скачать книгу бесплатно
Неизвестный джентльмен в тривиальной пьяной драке выпустил в мое обличье целый баллон диковинной на то время «Черемухи». То ли алкогольные пары тому причиной, то ли особое строение слизистой оболочки, только я без единой слезинки отмутузил того мужика и отобрал пустой баллон как непреложное свидетельство собственной доблести. (Расплатилась же за сей подвиг бедная мама. Застирывая мой плащ от подозрительного пятна, она выскочила из ванной, залитая слезами.)
На Банковой «Черемуха» на меня не действует, более забористая «Сирень» вызывает только легкое першение в горле. Светошумовые гранаты испугали лишь первым разрывом, но после службы в Советской армии возвращается привычка к громким звукам. Так что среди поднявшейся паники я выгляжу совершенно спокойным и очень себе нравлюсь, когда гордо, не пригибая головы, выхаживаю на вмиг опустевшем простреливаемом пятачке. Прямо-таки Багратион на Бородинском поле. (Различие одно: светлейшему князю осколком гранаты раздробило бедро, а мне осколок гранаты изорвал штанину и слегка оцарапал голень. Петр Иваныч Багратион посмертно снискал великую славу, а я навсегда утратил очень хорошие джинсы.)
Но вскоре ребята в балаклавах оправляются от первого шока. В милицию летят камни. Сначала робенько – швыряться особо нечем. А потом пролетарское подсознание напомнило об опыте парижских коммунаров. Кто-то первый умудрился ломиком сковырнуть брусчатку. Камень о камень, и из одного кирпича выходит по четыре отличных метательных снаряда.
«Тоже мне новость…» – скажет диванный всезнайка. Но до 1 декабря никто этого не делал. Целый век Украина не практиковала дробления мостовых на отдельно взятые булыжники. Кто-то научил…
Как верный апологет теорий заговора, шарю взглядом по толпе, отыскиваю «тайных учителей» – тех, кто проходил тренинги в сверхсекретных центрах подготовки цветных революций. Пытаюсь выделить мини-группки, что действуют более слаженно и умело… но не нахожу. Движение – именно броуновское, без намека на закономерность. Стихия взяла на себя роль «великого архитектора».
В тот день я не швырял каменьев. Сорок шесть – не двадцать. Черепаха из дюралюминиевых щитов для меня – не просто стена. Я физически ощущаю за панцирем людей. Им по девятнадцать-двадцать, как моему племяннику. Худосочные, только оторванные от дома и «Макдоналдса» – и сразу в ад. Трехсотграммовый булыжник с острыми краями – это шлем вдребезги, раздробленное плечо или спина. Я слышу их колотящиеся сердца и дробь стучащих от страха зубов. (Совсем скоро, через два месяца, я перестану видеть в них людей, но не сейчас.)
И вдруг какофония стихает. Кто выключил звук? По толпе проносится: «Порошенко…» Взобравшись на парапетик к Осману, вижу, что море человеческих голов раздвигается, освобождая путь грузному, но явно энергичному человеку (точь-в-точь бычок из мультфильма «Буренка из Масленкина»). Вслед за ним семенит похожая на «кота в сапогах» Кужель.
Телохранители помогают им взобраться на ковш грейдера, только для самих секьюрити места на произвольной трибуне не нашлось. Они остаются внизу и совершенно не знают, как себя вести среди безбашенных грязных, как черти, оборванцев. Каменномордые верзилы вмиг позабыли о своих шефах и пугливо, словно институтки на ярмарочной площади, вертят головами и прижимают поближе к телу свои драгоценные пистолеты и рации.
В руках оратора появляется мегафон. Четыре-пять нарочитых покашливаний заставляют толпу окончательно притихнуть. Почему хулиганы и провокаторы замолкли?
Петр Алексеевич не может похвастаться политической известностью, однако накануне принадлежащий ему 5 канал, в отличие от других каналов, назвал разгон студентов преступлением. Это заслуживало уважения, как и то, что Порошенко – единственный из политиков первого эшелона, не побоялся явиться среди буйствующей толпы. (Быть может, этот смельчак и есть новый Моисей, что возьмет да и ударит посохом в землю? И разверзнутся милицейские заслоны, как воды Красного моря пред иудеями…)
Даже самые авторитетные вожаки молодежного бунта застывают, вытянув головы, лишь тихонько пошикивая на своих беспокойных соратников… Однако уже после первых фраз из тысяч легких вырывается вздох разочарования. Моисей оказался не мессией, а самым обычным бытовым Мойшей, типа: «И вы правы, и мы правы, и все правы».
По инерции минуту-другую его слушали, но вот мегафонный глас заглушает возмущенный рев. А следом случается то, что будущий президент запомнит на всю жизнь… После фразы о провокациях и провокаторах ему, хозяину огромной шоколадной империи, орденоносцу, министру, советнику трех президентов, загадочный «некто» дает циничного пинка под зад. Будущий президент валится на руки растерянных телохранителей, как куль соломы. А на его спину, вереща и кудахча, спархивает Кужель.
Следует отдать должное Петру Алексеевичу; он не побоялся снова вскарабкаться на импровизированную трибуну. Но его мегафон уже умыкнули, да и все внимание с оратора-неудачника переключается на совсем иное зрелище. Из человеческой гущи вылетает бутылка с горящим фитилем, и по ее приземлении за линией милицейских кордонов взмывает столб пламени. Это первый «коктейль Молотова» новейшей истории Украины.
На огонь, как известно, можно смотреть бесконечно. Сполохи первых молотовских коктейлей вернули молодым пацанам право называть себя хищниками, а не травоядными.
Нет ничего необычного и ненормального в том, что милиция, получив подкрепление «Беркута», пошла в атаку и надавала нашей босоте пенделей. А что, нас должны были одарить медалями Pour la merrite? Зашивая рассеченные дубинками головы, шестнадцати-семнадцати-восемнадцатилетние ребята не пошли снимать побои, «катать ябеды» в европейские суды, «волать» о бесчеловечной расправе над мальчиками… Они полезли в Интернет искать рецепты горючих смесей и чертежи самострелов.
Феникс сельского майдана-2004 сгорел в огне первого мыльно-бензинового коктейля и заново родился в облике пятнадцатилетнего прокопченного дрыща с пылающей бутылью в руке. (Село с хрущами, вышиванками, кобзарями и юродивыми в лохматых шапках осталось на провонявшейся ладаном и кулешом майданной сцене.) В бой вступил анонимус из спальных районов, интернет-клубов, фанатских качалок, прокуренных политклубов и сверкающих белизной офисов.
Мы не встретились с моей любовью в тот вечер… Ее рыжая шевелюра мелькала где-то рядом, но затерялась в сполохах огней. Совсем скоро она покажет мне заштопанную прореху на грязно-розовом пуховике и расскажет, как растянулась на брусчатке во время атаки «Беркута».
Упади она со мной рядом – я б и не оглянулся. Слишком много ярких картин стояло перед глазами, чтоб разглядеть сквозь них чумазую девушку – одну из тысяч. Да и не мог я ее заметить, ибо драпал не по возрасту быстро, то обгоняя Андрюху, то отставая от него.
Мы нарушили главный наказ Линухи – разбегаться врассыпную. В мятущейся толпе я заметил его черную куртку. (Кто б мог знать, что в следующий раз мне доведется встретиться с нашим другом только через два с половиной месяца.)
Невзирая на нарушение инструкций, мы не попались. Нас не затоптала «беркутня», нас не выдернули люди в штатском и не затолкали в невинный подъезд, соединенный подземными ходами с мрачным зданием Администрации Президента. В отличие от десятков товарищей, нам не пришлось с мешками на головах трястись в автозаках или на сидушках микроавтобусов с тонированными стеклами в неизвестность…
Отдышаться удалось только в Пассаже. Там нас ждал Олег. Его вовремя увели с Банковой. Одно дело – попасться нам. Есть шанс потыкать журналистскими корочками, клянясь, что выполняли редакционное задание. Депутат – другое дело.
А пока срочно требовалось собраться с мыслями. Последним в кофейне появился Осман. Ему досталось крепче всех. Даже не ему, а драгоценной фотокамере. Мы сочувствовали, пока не осознали, что эта потеря – фигня по сравнению с тем, что теперь грозит всем нам.
Олег посмеивается. (Хорошо вам смеяться, Олег Валерьевич. У вас депутатская неприкосновенность.) Хотя какая к черту неприкосновенность? Страна еще ни разу не сталкивалась с попыткой государственного переворота. А события на Банковой запросто можно квалифицировать именно как вооруженное выступление.
– С днем рожденья, Олег!!!
– Дякую, хлопцi…
Телефон Олега разбит. Трубка Андрюхи разрывается от звонков. Большая часть – с незнакомых номеров. Явно журналисты. Ляшко – единственный из народных депутатов, зафиксированный на Банковой.
Долго играть в молчанку нельзя. Можно отморозиться. Сказать, что очутился в толпе случайно. Можно даже не осуждать провокаторов, как это сделали вожди оппозиции, а спрятаться за туманными формулировками. Но… На дисплее телефона высвечивается: Радио «Свобода».
Олег сам берет трубку и через двадцать секунд четким и чеканным голосом заявляет: «То, что случилось сегодня на Банковой, есть начало революции. Режим Януковича доживает последние дни… возможно, недели». Все… Рубикон перейден! Мосты сожжены не только для Олега, но и для всех нас.
В этот же вечер я поехал на 112 канал и в прямом эфире передал слова народного депутата Олега Ляшко. (Вот так, даже не написав соответствующего заявления, Марк Гресь впервые в своей жизни стал членом партии. И не какой-нибудь партии, а Радикальной, со всеми вытекающими последствиями.)
Почему все случилось так? Отрекись тогда Олег Валерьевич от Банковой – Лиса бы назвала его предателем и не поехала бы через две недели в стылый Обухов, и не взяла бы с собой рыжеволосую подругу. (И мы бы не встретились. И не грыз бы я подгоревшего омара в далекой теплой стране, пряча взгляд от ее сине-зеленых глаз.)
* * *
Если бы слоны могли скакать по веткам, как макаки, мир бы остались без деревьев. Каждому свое.
Из книги «Наставления августейшему наследнику» короля Пхумипона Адульядета Рамы-9
И был вечер второго дня. Мы – в ресторане морепродуктов. Наш человек почему-то представляет одним из главных элементов «сладкой жизни» поедание клешней огромного омара. Заказываем омара, креветок и осьминога. Сидим. Ждем.
– Марк, ты ведь сам согласился разойтись. Сразу согласился.
– А что я должен был сказать: «Остановись, недостойная, ты сгубила мне жизнь, а теперь хочешь удрать?»
– Я не хотела удрать. Я сказала, что мне не хватает свободы. А ты сказал: «Ты свободна», будто сам меня подталкивал.
Молчу. А что сказать? Что в тот момент я охренел? Что жизнь моя перевернулась? Да!!! Охренел я. Чуть со стула не е…улся. «Медальон» телячий поперек горла стал и так крепко, что хоть пальцем проталкивай.
– Знаешь, если бы ты сам меня не подталкивал, я бы и не сказала.
Ну, что эти бабы – на курсы ходят: «Как сделать мужика виноватым во всем…». И в первую очередь в том, что от него хотят уйти.
Вовремя подносят еду и коньяк. И кто придумал, что все эти морские гады восхитительно вкусны? Какая-то резина… Нет, жуется хорошо, но вкуса никакого. Или просто кусок в горло не лезет? Да нет, просто невкусно. (Когда две недели назад в ресторане она сказала, что хочет свободы, я же нормально доел суп «Мерлин» и «медальоны» из телятины доел… Просто морепродукты – дрянь, пусть их едят морские народы.)
Как-то в городе морской славы Севастополе я вырвался с заседания жюри театрального фестиваля. Скучнейшее мероприятие… Заглянул в ближайший ресторан. Думаю: закажу-ка морской дряни, все ж таки город морской. Вслед за мной в это же заведение заглядывает народный артист театра и кино Василий Лановой. Он возглавлял жюри, но нас лично не знакомили. Потому, случайно встретившись взглядами, мы ограничились лишь вежливыми кивками.
Василий Семенович занял столик неподалеку и также заказал осьминогов и морских гребешков. Отобедали. Вернулись порознь на представление, оно проходило на арене древнего херсонесского амфитеатра.
Спектакль оказался ужаснейшим и длился черт знает сколько времени. Чувствую – нехорошо. Поначалу подумал: легкое переутомление. И вдруг, в животе – «бульк», затем еще один «бульк». Брюхо пошло стремительно вспучиваться, будто накануне Марк Викторович проглотил малька киношного «Чужого» и сейчас в бурлении желудочных соков зарождается инопланетная жизнь.
Искоса поглядываю на Ланового. Какое лицо… Какая царственная осанка… Но замечаю – ерзает, а в благородном взгляде нет-нет, и проскальзывает девичий испуг.
Уйти неудобно, я все же – член жюри. Актеры могут подумать – не угодили. Случись подобный конфуз в театральной ложе – еще можно незаметно выскользнуть и сходу отыскать вассерклозет. А здесь – амфитеатр посреди археологического заповедника. (Где сортир??? Полцарства за сортир!!!)
Лучи софитов гаснут. О боги!!! Неужели конец? Но не тут-то было. Оказывается, сей световой эффект был придуман специально для маскировки выхода артистов на ходулях. Великаны изображали богов разнонаправленных ветров: Зефира, Борея, Нота и Эвра. А у меня в животе уже вовсю играет Эолова арфа.
(Все, хватит! К черту приличия! Еще не хватало обосраться пред всей театральной общественностью.)
Срываюсь с места и почти бегу, легко перемахивая высокие известняковые ступени. Пулей вылетаю из амфитеатра. По одну сторону – море, по другую – храм, где принимал крещение святой Владимир, на востоке – Херсонесский колокол. О-ооо, на западе виднеется роща.
Морской свежий ветер хлещет в лицо. Звезды указывают путь. Под сенью древних кипарисов в свете одинокого фонаря прорисовывается силуэт искомого здания. Двери распахнуты. Влетаю в кабинку и сбрасываю штаны…
Я не одинок. В соседней клетушке кто-то есть. И этот «кто-то» явно мучим тем же недугом. Хвала богам, все нужды справлены. Принимаюсь мыть руки. И тут из соседней кабинки выходит счастливый и сияющий, знаменитый исполнитель роли Карла Вольфа из «Семнадцати мгновений весны» и Вронского в «Анне Карениной».
(Василий Семенович Лановой совсем не выглядит на свои 80 с лишним лет. Он выбежал из амфитеатра позже меня, а занял свое место в сортире раньше… А вы говорите – возраст.)
– Василий, – представился он. (Рукопожатие в данной ситуации выглядело бы странным.)
– Марк, – ответил я с легким поклоном. – Чтоб меня еще хоть раз черт дернул есть эту гадость…
– И спектакль дерьмо, – согласился великий артист.
Дотянуть в воспоминаниях до последующей попойки в компании мэтра театра и кино я не успел, очнувшись от ее голоса:
– Ничего, ты скоро найдешь себе другую женщину? У тебя вон сколько их до меня было.
Да заткнись же ты!!! Много у меня их было, много… И будет еще сколько-то… Только ты для меня перестанешь быть!!!
– Слушай, – говорит она, – я не могу есть это дерьмо. Пойдем в номер, чего-нибудь закажем.
Вечер второго дня заканчивается привкусом жареной картошки на ее губах. После несъеденного ужина (за двести с лишним баксов) мы наслаждаемся наступлением ночи и жалким тайским подобием «Макдоналдса».
День третий
Утро третьего дня – прекрасно… Я потихоньку свыкаюсь с тем, что мы расстаемся. Эта мысль даже начинает нравиться. В голове копошится целый список дам, с кем бы неплохо закрутить роман по возвращении.
Мысленно сравниваю ту, что завтракает рядом со мной, с теми, с кем завтракал в былые времена (а потом прятался или делал вид, что болен). Какого хрена я в ней нашел? Даже солнце и то не интересуется ее блеклой кожей. Ох, как бы они порадовались за меня сейчас – Оли, Вики, Тани…
– Плющит, Маркуша? Видим, что плющит. И нас плющило. Поделом. Бог все видит, Бог все знает. Вон, послал тебе кикимору. А она – молодец!!! Вернетесь – ты будешь сопли лить, а она – в постель к твоему другу прыгнет да еще и пойдет трепать, что член у Марка меньше. Ма-ла-дец! Физкульт-привет!!!
– Да заткнитесь вы!!!
– У Маркуши меньше… У Маркуши меньше…
– Не сейчас…
– А когда? Когда умрешь? Тогда черти будут это долдонить и каждую из нас тебе вспомнят… Сгоришь в аду, потом родишься и снова сгоришь.
– Да я уже сгорел, чертовы ведьмы…
За два дня моя декабрьская белая кожа стала пунцовой. (Блин, сгореть под Новый год! Вот они элементы сладкой жизни…)
Наш отель расположен на берегу океана. Обычно с террасы ресторана открывается великолепный вид на залив. Но сегодня он омерзителен. Турагентство нас не предупредило, что в данной местности ежедневно наблюдаются отливы. Школьные учебники по географии сему природному явлению не уделяли особого внимания. Потому отлив представлялся ученикам каким-то элементарым отступлением воды от береговой линии. Мол, прошел чуть дальше и купаешься себе.
Но вот приходишь на террасу с видом на океан и обнаруживаешь, что океана – нет. Почти до самого горизонта вода превратилась в сушу с мелкими лужицами. Эй, морской царь, верни воду, я же деньги заплатил за прекрасную панораму. Только морскому царю глубоко плевать на обобранного турагентами фаранга.
Берег уродлив, и я ищу уродство в той, что сидит напротив меня и помешивает ложкой мюсли. Получается. Лицо длинное (в быту называемое лошадиным), широкая переносица, крупный нос, уши – как у Будды, выгоревшие брови и ресницы. Чего-то – слишком много. А кой-чего – недостает. И как меня угораздило написать ей год назад:
19.12.2013. 18.44
– Почти влюблен…
И не сплюнуть трижды, получив ответ:
19.12.2013. 18.45
– Почти польщена.
Утром третьего дня я вспоминаю, как на заре наших отношений она, будто обмолвившись, назвала себя femme fatale. Да ни хрена не обмолвилась. Глубоко сидят эти красивые словечки под девичьими черепными коробочками. (Блин, в двадцать лет считать себя женщиной-вамп только потому, что когда-то тебя любил один пьяница, но ты его не любила, потом любил другой пьяница, и ты его любила…) Я ржал. Она делала вид, что не обиделась… но обиделась. И вот теперь стал мне этот смех поперек горла…
Может, ты и вправду femme fatale? Не с чем сравнивать. Марк Викторович сорок шесть лет прожил на свете и ни разу не встречал роковых женщин. (А может, просто не знал, что они роковые? Не дал им обозначиться, прячась в прозрачном, но пуленепробиваемом коконе…)
У Герберта Уэллса есть рассказ о том, как мальчик забрел в неизвестное место и увидел зеленую дверь в длинной белой стене. За этой дверью открылся сказочный мир, наполненный абсолютным счастьем. Мальчик очень хотел остаться в царстве дивных зверей, растений и красивых людей, но испугался, что заругают родители, и побежал домой. Он думал вернуться сюда на следующий день, только не нашел белой стены.
Мальчик рос, стал уважаемым джентльменом и парламентарием. Но каждый день бродил по городу в поисках утерянного рая. В одно прекрасное утро его тело отыскали в строительном котловане. Опасный объект был огорожен забором с единственной зеленой дверью, которую по недосмотру оставили незапертой.
Я в детстве тоже нашел эту дверь и не забыл о ее местонахождении. Навесил на скобы огромный замок и ходил туда один, никого не водя с собой (даже тех, кого любил).
Как эта ведьма выведала мой секрет? Наверное, по пьяни… Вытянула из кармана ключ, приперлась туда с вещичками и разложила на томном берегу сказочной реки мыло, зубную щетку и шапочку для душа…
* * *
Хитрее женщины только обезьяны, а хитрее самки обезьяны нет никого.
Из книги «Наставления августейшему наследнику» короля Пхумипона Адульядета Рамы-9
– Издревле гевею называют золотым деревом. И это неспроста…
Мы едем на экскурсию в буддийский монастырь, а гид какого-то черта трещит не о главных течениях буддизма – махаяне и хинаяне, а о гевее, блин, каучуконосной. (Не произрастала гевея каучуконосная в дивном саду моей души.)
– Помимо того, что гевея считается лучшим каучуконосным деревом в мире, из нее также делают прекрасную мебель. Благодаря клейким млечным жилкам внутри ствола, древесина получается прочной и долговечной, и ее не грызут насекомые.
Вот же, блин, какое замечательное дерево. На хрена мне знать, что лучшими годами для производства каучука являются 8 и 9 годы жизни растения? Я же не собираюсь ее выращивать на приусадебном участке. И не смогут мои семилетки-близнецы Витя и Шура справить на шестнадцатилетие по паре великолепных галош собственного производства, ибо померзнет гевея в краю, где на первое мая могут ударить заморозки.
Я же еду в буддийский монастырь для поиска мудрого старца. Чтоб тот прочитал древнюю сутру, дунул мне в нос и вмиг погасил огонь поздней страсти. Но нет, разработчики туристического маршрута решили, что перед тем, как научиться тихо любить все человечество, фаранг должен насквозь пропитаться к нему ненавистью.
Автобус сворачивает с главной трассы к небольшому зданию с изображением огромного матраца. Ага, теперь понятно, почему гид так много говорил о дивных свойствах резинового дерева. Нас везут на фабрику по производству каучука и изделий из каучука.
В принципе, Марк Викторович – человек любознательный, открытый для новых знаний. Я предполагал, что за дверьми фабрики трудолюбивые тайцы продемонстрируют весь цикл производства каучука от выдаивания млечных жил до производства, скажем, изделия № 2 (так в СССР называли презерватив). Однако за воротами, вместо подобия политехнического музея, взору открывается широкий двор, посреди которого произрастает единственное дохлое древо со стволом, истерзанным, как тело прикованного к скале Прометея после очередного визита орла. (Тот, как известно, завтракал, обедал и ужинал плотью титана-огнедарителя, а в перерывах между трапезами выеденные части вновь отрастали – даже печень.) К стволу гевеи каучуконосной подвязана жестяная баночка из-под кофе, на дне которой мутнеют две сизых капельки.
Наша «гидша», как снегурочка на елке, то ускоряя, то замедляя шаг, наматывает круги вокруг скудного ствола, рассказывая, что одно дерево дает порядка двух литров млечного сока в сутки. На мое замечание о том, что в баночке накопилось всего две капли, находчивая дама сообщает, что днем дерево не дает ни хрена, а вот ночью из всех древесных пор аж хлещет. Но за ночь все добро нужно собрать, иначе драгоценная жижа скиснет и потом из нее не слепишь даже паршивой затычки для ванной.
И тут один из добавленных гидом примечательных фактов раскрыл мне тайную сторону счастливого Таиланда, и образ его венценосного короля несколько поблек.
Оказывается, ночной сбор драгоценного сока – не романтическая прогулка с бочонком. В ночи на свою охоту выходят кобры исполинского размера, и каждый год от их укусов гибнет множество бирманцев.
Стоп, а почему именно бирманцев, а не тайцев? Мы в Бирму заехали? Верните меня назад! Я слушал политинформации в школе. В Бирме – реакционное правительство, там монахов жгут, нобелевскую лауреатку посадили в острог. А еще можно схлопотать по пяткам суковатой палкой, если забыл отсалютовать портрету президента.
– «Нет, уважаемый», – отвечает мне лживая провожатая. – Мы не выезжали за границы королевства. Просто Бирма – очень бедная страна, и тысячи бирманских рабочих приезжают в счастливый Таиланд на заработки».
Тут во мне уже взыграло классовое сознание. Ага, значит, здесь буйным цветом цветет эксплуатация одного народа другим. Значит, счастливый таец сидит себе в чистом офисе с кондиционером и торгует ортопедическими каучуковыми калошами. А несчастный бирманец бродит босой ночью по плантации с бочонком, не зная, где окажется утром: в своей жалкой лачуге или в морге с откушенной коброй ногой.
