скачать книгу бесплатно
В сковородке шипела яичница, был нарезан белый хлеб на доске. На столе стояла открытая банка кильки в томате (необычно для завтрака, но Алёна сказала, что ей нужно много белка).
Со сдобной булочкой всё это пошло на ура, но я почему-то никак не мог поднять на девушку глаз и упорно возил коркой хлеба по тарелке, прихлёбывая растворимый кофе.
– Не дрейфь! – вдруг сказала Алёна, заметив мою похоронную мину. – Всё будет окей!
Она сидела почти против света, наискосок к окну, с угла маленького ДВПшного столика с принтом под мрамор. Её гладкое плечо, выглянувшее из-под халата, отливало бронзой. Золотистый луч из окна, разделённого Т-образной рамой, ложился ей на висок, на блестящие пряди волос, высвечивал треугольник крыла аккуратного прямого носа, контрастно заострял грань верхней губы и скользил по розовой нижней… Короче, как ни избито звучит, но я едва мог дышать, глядя на неё. Было что-то невероятное в том, как она похорошела.
«Похоже, моё предыдущее впечатление – там, в кафе, – было ложным, и Алёна – моя ровесница. Может, старше на год, на два…»
Я улыбнулся и чмокнул её: скромно, в щёчку, чтобы не отвлекаться от настроя на рабочий день. Потом вспомнил о бутылке и стал настаивать, что её нужно спрятать. Но Алёна отмахнулась и просто сунула находку на полку прикроватной тумбочки, между каким-то хламом.
Мы оделись, вышли из дома и направились к ближайшей дороге. Было без пятнадцати семь, времени вполне хватало на длинный путь до раскопок.
Дальше нам пришлось разойтись по разным остановкам автобуса. И вскоре за Алёной приехал новенький жёлтый Икарус, идущий на побережье. Затем такой же, но белый и весь скрипучий, за мной.
Тогда ещё в салонах стояли компостеры для пробивки билетов, и покупать надо было их заранее в киоске на улице. Их отматывали от большой бобины. Бело-красные, бело-зелёные или бело-синие, в зависимости от цены поездки. Там была указана стоимость, а также номер партии, и это самое главное. Мелкие чёрные циферки на желтоватой бумаге, шестизначное число в цветной рамке. И мы искали счастливые, надеясь, что по три цифры номера в его левой и правой части совпадут если не полностью, то хотя бы частично, хоть в одной или двух зеркальных позициях по вертикальной оси. Например: двести сорок три, триста сорок один.
Выудив из кармана билет, по привычке я глянул на номер. Но там была какая-то каша без единой повторявшейся цифры. Облом.
Я щурился от яркого солнца, заливавшего салон сквозь мутные окна, высвечивавшего взвесь пыли в воздухе. Стараясь расслабиться и вести себя как ни в чём не бывало, отрешённо смотрел на пейзажи по бокам от серпантина.
Автобус лихо гнал в гору, аж подпрыгивая на кочках и сильно кренясь на поворотах. Зубчатые скалистые кряжи, где-то покрытые зеленью лохматых деревьев, а где-то совсем аккуратными, словно гребёнкой расчёсанными виноградниками, сменяли друг друга, ныряя в низины и вновь поднимаясь на холмы. Как фигурки детской игрушки – юлы с прозрачным колпаком, под которым на разных бороздках по плоскости при вращении бегут цепи пластмассовых елей наперегонки с оленями.
На фоне бархатной зелени выступали скелетно-белые гребни утёсов. Солнце, прячась за облака, посылало вниз столбы золота, обливая вершины светом и пряча низины в тень, дробя на осколки сложный пейзаж. И среди изумрудно-морского затенённого леса горели лимонно-золотистые пятна освещённой солнцем листвы.
***
В лагере всё было нормально, как и предсказала Алёна. Студенты как обычно, без спешки подтягивались к новым траншеям, лязгая инструментами и поднимая в воздух облачка пыли с утоптанной в камень земли.
Вовка встретил меня с улыбкой, но ничего не сказал. Никто не суетится, не бегал, ничего друг другу не пересказывал. Даже странно. А ведь ночные выстрелы должны были всех разбудить!
Но всё было тихо. Меня ни о чём не спрашивали, ни в чём не обвиняли. Только Александр Витальевич – наш научный руководитель – поглядывал на меня как-то недобро, сощурив серые глазки под срезом пятнистой банданы, а под чёрно-седой бородой мне мерещилась хищная ухмылка. И сторож был каким-то угрюмым, ещё мрачнее, чем раньше. Он сидел на раскладном табурете возле крепостной стены, в тени от палатки, и чистил ружьё. Я старался не смотреть на него, но и не показывать, что нарочно отвожу взгляд.
Короче, я очень нервничал, и поскорее полез подальше в траншеи раскопок, чтобы не мозолить глаза. И, как назло, оказался на том самом месте, где мы выкопали с Алёной бутылку. И, как на беду, как раз мне попалась новая, ценная и на этот раз вполне узнаваемая находка: серебряная гривна (массивное шейное украшение, а не монета). Металл был удивительно чистым, блестящим. Только в паре мест поцарапан и покрыт пятнышками окисления.
Прибежав на мой нервный возглас, все столпились вокруг и зацокали языками. Я стоял на земле на коленях, очищая находку от грязи. Подошёл научрук и присвистнул, но вроде даже не удивился.
– Ты прямо знал, где искать… – сказал он с усмешкой.
И вновь в его голосе мне послышалось что-то плохое.
Я протянул ему гривну, не решаясь глянуть в лицо, успешно пряча глаза под козырьком бейсболки. Но, отвернувшись, почувствовал его прожигающий взгляд: как раз там, где шею мою закрывал хвост длинных волос.
Препод что-то ещё говорил. Кажется, что упомянет меня в своей научной работе. А я смущённо отнекивался, искренне стремясь поскорее отделаться от опасного внимания.
К вечеру про меня наконец все забыли. Студенты и преподаватели бурно обсуждали новые находки. Кроме уже обычных керамических черепков и сосудов было обнаружено несколько железных наконечников стрел, а также не то помятая пластина доспеха, не то бронзовая табличка со следом выбитой на ней то ли надписи, а то ли узора, требовавшего дальнейшего изучения.
Научрук и эксперт-историк скрылись под большим тентом, куда относили находки и убирали в сейф. Большинство студентов собралось там же. А я, незамеченный, тихо шмыгнул вниз по склону холма, под которым проходила дорога, к остановке автобуса. Кто-то из учителей окликнул меня, предложив подвезти, но я так отчаянно замотал головой, что едва не потерял кепку.
И ещё долго меня преследовал взгляд сторожа. Он как будто нарочно взял в руки стоявший у стены карабин, положил его на колени и стал открывать-закрывать затвор, проверяя работу механизма.
Я ускорил шаг, припустив из лагеря чуть не бегом.
***
Алёна встретила меня у подъезда, обрадовав этим и удивив. Одета она была в пёстрый жёлто-белый сарафан, туго облегавший фигуру, с бретельками накрест, с принтом из больших грязно-синих спиралей. Повисла на мне, целуя.
– Ну, всё нормально?!
– Да… – выдавил я, кое-как справляясь с внезапным волнением.
– Тогда пойдём гулять, а? Устала… Эти бабки-дедки весь день! Бр-р-р!..
– Ладно… Только сумку закину…
И мы отправились на вечернюю прогулку. Поужинали в семейной столовой. Потом пошли на пляж, который к нам поближе. Народу было много, но терпимо.
Солнце пекло не так сильно, и воздух стал даже прохладным. А вода наоборот была тёплой, отливавшей в лучах солнца латунью. Мы плескались не меньше часа. Я подбрасывал Алёну из воды для нырков, и над морем звенел её смех. А когда мы вышли на берег, встретили на пляже моих одногрупников. Те с любопытством таращились на мою девушку, но после знакомства легко отпустили нас по своим делам.
Переодевшись в сухое, мы побрели по набережной, соединявшейся с кипарисовой аллей. Мимо пегих платанов, мимо белых цветов магнолии, мимо кустов сирийского гибискуса с большими лиловыми цветами и мохнатыми жёлтыми пестиками.
– Что делать будем с бутылкой?.. – не выдержав, спросил я, когда мы миновали людный бульвар и достигли края аллеи, не упиравшейся здесь в заборы прибрежных домов, а сливавшейся с реденьким лесом.
– Не знаю. Ты же специалист.
– Ну… я…
– Слушай, а она ценная, а?
Как ножом по сердцу резанули меня эти слова. Вернулись мысли о том, что Алёна – расхитительница исторических мест, окрутившая меня из корысти. Хотя… Как-то глупо получалось для профи.
Видимо, Алёна почувствовала, как сжалась моя ладонь вокруг её маленькой кисти.
– Да мне-то пофиг. Посмеялись… Приключение было… И всё! Но, может, тебе… Может, лучше…
– Подбросить её обратно?
– Ну да… – смутилась она, потупившись и замедляя шаг.
– Нет, спасибо. Нашёл уже сегодня гривну. Хватило… И так уже косо смотрят.
– О-о-о… А может… Всё же как-то удастся узнать, что это такое? Просто… Мне любопытно!
– Ну… Наверное, можно… Попробую зайти в библиотеку… Ай нет! Летом тут всё закрыто. Я бы спросил… У профессора в палатке есть книги и ксерокопии, но… Надо по обстановке смотреть…
Мы замолкли. Похоже, Алёна поняла мои опасения насчёт сторожа с научруком. А ещё существовал на раскопках негласный этикет между научным составом и студентами, когда вся слава достаётся первым, а вторым – хорошие оценки.
Но всё это было неважно. Я покрепче сжал руку девушки и поцеловал её. Мы пообнимались немного. А потом заметили, что совсем углубились в заросли можжевельника, каштанов и сосен, молодого ясеня, клёна, белой акации и розового крымского ладанника.
Вечернее солнце мягко светило сквозь зелень. Воздух ритмично звенел от пения кузнечиков. Дул свежий приятный ветер. Думать о плохом не хотелось. А вскоре мы набрели на особенную поляну. Земля здесь была устлана сломанными ветром ветвями, прошлогодней хвоей и листьями. Из-под них пробивались гроздья пушистых цветов: нежно-лиловый чабрец, розовый эспарцет, пурпурный и белый вереск, – обрамлённые, как пятнами света, серебристой листвой полыни. Вокруг витал нежный аромат лета.
Алёна охнула и долго любовалась цветами. Сначала замерла в нерешительности, а потом выбрала взглядом самую густую полянку, легко подбежала к ней, присела на корточки и стала собирать букет. Я хотел помочь, но она остановила:
– Нет. Хватит… – предъявив большую охапку розовых и лиловых цветов.
Она поднесла их к лицу, понюхала и протянула мне, щекотнув нос. Я чихнул. Посмеявшись, мы взялись за руки и отправились домой, подгоняемые в спину тёплым ветром. Лучи низкого солнца падали нам на плечи, и длинные тени тянулись из-под ног по рыжей земле. Просветы между деревьями вдруг наполнились тем загадочным опалово-лиловым маревом так запомнившихся мне южных сумерек.
Глава 3
Когда пришли домой, Алёна поискала на кухне, во что бы поставить букет. Но никаких мало-мальски приличных сосудов не было, только двухлитровые банки. Тогда она двинулась в комнату и решительно наклонилась над тумбочкой. Метнулась в ванную и… вернулась с нашей бутылкой, из которой бодро торчал пышный лиловый букет!
– Ты чего?! – возопил я. – Вдруг увидят?! Хозяйка!..
– Да не… Она придёт проверять нас только на следующей неделе. И потом… Ну какая-то кривая бутылка… Подумаешь…
– Подумаешь?!
– Да. Ты смотри, какая она гладенькая! На ней же не написано: «Я с древнегреческих раскопок!» К тому же… Надёжнее всего что-то прятать на самом видном месте!
И правда. Я прыснул от смеха. Бутылка была на вид новенькой, глянцевой, ярко-зелёной. Хоть и вся кособокая, мятая, слегка сплющенная там и сям, но… Может, это задумка художников! И лиловый букет отлично смотрелся в густо-изумрудном стекле.
Алёна поставила его на тумбочку и стала раздеваться. Хоть я видел это уже и раньше, но… всё никак не мог привыкнуть к тому, как из-под лёгкой одежды появляется загорелое тело с соблазнительными изгибами. Я подошёл и обнял её, прикоснувшись к прохладной коже.
Обычно на упругом матрасе и чистых белых простынях мы крепко засыпали в обнимку и спали до утра. Но в ту ночь мне не удалось выспаться. Я ворочался и просыпался от ярких, сюрреалистических снов. Даже запомнил одно посетившее меня видение.
Начиналось всё довольно мило: мы с Алёной, как накануне, гуляли по берегу моря, только пляж был пустым, без туристов. Даже солнце светило не ярко, а было каким-то приглушенным. Вроде его блики по-прежнему искрились на волнах, но из-под деревьев на пляж наползала густая тень, словно курящаяся дымом: как будто чернила, разлитые в воду.
И вот мы на поляне с цветами. Но это уже не душистые, пышные лиловые кисти, а какие-то корявые, мятые пучки бугристых ветвей. Словно кто-то плеснул на цветы какой-то вязкой субстанцией, так что соцветия слиплись в тяжёлые жирные гроздья, пригнувшись к земле и застыв комковатой массой.
И вдруг обстановка меняется. Я стою на той же поляне, но обычной, залитой солнцем. Вдали вздыхает море, и ветер шелестит в хвойных кронах. Алёна рядом. Я пристально смотрю на неё, поражаясь её красоте. Она совсем не такая, как наяву. Черты лица тоньше, изящней. Фигура не атлетически крепкая, а очень стройная, но с округлостями в нужных местах. Даже рост Алёны меняется. Кажется, она на глазах вытягивается вверх, и уже не едва достаёт мне головой до плеча. Нет. Теперь она выше, лицо её наравне с моим. Она с доброй улыбкой смотрит на меня огромными, ясными серо-голубыми глазами. И те кажутся на солнце зелёными.
Я вдруг задыхаюсь от нежности, притягиваю её к себе, целую. И вот мы уже опускаемся в заросли цветов… Мокрых и липких цветов. Я пытаюсь вскочить, оттолкнуться, но упираюсь взглядом в лицо девушки. А оно вдруг начинает меняться. Как на плавящемся полиэтилене, поднесённом к огню, на лице проступают чёрные пятна. Углубляются глазницы и ноздри… Широко раскрывается рот и чернеет беззубой ямой.
Провалы становятся больше и сливаются вместе, как дыры, прожигаемые перегретым металлом проектора в киноплёнке. Они начинают синхронно вращаться, и от их рваных краёв тянутся по спирали к соседним щупальца черноты.
Всё сливается в круговороте мрака. Я чувствую под ладонями плечи Алёны, ощущаю её дыхание и пытаюсь рвануться назад, выкрутиться из объятий, но тут… Передо мной разверзается устье чёрной воронки, затягивая мою голову внутрь. Я пытаюсь заорать, только челюсти сводит от тяжести. Кости трещат под давлением. И нет ничего, кроме боли, тьмы и стука крови в висках…
***
Я очнулся в холодном поту. Предрассветная синева наполняла комнату. Всё в груди больно сжалось. Я вздрогнул, заметив рядом неподвижное тело Алёны. Но пригляделся и понял, что она просто мирно спит. Её грудь под тонким одеялом вздымается и опадает. Колышется от дыхания прядь волос, упавших на щёку.
Я замотал головой, пытаясь прогнать наваждение. Сел, опустил ноги на пол. Тут мой взгляд упал на тумбочку у изголовья кровати, и сердце ёкнуло. Я не узнал букета.
Мне показалось, что из бутылки торчат комковатые ветви, которые я видел во сне. Но через миг всё пропало. Я понял, что за ночь цветы просто раскрылись сильнее, и стебли провисли под их тяжестью, так что букет стал растрёпанным.
Сумерки отступали. За окнами прояснялось, и в комнату хлынул розоватый рассвет. Мой взгляд скользнул по бутылке, бесцельно зашарил вокруг. И что-то опять показалось. Как будто кривые стенки бутылки не блестели зелёным, а были совсем прозрачным, лишь слегка искажая лучи света, проходящего сквозь стекло, и меня форму предметов за ним. Я дёрнулся, впившись взглядом в бутылку.
Но тут за спиной зашуршало. Я уже не так испугался: понял, что это Алёна ворочается, просыпаясь. Мои мысли куда-то поплыли. Я повернулся к девушке. А когда в другой раз посмотрел на бутылку, то всё было как раньше.
Алёна лежала на мягкой подушке, глядя в потолок не совсем ещё осмысленным взглядом. Потом оживилась, моргнула. Посмотрела на меня, улыбнувшись.
– С добрым утром! – хрипловато шепнула она и потянулась ко мне.
– С добрым… – не то буркнул, не то кашлянул я, но всё же склонился и чмокнул Алёну в пересохшие губы, неизменно отдающие дымом.
***
Очередной день на раскопках прошёл почти без особенностей. Находки были скромными и вполне обычными. Разнокалиберные метательные ядра, громоздкие глиняные кувшины и бой керамической посуды потоньше. Несколько стеклянных осколков. Но они были не такими, как бутылка: шершавыми и очень мутными, покрытыми въевшейся грязью, так что даже их истинный цвет сложно было определить.
Научрук не донимал меня слишком уж пристальным вниманием, а сторож был по-обычному вялым, разморённым от жары. И домой я вернулся в отличном настроении. Мы с Алёной решили не ходить сегодня на пляж. Сгоняли в магазин, купили овощей, мяса и попробовали приготовить домашний ужин: что-то вроде жаркого с гарниром и салат из капусты с консервированным тунцом. Даже взяли ко всей этой роскоши местного розового вина.
Алёна сидела за кухонным столиком напротив меня в симпатичном домашнем халатике. А я всё никак не мог сосредоточиться на ней. Стыдно сказать, но хоть мы и покупали продукты пополам, мой запас денег уже заметно истощился. Надеяться можно было разве что на зарплату с раскопок. Но там тоже были копейки, так что радоваться не приходилось.
Девушка, конечно, заметила моё мрачное настроение и попробовала меня расшевелить. Но я вяло отвечал на вопросы, не желая объяснять всё про деньги. В конце концов она поднялась, обогнула стол и шагнула ко мне, распустила пояс халата. Её загорелые ноги оказались по бокам от моих, а обнажённая грудь – прямо напротив глаз.
Снизу-вверх я заглянул ей в лицо. И мне показалось, что кожа её стала совсем безупречной. Шея была абсолютно гладкой и нежной, а загорелые плечи как будто лучились сиянием. Ну прямо какое-то колдовство!
Я обнял Алёну и придавил её к краю стола. Ещё протянул руку, чтобы задёрнуть тюль на окне, но это было бессмысленно. И мозг совсем отключился. Потом это повторилось в спальне и в душе, так что уснули мы только после часа ночи. Соседи снизу стучали по батарее, требуя тишины, но нам было наплевать. Хорошо, что никто не вызвал милицию.
***
Перед рассветом я снова проснулся. Алёна сопела рядом, и взгляд мой метнулся к бутылке. Мне показалось… Нет, что-то явно было не так со стеклом! Да и букет стал пышнее, хотя, пожалуй, куда уж? Сколько можно распускаться цветам? Я несмело протянул руку и коснулся прохладного глянца. Ничего не произошло. Тогда я поднёс бутылку к глазам.
Странно. Стекло, недавно казавшееся абсолютно прозрачным, сейчас было таким тёмным, что я не видел стеблей цветов. Я вскочил, рванулся к окну. Глянул на просвет…
Опять ничего! То есть нет… Я видел сквозь кривые стенки бутылки размытые контуры деревьев, дома?… Но вот не было там никаких стеблей! Даже тени от них! Ни намёка!
Кровь ударила мне в виски, сердце сжалось и забилось быстрее. Я метнулся на кухню, выдернул из бутылки проклятый букет и бросил в ведро. Вроде было сопротивление стеблей, как будто их что-то держало. Застряли в кривом горлышке?
Я снова посмотрел сквозь бутылку. И стекло совсем прояснилось. Стало почти бесцветным и не искривляло предметы. Обстановку маленькой кухни было видно без искажений!
«Наверное, стебли букета давали густую тень, отражаясь в стенках горлышка, и стекло потемнело от них…»
Но тут я повернулся и глянул сквозь бутылку на комнату и… всё внутри у меня перевернулось.
Уже светало, и видно было куда лучше, чем раньше. Но комнату я не узнал. Не увидел ни кровати, ни шкафа, ни тумбочки…
Хотя нет. Я видел… но всё было какое-то… вывернутое наизнанку! Левая половина комнаты – на месте правой, но и сами эти половинки «отзеркалены»: вещи, что должны быть сверху, оказались внизу, и наоборот. Половина кровати висела в левом углу на потолке, а вторая половина – справа. Какой-то поломанный шкаф темнел между ними. Сбоку из пола торчал обрывок люстры… И по центру все эти куски сливались в невероятную кашу, во фрактальный хаос калейдоскопа: слипшиеся друг с другом осколки вдребезги разбитой реальности.
Я вздрогнул и чуть не выронил бутылку. Моё предплечье обвили нежные руки Алёны. Даже и не заметил, когда она проснулась и подошла ко мне! Сердце в груди стучало словно паровой молот. Я кое-как опустил дрожащую руку с бутылкой.
– Чего ты? – спросила девушка, пристально на меня глядя.
– Ничего, всё окей…
Я выдавил из себя улыбку, хотя онемевшие губы не слушались. Приобнял Алёну, погладил по спине, положил подбородок ей на макушку (украдкой осмотрев комнату и убедившись, что всё как обычно). Подумал, что просто мог повернуть бутылку особо кривой стороной, так что изгибы стекла покрошили изображение в фарш.
Алёна забрала артефакт у меня из рук. Ничего не спросив, поставила обратно на тумбочку. Заметила и цветы в ведре, но промолчала. Потом, после завтрака, я увидел на кухонном столике банку с этими цветами. Бутылка осталась в спальне. Одеваясь на работу, я пробовал спрятать её на полку тумбочки, но когда пришёл вечером, понял, что это бесполезно: она была опять на виду. И опять с букетом цветов. Алёна где-то успела нарвать новый, такой же сиреневый. Но на этот раз к лиловым цветам прибавилась золотистая кашка, сиявшая на фоне пурпура кусочками солнца.
