Хрущевка

Перед тем, как зайти в магазин, я снова оглядел рынок. Он выглядел куда более бедно, и этому есть причина: самый большой поток людей был с 10 до 14 часов, а сейчас солнце медленно заходило за горизонт. Прохожие уже никуда не спешили и шли прогулочным шагом,разглядывая прилавки с товарами. Продавцы торговались охотно, ведь на рынке всегда была большая конкуренция.

Я купил сосиски с макаронами, и даже сдача еще осталась. Я бы мог, конечно, купить ещё какой-нибудь сникерс или булку с творогом, но решил, что лучше оставлю эти деньги в куртке до лучших времён. На улице становилось холоднее с каждым часом, хоть ветер немного стих. Дугообразные фонари освещали жёлтым светом улицы, создавая настоящую дорожку из прожекторов, ведущую к дому. Хруст снега под ногами добавлял к атмосфере загадочности и даже уюта. Свет в окнах делал мрачные кирпичные коробки не такими уж и мрачными, если задуматься: в каждой квартире своя атмосфера, своя жизнь. Сев на лавочку, я задрал голову наверх, чтобы ловить лицом падающие снежинки. Они опускались медленно, будто кружась в вальсе. Затем неподалеку я увидел детскую площадку со старыми советскими качелями. Они, как и все, были спаяны из железных труб, а само место, где сидели дети, было очень узким, да и вообще, это была пара деревянных досок, покрашенных в один с трубами цвет. Слева от качелей стояла карусель. Шпана садилась на четыре лавки: держась за поручни, ребята ногами раскручивали себя, отталкиваясь от земли. Я решил сесть на те, на которых надо раскачиваться. Шатаясь взад-вперёд, я непроизвольно чертил ногами на земле две дуги. Болты и гайки издавали режущий ухо скрип, который при движении качелей менял тональность. Кажется, даже в таких вещах, как ржавая карусель, находится мелодия, способная успокоить. Перед глазами была жёлтая труба и свет от фонаря, сквозь который пролетали снежинки, а наверху – чёрное закатное небо. Передо мной была небольшая дорога и припаркованные машины, где-то старые, где-то новые, была даже парочка дорогих иномарок. Виднелась протоптанная тропа, ведущая с площадки к жилым домам.

Пока я качался, снег начал смешиваться с мокрой землёй, становясь коричневым. Снежинки падали мне на лоб и щёки. Вот оно. Обожаю это состояние. Вокруг тебя всё двигается неспеша, своим чередом, либо и вовсе стоит на месте. Нет никакой суматохи, нет чего-то сбивающего с толку, нервирующего или напрягающего. Просто обычная пустая улочка, тишина, хруст снега в ушах и влага на лице. А главное – всё такое естественное, родное. Даже если ты сейчас сделаешь что-то глупое, например, кинешь кирпич в машину или запустишь в небо петарду, разобьёшь окно, то ничего не произойдёт: снег будет идти так же медленно, ночь не сменится днём, на улицах будет по-прежнему пусто – одним словом, ничего. И в такие моменты я часто у себя в голове ставлю некую печать. Некое завершение этапа, словно ты уже написал в письме всё, что хотел, и когда нечего добавить, ты ставишь эту печать и посылаешь конверт с письмом, а кому – не важно. Важно то, что ты прожил этот этап. Он тебя изменил: в лучшую или худшую сторону – не имеет значения, ведь ты не стоишь на месте. Перемены пришли, и ты к ним привык, даже если они незаметны. Снег продолжал падать, машины иногда проезжали мимо площадки, освещая фарами дорогу. Всё вновь стало безмятежным и спокойным. Не могу сказать, что что-то важное сегодня произошло: моя жизнь была слишком скучной для ежедневных приключений. И всё же это не мешало мне уединиться с тишиной. Скрип, скрип, скрип…

Глава 2

Оказавшись в подъезде, я наконец-то начал чувствовать уши. Мне было по-прежнему очень холодно, однако тускло горевшая советская лампочка, висящая на проводе, и окрашенная в зелёный стена вели меня вверх по лестнице вдоль покрытых лаком перил. Мысль о горячем чае давала мне силы, чтобы идти вперёд. Треснувшая плитка на полу покрылась слоем слякоти, и даже коврик при входе, о который я старательно вытер ноги, не сделал подъезд чище.

Уверен, даже на пятом этаже было слышно, что кто-то вошёл в подъезд. Лифты в пятиэтажных домах никогда не строили, но вот пространство для них почему-то оставалось. Позолоченные медные номера квартир висели либо слева от двери, возле звонка, либо прямо на ней. К примеру, дверь, которая была слева от почтовых ящиков: цифры давно стерлись, стали обшарпанными. Теперь это просто кусок металла, который медленно начинает ржаветь. Дверные глазки смотрели друг на друга, будто следя за соседом напротив. Надо бы обратиться в жэк, чтобы сделали ремонт перил: за них просто опасно держаться, и любой дурак может упасть в эту бесполезную “яму”, куда народ любил складывать мусор, но не любил его выносить. По идее, здесь должны были построить лифт, но проект быстро свернули, осталась только открытая шахта. Почтовые ящики висели прямо перед ней: металлические плоские коробки с небольшими прорезями в три ряда, наполненные письмами, рекламными буклетами и извещениями об оплате ЖКХ. Я достал маленький ключ и открыл почтовый ящик под номером 26. Ключ вошёл легко, а вот сам ящик открывался туго, пришлось надавить у замочной скважины. Раза три дёрнул, но всё равно этот ржавый гроб не хотел открыться. Чуть ли не сломав дверцу, я наконец открыл ящик, и в моих руках оказалось две рекламных листовки.

“ВАМ ОЧЕНЬ КРУПНО ПОВЕЗЛО! С 24 ПО 31 ЯНВАРЯ ВЫ МОЖЕТЕ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В ЛОТЕРЕЕ…”

Я закатил глаза и вздохнул. Смяв в руке глянцевый кусок бумаги, выбросил в коробку для мусора в шахту. Может, второй флаер будет более интересным?

“ЗА ТЕХНОЛОГИЯМИ – БУДУЩЕЕ! НАБИРАЕМ ГРУППУ ПО ОБУЧЕНИЮ ПРОГРАММИРОВАНИЮ В ШКОЛУ К ОЛЕГУ ВОЛКОВУ. УЖЕ ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ СТАНЬТЕ КВАЛИФИЦИРОВАННЫМ СОТРУДНИКОМ СФЕРЫ INFORMATION TECHNOLOGY С ЕЖЕМЕСЯЧНОЙ ЗАРПЛАТОЙ ОТ 20 000 РУБЛЕЙ”

Вот это уже другой разговор. Аккуратно сложив флаер вчетверо , я сунул его в карман своих широких джинсов. Я почти закрыл ящик, но вдруг мельком увидел белый край конверта у задней стенки. Открыв заново дверцу, я обнаружил письмо. Заклеенное, с маркой, адресом и печатью – настоящее письмо. Но кому? Взял его в руки и прочёл адресат.

“МОСКВА, УЛ. ИГРАЛЬНАЯ, Д. 4, КВ.26, ПОЛЯНСКОМУ М.А. от ЛЕНИНОЙ М.Д.”

Я положил его в карман и стал в темпе, чтобы согреться, подниматься на четвёртый этаж, пробегая пролёт за пролётом. Давно пора бы сделать ремонт в подъезде: стены выцвели и испачкались, перила шатаются, штукатурка с потолка сыпется. Вот бы кто предложил инициативу, дело бы сдвинулось с мёртвой точки. Деревянная дверь в мою квартиру открывалась очень туго, с продолжительным оглушающим скрипом, так что всегда приходилось прилагать усилия, чтобы попасть домой.

Коридор был тускло освещен болтающейся на проводе лампой – точно такой, как в подъезде. Трещины, ободранные обои, запах плотно стоящей пыли, скрип паркета – всё отбивало желание есть, но только не у меня. Я разулся, прошёл в комнату соседа, положил на стол письмо и радостный отправился на кухню готовить купленные в магазине продукты. Советская кастрюля с рисунком улыбающегося ёжика и чёрным дном пришлась кстати. Из крана полилась ржавая жидкость, а это значило, что нормальной воды ждать ещё день или два. От досады я небрежно швырнул продукты куда-то в сторону. Забавно, что она немного проскользила, прежде чем упасть плашмя на стол. Даже лапшу и пюреху не заваришь в кипятке: в квартире что, совсем нет еды? В холодильнике ничего не было, кроме аптечки. В небольшом пластиковом вёдрышке от йогурта лежал единственный кухонный нож. Дешёвая рукоять, тупое лезвие, кончик и вовсе смотрел влево, зато хоть не зубами режем продукты. Открыв пачку сосисок, я развернул кресло спинкой к окну, сел так, чтобы можно было смотреть на улицу, освободил одну сосиску от полиэтилена и начал жевать. Как по мне – сплошная резина, но на безрыбье…

Часы показывали восемь вечера. За окном давно стемнело, а свет включать мне было лень. В темноте тоже можно поужинать. В этом есть нечто особенное, даже сакральное. Не успел я дожевать половину сосиски, как меня напугал резкий громкий хлопок двери. Тяжёлые шаги приближались к кухне. Это был Матвей, который на ходу стряхивал снег со своей шапки и раздевался.

– Прикинь, сегодня работы – в два раза больше. – Матвей стянул шапку и положил её у раковины, затем бросил куртку на пол, и только потом сел за стол. – Мне, короче, этот, Палыч говорит: здесь нету мужиков, в одно рыло пахать будешь. А ты чего в темноте сидишь, будто мышь? – он включил свет и начал растирать уши руками.

– Лень было.

– Эх ты, лодырь. Даже свет включить не хочешь. Не стыдно?

Он вздохнул.

– Неа, – улыбнулся я. – А ты что? Остался?

Матвей улыбнулся. Все волосы были потными, лицо красным, на руках остались пятна от машинного масла. Дышал он очень тяжело. Когда я ему сказал, что воды не будет дня два, он бросил шапку на пол и слегка пнул стул.

– Открой окно тогда. Только ненадолго! А то не хватало мне ещё и поясницу застудить.

– Зачем?

– Проветрить, – пока я переставлял стул, чтобы не замёрзнуть, он продолжил. – Ещё эта фура подъехала на два часа позже! Ну, с покрышками. Открываю, значит, её, а там во! По голову этих шин. И думаю такой, попал я дня на три. А знаешь, что ещё мне насолило? Слякоть. Сколько раз поскальзывался и падал прям на грудки. Как закончил, так сразу домой, даже на метро решил доехать. Меня чуть менты не остановили, за нарика приняли. Причём, один из них такой жирный! Его б на лето ко мне в деревню, может, человеком бы стал. Вот надо было им меня остановить. Я там чуть не упал, так сильно руки болят, а они давай докапываться. Где живу? Как давно в Москве? Где работаю? Сорок минут стояли как бабки на базаре, трындели… Сорок!

– Ты деньги-то получил, друг?

– Да какое там! – Матвей махнул рукой. – Говорит, что в конце недели всё отдаст, но это ж Палыч! Я скорее начну на коньках кататься, чем он слово своё сдержит. Зато супчик на обед давали вкусный, куриный. Целых три тарелки съел и взял бы больше, да работа звала.

– Три?!

– Эй, имею право! Остальные-то ушли.

– Мне взял?

– А ты работал там? Да и как я тебе его, в шапке что ли принесу? А по поводу денег ты не парься. Слушай старших, и протянем ещё пару недель. Да, совсем забыл. Дверцу твоего шкафа ещё вчера починил. Только не дёргай, а то доломаешь окончательно.

– Да? А я и не заметил.

– Удобно, когда вещи сами вокруг тебя чинятся, Да?

Мне стало стыдно. Он хотел отдышаться. Надо отдать Матвею должное: человек вообще не унывает и никогда не устаёт. Работай я у Палыча, я б сразу развернулся и сказал “Гудбай”, но только не Матвей. Это всегда подкупало в нём. Но это сильно сказывалось на его здоровье. Дышал он, громко посвистывая, настолько не хватало воздуха, а про слабость в пояснице вообще молчу. Матвей откинулся, склонился над столом, прижал рукой больное место и, корчась от ноющей боли, продолжил глубоко дышать.

– Скоро совсем вполовину скрючишься.

– А кто еду в дом приносить будет? Ай… Свитер дашь на ночь?

– Для тебя ничего не жалко.

На лице Матвея появилась улыбка, а в глазах – недоумение. Не отворачиваясь и смотря ему прямо в глаза, я поднял руку со стола, дотянулся до сосисок, лежавших на подоконнике, положил их на стол и пододвинулся. Он удивился и почесал затылок.

– Значит, мы сегодня ужинаем! Что за повод?

– На рынке один грузин работу предложил.

– Странно, что ты не взял больше еды и не ушёл. Чё не свистнул кусок свинины какой-нибудь? Жалко для друга?

– Во-первых, у нас нет никакой воды, иначе я бы приготовил к сосискам вот эту пачку риса, а во-вторых…

– Ты ещё и рис купил?! – он хлопнул в ладоши и громко удивился.

– Угу, – я не мог сдержать улыбки. – Так вот, во-вторых, я задумался, а зачем мне один раз красть у честного работяги, если на этот хлеб я могу спокойно заработать?

У потного Матвея, на котором вся майка промокла почти насквозь, глаза на лоб полезли, пока я закрывал окно. Запах пота в квартире стоял знатный, но иначе работяга сляжет в постель с ангиной или простудой.

– Ты? Задумался? – он откусил сосиску и продолжил с набитым ртом. – Тебе кто-то голову вправил, пока меня не было, что ли? Значит так, завтра же идёшь к нему и просишься на работу, понял? Я тебя в рог сверну, а кости на бульон пущу, если не придёшь.

– Так он сам меня звал!

– Вот и не профукай шанс, дебил! Услышал меня? – Он вытер руки о скатерть.

Я поднял руки – он одобрительно кивнул.

– Вот и славно.

Мы продолжали сидеть на кухне и молча ели. Ну, точнее, ел только Матвей. Мой голод можно было утолить и обычным кофе с утра с куском чёрствого хлеба, да и работал я не так усердно. Хотя он съел три тарелки куриного супа… Дожёвывая, он кинул пачку в холодильник.

– У меня есть к тебе предложение…

Расстегнув свою куртку, он медленно полез во внутренний карман, откуда достал колоду карт и положил на стол.

– Опа! Может, партейку в дурака?

– Пф. Спрашиваешь! Я тебя обыграю в два счёта.

– Ой, начинается… Кто в прошлый раз бегал по подъезду в одних трусах и напевал “Мираж”, балабол?

Раскладывая карты, я не обращал внимания ни на колоду, ни на масть, даже забыл о том, что Матвей всё время мухлевал в картах. А какой смысл? Настроение хорошее ведь! К тому же, от этой партии не зависит ничего, так что, почему и не поддаться?

– Скорее бы лето…

– Хочешь, чтобы учёба закончилась? Тебя и так чудом не отчислили, – съязвил карточный шулер.

– Ну вот надо было тебе об этом напомнить. Не отчислили же!

– Да ты так часто прогуливаешь учёбу, что я готов поставить нашу квартиру на то, что отчисление – вопрос времени. А к маю столько вузов таких как ты принимают, авось найдёшь что-нибудь.

– Ну, доля правды есть. Но нет, не поэтому.

– Что, коммуналка сильно жрёт?

– Да нет.

– Тогда я вообще ничего не понимаю!

– На море хочу я! – сказал я, улыбаясь. – Шутки шутками, но на море хочу, прям не могу… – выпрямившись на стуле, стал махать руками. – Представь: тёплое солнышко, песок под ногами, шум прибоя, ласкающий ухо, ты лежишь, отдыхаешь, дышишь полной грудью. Ни работы, ни учёбы, ни проблем с деньгами. Просто лежишь довольный такой, улыбаешься…

Матвей проникся идеей, закрыл глаза и откинул голову.

– Да, хорошо бы.

– Как только денег накопим, поедем в какую-нибудь Италию или Испанию, где потеплее, и…

– В смысле, Италию или Испанию? Это ещё зачем?

Он продолжал мешать колоду после очередной проигранной мною партии.

– А где, по-твоему, море? По мне так отличная идея. Туризм – дело благое.

– Во Владивостоке. Но море – это так, баловство для детей. Тем более, такое лоховское, как в Европе. Вот в речку холодную прыгнуть, потом по земле босиком пройтись…

– Ага, напороться на стекло, чтоб жуки покусали.

– Слушай, не неси ерунды. Там хотя бы не ходят всякие арабы и зонтами не торгуют.

– А бабки, торгующие пирожками на вокзалах – это не одно и то же, да?

Мне было смешно, а вот Матвей сильно обиделся.

– Ты наших бабушек не трогай. У нас вода чище и духовнее, чем в этих странах дурацких. Едем во Владивосток летом. И всё тут.

– Я не хочу туда. Далеко, грязно, дорого…

– Ты там был? Вот сиди и раздавай карты молча, умник.

– Ну, хочешь – езжай во Владик, а я поеду куда-нибудь в Европу.

Матвей меня не понимал. Он отставил карты в сторону и нахмурил брови. В квартире стояла тишина.

– То есть ты действительно вместо нашей речки предпочтешь потратить кучу денег на какую-то поездку в Европу?

– Я никогда там не был, и мне хотелось бы повидать мир.

– А Владик – это не мир, по-твоему? Или Камчатка? Байкал? Сочи! У нас столько городов красивых, а ты едешь в этот гадюшник? Да кому ты там нужен!

– Я могу в любой город приехать, и там я тоже буду никому не нужен.

– А ты хоть раз кроме Перми и Москвы был где-нибудь? Наши люди всегда выручат, к тому же – на русском языке говоришь, значит – нужен. И потом, Лёха, тебя из дома даже пожаром не вытащить, а ты говоришь про Европу.

– Алё, я просто предложил. Никто не говорит, что прямо сейчас мы туда полетим.

– Вот и забудь об этом предложении. Хрень какую-то несёшь, ей богу. Козёл, взял, партию испортил. – Он швырнул карты себе в портфель, еле сдерживая гнев.

– Почему хрень?

– Да потому что хрень! Зачем мне выезжать, а? Сидим в Москве нормально, че тебе вот тут не сидится спокойно?

– Месяцами напролёт сидеть в душной хрущёвке между работой и учёбой? Неужели ты не хочешь проветриться? Хотя бы домой, родных навестить.

Он на миг замолчал и отвёл глаза.

– Ладно я, ты знаешь мои отношения с мамой. Да и в Перми мне не нравится. Но у тебя ведь всё в порядке. Будь я на твоём месте, я бы обязательно…

– Заткнись сейчас же.

– Почему? Я просто…

– Ты просто сейчас закроешь рот. Точка, – он говорил громко и грубо.

– А чё ты меня затыкаешь, охреневший?! Пришёл довольный, радостный, а сейчас огрызаешься, хотя я просто задал вопрос о семье. Что мне, и спросить уже нельзя?

– Я клянусь, если ты ещё раз поднимешь эту тему, я тебе все зубы выбью, а потом обратно вставлю.

– Ну попробуй, раз хочется мне рожу начистить просто так! Хотя ты знаешь, что я ни единого плохого слова тебе не сказал. Хочется помахать руками как быдло, без повода – вперёд! Дерзай!

Мне стало ужасно страшно. Матвей покраснел, не отводил от меня взгляда и быстро дышал, но спустя пару минут всё же опустил глаза, полные гнева. Да и я немного успокоился. Поначалу меня бесило, что он просто так решил права качать, но сейчас этот спор был просто бессмысленным. А нужно ли тогда его продолжать? Не люблю с ним ссориться. В голову пришло осознание, и я сказал себе: “ты с ним в Москве с самого начала. Этот человек помог тебе с жильём, советы дельные даёт, за квартирой вот как ухаживает! И начинать драку по такому тупому поводу…”.

– Извини.

Немного переминаясь на стуле, он отвёл взгляд сначала на окно, потом на дверь комнаты, после чего наконец посмотрел на меня с улыбкой.

– Да ладно, проехали. Чёт я погорячился. Работа, сам понимаешь. Не оправдание, но когда приходит какая-нибудь блондинка в салон и даже не может сказать, что не так с машиной, я как будто…

– Не продолжай. Я понимаю.

Удар в плечо был не сильным, но душевным. На столе лежал полиэтилен от сосисок, а в комнате стало очень душно.

– Пойду, окно открою.

Как только я встал, снизу постучали, кажется, шваброй по потолку.

– Кому-то не нравится, что мы шумим.

– Да и плевать, – улыбнулся я, громко топнув по полу назло.

Матвей рассмеялся. Стоило мне сделать ещё один шаг, как стук снова раздался. Я ответил им тем же, и на этот раз не один. Гулким эхом послышался крик снизу, и я расслышал слово “полиция”, когда открывал окно. Квартира проветривалась, свежий воздух бодрил, проходя тонким потоком под носом. В комнате стало легче дышать, небольшой сквозняк посвистывал в коридоре. Вероятно, окно у Матвея тоже было открыто. Как бы бумаги со стола не сдуло. И тут я вспомнил:

– Слушай, – сказал я, – тебе там письмо пришло, я на стол положил.

– Да? От кого?

– Не знаю, от какой-то Лениной М.Д. Знаешь её?

Улыбка пропала. Медленно постукивая пальцами по столу, он продолжил смотреть на стол, будто искал какой-то ответ или набирался сил.

– Ты…

–В порядке. Засиделись мы с тобой! – он резко встал, взглянул на часы и поправив футболку. – Завтра тяжёлый день, да и тебе надо на работу, так что будем ложиться спать, – последние слова он говорил, стоя в проходе. – Подумать только, Лёха идёт на работу! Расскажу – не поверят.

– Очень смешно.

Пока он разувался у себя в комнате, закрыв дверь, я остался сидеть на кухне.

Глава 3

Всю неделю я работал на рынке у Вазгена. Это был очень тяжёлый труд, о котором я и представить не мог: стоишь 10 часов на морозе, смотришь на каждого покупателя так, будто он вот-вот подойдёт и что-нибудь возьмёт, но, увы, они только смотрели, задавали вопросы и уходили. Зато заработок был стабильным. Дядя Вазген, как я его называл, платил мне долю с того, что продал за день. Чаще всего это были жалкие 80 или 120 рублей, но мне хватало. Почему жалкие? Да потому, что сам Вазген получал куда больше. На одной свинине зарабатывал в день почти пол косаря, а мне он даёт только пятую долю. С другой стороны, ларёк нужно на что-то содержать, так что я могу его понять.

– Послушай старика, Лёша, – говорил он за очередным перерывом на чай, сидя в пластиковом кресле за дачным столиком. – Если ты думаешь, что “Вот, я такой молодой, крутой, смогу всей Москве продать мясо, у меня деньги будут сыпаться с неба, мамой клянусь!”, то ты очень глубоко ошибаешься, дорогой. На меня посмотри! Там я продаю корову, тут – куриц парочку, и это неплохие деньги, поверь. И стоишь ты с деньгами, две тыщи рублей держишь, и звонишь домой, говоришь: “А ну, жена, открывай коньяк, я деньги домой принёс!”. А потом ты приезжаешь… За квартиру – плати, за машину – плати, за ларёк – плати, и остаёшься ты с одной копейкой в руке.

Я немного удивился.

– Да-да, представь себе. Я уже третий месяц в дырявых ботинках торгую, а карман куртки – вот! Дырка огромная. Перчатки б ещё достать где-нибудь. Говорю своей, чтоб сшила, а она ни в какую.

– Почему? Не хочет?

Дядя Вазген помотал головой и поджал губу, после чего сел поудобней.

– Когда я только познакомился с Майей в Тбилиси, она была одна такая красивая, как роза в маковом поле. Талия – лоза, взгляд – хищной кошки, шея – ну лебединая, а волосы – ох, вспоминаю… но, – он пригрозил мне пальцем, – гордая, как орёл. Ни одному молодому грузину не давала пройти мимо: всех околдовывала своими чарами.

– И вас тоже? – я подлил дяде Вазгену чай.

– Да я был влюблён в неё по уши! Я даже спать не мог, не думая о ней. Просыпаюсь – она в голове. Уезжаю на работу – а она рядом со мной сидит, – тут Вазген замахал руками. – Даже когда я с каким-то бараном на дороге столкнулся и готов был его разорвать, она передо мной стояла.

У меня не получилось сдержать смех.

– Вай, я тебе не анекдот рассказываю! Обижаешь старика.

– Простите.

– Так вот: женщина она была неприступная! О-о-о… Ты к ней с цветами подходишь, а она – ничего. Вообще не реагирует! Ты у неё под окном с гитарой стоишь в дождь, а эта ягодка даже послушать не выйдет. Корзины с фруктами у порога дома оставляешь – нетронутые. Даже груши не взяла, представляешь?

– И всё же, Вазген Тигранович смог покорить её своим обаянием?

Он хитро улыбнулся.

– Не поверишь, я почти сдался.

– Да вы шутите! – воскликнул я.

– Веришь или нет, но спустя месяц ухаживаний и долгих попыток захватить эту женщину, я готов был опустить руки. Помню, как вчера: сижу на пороге дома и на луну смотрю. Воздух был тёплый, на холме стоял запах вина. Тут, вижу, она мимо меня проходит. Красивая и гордая. И думаю: а, ладно. Видимо, не судьба. Продолжаю сидеть, никого не трогаю. Шарф закинула на шею, значит, – Вазген изобразил замах, – и продолжает идти.

– А вы что?

Он откусил бутерброд и продолжил пить чай. Как так аппетитно можно есть обычный бутерброд? Видно, он увидел, как жадно я на него смотрю. Он раскрыл сумку, лежавшую за спиной и, вытерев об рукав куртки, протянул спелое яблоко.

– Да бери, бери. Высший сорт: из дома принёс!

Я нехотя взял и надкусил.

– М-м-м… Очень сладкое.

– А я о чём говорил? Домашнее, – довольно добавил дядя Вазген, после чего продолжил. – Ну, она уже почти прошла, а я проклинаю себя, что вообще повёлся на эту женщину. За что мне такое наказание? И тут, когда я уже собирался уходить, она разворачивается и подходит ко мне. Я и дверь закрыть не успел, как она спросила: “Почему ты на меня не посмотрел? Я же специально сегодня мамин шарф надела!”.

Я понимающе закивал головой.

– Вот тогда-то я и понял, что она того стоит. Молодость у нас была горячая. И ругались, и мирились, и отец её со мной дрался. У-у-ух! Но посмотри на нас: живём счастливо, на кольцевой в двушке с тремя детьми. Две девочки-красавицы, Мая и Ева, и сын Давид. Моя гордость!

– Да у вас руки красные! Может, купите перчатки?

Вазген посмотрел на свои красные ладони, сунул руки в дырявый карман, затем встал и повернулся ко мне.

– Послушай старика, Лёша. Некоторые вещи гораздо дороже, чем перчатки, – он подмигнул и ушёл к своей машине.

Сегодня день стоял особенно морозным: я буквально чувствовал запах холода. Держа платок под рукой, я периодически вытирал красный нос. Дышал я через рот, причём прерывисто, в груди стояла неконтролируемая дрожь, от которой стучали зубы, а ноги окоченели от ветра, царапающего лицо. Я сидел на стуле, спрятав руки в карман и стараясь не делать лишних движений. Хорошо, что сегодня на мне была шапка, иначе мои волосы превратились бы в сосульки. Зато на небе не было ни единого облака: солнце светило ярко, отражаясь в окнах. Сзади меня слышался хруст льда под ногами спешивших на работу прохожих. Вдруг один из зевак поскользнулся, на мгновение завис в воздухе, смешно вскрикнул, а потом начал стонать от боли. Как говорил мой папаша, “если и падать – только на спину. Упадёшь иначе – сломаешь что-нибудь, а на спину – сколько угодно”.