Читать книгу Термитник 2 – роман в штрихах (Лидия Николаевна Григорьева) онлайн бесплатно на Bookz (2-ая страница книги)
bannerbanner
Термитник 2 – роман в штрихах
Термитник 2 – роман в штрихах
Оценить:
Термитник 2 – роман в штрихах

5

Полная версия:

Термитник 2 – роман в штрихах

11. Открытый гараж

Инженер-инноватор Игнат Савицкий вернулся домой из дальней поездки поздно ночью, поэтому не удивился, что в окнах их коттеджа нет света. Удивило только, что двери гаража были открыты, ведь закрывались они легко, достаточно было одного касания кнопки на автомобильном ключе. Но его рассеянная жена довольно часто забывала это сделать. Машины жены в гараже не было. Он зиял пустотой. Странно. Ну да Бог с ним. Фламандский городок на севере Бельгии был тихим, сонным и безопасным пристанищем для состоятельных пенсионеров и рантье. Тут не было даже магазина. Торговый центр был на большой дороге в десяти минутах езды на машине. А хлеб и молоко можно было купить на почте, она же служила и местом, где сидел пожилой пожарный и полицейский в одном лице. Но ночью он уходил спать. Здесь никогда ничего не случалось. Многие местные жители в прошлом были влиятельными людьми. Может быть, поэтому им удалось избежать квоты на расселение беженцев из стран Азии и Африки, которые по раздолбайству, как многие считали, недальновидных политиков просто наводнили Европу в последние годы. До их тихой заводи эти мутные воды пока что не дошли. Потому Савицкие и купили тут просторный дом в два этажа с мансардой.

Он уже хотел было загнать машину в гараж и подняться оттуда в дом, как вдруг заметил в окнах второго этажа блуждающий огонёк, словно кто-то в темноте включал и выключал фонарик в телефоне. Ну, это не могла быть Надя, она рано ложилась, потому что откровенно скучала в этой, как она считала, глуши. Она всегда, сколько он помнил, была недовольна жизнью. И чем зажиточней эта жизнь становилась, тем жена была недовольнее. Однако не время сейчас об этом думать. Не выходя из машины, Игнат набрал её номер и удивился полной тишине. Ведь окно её спальни было приоткрыто, и она никогда не выключала телефон в ожидании звонка из Парижа от беременной дочери. Выйдя из машины, он в этот раз пожалел, что дорожки перед домом покрыты гравием, как настояла жена, поскользнувшаяся однажды на мокрой после дождя керамической плитке. Гравий предательски громко захрустел, когда Игнат подошёл вплотную к входной двери. Он почему-то решил войти в центральную дверь. И это, возможно, спасло его. Боковым зрением он увидел, как из открытого гаража метнулись три плотные мужские фигуры. Услышал, как за живой изгородью позади их дома взвыли моторы сразу нескольких мотоциклов. Вошёл в дом. И то, что он там увидел, описанию не поддаётся…

12. Солнечные батареи

Вот и догнала её настоящая жизнь. Тут уже не симулякр никакой, не чужое кино. Эта авария с ней случилась, а не с героиней фильма «новой волны»! Эти узкие деревенские дороги в зарослях буйно цветущих азалий хороши и привычны для местных жителей, фламандцев, голландцев, французов, но не для таких приезжих «варягов», как Надя и её муж. Как только очнулась от наркоза, о муже и подумала. Телефон, ей сказали, был разбит вдребезги. Ног своих она не чувствовала, а левую руку не ощущала как свою – словно и не было её никогда. Съездила на урок, называется. Могла бы и не работать при таком муже – его фирма по производству солнечных батарей нового поколения так процветала, что конкуренты, в основном китайцы, просто зубами скрипели. И этот скрежет зубовный в последние месяцы стал просто угрожающим. Игнат ничего не скрывал от жены, но она как-то пропускала мимо ушей эти тревожные звоночки. Говорил ей, что они охотятся за его новыми разработками. Что это опасно. Чтобы она была осторожна и чтобы не забывала закрывать гараж, когда уезжает давать уроки музыки. Что разве ей интересно проводить время с такими возрастными «учениками», что от них не будет толку. Но Надя словно не слышала его. Как почти не слышала, что сейчас говорил ей доктор в хирургической маске. На её счастье хирург оказался французом, потому что валлонский язык ей казался звуковой завесой, вроде шума листвы в дубовых лесах. От него только колючее шуршание в ушах, а о чём говорят, понять было выше её сил. Но и то, что сказали ей на французском, не сразу дошло до её сознания. Сказали, что левую руку ей пытались вернуть (так и сказали: «вернуть») в течение пяти часов, и это им удалось, но только частично. Что по номеру машины установили её данные и сейчас привезут к ней мужа. Он уже в курсе. А привезут его из соседнего отделения, куда он попал с сердечным приступом в состоянии сильного стресса. С этим ещё нужно будет врачам разобраться, а пока он рвётся к жене, хочет её видеть. И отказать ему не имеют права. Пусть она не пугается, что он на каталке, вставать ему сейчас нельзя. А положительный заряд ему нужен, что жена – жива, выжила в страшнейшей аварии – лобовое столкновение в сумерках, на узкой дороге с односторонним движением, с грузовиком, перевозившим солнечные батареи. Там водитель не пострадал, а её «жучок» просто всмятку. Хотелось бы, да, ей хотелось бы отмотать плёнку назад хоть на несколько эпизодов. Жаль, что это уже не чужое, недосмотренное когда-то кино, а живая жизнь, которой у неё до этого, как ей казалось, не было. Тут уже режиссёр ни одного кадра не вырежет.

13. Игнат и Надя

«Ну, – сказал Игнат, – они пришли не потому, что гараж был открыт.

Они знали, что им было нужно. Искали новые технические разработки солнечных панелей. Как будто я в доме бы их держал! Идиоты. И хорошо, что тебя не было дома. Просто повезло… если можно так сказать… прости меня… Эти налётчики погром натуральный устроили. Я когда вошёл, чуть не умер от ужаса при мысли, что ты была тут и они что-то с тобой сделали. Ковёр в гостиной был свернут, и мне показалось, что внутри рулона человек. Теперь-то я знаю, почему ты мне не позвонила. Ведь я совсем заработался, закрутился, очень рвался домой. Надоело мотаться по Европе. Но и бросить свое дело, Надя, я не могу, ты же знаешь. Тут дело не только в доходах. Я люблю свою работу. И знаю, что вышел в ней на новый уровень. Китайские конкуренты даже своего человека в мою фирму внедрили из «новой Европы». Тихий такой литовец, исполнительный. Технарь-установщик. А оказался хакер, пытался пароль взломать в рабочем компе. Теперь вот это нашествие, налёт на дом.

И знаешь ли, я уверен, что и грузовик этот тебя просто караулил в зарослях на повороте. Чужая машина, гружёная нашим панелями. Это не случайно. Хотели меня напугать. Перестарались, негодяи.

Да, Наденька, ты теперь не сможешь играть, прости, родная. Суды с хирургами мы проиграли. Они смогли доказать, что нервы на твоей левой руке были перебиты. И вообще рука висела на клочке кожи. Судебные издержки выплатим. Дом этот продадим. Дела на паузу поставим, пусть китайцы дальше резвятся на этом рынке. А куда уедем, Надя? Куда бы ты хотела, родная моя, единственная. Там на родине, в Донбассе, уже и родни-то не осталось», – говорил Игнат, толкая по гравийной дорожке инвалидную коляску с любимой женой.

14. Измена

Что ж она даже сейчас, на расстоянии лет и зим, да и на реальном дальнестоянии в разных городах и даже странах боится поставить под его постом смайлик с воздушным поцелуем: а вдруг догадается, как он ей нравился когда-то и как не заметил этого тогда. Всю ту давнюю, светлую, белую ночь она не спала, ворочаясь с непривычки в спальном мешке, на каком-то многолюдном выездном музыкальном фестивале, где почти все участники по молодости лет расселились в брезентовых палатках. Только организаторам хватило места в деревянных домиках автомобильного лесного кемпинга. Остальной народ как бы «рылом не вышел», да и привыкли студенты довольствоваться малым.

Он, конечно же, был из организаторов. Высок, статен, кудри до плеч. Не намного их всех старше, а уже доцент кафедры музыковедения. Но это если официально. А вне официоза он был едва ли не первым историком русского рока. Был вхож во все подвалы и кочегарки, бывшие для многих фанатов недоступными и таинственными кумирнями, где рождались сводящие их с ума звуки и тексты! А вот он – Вячеслав Пожидаев – дружил почти со всеми этими полуподпольными молодёжными кумирами. И даже прочёл о них доклад на конференции, подумать только, в консерватории! Его даже вызывали после этого «куда надо» и тормознули защиту докторской.

Ольга знала, что с женой он недавно развёлся. И влюбилась по уши! В женатого бы не смогла. Было для неё такое внутреннее табу – чужого ничего не брать, детей не сиротить.

А вся сложность ситуации была в том, что Ольга на этом музыкальном съезде была не одна, а с Женькой Колокольцевым, в которого была тоже вполне себе влюблена. И сходила с ума от волнения и страсти, когда видела его на сцене с саксофоном или фаготом. У неё с ним уже давно были и страстные ночи, и размолвки, и даже драки под парами алкоголя, с последующими слезами любовного примирения. Короче, молодая и бешеная любовь. И вот теперь нежданно-негадано её раздирало на части стыдное и тайное чувство, неодолимая тяга к этому взрослому и чужому человеку. Стыдно теперь вспоминать, как она не пошла тогда на концерт Женькиной группы «Колокольня» под предлогом плохого самочувствия в критические дни, а тайком просочилась в кинозал кемпинга, чтобы послушать доклад Вячеслава Пожидаева о рок-музыке «Не кочегары и не плотники». Всё бесполезно. Она была песчинкой в ведре с песком, то есть, в битком набитом кинозале. Оставалось выделиться и задать ему умный вопрос. Но времени не хватило, встречу свернули, и она ринулась к сцене, чтобы задать вопрос напрямую, как тут же перехватила взгляд своего кумира, направленный на совсем юную первокурсницу в светлых кудряшках. И едва заметный кивок в её сторону, дескать, жду на выходе, как договорились. Всё было понятно без слов и экивоков.

Ожог стыда Ольга и запомнила на всю жизнь. Она показалась себе тяжеловесной и старой навязчивой «коровой» рядом с этим юным расцветающим бутоном. Девчушке едва ли было восемнадцать, а Ольга уже перешагнула двадцатилетний рубеж. Эту смешную для взрослых и пожилых разницу в летах в юности многие ощущают как предел своих возможностей. Вернулась она в палатку под проливным дождём, соврав Женьке, что всё же постояла и даже попрыгала со всей толпой у них на концерте. Поздно пришла, места под навесом ей уже не хватило, вот и промокла вся до нитки. Он обнимал её, целовал, согревал своим голым телом в спальном мешке. Но ей впервые было с ним ни хорошо, ни плохо. Она, к ужасу своему, ничего не чувствовала. И потом долго болела ангиной. И главное наказание, которое она понесла за свою, как она всерьёз считала, измену, – у неё надолго пропал её дивный голос. И ей пришлось уйти из консерватории. В большую музыку её всё же со временем вернул конкурс вокалистов в Кардиффе, где когда-то взял первый приз сам Дмитрий Хворостовский. Старт её стал стремительным. Она легко взлетела на самую вершину оперного Олимпа. И вот теперь, не смешно ли, оперная дива Ольга Новгородцева робеет и смущается, когда читает пространные посты профессора Пожидаева о ней же самой. В одном тексте он написал, что был в Милане и Зальцбурге на её триумфальных выступлениях. Но не рискнул к ней подойти, чтобы лично выразить свой восторг и поклонение. Как жаль, написал он, что они лично не знакомы!

И вот тут уже звёздная дива, слегка улыбнувшись, поставила-таки кокетливый, победный смайлик под этим его, что греха таить, любовным признанием.

15. Долговременная огневая точка

Она никогда не понимала, зачем люди гуляют. Ей казалось это пустой тратой времени. Одно дело куда-то идти: в школу, на работу, в музей, на концерт – да хоть куда, но с тем, чтобы там, куда идёшь, было нечто нужное и важное для тебя в этот момент. А ещё лучше гулять пешком не одному или одной, а с подругой, другом или компанией. В общем, просто так гулять она не умела. Да и не хотела к тому же, предпочитая малоподвижный, созерцательный образ жизни, замешенный на увлечении восточной философией. И вот сейчас здесь, в этой чужой стране, на отшибе жизни, где она нечаянно оказалась, её одинокие прогулки стали ещё более мучительными, потому что казались ей бессмысленными. Никто не принуждает, а вот не сидеть же дома в одиночестве, пока муж на работе. Гулять приходилось по узким «публичным дорожкам», петляющим между живыми изгородями частных лужаек иногда размером с футбольное поле и белой лошадью, маячившей вдали, понуро скучающей в таком же, как и у неё, одиночестве. Окрестные леса тоже были частными владениями, и гулять по ним посторонним не рекомендовали яркие таблички, прикреплённые к оградительным бетонным столбикам. Развлечь себя во время такой прогулки совершенно нечем. В частные владения, где за высокими, красиво подстриженными живыми изгородями таились, как она знала, волшебные ландшафтные сады, вход посторонним не то чтобы был воспрещён, а опять же – не рекомендован советом народных депутатов этого южно-английского графства. Изредка вдоль дорожки виднелись странные, вросшие в землю, замшелые будки. Это, как ей сказал муж, были железобетонные доты времён Второй мировой войны. Здесь, на юге Англии, проходила вторая линия обороны, и на случай прорыва вражеской немецкой армии тут были врыты в землю и закамуфлированы растительностью эти многочисленные долговременные огневые точки. Но эта тема – уже мужская территория. Если ещё учесть, что их сын и сейчас почти на передовой: ушёл служить в советскую армию, оказался сейчас в российской, хотя никто ещё толком не понял, что это такое. А она вот тут гуляет по английским публичным дорожкам от скуки и тоски, видите ли, от нечего делать, заглядывая в пустующие, совсем не страшные доты. Она не обнаружила там ни мусора, ни прочих следов человеческой жизнедеятельности. Никому и в голову не пришло сделать из этого исторического хлама туалет, к примеру. Две мировые войны для англичан – святыня, храм. Но зато в одном из дотов, ей на удивление, жила настоящая живая корова! Она даже глазам своим не поверила, когда увидела ещё одно живое, кроме себя, существо! Оказалось, что клочок общественной, отчуждённой от собственников земли, позволял хозяину выгуливать здесь это раритетное для многих англичан животное. Тут давно забыли, откуда молоко берётся. Последняя ферма в этом южном графстве закрылась много лет назад. А вот хозяин, похоже, был невидимкой. Она ни разу не встретила его. Вроде бы и не надо. Ан, не скажи…

Увидела его однажды на закате, как раз во время вечерней дойки. Ей почему-то с самого начала казалось, что хозяин мужчина, но что он сам её будет доить, ей и в голову прийти не могло. Он, ничуть не смущаясь, привстал с корточек, пропуская её вперёд на узкой дорожке. И его звонкое, почти мальчишеское «Хеллоу! Найс ту мить ю!» – вдруг пронзило ей сердце острой болью, и она словно очнулась от долгого, наколдованного кем-то сна. Этот парень был поразительно похож на её сына, который сейчас, как она знала, ехал последним воинским эшелоном из Самарканда в Москву. Страна, в которой родился и вырос её сын, на глазах стремительно разрушалась. Армия не то чтобы бежала с позором, просто офицеры, предчувствуя полный развал, вывозили семьи. А заодно и мебель, и всё, что могли вместить воинские теплушки. Молодой лейтенант Борис Вахромеев с небольшой командой сопровождал этот эшелон, потому что на железных дорогах уже начались грабежи и беспорядки. Укол стыда за своё безбедное и беспечное существование вдали от родной земли был таким сильным, что она побледнела и пошатнулась. Нашла отчего грустить в этой мирной чужой благодати. Это тебе не под пулями гулять, пригибаясь!

Домой, домой! – колотилось сердце. В Москву, в Москву! Там и сына можно успеть встретить и накормить. И семьи офицерские с детьми разместить в своей большой московской квартире. А муж… Что муж? Не маленький. Обойдётся и без неё, раз нашёл тут для себя такую интересную работу. Вины его в этом нет. Но и ей не всё равно, где и почему она должна приносить себя в жертву двум любимым мужчинам – мужу и сыну. Богу виднее, где мы нужнее! – как сказал ей однажды на исповеди один монах.

– Вам плохо? – спросил её английский юноша с золотыми, как у сына, волосами.

– Нет. Мне уже хорошо. А корова у вас красивая – со звездой во лбу. У меня такая же была в детстве. Далеко отсюда, в России.

16. Чашка чая

Он разбил любимую чашку. И его тут же разбил инсульт. Говорила же мама: никогда не мой посуду, для этого жена есть. Но ему очень хотелось есть. Вышел на кухню, а там, как всегда, вся посуда грязная, чаю не попьёшь.

А жена спит и в ус не дует. В полном смысле. Потому что у неё давно появились тёмные усики над верхней губой, как у её бабушки ассирийки. Видел же, когда женился, её родню. Думать надо было! А сейчас поздно. Язык во рту окаменел, позвать жену он не мог. Его резко качнуло, и он намеренно упал боком на гору посуды в раковине. Тарелки соскользнули на пол, загремели, но разбудили только любимую охотничью собаку. Она заскреблась в дверь кухни, а потом громко залаяла, чего с ней в доме никогда не бывало. На этот лай и приползла его тучная, заспанная жена и вызвала скорую.

Скорая приехала не скоро. После долгого лечения он уехал в военный санаторий в Пятигорск. Там физиотерапевты научили его ходить заново и не ходить под себя. Дома он теперь мог вполне нормально держать в левой руке чашку с чаем. Правая осталась в норме. И хорошо, что речь не восстановилась. А то бы он высказал наконец-то жене всё, что накопилось за многие годы. Напомнил бы, как не спал ночами, меняя мокрые пелёнки сыновьям. А потом шёл, усталый и сонный, дежурить на сутки в ракетный бункер, подвергая опасности весь, без преувеличения, подлунный мир.

Как в девяностые, имея за плечами два военно-технических образования, ездил на жалких «жигулях» за товаром к её ассирийской родне на юг России. И сам же потом перепродавал в Лужниках. Это когда им зарплаты по три месяца не платили. Когда полк их расформировали и всех специалистов-ракетчиков в отстойники нового капитализма отправили. И что жена сказала бы ему в ответ на это? Жалко, он только онемел, а не оглох и не ослеп. При чём тут Ельцин со своим Гайдаром? Многое от семьи зависит. Иная жена из его блестящего ума извлекла бы, без малого, академические дивиденды. И пусть бы у него теперь не было ни торговой фирмы, ни капитала на Кипре, который однажды чуть не обнулили кипрские же власти, а были бы генеральские погоны и творческие технические разработки в ракетной области.

Какая всё-таки жалость, что думать и вспоминать после инсульта он не перестал. Жизнь его остановилась не сейчас, когда разбилась его любимая фарфоровая чашка, а тогда, когда женился не по любви, а из благородства – по залёту. Сыновья, конечно, красавцы. Но в мозгах одни монеты. Может, и неплохо это. «Мать прокормят, когда меня не станет», – подумал он и уронил на белый пушистый ковёр дешевую небьющуюся чашку с чаем, купленную его слишком уж экономной женой.

17. Путь в Париж

Военный переводчик Марат Сиразиев не любил тех, кому служил и кого обслуживал переводами со всех диалектов арабского на русский и французский. Элита, интеллектуал, барский сынок с младых ногтей, хотел работать в Париже, в крайнем случае в ООН или ЮНЕСКО, а вот поди ж ты, влип, женившись не на дочке нужного человека, которую ему сватали, а на яркой красавице Ларисе, троечнице с факультета славянских языков, родом из казачьей станицы на Кубани. На их московской свадьбе шумная казацкая родня, все эти тёти-дяди, братья-сёстры, сватьи и кумовья, в подпитии шумным хором затянувшие «Розпрягайтэ, хлопци, конэй!» – ввергли в шок истеблишмент дипкорпуса, коллег и сотоварищей отца и деда ослепшего от любви жениха.

А вот уж когда молодые поехали к её родне в станицу, было уже поздно пить боржоми. Лариса родила. И он оставил её «батька́м», чтобы помогли выходить якобы недоношенного семимесячного сына. Эти семь месяцев его и насторожили. Для недоношенного их младенец был слишком большим и здоровым. И сомнения в отцовстве изгрызли душу молодого дипломата. Дом в станице оказался приземистым и небольшим. Но рядом с ним уже поднялись под крышу стены нового дома, строящегося на валюту, заработанную Маратом в его первых заграничных командировках. По двору важно ходили гусак с гусынями да петух с хохлатками.

Посмотрел Марат на это хозяйство из окна своего «мерседеса», да и газанул до Краснодара и до Москвы без оглядки. Только его и видели. Видели-видели потом в парткоме, уже на излёте советской системы, где с него успели снять стружку за развод и в наказание отправили на службу в нищую арабскую страну, где жили не народы, а племена, тысячелетиями воюющие между собой. «Это же не люди, а зверьки! Они ничего не знают и не умеют – только убивать», – с тоской думал молодой военный специалист и блестящий переводчик, совершая намаз в полуразрушенной мечети на окраине пустыни. Хотя где у пустыни окраина, а где начало, один только Бог знает.

То, что он принял ислам, не знали даже родители. Не знали они и того, что он уже год как был в плену. Но не у этих полудиких племён, а в плену любви к дочери местного шейха. И пустыня его сердца заросла новыми цветами – в основном опийными маками. Вот и его самого словно опием опоили. После свадьбы шейх отправил их в Париж, где молодая жена должна была закончить магистратуру в Сорбонне и где её отец подарил молодым совсем небольшой дворец рядом с Булонским лесом.

18. Псалмы могильщика

«Могильщик пел вместе со мной. Он знал католическую службу.

Он так обалдел от моего заупокойного пения, что заплакал. Думала, слезы у него от ветра, оказалось, что от молитв. Пела я и на латыни, и на нашем церковном. Униаты мы, у нас и то, и то в почёте. Слышу, подпевает. Хотя ведь привык хоронить. А сердце не окаменело. Жаль, плохо английский знаю, не смогла с ним поговорить. Но общий язык мы нашли. Он и без слов понял всё, когда я стопку водкой наполнила, накрыла кусочком хлеба и поставила на надгробие, как у нас в народе принято. Это не так, как у иудеев: камень нужно на могилку класть – так мне в Иерусалиме сказали. У нас с языческих времен мёртвых кормят, потому что не верят в смерть, наверное. Могильщик потом и выпил со мной и пирожком закусил, не побрезговал, хоть и местный. Он ведь и не могильщик вовсе по большому счёту. Смотритель этого закрытого кладбища. Скучно ему тут, это я и без слов поняла. Когда пришла, номер могилы ему показала, от руки написанный. Он и потащился за мной, прихрамывая, аж на самый дальний край. Тут и был похоронен мой Володя, старший сын. Его не просто машина сбила. Его сначала впечатало в стенку дома, а потом, вторым заходом, нанизало на железные штыри ограды полуподвальной квартиры, каких много в центре Лондона. Сама теперь это видела. Ходили мы туда, где мой сын искал работу, а нашёл свою смерть. Женщина, немолодая уже, а туда же, за руль. Сказали нам, что она со стоянки возле английского храма по ошибке включила заднюю передачу и рывком задний ход дала. А он просто на тротуаре стоял, у заборчика этого со штырями, острыми как копья. Сын с автобусом туристическим приехал, да и остался в Лондоне нелегально. Тогда многие так делали. С Украины мы, из Мукачево. Никакой работы там давно уже не стало. Вот только сейчас, почти через десять лет, смогла добраться до него. Его тогда церковь английская похоронила, возле которой это случилось. А у меня тогда ни паспорта зарубежного, ни денег. Но младший подрос. Поработал в Польше, теперь это свободно. Купил мне всё: и паспорт венгерский – дед у меня был венгр, и билет. И сам со мной поехал. Вот он идёт. Ходил за цветами, чтоб посадить. Этот наш могильщик, что пел псалмы со мной, сказал ему, поливать их будет. Хорошо тут у вас. Кладбища зелёные, ухоженные. Уходить не хочется…»

19. Пуанты

Что нашли в кармане у арестованного? Кружевной носовой платок с инициалами убиенной. Она лежала тут же в комнате, на ковре, неловко подвернув ногу под себя в позе, которая показалась судмедэксперту анатомически невозможной. «Она балерина. Известная, – сказала соседка, вызванная в качестве понятой. – Да эти балетные и не так ноги за голову забросить могут!» – добавила неприязненно. Юноша, почти мальчик, не мог стоять, его шатало и трясло. И оперативники разрешили ему сесть. Он и сел – мимо стула. Подхватить не успели. Ударился затылком о край старинного резного комода и потерял сознание. «Кто это?» – спросили соседку. «Она говорила, что племянник. Он часто приходил. А в последние несколько дней, похоже, что и ночевал тут. Выходил рано утром, ещё до зари, выгуливал её собачку. И вот именно вчера утром он нечаянно уронил поводок, и эта балованная такса Клякса, так её звали, сбежала от мальчишки. Зря вы его подозреваете. Он очень нежный. Знаете, он даже плакал, когда собачка убежала. Я в окно видела, рано встаю. То ли её жалел, то ли себя, потому что Инга эта Воронина никого не любила, кроме таксы». Понятая подписала протокол осмотра и ушла. Судебный врач сунул мальчишке под нос нашатырь и привёл в чувство этого нежного подозреваемого в убийстве с отягчающими. Бригада уехала. И труп, и преступника увезли. Дверь опечатали. Квартира словно оглохла от внезапной тишины. И могло показаться, что мебель и вещи облегчённо вздохнули после пережитого шока. Потому что в тишине стали слышны вздохи, скрипы и даже чьи-то сдавленные рыдания. Со всей очевидностью заскрипели дверцы огромного старинного шкапа, и оттуда буквально вывалился довольно большой упитанный мужчина. Он с грохотом упал на голый паркет, ведь ковёр увезли вместе с балериной и пятнами крови как главный вещдок.

bannerbanner