушку пришлось смастерить небольшую повозку из ореховой скорлупы. Когда повозка была готова, курочка сейчас в нее уселась и говорит петушку: «А ну-ка впрягайся да вези меня». – «Еще что выдумала, – сказал петух, – да я лучше пешком домой пойду, чем впрягаться стану. Нет, между нами такого уговора не было. Кучером еще, пожалуй, готов быть и на козлах сидеть; а чтобы на себе тащить – не согласен!»
Между тем как они спорили, затараторила на них утка: «Ах вы, воришки, да кто вам позволил в мой орешник на горе ходить? Ужо вот – поплатитесь за это!» – и с раскрытым клювом налетела на петушка. Однако же петушок – не будь промах – клюнул утку в брюхо, а затем уж так храбро напал на нее со своими шпорами, что она стала просить пощады и охотно обязалась в виде наказания тащить на себе повозку. Тут уж петушок взобрался на козлы кучером и давай погонять: «Утка, валяй во все лопатки!» Проехав часть пути, повстречали они еще двоих путников: булавку и иголку. Те крикнули: «Стой, стой!» – и стали говорить, что вот, мол, сейчас стемнеет, тогда им и шагу нельзя ступить далее, да и грязно, мол, очень по дороге – так нельзя ли им тоже в повозке примоститься: а то они в портняжной гостинице у ворот застоялись и около пива задержались. Петушок, видя, что они ребята тощие, места много не займут, взял их обоих в повозку, только с тем уговором, чтобы они ни ему, ни его курочке на ноги не наступали. Поздно вечером приехали они к гостинице, и так как им не хотелось дальше ехать ночью, да и утка еле на ногах держалась и то на один бок, то на другой валилась, то и завернули в гостиницу. Хозяин сначала стал было ломаться да говорить, что у него в доме места нет, да и то подумал, что приезжие – народ не важный; потом, однако же, сдался на их сладкие речи – что вот, мол, ему достанется яичко, которое курочка дорогой снесла, да и утку он тоже может удержать при себе, а та, мол, каждый день по яичку кладет… Сдался – и впустил их ночевать. Они, конечно, велели себе подать ужин и воздали ему по чести. Ранешенько утром, когда еще все спали, петушок разбудил курочку, достал яичко, проклевал его, и они вместе им позавтракали, а яичную скорлупу бросили на очаг. Потом пошли к иголке, которая еще спала, взяли ее за ушко и загнали в подушку хозяйского кресла; булавку прикололи к полотенцу хозяина, а сами скорее пустились бежать. Утка спала под открытым небом, во дворе, услышала, как они улизнули, и тоже приободрилась; разнюхала какой-то ручеек и поплыла по течению его – и откуда прыть взялась! Не то что повозку тащить! Только уж часа два спустя протер себе хозяин глаза на своей пуховой перине, умылся и только хотел было утереться полотенцем, как булавка царапнула его по лицу и провела красный рубец от уха до уха. Пошел он в кухню и хотел было трубочку закурить; но чуть только подошел к очагу – обе яичные скорлупы как прыгнут ему в глаза… «Да что же это сегодня все моей голове достается!» – сказал он про себя и с досадой опустился на свое дедовское кресло, но тотчас же вскочил с него и вскрикнул: «Ай! Ай!» – потому что иголка его очень больно (и не в голову) уколола. Тут уж он совсем обозлился и стал во всех этих проделках подозревать этих приезжих, которые накануне прибыли так поздно: пошел, посмотрел – а их и след простыл. Тут он дал себе клятву никогда больше не пускать к себе под крышу всякий сброд, который ест много, не платит ничего, да еще в виде благодарности пускается вот на какие штуки!
11. Братец и сестрица
Братец взял сестрицу за руку и сказал: «С той поры как матушка скончалась, нет у нас ни на час радости; мачеха бьет нас каждый день, а когда мы к ней приходим, она нас гонит от себя пинками прочь. Кормит она нас одними оставшимися от стола черствыми корками, и собачонке под столом живется куда лучше: той все же, хоть изредка, она швырнет лакомый кусочек! Боже сохрани, кабы наша матушка об этом знала! Пойдем, станем вместе бродить по белу свету!» И пошли, и шли целый день, по лугам, по полям и камням, и, когда шел дождь, сестричка приговаривала: «И небо, и сердца наши заодно плачут!» Вечером пришли они в большой лес и были так утомлены своей скорбью, голодом и дальним путем, что забрались в дупло дерева и уснули.
На другое утро, когда они проснулись, солнце стояло уже высоко в небе и горячо пригревало дупло. Тогда братец сказал: «Сестрица, мне пить хочется, и, если бы я знал тут поблизости ключик, я бы сейчас туда сбегал и напился; мне кажется, я слышал тут журчанье поблизости». Он встал, взял сестрицу за руку, и они пошли разыскивать ключик. А злая мачеха их была ведьма и видела, как дети ушли из дому, и сама, невидимой, как все ведьмы, прокралась за ними следом и все ключи в лесу заколдовала. Вот и нашли они ключик, который так и блестел, попрыгивая по каменьям, и братец хотел уже из него напиться; однако же сестрица прослышала, как ключик среди плеска журчал: «Кто из меня выпьет водицы – в тигра обратится! Кто из меня выпьет водицы – в тигра обратится!» Тогда сестрица воскликнула: «Прошу тебя, братец, не пей, не то оборотишься лютым зверем и меня растерзаешь». Братец не стал пить, хотя и мучила его невыносимая жажда, и сказал: «Я подожду до ближайшего источника». Когда они пришли ко второму ключику, сестрица и в том, среди журчанья, услышала: «Кто из меня воды напьется – волком обернется, кто из меня воды напьется – волком обернется». И крикнула сестрица братцу: «Братец, прошу тебя, не пей, не то обернешься волком и съешь меня». Не стал пить братец и сказал: «Я обожду до ближайшего источника; но уж там напьюсь непременно, что бы ты там ни говорила: жажда моя слишком невыносима». Вот пришли они и к третьему источнику, и сестрица услыхала, как он, среди плеска, журчал: «Кто из меня напьется – диким козликом обернется, кто из меня напьется – диким козликом обернется». Сестрица сказала: «Ах, братец, прошу тебя, не пей, не то диким козликом обернешься, убежишь от меня». Но братец уж бросился к ключу, нагнулся к нему и хлебнул водицы, и чуть только первая капля ее попала ему на губы – он обернулся диким козликом.
Поплакала сестрица над заколдованным братцем, и козлик поплакал тоже и сидел около нее грустный, унылый. Наконец сестрица сказала: «Не печалься, милый козлик, я тебя никогда не покину». Тогда взяла она свою золоченую подвязку и повязала ее козлику на шею; потом нарвала ситовнику и сплела из него мягкий шнурок. На этот шнурок привязала она козлика и повела, и все шла да шла в глубь леса. И вот после долгого-долгого перехода они пришли наконец к маленькому домику, и сестрица в него заглянула; домик оказался пуст, и она подумала: «Здесь можем мы остаться и поселиться». Тогда набрала она листвы и моху на мягкую постельку для козлика и каждое утро выходила из дома и собирала для себя коренья, ягоды и орехи, а для козлика приносила нежной травки, которую тот ел у нее из рук и был доволен и играл около нее. Вечерком, утомившись, сестричка, бывало, помолится, положит голову козлику на спину, словно на подушечку, да так и уснет. И если бы только у братца был его прежний, человеческий образ, им бы жилось отлично.
Так и жили они некоторое время одни-одинешеньки в глуши. Случилось, однако же, так, что король той страны затеял в том лесу большую охоту. Раздались повсюду звуки рогов, лай собак, веселые крики охотников далеко разнеслись по лесу, и козлик слышал все это, и очень бы хотелось ему при этом быть. «Ах, – сказал он сестрице, – выпусти ты меня посмотреть на охоту! Не сидится мне здесь на месте!» – и упрашивал ее до тех пор, пока она не отпустила. «Только смотри, – сказала она ему, – вечером возвращайся ко мне, ведь я от этих злых охотников должна буду запереться, а чтобы я тебя узнала, так постучись да скажи: «Сестричка, впусти меня» – и если ты так не скажешь, то и дверки моей не отворю тебе». Вот и выскочил козлик из дома, и было ему так хорошо, так весело на свежем воздухе. Король и его слуги приметили красивое животное и пустились было за ним в погоню, да никак не могли поймать, и когда уже думали, что вот-вот он у них в руках, тот прыгнул через куст и исчез. Чуть стемнело, он прибежал к домику, постучался и сказал: «Сестричка, впусти меня». Тогда была ему отворена маленькая дверка, он прыгнул в дом и целую ночь отдыхал на своем мягком ложе. На другое утро охота продолжалась снова, и когда козленочек заслышал звук рогов и порсканье егерей – он опять стал тревожиться и сказал: «Сестричка! Отопри мне, выпусти меня». Сестричка отперла ему дверь и сказала: «Только вечером приходи непременно и не забудь своих словечек». Когда король и его егеря опять увидели козлика с золотым ожерельем, все они бросились за ним в погоню, но он оказался необычайно быстроногим и проворным. Целый день они за ним гонялись, наконец, под вечер, таки окружили его, и один из егерей поранил его в ногу, так что он захромал и побежал уж не так быстро. Тогда за ним следом прокрался один из егерей до самого домика и слышал, как козлик сказал: «Сестричка, впусти меня» – и видел, как дверь перед ним отворилась и вновь захлопнулась. Егерь все это отлично запомнил, пошел к королю и рассказал ему, что он видел и что он слышал. Тогда король сказал: «Завтра еще поохотимся».
А сестричка страшно перепугалась, когда увидела, что ее козлик поранен. Она смыла кровь с его раны, приложила к ней целебные травы и сказала: «Ступай на свою постельку, милый козлик, чтобы поскорее выздороветь». Рана была, однако же, так незначительна, что козлик поутру ее уже и не чувствовал. И когда он услышал долетавшие из леса веселые звуки охотничьих рогов, он сказал: «Не могу высидеть дома, я должен там быть; меня ведь не так скоро они изловят». Сестрица заплакала и стала ему говорить: «Вот они тебя теперь убьют, а я здесь в лесу одна и всеми покинута; не пущу я тебя сегодня». – «Так я тут умру на глазах у тебя с горя! – отвечал козлик. – Когда я слышу звук охотничьего рога, то у меня туда душа рвется!» Увидела сестрица, что его не удержишь, и с великою неохотою отперла ему дверь, и козлик, веселый и бодрый, махнул в лес. Король, чуть только его увидел, сказал своим егерям: «Теперь гонитесь за ним по следу целый день до самой ночи, но чтобы ему никто никакого зла не сделал». А когда солнце закатилось, он сказал тому егерю, что накануне следил за козликом: «Ну пойдем, покажи мне лесной домик». Очутившись перед дверкой, он постучался и крикнул: «Сестричка, впусти меня». Тогда дверка отворилась, король вошел в домик и увидел там девушку невиданной красоты. Она испугалась, увидев, что вошел не козлик ее, а мужчина с золотой короной на голове. Но король ласково посмотрел на нее, протянул ей руку и сказал: «Не желаешь ли ты со мною ехать в мой замок и быть мне милою женою?» – «О да! – сказала девушка. – Но и козлик должен быть при мне, я его здесь не оставлю». – «Пусть остается при тебе, – сказал король, – пока ты жива, и пусть у него будет всего вдоволь». Тем временем и козлик подоспел, и сестрица опять привязала его на шнурок, взяла шнурок в руки и пошла вместе с козликом из лесного домика.
Король посадил красотку с собою на коня и повез ее в свой замок, где свадьба была сыграна богато-пребогато, и сестричка стала королевой и долгое время жила с мужем в полном довольстве. И за козликом все ухаживали и берегли его, и он прыгал себе на свободе, по замковому саду. А злая мачеха, из-за которой детки пошли по миру, уж думала, что сестричку, вероятно, дикие звери растерзали в лесу, а братец, превращенный в дикого козлика, подстрелен охотниками. Когда же она услышала, что они были так счастливы и что им жилось хорошо, то зависть и вражда вновь заговорили в ее сердце и не давали ей покоя, и стала она только о том думать, как бы их обоих снова сделать несчастными. Родная-то дочка мачехи, дурная, как смертный грех, да притом еще и одноглазая, стала попрекать свою мать и говорила: «Мне бы следовало быть королевой, а не той девчонке». – «Сиди да молчи, – сказала старая ведьма, ублажая ее. – Придет время – так уж я воспользуюсь». По прошествии известного времени королева родила славного мальчугана. А король-то как раз в это время на охоте был… Вот старая ведьма и приняла на себя внешность служанки королевы, вошла в комнату, где лежала родильница, и сказала: «Пожалуйте, ванна для вас готова, она вам будет полезна и придаст вам новые силы; пожалуйте скорее, пока не остыла вода». Дочка ее была у нее тут же под рукою, вместе снесли они ослабевшую королеву в баню и опустили ее в ванну; затем заперли дверь накрепко и убежали оттуда. А в бане-то развели такой адский огонь, что прекрасная юная королева должна была неминуемо там задохнуться…
Когда это было сделано, старая ведьма взяла свою дочку, надела на нее чепец и положила ее в постель на место королевы. Она придала ей и образ, и внешность королевы, только как она была крива на один глаз, так и осталась; а для того, чтобы король этого не заметил, ведьмина дочка должна была лежать на том боку, на который была кривоглаза. Вечером, когда король вернулся и услышал, что у него родился сынок, он обрадовался от всего сердца и захотел подойти к постели и взглянуть на свою милую жену. Тогда старая ведьма поспешила крикнуть: «Ради бога, опустите занавеси, королева еще не должна смотреть на свет, и притом ей нужен покой». Король отошел от кровати и не знал, что на ней лежала не его жена, а другая, подставная королева.
В самую полночь, когда все спали, мамка, которая сидела в детской у колыбельки и одна только не спала во всем доме, увидела, что дверь отворилась, и настоящая королева вошла в детскую. Она вынула ребенка из колыбели, положила его на руку и покормила его грудью. Затем она поправила ему подушечку, положила его опять в колыбельку и прикрыла одеяльцем. Не забыла она и козлика, пошла в угол, где он лежал, и погладила его по спине. Затем она в глубоком молчании вновь вышла из двери, а мамка на другое утро спрашивала сторожей, не приходил ли кто в замок ночью, и получила ответ: «Нет, мы никого не видали». Так приходила она много ночей подряд и никогда при этом не обмолвилась ни единым словом; мамка видела ее каждую ночь, но никому не решалась ничего о том сказать.
По прошествии некоторого времени королева во время своего ночного посещения заговорила и сказала:
Что, мое дитятко? Что, козлик мой?
Приду еще дважды и уйду на покой.
Мамка не отвечала ей ничего; но когда она исчезла, мамка пошла к королю и рассказала ему все. Король сказал: «Боже мой, что бы это значило? Следующую ночь я проведу у колыбели сына». И точно, с вечера пришел он в детскую, и ровно в полночь снова явилась королева и сказала:
Что, мое дитятко? Что, козлик мой?
Приду еще раз я и уйду на покой.
И затем стала нянчиться с ребенком, как и в предыдущие посещения, и потом исчезла. Король не решился с нею заговорить, но не спал и в следующую ночь. И опять она повторила:
Что, мое дитятко? Что, козлик мой?
Пришла я в последний раз – иду на покой.
Тут уж король не мог воздержаться, бросился к ней и сказал: «Ты не кто иная, как моя милая жена!» И она отвечала: «Да, я твоя милая жена», и в то же мгновение, по милости Божьей, жизнь возвратилась к ней, и она предстала пред королем свежая, румяная и здоровая. Затем она рассказала королю о том злодействе, которое совершила над нею злая ведьма и ее дочь. Король приказал обеих вести в суд, и там был им вынесен приговор. Дочку присудили отвести в лес, где ее растерзали дикие звери, а ведьму взвели на костер, где она и сгорела. И когда от ведьмы остался только один пепел, дикий козлик перестал быть оборотнем и вновь стал юношей; и жили братец с сестрицею неразлучно и счастливо до самой их смерти.
12. Колокольчик[1 - В других переводах – Рапунцель (прим. ред.).]
Где-то далеко, в тридесятом царстве, жили-были муж с женою, которые уж много лет сряду тщетно желали иметь детей; наконец жена получила возможность надеяться, что милосердный Бог исполнит ее желание. В задней стороне их дома было небольшое оконце, из которого виден был превосходный сад, переполненный самыми лучшими цветами и растениями. Но он был обнесен высокой стеной, и никто не смел в него входить, потому что он принадлежал волшебнице, которая пользовалась обширной властью, и все ее боялись. Однажды жена стояла у этого оконца и глядела в сад и увидела грядку, которая была сплошь засажена чудными садовыми колокольчиками, и все они на вид были такие свежие и красивые, что она почувствовала непреодолимое желание поесть этих колокольчиков. Желание ее с каждым днем возрастало, и так как она знала, что ей нельзя было добыть их, то она совсем упала духом, побледнела и опустилась. Тогда муж перепугался и спросил: «Да что с тобой, милая женушка?» – «Ах! – отвечала она. – Если мне нельзя будет поесть тех садовых колокольчиков, что растут у нас в саду позади дома, то я не выживу». Муж, который очень ее любил, сказал себе: «Ну прежде чем жена умрет, ты ей добудешь тех садовых колокольчиков, чего бы они тебе ни стоили». В сумерки перелез он через стену в сад волшебницы, впопыхах нарвал полную пригоршню садовых колокольчиков и принес своей жене. Та тотчас сделала себе из них салат и поела его с большим наслаждением. Но это кушанье ей так понравилось, что на другой день ей еще втрое более захотелось его поесть. Ради ее успокоения пришлось мужу опять лезть в сад. И он в сумерки опять спустился туда, но лишь только перебрался через стену, как очень перепугался, потому что очутился лицом к лицу с волшебницей. «Как дерзаешь ты, – сказала она, гневно на него глянув, – перелезать в мой сад и таскать у меня мои садовые колокольчики? Это тебе не пройдет даром!» – «Ах! – сказал он. – Смените гнев на милость, ей-ей, из нужды на это решился: жена моя увидала ваши колокольчики из окошка и таким загорелась желанием, что, кажется, тут бы ей и смерть пришла, кабы не дать ей тех колокольчиков покушать». Тогда волшебница поунялась в гневе и сказала ему: «Коли это так, как ты говоришь, то я тебе дозволю взять сколько хочешь колокольчиков, но только с одним условием: ты должен мне отдать того ребенка, который у твоей жены родится. Ему будет у меня хорошо, и я буду о нем заботиться, как родная мать». С перепугу он на все согласился, и, когда его жене Бог дал дочь, тотчас явилась волшебница, назвала ребенка Колокольчиком и унесла к себе.
Колокольчик была прелестнейшая девочка. Когда ей минуло двенадцать лет, волшебница заключила ее в башню среди леса, и в той башне не было ни двери, ни лестницы, только на самом верху маленькое окошечко. Когда волшебница хотела попасть в башню, то подходила к ней и кричала снизу:
Колокольчик садово?й,
Спусти косыньку за мной!
А волосы у Колокольчика были чудные, тонкие, как золотая пряжа. Заслышав голос волшебницы, она распускала свои косы, обвивала их вверху около оконного затвора, и тогда ее волосы золотистой волной падали на двадцать локтей ниже окна, и волшебница по ним взбиралась наверх.
Года два спустя случилось однажды, что тем лесом проезжал королевич и путь его лежал мимо той башни. И услышал он в той башне пение, которое было так приятно, что он приостановился и стал прислушиваться. Это пела Колокольчик – в своем уединении она старалась скоротать время, потешаясь своим милым голоском. Королевич хотел было взобраться на ту башню и стал искать в нее вход, но дверей никаких не оказалось. Он поехал домой; однако же это пение так тронуло его сердце, что он каждый день ходил в лес и все прислушивался. Однажды стоял он там, около башни, укрывшись за деревом, и увидел, что приблизилась к ней волшебница, и услышал, как она снизу вверх крикнула:
Колокольчик садово?й,
Спусти косыньку за мной!
Тогда Колокольчик опустила вниз свои заплетенные косы, и волшебница поднялась по ним на верх башни. «Коли на верх башни по этой лестнице ходят, – подумал королевич, – так я тоже когда-нибудь попытаю счастья». И на другой же день с наступлением темноты он подошел к башне и крикнул:
Колокольчик садово?й,
Спусти косыньку за мной!
Тотчас спустились косы сверху, и королевич взобрался по ним на башню.
Сначала Колокольчик очень испугалась, когда к ней вошел мужчина, а она ни одного и в глаза не видывала! Но королевич заговорил с нею очень ласково и рассказал ей, как его сердце было тронуто ее пением и как он с тех пор не мог успокоиться, пока ее не увидел. Тогда у Колокольчика и страх прошел, и когда он ее спросил, желает ли она его взять себе в мужья, а она видела, что он и молод, и прекрасен, то подумала: «Ему я буду милее, чем старой Гошэль (так звали волшебницу)». И отвечала ему согласием, и подала ему руку. Она сказала: «Я охотно пойду с тобою, только не знаю, как бы мне сойти вниз? Когда ты будешь ко мне приходить, то приноси каждый раз с собою моток шелку; я из него стану плести лестницу, и, когда она будет готова, я по ней сойду, и ты меня возьмешь с собою». Они условились при этом, что он будет бывать у нее каждый вечер, потому что по утрам приходила в башню старуха. Волшебница, со своей стороны, ничего было не заметила, пока однажды Колокольчик не спросила ее: «Скажите, пожалуйста, госпожа Гошэль, отчего это мне гораздо труднее бывает вас поднимать сюда, на башню, нежели молодого королевича? Тот – в один миг, уж и здесь!» – «Ах ты, безбожница! – воскликнула волшебница. – Что я от тебя слышу? Я думала, что тебя от всего света удалила, а ты все же обманула меня!» В гневе своем ухватила она чудные волосы Колокольчика, обмотала их раза два около левой руки, а в правую взяла ножницы, и – раз, ее волосы были обрезаны, и чудные косы пали к ногам волшебницы. Не удовольствовавшись этим, волшебница была настолько безжалостна, что унесла бедняжку в дикую пустыню, где она должна была жить в великом горе и лишениях.
В тот же день, расправившись с Колокольчиком, волшебница под вечер закрепила косы наверху к оконному затвору, и когда королевич приехал и крикнул:
Колокольчик садово?й,
Спусти косыньку за мной! —
она спустила косы вниз, королевич взобрался по ним наверх, но встретил там не свою милую, а волшебницу, которая бросила на него злобный, ядовитый взгляд. «Ага! – воскликнула она насмешливо. – Ты приехал за своей милой, но только эта красивая птичка уже не сидит в своем гнездышке и не поет более – кошка ее утащила, да еще и тебе-то глаза повыцарапает! Да, нет тебе более Колокольчика – ты ее уж никогда более не увидишь». Королевича забрало такое горе, что он в отчаянии бросился с башни: не убился до смерти, но терновник, в который он упал, выколол ему глаза.
Так бродил он по лесу, питался одними кореньями и ягодами и горько оплакивал утрату своей милой. И много лет он скитался в величайшей нищете и наконец попал в пустыню, где бедствовала его милая, вместе с сыновьями-близнецами, которые у нее родились. Тогда он вдруг услышал голос, показавшийся ему знакомым; он пошел прямо на этот голос, и, когда приблизился, Колокольчик узнала его и со слезами бросилась ему на шею. Две ее слезинки попали ему на глаза, и глаза снова прозрели. И он мог видеть, как прежде. Тогда повел он ее с собою в свое царство, где все приняли их с радостью, и они долго жили счастливые и довольные.
13. Три человечка в лесу
Жил-был муж, у которого умерла жена; и жила-была жена, у которой умер муж. И у вдовца осталась дочка, и у вдовы – дочка. Девушки были между собою знакомы и вместе хаживали на прогулки и затем заходили в дом ко вдове. И стала вдова говорить дочери вдовца: «Слышь-ка, скажи своему отцу, что я за него хочу выйти замуж и что ты тогда каждое утро в молоке хоть купайся и вина пей вволю, а моей дочке и водицы будет полно». Девушка пошла домой и рассказала своему отцу, что говорила вдова. Вдовец сказал: «Что мне делать? Женишься – нарадуешься, да женишься же – и наплачешься…» Наконец, не зная, на что решиться, он снял с себя сапог и сказал дочке: «Возьми этот сапог – у него в подошве дыра, ступай на чердак, повесь сапог на большой гвоздь и налей в сапог воды. Коли вода в нем удержится – я возьму себе вторую жену, не удержится – не возьму». Девушка поступила так, как ей было приказано; но от воды подошва разбухла, и дыру затянуло, и сапог оказался полон воды до краев. Дочь доложила об этом отцу. Тот сам взобрался наверх и когда увидел, что она сказала правду, то пошел он ко вдове – посватался за нее и сыграл свадьбу.
На другое утро после свадьбы, когда обе девушки встали, перед вдовцовой дочкой стояло молоко для мытья и вино для питья, а перед вдовьей дочкой – вода для мытья и вода для питья. На следующее утро вода для питья и вода для мытья стояла одинаково и перед вдовцовой, и перед вдовьей дочкой. На третье утро вода для мытья и вода для питья стояла перед вдовцовой дочкой, а молоко для мытья и вино для питья – перед вдовьей дочкой, да так и осталось. Мачеха падчерицу свою возненавидела и не знала, как бы ее со свету сжить. Притом же была она и завистлива, потому что падчерица была красива и миловидна, а ее родная дочь некрасива и противна.
Однажды зимою, когда земля замерзла, как камень, а по горам и по долам всюду лежал глубокий снег, мачеха сшила падчерице платье из бумаги, позвала ее и сказала: «Вот, надень это платье, ступай в лес и принеси мне корзиночку земляники; мне очень этой ягоды захотелось!» – «Ах, боже мой! – сказала падчерица. – Да ведь зимою земляника? И земля замерзла, и все снегом покрыто. И зачем же мне идти в лес в бумажном платье? Ведь на дворе так холодно, что дух захватывает… Этакое платье и ветер продует, и терновник разорвет его в клочья у меня на теле». – «Смеешь ты мне еще противоречить? – сказала мачеха. – Проваливай, да не смей мне на глаза показываться, пока не наберешь полную корзиночку земляники!» Потом она дала ей еще кусок черствого хлеба и сказала: «Этим ты можешь день пропитаться». А сама подумала: «Она в лесу замерзнет и околеет с голоду – так авось я ее и никогда больше не увижу».
Падчерица послушалась мачехи, надела бумажное платье и вышла из дому с корзиночкой. Везде кругом только и видно было, что снег, и из-под него не торчало ни одной зеленой былиночки. Когда она пришла в лес, то увидела там маленький домик; из окошечка того домика выглядывали три крошечных человечка. Она с ними поздоровалась и скромненько постучалась в их дверь. Те крикнули: «Входи!» – и она вошла в комнату и присела на скамью около печки; там хотела она погреться и съесть свой кусок хлеба. Три крошечных человечка сказали: «Поделись и с нами твоим куском». – «Охотно поделюсь», – сказала она, разломила свой кусок надвое и дала им половину. Те спросили ее: «Чего ты здесь ищешь в лесу в зимнее время, да еще в твоем продувном платьишке?» – «Ах, – отвечала она, – я должна здесь набрать полную корзиночку земляники и без того не смею домой возвратиться». Когда она съела свою долю хлеба, они дали ей метлу и сказали: «Поди размети этой метлой снег около задней двери избушки». И чуть только она вышла за двери, они стали между собой совещаться: «Чем бы ее одарить за то, что она такая славная и добрая, и за то, что хлеб свой поделила с нами?» Тогда первый сказал: «Я одарю ее тем, что она день ото дня хорошеть станет». Второй сказал: «Я одарю ее тем, что у нее за каждым словом по червонцу будет выпадать изо рта». Третий сказал: «А я добьюсь того, что придет король и возьмет ее себе в супруги».
Между тем девушка выполнила то, что ей приказали три человечка: размела снег метлою позади избушки, и что же там оказалось? Зрелая земляника, которая так и выставляла из-под снега свои темно-красные ягоды! Рада-радешенька, она набрала этих ягод полную корзиночку, поблагодарила маленьких человечков, каждому из них пожала руку и побежала домой, чтобы вручить мачехе то, что та желала получить. Когда она вошла в дом и пожелала матери добрый вечер, у нее вдруг вывалился червонец изо рта. Затем она стала рассказывать обо всем, что с нею в лесу случилось, и что ни слово, то у нее из уст выпадали червонец за червонцем, так что вскоре вся комната была ими усеяна. «Подумаешь, какая важность, что она так деньгами швыряет!» – сказала мачехина дочка; а сама втайне завидовала падчерице и тоже захотела непременно побывать в лесу за земляникой. Мать отсоветывала ее: «Не ходи, милая доченька, и холодно, и простудиться можешь». Но так как та все настаивала на своем, то мачеха наконец уступила, сшила дочке славную шубу, которую та должна была надеть, и дала ей с собою ломоть хлеба с маслом и пирожное про запас.
Дочка пошла в лес, и прямо к маленькому домику. Те же три крошечных человечка по-прежнему смотрели в окошечко, но она, не поклонившись им, даже не удостоив их взглядом, вошла в избу, присела к печке и стала уписывать свой хлеб с маслом и свое пирожное. «Поделись с нами!» – крикнули ей человечки, но она им отвечала: «Мне и самой-то мало, так как же я еще другим отделять стану?» Когда она весь свой запас съела, они ей сказали: «Вот тебе метла, поди-ка размети нам почище снег перед задней дверкой». – «А и сами разметете, – отвечала мачехина дочка, – я вам не служанка». Когда она увидела, что они ничего не хотят ей подарить, она пошла из избушки вон. Тогда стали маленькие человечки между собою сговариваться: «Чем бы нам ее одарить за то, что она такая неприветливая и сердце у нее такое злое и завистливое, что на нее никто не угодит?» И первый из них сказал: «Я одарю ее тем, что она день ото дня будет становиться безобразнее». Второй сказал: «Я одарю ее тем, что у нее при каждом слове будет выпадать из рта по жабе». Третий сказал: «Я одарю ее тем, что она умрет позорною смертью». А мачехина дочка поискала-поискала в лесу земляники, ничего не нашла и, злая-презлая, возвратилась домой. И чуть только открыла рот, чтобы рассказать матери обо всем, что в лесу с ней случилось, как стали у нее за каждым ее словом выскакивать изо рта жабы, так что она всем опостылела.
Вот и стала мачеха еще более злиться на свою падчерицу, которая день ото дня становилась красивее, и все думала о том, как бы причинить ей какое-нибудь горе. Наконец взяла она котел, поставила его на огонь и стала в нем кипятить шерстяную пряжу. Когда пряжа прокипятилась, она взвалила ее на плечи бедной девушке, дала ей в руки топор и послала ее на реку: пусть, мол, там прорубь прорубит и всю пряжу выполощет. Падчерица была послушна, пошла на реку и стала прорубать дыру во льду, и когда прорубала, откуда ни возьмись подкатила к тому месту великолепная карета, в которой сидел сам король. Карета остановилась, и король спросил: «Дитя мое, кто ты и что ты там делаешь?» – «Я бедная девушка и полощу шерстяную пряжу». Тогда король над нею сжалился и, видя притом, какая она красавица, сказал ей: «Не хочешь ли ты со мною поехать?» – «О да, от всего сердца желаю», – отвечала она, обрадованная тем, что могла бежать с глаз долой от своей мачехи и сестрицы.
И вот она села в карету и уехала с королем, и, когда они приехали в королевский замок, ее свадьба с королем была отпразднована великолепно, сообразно с теми достоинствами, какими одарили падчерицу маленькие человечки в лесу. Год спустя родила молодая королева сына, и когда мачеха услыхала о ее великом счастье, то пришла со своей дочкой в замок и сделала вид, как будто хочет посетить больную. Когда же король как-то отлучился и никого в комнате королевы не было, злая баба схватила несчастную за голову, а дочь ее схватила за ноги и выкинули королеву из окошка, прямо в реку, протекавшую мимо замка. Затем мачеха положила свою безобразную дочку на кровать и прикрыла ее одеялом поверх головы. Когда король вернулся и хотел говорить со своею женою, старуха закричала ему: «Ни-ни, теперь говорить нельзя, она лежит в сильнейшей испарине, сегодня вы должны оставить ее в покое». Королю ничто дурное не пришло при этом в голову, и он вернулся снова в опочивальню жены уже только на другое утро; когда же он стал разговаривать с женою, а она – ему отвечать, то он увидел, что при каждом ее слове у нее из уст выпрыгивала жаба, между тем как прежде выпадало по червонцу. Изумленный этим король спросил, что это значит, но мачеха отвечала, что с королевой это приключилось от сильной испарины и что это пройдет. А ночью увидел поваренок, как приплыла из реки утица и заговорила:
Король, что с тобою?
Спишь иль не спишь ты ночною порою?
И, не получив ответа, она продолжала:
А что ж мои гости?
Тогда уж поваренок отвечал ей от себя:
Спят, что на погосте.
И она спросила еще:
А что ж мой ребенок?
И тот отвечал:
Спит среди пеленок.
Тогда утица обернулась королевою, поднялась на верх замка, попоила своего ребенка, взбила ему постельку, прикрыла его потеплее и опять серой утицей уплыла через канавку в реку. Так приходила она две ночи сряду, а на третью сказала поваренку: «Пойди и скажи королю, чтобы он взял в руки меч свой и трижды взмахнул им надо мною, когда буду стоять на пороге». Побежал поваренок и сказал королю, и тот пришел с мечом и трижды взмахнул им над видением: и по третьему взмаху его супруга стала перед ним жива-живехонька и здоровехонька, как и прежде бывала.
Король был очень этим обрадован, однако же укрыл королеву в особой комнате до того воскресного дня, в который должны были происходить крестины младенца. И когда младенца крестили, король сказал: «Какую кару следует назначить тому человеку, который возьмет спящего из постели и бросит в воду?» – «Такого злодея, – отвечала мачеха, – лучше всего было бы посадить в бочку, усаженную внутри гвоздями, и ту бочку скатить с горы в воду». Король отвечал ей на это: «Ты произнесла свой собственный приговор!» – велел притащить такую бочку, засадил в нее старуху с ее дочкой и велел крепко заколотить у бочки днище; и ту бочку скатили с горы – прямо в реку.
14. Три пряхи
Жила-была на свете девица-ленивица и прясть не охотница, и как бы мать ее к тому ни принуждала, а заставить прясть не могла. Наконец и до того дело дошло, что мать однажды не вытерпела, рассердилась и побила дочку, а та стала громко плакать. Как раз в это время королева ехала мимо и, когда услышала плач, приказала лошадей остановить, вошла в дом и спросила мать, за что она так бьет свою дочь, что ее крики слышны даже на улице. Матери совестно было обнаружить лень своей дочки, и потому она сказала: «Да вот никак ее от пряжи не отбить, все хочет прясть да прясть – а я-то бедна и не могу для нее постоянно иметь лен наготове». Тогда королева отвечала: «Я более всего люблю прясть и более всего бываю довольна, когда кругом меня шуршат колеса самопрялок; отпустите вашу дочь со мною, в мой замок, там у меня льну довольно, может себе прясть сколько душе угодно». Мать была этому радешенька, и королева увезла ее дочку с собою. По приезде в замок королева повела девушку вверх и показала ей три комнаты, снизу доверху полнешеньки чудеснейшего льна. «Вот, перепряди мне весь этот лен, – сказала королева, – и когда перепрядешь, я тебя отдам замуж за моего старшего сына, не посмотрю я и на то, что ты бедна; твое неутомимое старание заменит тебе приданое». Бедная девушка перепугалась: она не могла и подумать перепрясть такую гору льна, хотя бы она над ним и триста лет просидела и работала бы с утра и до вечера не покладая рук. Оставшись одна, она стала плакать и так три дня просидела, пальцем не шевельнув. На третий день пришла королева и очень удивилась, увидавши, что еще ничего не напрядено; но девица извинялась тем, что она все очень скучала по дому матери своей и потому не начала еще работать. Королева ее выслушала, но, уходя от нее, сказала: «С завтрашнего дня ты должна начать работать».
Когда девица опять осталась одна, то уж решительно не знала, что ей предпринять, и в горе подошла к окошку. Вдруг видит, входят во двор три бабы: у одной – нога широкая-преширокая и приплюснутая, у другой – нижняя губа такая большая, что на подбородок отвисла, а у третьей – огромный палец на руке. Они остановились перед окном, взглянули наверх и спросили девушку, о чем она горюет? Она стала жаловаться им на свою беду, и тогда те предложили ей свою помощь и сказали: «Если ты нас к себе на свадьбу пригласишь, нас не постыдишься и назовешь своими тетушками да за стол с гостями посадишь, то мы тебе твой лен перепрядем, и притом в самое короткое время». – «От души буду вам рада, – отвечала девица. – Входите же скорей и сейчас принимайтесь за работу». Тогда впустила она этих трех диковинных баб к себе и в первой комнате устроила им выемку, в которой они уселись и принялись прясть. Одна тянула нитку из кудели и вертела колесо, другая смачивала нить, третья скручивала нитку и постукивала пальцем о стол, и как ни стукнет, так и падет наземь известное количество пряжи, и притом самой тонкой. От королевы она укрывала своих трех прях и, когда та приходила, указывала ей только на груду пряжи, так что та не знала, как и расхвалить ее. Когда первая комната опустела, принялись за вторую, а там и за третью – и ту скорехонько опустошили. Затем три бабы-пряхи распрощались с девицей и сказали ей: «Не забудь только обещанного нам – в том твое счастье».
Когда девица показала королеве пустые комнаты и громадную кучу пряжи, та стала готовить свадьбу, и жених заранее радовался, что жена у него будет такая искусная и старательная, и нахвалиться ею не мог. «У меня есть три тетки, – сказала девица королеве, – и я от них много добра видела, так я и не могу забыть о них в счастии; а потому позвольте мне пригласить их на свадьбу и посадить с нами за один стол». Королева и жених сказали: «Почему бы нам это не дозволить?» Когда торжество началось, три тетки вошли в залу, очень странно одетые, и невеста, обращаясь к ним, сказала: «Милости просим, милые тетушки!» – «Ах, – сказал жених, – как это ты можешь дружить с такими уродами?» Затем он подошел к одной из трех прях, с широкой ступней, и спросил: «Отчего это у вас ступня такая широкая?» – «От нажима, – отвечала она, – от нажима». Тогда жених подошел к другой пряхе и спросил: «Отчего у вас губа такая отвислая?» – «От смачивания нитки, – сказала она, – от смачивания нитки». Тут обратился он к третьей: «Отчего у вас такой большущий палец?» – «От скручивания нитки, – сказала она, – от скручивания нитки». Королевич испугался и сказал себе: «Ну уж моя-то красавица-жена и не притронется к колесу самопрялки». Так и избавилась она от необходимости прясть эту несносную льняную пряжу!
15. Гензель и Гретель
В большом лесу на опушке жил бедный дровосек со своею женою и двумя детьми: мальчишку-то звали Гензель, а девчоночку – Гретель. У бедняка было в семье и скудно, и голодно; а с той поры, как наступила большая дороговизна, у него и хлеба иногда не бывало. И вот однажды вечером лежал он в постели, раздумывая и ворочаясь с боку на бок от забот, и сказал своей жене со вздохом: «Не знаю, право, как нам и быть! Как будем мы детей кормить, когда и самим-то есть нечего!» – «А знаешь что, муженек! – отвечала жена. – Завтра ранешенько выведем детей в самую чащу леса; там разведем им огонек и каждому дадим еще по кусочку хлеба в запас, а затем уйдем на работу и оставим их там одних. Они оттуда не найдут дороги домой, и мы от них избавимся». – «Нет, женушка, – сказал муж, – этого я не сделаю. Невмоготу мне своих деток в лесу одних оставить – еще, пожалуй, придут дикие звери да их растерзают». – «Ох ты, дурак, дурак! – отвечала она. – Так разве же лучше будет, как мы все четверо станем дохнуть с голода, и ты только знай строгай доски для гробов!» И до тех пор его пилила, что он наконец согласился. «А все же жалко мне бедных деток», – говорил он, даже и согласившись с женой. А детки-то с голоду тоже заснуть не могли и слышали все, что мачеха говорила их отцу. Гретель плакала горькими слезами и говорила Гензелю: «Пропали наши головы!» – «Полно, Гретель, – сказал Гензель, – не печалься! Я как-нибудь ухитрюсь помочь беде!» И когда отец с мачехой уснули, он поднялся с постели, надел свое платьишко, отворил дверку, да и выскользнул из дому. Месяц светил ярко, и белые камушки, которых много валялось перед домом, блестели, словно грошики. Гензель наклонился и столько набрал их в карман своего платья, сколько влезть могло. Потом вернулся домой и сказал сестре: «Успокойся и усни с Богом! Он нас не оставит». И улегся в свою постельку.
Чуть только стало светать – еще и солнце не всходило, – пришла к детям мачеха и стала их будить: «Ну-ну, подымайтесь, лентяи, пойдем в лес за дровами». Затем она дала каждому по кусочку хлеба и сказала: «Вот вам хлеб на обед, только смотрите, прежде обеда его не съешьте, ведь уж больше-то вы ничего не получите». Гретель взяла хлеб к себе, под фартук, потому что у Гензеля карман был полнешенек камня. И вот все они вместе направились в лес. Пройдя немного, Гензель приостановился и оглянулся на дом, и потом еще, и еще раз. Отец спрашивал его: «Гензель, что ты там зеваешь и отстаешь? Изволь-ка прибавить шагу». – «Ах, батюшка, – сказал Гензель, – я все посматриваю на свою белую кошечку: сидит она там на крыше, словно со мною прощается». Мачеха сказала: «Дурень! Да это вовсе и не кошечка твоя, а белая труба блестит на солнце!» А Гензель и не думал смотреть на кошечку – он все только потихонечку выбрасывал на дорогу из своего кармана по камешку.
Когда они пришли в чащу леса, отец сказал: «Ну собирайте, детки, валежник: я разведу вам огонек, чтобы вы не озябли!..» Гензель и Гретель натаскали хворосту и навалили его горой. Костер запалили, и, когда огонь разгорелся, мачеха сказала: «Вот, прилягте к огоньку, детки, и отдохните; а мы пойдем в лес и нарубим дров. Когда мы закончим работу, то мы вернемся к вам и вас возьмем с собою».
Гензель и Гретель сидели у огня, и, когда наступил час обеда, они съели свои кусочки хлеба. А так как им слышны были удары топора, то они и подумали, что их отец где-нибудь тут же, недалеко. А постукивал-то вовсе не топор, а простой сук, который отец подвязал к сухому дереву: его ветром раскачивало и ударяло о дерево. Сидели они, сидели, стали у них глаза слипаться от усталости, и они крепко уснули. Когда же они проснулись – кругом была темная ночь. Гретель стала было плакать и говорить: «Как мы из лесу выйдем?» Но Гензель ее утешал: «Погоди только немножко, пока месяц взойдет, тогда уж мы найдем дорогу». И точно, как поднялся на небе полный месяц, Гензель взял сестричку за руку и пошел, отыскивая дорогу по камешкам, которые блестели, как заново отчеканенные гроши, и указывали им путь. Они шли всю ночь напролет и на рассвете пришли-таки к отцовскому дому. Постучались они в двери, и когда мачеха им отперла и увидела, кто стучался, то сказала им: «Ах вы, дрянные детишки, что вы так долго заспались в лесу? Мы уж думали, что вы и совсем не вернетесь». А отец очень им обрадовался: его и так уж совесть мучила, что он их одних покинул в лесу.
Вскоре после того нужда опять наступила страшная, и дети услышали, как мачеха однажды ночью еще раз стала говорить отцу: «Мы опять все съели, в запасе у нас всего-навсего полкаравая хлеба, а там уж и песне конец! Ребят надо спровадить; мы их еще дальше в лес заведем, чтобы они уж никак не могли разыскать дороги к дому. А то и нам пропадать вместе с ними придется». Тяжело было на сердце у отца, и он подумал: «Лучше было бы, кабы я и последние крохи разделил со своими детками!» Но жена и слушать его не хотела, ругала его и высказывала ему всякие упреки. «Назвался груздем, так и полезай в кузов!» – говорит пословица; так и он уступил жене первый раз, должен был уступить и второй.
А дети не спали и к разговору прислушивались. Когда родители заснули, Гензель, как и в прошлый раз, поднялся с постели и хотел набрать камешков, но мачеха заперла дверь на замок, и мальчик никак не мог выйти из дома. Но он все же утешал сестричку и говорил ей: «Не плачь, Гретель, и спи спокойно, Бог нам поможет».
Рано утром пришла мачеха и подняла детей с постели. Они получили по куску хлеба, еще меньше того, который был им выдан прошлый раз. По пути в лес Гензель искрошил свой кусок в карман, часто приостанавливался и бросал по крошке на землю. «Гензель, что ты все останавливаешься и оглядываешься? – спросил его отец. – Ступай своей дорогой». – «Я оглядываюсь на моего голубка, который сидит на крыше и прощается со мною», – отвечал Гензель. «Дурень! – сказала ему мачеха. – Это вовсе не голубок твой, это труба белеет на солнце». Но Гензель все же мало-помалу успел разбросать все крошки по дороге.
Мачеха еще дальше завела детей в лес, туда, где они отродясь не бывали. Опять был разведен большой костер, и мачеха сказала им: «Посидите-ка здесь, и коли умаетесь, то можете и поесть немного; мы пойдем в лес дрова рубить, а вечером, как кончим работу, зайдем за вами и возьмем вас с собою». Когда наступил час обеда, Гретель поделилась своим куском хлеба с Гензелем, который свою порцию раскрошил по дороге. Потом они уснули, и уж завечерело, а между тем никто не приходил за бедными детками. Проснулись они уже тогда, когда наступила темная ночь, и Гензель, утешая свою сестричку, говорил: «Погоди, Гретель, вот взойдет месяц, тогда мы все хлебные крошечки увидим, которые я разбросал, – по ним и отыщем дорогу домой». Но вот и месяц взошел, и собрались они в путь-дорогу, а не могли отыскать ни одной крошки, потому что тысячи птиц, порхающих в лесу и в поле, давно уже те крошки поклевали. Гензель сказал сестре: «Авось как-нибудь найдем дорогу» – но дороги не нашли. Так шли они всю ночь и еще один день с утра до вечера и все же не могли выйти из леса, и были страшно голодны, потому что должны были питаться одними ягодами, которые кое-где находили по дороге. И так как они притомились и от голода уже еле на ногах держались, то легли они опять под деревом и заснули.
Настало и третье утро с тех пор, как они покинули родительский дом. Пошли они опять по лесу, но, сколько ни шли, все только глубже и глубже уходили в чащу его, и, если бы не подоспела им помощь, пришлось бы им погибнуть. В самый полдень увидели они перед собою прекрасную белоснежную птичку; сидела она на ветке и распевала так сладко, что они приостановились и стали к ее пению прислушиваться. Пропевши свою песенку, она расправила крылышки и полетела, и они пошли за нею следом, пока не пришли к избушке, на крышу которой птичка уселась. Подойдя к избушке поближе, они увидели, что она вся из хлеба построена и печеньем покрыта, да и окошки-то у нее были из чистого сахара. «Вот мы за нее и примемся, – сказал Гензель, – и покушаем. Я вот съем кусок крыши, а ты, Гретель, можешь себе от окошка кусок отломить – оно небось сладкое». Гензель потянулся кверху и отломил себе кусочек крыши, чтобы отведать, какова она на вкус, а Гретель подошла к окошку и стала обгладывать его оконницы. Тут из избушки вдруг раздался пискливый голосок:
Стуки-бряки под окном —
Кто ко мне стучится в дом?
А детки на это отвечали:
Ветер, ветер, ветерок,
Неба ясного сынок! —
и продолжали по-прежнему кушать, не отставая от еды. Гензель, которому крыша пришлась очень по вкусу, отломил себе порядочный кусок от нее, а Гретель высадила себе целую круглую оконницу, тут же у избушки присела и лакомилась. И вдруг распахнулась настежь дверь в избушке, и старая-престарая старуха вышла из нее, опираясь на костыль. Гензель и Гретель так перепугалась, что даже выронили свои лакомые куски из рук. А старуха только покачала головой и сказала: «Э-э, детушки, кто это вас сюда привел? Войдите-ка ко мне и останьтесь у меня, зла от меня никакого вам не будет». Она взяла деток за руку и ввела их в свою избушечку. Там на столе стояла уже обильная еда: молоко и сахарное печенье, яблоки и орехи. А затем деткам были постланы две чистенькие постельки, и Гензель с сестричкой, когда улеглись в них, подумали, что в самый рай попали.
Но старуха-то только прикинулась ласковой, а в сущности была она злою ведьмою, которая детей подстерегала и хлебную избушку свою только для того и построила, чтобы их приманивать. Когда какой-нибудь ребенок попадался в ее лапы, она его убивала, варила его мясо и пожирала, и это было для нее праздником. Глаза у ведьм красные и недальнозоркие, но чутье у них такое же тонкое, как у зверей, и они издалека чуют приближение человека. Когда Гензель и Гретель только еще подходили к ее избушке, она уже злобно посмеивалась и говорила насмешливо: «Эти уж попались – небось не ускользнут от меня». Рано утром, прежде чем дети проснулись, она уже поднялась, и, когда увидела, как они сладко спят и как румянец играет на их полных щечках, она пробормотала про себя: «Лакомый это будет кусочек!» Тогда взяла она Гензеля в свои жесткие руки, и снесла его в маленькое стойло, и приперла в нем решетчатой дверкой; он мог там кричать сколько душе угодно – никто бы его и не услышал. Потом пришла она к сестричке его, растолкала ее и крикнула: «Ну поднимайся, лентяйка, натаскай воды и свари своему брату чего-нибудь повкуснее: я его посадила в особое стойло и стану его откармливать. Когда он ожиреет, я его и съем». Гретель стала было горько плакать, но только слезы даром тратила; пришлось ей все то исполнять, чего от нее злая ведьма требовала.
Вот и стали бедному Гензелю варить самое вкусное кушанье, а сестричке его доставались одни только рачьи шейки. Каждое утро пробиралась старуха к его стойлу и кричала ему: «Гензель, протяни-ка мне палец, дай пощупать, скоро ли ты откормишься?» А Гензель просовывал ей сквозь решетку косточку, и старуха, подслеповатая, не могла приметить его проделки и, принимая косточку за пальцы Гензеля, дивилась тому, что он совсем не жиреет. Когда прошло недели четыре и Гензель все по-прежнему не жирел, тогда старуху одолело нетерпение, и она не захотела дольше ждать. «Эй ты, Гретель, – крикнула она сестричке, – проворней, наноси воды: завтра хочу я Гензеля заколоть и варить – каков он там ни на есть, худой или жирный!» Ах, как сокрушалась бедная сестричка, когда пришлось ей воду носить, и какие крупные слезы катились у нее по щекам! «Боже Милостивый! – воскликнула она. – Помоги же Ты нам! Ведь если бы дикие звери растерзали нас в лесу, так мы бы, по крайней мере, оба вместе умерли!» – «Перестань пустяки молоть! – крикнула на нее старуха. – Все равно ничто тебе не поможет!»
Рано утром Гретель уже должна была выйти из дома, подвесить котел с водою и развести под ним огонь. «Сначала займемся хлебами, – сказала старуха, – я уже печь затопила и тесто вымесила». И она толкнула бедняжку Гретель к печи, из которой пламя даже наружу выбивалось. «Полезай туда, – сказала ведьма, – да посмотри, достаточно ли в ней жару и можно ли уже сажать в нее хлеба». И когда Гретель наклонилась, чтобы заглянуть в печь, ведьма собиралась уже притворить печь заслонкой: «Пусть, мол, и она там испечется: тогда и ее тоже съем». Однако же Гретель заметила, что у нее на уме, и сказала: «Да я и не знаю, как туда лезть, как попасть в нутро?» – «Дурища! – сказала старуха. – Да ведь устье-то у печки настолько широко, что я бы и сама туда влезть могла». Да подойдя к печке, и сунула в нее голову. Тогда Гретель сзади так толкнула ведьму, что та разом очутилась в печке, да и захлопнула за ведьмой заслонку, и даже засовом задвинула. Ух, как страшно взвыла тогда ведьма! Но Гретель от печки отбежала, и злая ведьма должна была там сгореть.
А Гретель тем временем прямехонько бросилась к Гензелю, отперла его стойло и крикнула ему: «Гензель! Мы с тобой спасены – ведьмы нет больше на свете!» Тогда Гензель выпорхнул из стойла, как птичка из клетки, когда ей отворят дверку. О, как они обрадовались, как обнимались, как прыгали кругом, как целовались! И так как им уж некого было бояться, то они пошли в избу ведьмы, в которой по всем углам стояли ящики с жемчугом и драгоценными каменьями. «Ну эти камешки еще получше голышей», – сказал Гензель и набил их в свои карманы сколько влезло; а там и Гретель сказала: «Я тоже хочу немножко этих камешков захватить домой», – и насыпала их полный фартучек. «Ну а теперь пора в путь-дорогу, – сказал Гензель, – чтобы выйти из этого заколдованного леса». И пошли, и после двух часов пути пришли к обширному водному пространству. «Нам тут не перейти, – сказал Гензель, – не вижу я ни жердинки, ни мосточка». – «И кораблика никакого нет, – сказала сестричка, – а зато вон там плавает белая уточка… Коли я ее попрошу, она поможет нам переправиться». И крикнула уточке:
Утя, утя, уточка!
Через воду нет пути нам,
Ни мосточка, ни жердинки —
Переправь ты нас на спинке.
Уточка тотчас к ним подплыла, и Гензель сел к ней на спинку и стал звать сестру, чтобы та села с ним рядышком. «Нет, – отвечала Гретель, – уточке будет тяжело, она нас обоих перевезет поочередно». Так и поступила добрая уточка, и, после того как они благополучно переправились и некоторое время еще шли по лесу, лес стал им казаться все больше и больше знакомым, и наконец они увидели вдали дом отца своего. Тогда они пустились бежать, добежали до дому, ворвались в него и бросились отцу на шею. У бедняка не было ни часу радостного с тех пор, как он покинул детей своих в лесу, а мачеха тем временем умерла… Гретель тотчас вытрясла весь свой фартучек – и жемчуг, и драгоценные камни так и рассыпались по всей комнате, да и Гензель тоже стал их пригоршнями выкидывать из своего кармана. Тут уж о пропитании не надо было думать, и стали они жить да поживать да радоваться. Моей сказке конец, а по лесу бежит песец, кто его поймает скорей – тот из него шубу шей.
16. Три змеиных листика
В некотором царстве жил да был такой бедняк, которому нечем было прокормить своего единственного сына. Тогда сказал ему сын: «Батюшка, вам так плохо живется; я вижу, что я вам в тягость, лучше уж вы отпустите меня, и я пойду, попытаюсь сам заработать себе на хлеб». Тогда отец его благословил и с великою грустью простился с ним. А как раз около этого времени один могущественный король вел войну с соседним государством, юноша поступил к нему на службу и отправился на войну. Когда войска сошлись и произошло сражение, он подвергался большой опасности: кругом него так и сыпало свинцовым горохом, так что многие из его товарищей падали со всех сторон. А когда и главный начальник был убит, то все уж собирались обратиться в бегство; но юноша выступил вперед, ободрил их своею речью и воскликнул: «Не дадим нашему отечеству погибнуть!» Тогда последовали за ним и все другие, он двинулся вперед и побил врага. Король, узнав, что он ему одному обязан победою, возвысил его над всеми, наградил большими богатствами, и стал он в царстве первым сановником.
